Армагедец, или Валькирия & горгулья

Анастасия Вихарева, 2019

Горгулья, усевшись напротив, терпеливо ждала, когда закончатся мои душевные терзания по поводу неправильно выбранного места для прогулки. "А вы… простите… кто?" – наконец, выдавила я. "Крестная фея… Упс, волшебную палочку посеяла, – взглянула на брошенное копье и передумала за ним спускаться. Вскарабкалась к пробоине, юркнула внутрь, выглянула, поманив длинными пальцами с острыми когтями. – Лезь сюда! – И, видя мою нерешительность, добродушно добавила: – Ты ж хотела замок посмотреть? Смотри! С туристами тут напряг, последний век вообще провальный, от скуки можно сдохнуть".

Глава 6

— Что и требовалось доказать! — упала я в кресло. — И кто на такое из ваших был способен?

Горгулья сидела задумчивая, покачивая головой.

— Если только сама Брунгильда. У нее сила была нечеловеческая. Первая дочь Одина, он одарил ее всем, чем только смог. Ее считали богиней. С другими Один уже не церемонился: когда наперекор шли, то силу заберет, то бессмертия лишит, чтобы одумались. А в последнее время повадился лишать крыльев. От бессмертия-то за любовь они легко отказывались, и сила еще своя есть, сейчас у всех в родне то маги, то вампиры, то оборотни с демонами, а то вообще драконье племя. Эльфы — потомки альвов, магия у них в крови. А вот от крыльев отказаться тяжело. Не понимает старый пень, что даже бессмертные девочки вырастают. У Брунгильды мудрость была великая, знания по крупицам собирала. Библиотеку ее ты видела. Она и трон оставила, чтобы предаться написанию собственных сочинений и исследований. В гости к Перунице собиралась, хотела посвятить себя изучению Ирия. Он недалеко от Асгарда расположен.

— И променяла бессмертие на оборотня. Он хоть любил ее?

— Еще как! Как можно ее не любить? До последней минуты глаза любовью светились, когда смотрел на нее. А когда овдовела, никто уж ей был не нужен. Мечтала возлечь с ним в одной могиле, чтобы души соединились. Король Огниир — альфа-самец, мудрый правитель своего народа. Тогда-то и объединились все расы — и наступил золотой век. Но не дано. Пока не дано. Жизни ей боги больше, чем простой смертной отмеряли.

— Ладно, что там у нас дальше по плану в твоем блокнотике?

— Найти тележку, попробовать протолкнуть ее через завесу.

И мы отправились выполнять очередной пункт.

В секторе садовников тележек было пруд пруди, на любой вкус и цвет. Легонькие, тяжелые, на четырех колесах, на двух, на трех, двухъярусные, ручные, для запряга… Уверена, если бы мы подольше порылись, и летающая нашлась бы. Тут же располагались разные машины, механизмы и приспособления для содержания зеленой зоны.

— Раньше тут все благоухало, цвело и плодоносило. Лучшие садовники, лучшие повара, лучшие портные и ювелиры…

— Ты так грустишь о них, будто это были твои повара и садовники, — я остановила выбор на трехколесной остроносой тачке. Проверила колеса, крепление. Имея огород и не имея мужика, уж в чем — в чем, а в тачках я разбиралась. Колеса не надувные, прорезиненные, с воздушными капельками внутри — от давления не лопнут. Легкая. Частично сделана из металлической сетки. Рама цельная, крепкая, ось приварена, не разболтается. И ручка удобная. Выдвижные бортики. Главное, поместится собранное в дорогу добро и горгулья. Жаль, у нас до таких еще не додумались.

— Я с незапамятных времен жила с этими людьми и нелюдями бок о бок! Не буду врать, что меня любили и ценили… С моим-то даром… Но победокурить было с кем. Нас, горгулий, целый отряд при дворе служил, внутренние органы безопасности. Вообще, мы ближе к оборотням держимся, у нас много общего. Но Тиор и Мишук — драконы на воротах — мне как братья. Шумно, весело, сплетни, интриги, воздушные гонки, скачки, поединки… — вспомнила горгулья, и глаза у нее увлажнились. — Бывало, сбежать хотелось на край света, за тишиной, за покоем… за приключениями. А отправят на месяц куда-нибудь, к вечеру начинаешь дни считать до возвращения. Сейчас бы жизнь отдала, не задумываясь, даже за недругов.

Горгулья отвернулась, отошла, давая волю своим переживаниям. Я не стала ей мешать. Иногда горю нужен выход.

— А у тебя, есть братья, сестры? — вернулась она, взяв себя в руки.

— Есть. Сестра. Ты ее видела. Она хорошая. Только мы не особенно ладим. Может, останешься? — попробовала я уговорить ее от очевидной глупости. — В нашем мире совсем другие правила, другая жизнь. Зря меняешь шило на мыло. Я ведь даже прокормить тебя не смогу. Тут у тебя манна небесная, а там — каша на куриных суповых наборах. И потом, я ведь не знаю, смогу ли я перетащить нас на ту сторону.

— В твоей памяти я нашла фразу: попытка не пытка, кто не рискует тот вина не пьет.

— Копалась в моей голове?! — нахмурилась я.

— Это отличительная черта моего племени, за это нас и ценят. Я вижу сознание, слышу, могу воззвать к нему — ваша память для меня, как открытая книга.

***

Перед тем, как отправиться в путь, плотно пообедали. У ворот остановились. Сейчас они были открыты. Горгулья нежно расцеловала обоих каменных драконов, прослезилась, обещая что-нибудь придумать, чтобы вернуть их жизни, даже если для этого придется достать голову Медузы Горгоны и вывернуть ей наизнанку подлые глазюки, чтобы они камень обращали в живое.

Кстати, очень интересная мысль! Гуля Фауновна вряд ли поняла, какую гениальную идею сгенерировала, но я сразу взяла ее себе на заметку. Просто из любопытства захотелось проверить, на что эта лютая голова со змеями способна. Горгулье я потом скажу, а то заставит своими слезами тащиться на Олимп.

Оказывается, пока я спала, горгулья у нас во всю работала…

На мосту стояли в ряд огромные, метров десять в высоту, роботы-подъемники, образуя передними лапами-поддонами эстакаду. На высоту нас подняла она же, управляя огромным роботом, который легко подхватил и поставил тележку и меня на самый верх. Я даже не удивилась, как-то же они строили тут, начиная от крепостных стен, жилищ и дорог. Этот мир контактировал с другими мирами, в том числе с нашим, техногенным, но у них технократичность цивилизации не бросалась в глаза.

Потом горгулья уселась на тележку сверху, принимая форму осьминога. Распределила вес, придавая устойчивости колесам, и окаменела.

И я толкнула тележку вперед.

Я едва поспевала за ней, чтобы не сдерживать ход, а потом она острым носом воткнулась в черную пелену, разрезав ее и затянув меня за собой.

Въехать-то я въехала…

А потом меня и горгулью… вернее, тележку с горгульей придавила тьма и гравитация. Я повисла на ручке, всем телом толкая ее, и не могла сказать, двигаемся мы или стоим на месте.

Зря я на это подвязалась. Ох, зря! Вряд ли горгулья представляла красочно расписанную мной необычную гравитацию, она бы тогда точно не стала загружать тележку книгами, амулетами, золотом. Не поверила, что у нас кто-то от золота откажется. До завесы тележку катила она, а я как-то даже не подумала примерится к весу горгульи или тележки, обманувшись легкостью, с которой она толкала ее перед собой.

Да где эта хваленная валькирьева сила?!

Хотелось бросить все или, на худой конец, ругаться матом, но я упрямо пыталась вызвать в себе те чувства, которые пробуждались под телепатическим давлением горгульи. Вспоминала ощущение полета, мимолетное видение перед зеркалом, образ висевший подо мной в 3D-озере. И надрывала пупок, зарабатывая грыжу, пытаясь протолкнуть тележку вперед. Я ее не видела, ощущение — «хоть глаз выколи», будто на меня вывалили тонны угля. Даже повернуть голову требовалось титаническое усилие.

Достала меня эта полоса препятствия!

Как в тот раз, когда мать на меня поленом замахнулась.

Каждый день била — терпела, а потом раз — и переклинило. И сейчас меня так же захлестнуло. Не могла я горгулью оставить, я обещала. И вообще, не будь этой черной полосы, могла бы здесь проводить выходные. Горгулья сказала: за горой начинается теплое море, очерченное островами, а за ними безбрежный океан.

Всегда мечтала жить на берегу океана.

В общем, взбесила меня эта завеса.

И вдруг я поняла, что вижу тележку, как будто фонариком от телефона подсвечиваю. И руки свои. Тяжесть осталась, но она вдруг перестала сопротивляться. Как будто находишься под толщей воды, хочешь всплыть, а сил нет, и бредешь в сторону берега, проваливаясь в ил и песок.

Не могу сказать по времени, сколько я шла. Долго. Внезапно тележка покатилась легко, и я оказалась по другую сторону. Рухнула рядом, как-то разом обессилев и подрастеряв все те чувства, толкавшие меня на подвиг.

И даже не повернула головы, когда горгулья сползла с тележки и пристроилась рядом.

— Я думала, не выберемся… Или бросишь меня.

— Если ты была в себе, почему сама не пошла.

— Даже если я камень, сознание не теряю. Я пробовала вернуться, но не смогла. Ты права, эту завесу, наверное, поставил кто-то из наших.

— Зачем?

— Чтобы заткнуть портал, из которого полезли мертвецы, — повторила она то, что я сама предположила. — Их в аду за последние тысячелетия накопилось столько, что никакие валькирии не смогли бы такой армии противостоять. Души еще долго служат небесным мирам в качестве батареек. Поэтому за живые планеты, где можно расселить людей, между богами всегда шла нешуточная борьба. Я бы выбрала Одина, — призадумалась она. — Он и накормит, и напоит, и девы прислуживают, а после смерти увековечит, закатав в кирпич. В аду для подзарядки просто в огонь бросают. Забрали силу — и снова в огонь, а под конец сожрали. А тебе что больше нравиться: вечный сон в кирпичной кладке или смерть в желудке демона?

— В гробу я видела твоих богов! Это ты меня раздраконила?

— Хм, а сама ты смогла бы?

В отличии от горгульи я пришла в себя не сразу. Она попыталась разжечь факел, но он не загорелся, тогда она достала из сумки небольшой магический предмет в виде фонарика, начала осматривать место битвы, узнавая знакомые лица, но и он почти сразу погас — мы остались в темноте. Через несколько секунд глаза у меня засветились, я поняла это по освещенным предметам, на которые я бросала взгляд, и у горгульи включилось какое-то дополнительное зрение, а, возможно, было всегда: в полной темноте она бегала от одного трупа к другому, вскрикивала, пыталась их растормошить, гнусавила себе что-то под нос, поминая всех богов.

Оказывается, во тьме она видела не хуже, чем при свете.

— Бесполезно, я уже пыталась их разбудить, — толкая тележку, я догнала ее.

— Такое ощущение, что их что-то высасывает. Оболочки пустые, души, как те кирпичи, что у Одина в каменных кладках. Я не чувствую пустоту и холод, но и жизни в них нет. Если не поторопимся и не покинем это проклятое место, нас ждет та же участь.

— Я тут каждую ночь просыпалась.

— Скорее всего, у тебя иммунитет. Ты как портал, стоило начать отключаться, и он вытягивал тебя назад. Но я не ты. Если засну, могу не проснуться. Интересно, а если с собой кого-нибудь забрать? Может, там оклемаются?

— Ну… Только давай поближе к порталу, до него еще топать и топать.

— А родителей не хочешь найти? Они ведь тоже где-то здесь, если их не убили. И король с королевой. И Брунгильда. Уж она бы раскрыла секрет…

Я вдруг заметила, что горгулья зевает во весь рот, чуть не вывернув себе челюсть.

— Нет… бегом! — я схватила ее и потащила за собой. — Только попробуй уснуть! Потому что надежды у тебя не будет, я тебя сама придушу, если ты сейчас вперед меня до того камня, где я сюда вышла, не добежишь!

И мы рванули с места в карьер. Впереди горгулья, я с тележкой за нею.

Мы бежали со всех ног.

Надо заметить, ориентировалась она здесь лучше меня, значительно сокращая путь и выбирая твердую дорогу. Очевидно, мой мир пользовался популярностью, потому что к порталу по берегу озера, а потом реки вела хорошо протоптанная дорожка.

Внезапно горгулья свернула круто в гору.

— Может тележку бросим? — я запыхалась, в груди жгло.

— Нельзя, иначе вернуться не сможем. Теперь, когда ты вернулась домой, твоя связь с порталом могла ослабнуть, — горгулья встала рядом, помогая толкать тележку. Я видела, как ей тяжело. От слабости у нее подгибались ноги, глаза собиралась в пучок, она трясла головой, борясь со сном и зевотой. — Нам осталось подняться в гору, у леса скала… Амулет, вот этот, у меня на шее, приложишь к выемке, четко представишь место, где хочешь оказаться.

— Терпи! Не спи! — приказала я, толкая и ее, и тележку. — А то окажемся у Граммуля…

Горгулья хихикнула.

Аха, смешить ее надо, догадалась я, это возвращает ее к жизни. И все анекдоты разом вылетели из головы. Один только, про медведя с коноплей. И ежик: «косить, не спать! косить — не спать!»

Решила импровизировать.

— А вот сидим мы с тобой как-то на берегу озера укуренные, ржём, глюки ловим. И вдруг всплывает к нам золотая рыбка и просит: «Сколько вам рыбы дать, чтобы вы больше сюда не приходили?» Ты и спрашиваешь: «А в чем проблема, мы ж рыбу не удим?» «Да в завязке я, — отвечает золотая рыбка. — Когда в последний раз со стариком накумарились, целый город с лица земли стерла, на царице его женила и отправила их доживать в старую избу с разбитым кортом… Сложно косяки исправлять, проще не косячить. Я ж три года старухе доказывала, что они со стариком смолоду живут, а столица ей привиделась…»

Слышь, Гуль, а мы с тобой у золотой рыбки рыбу взяли или косячок ей подсунули?

— Не смешно. Долго думала… Про ежика и медведя с коноплей мне больше понравился.

— А этот? — я представила ежиков, бегущих по полю и сметающих все на своем пути, где ежик приказывает: всем стоять, пастись, а потом думает — ну чем мы не кони?!

— Смешно. Только делать им что ли больше нечего? — горгулью повело, глаза у нее уже не открывались, обратившись в что-то среднее между камнем и живой плотью. Она ползла за тележкой, прицепившись к ней, а я тащила обеих. А до высокого камня — выступ скалы в виде стелы — оставалось метров сто, но в горку.

— Гуля прости, но так надо! — и я ее пнула.

Надеюсь больно. На несколько секунд ее это взбодрило. Преодолеть стометровку не хватило, пришлось пнуть еще разок. Второй раз она на пинок среагировала слабо.

Наконец, остановились у камня.

Горгулья, в совершенно невменяемом состоянии, начала стягивать с шеи амулет, запутавшись в цепочке. Пришлось снова помочь, порвав цепочку, сунув амулет в ее в руку, схватила тележку и подтянула к себе, сама приложила руку горгульи к явной выемке, о которой она упоминала, и представила свою любимую кровать. И сразу почувствовала, что нас куда-то засасывает.

Лишь бы не промахнуться, помолилась я, пытаясь представить дом еще отчетливее. И лишь на мгновение в уме проскользнула картина сестринской семейной идиллии, кольнувшая сердечную чакру притупленной завистью.

Нет-нет, домой! В мою прогнившую насквозь халупу!