Иллюзия бога

Алина Штейн, 2023

Ариадна отправляется на поиски своего пропавшего парня и неожиданно для себя обнаруживает темную сторону престижного колледжа, расположенного на границе двух миров. Теперь ее окружают воплотившиеся в смертных древнегреческие боги, которые забыли о своем прошлом. Безумные пророчества, твари из параллельной вселенной и мертвая выпускница, обнаруженная после бурной студенческой вечеринки, – такова ее реальность. Но что, если и это – всего лишь иллюзия?

Часть 13. О сестрах и искусстве

Очередная ссора сиятельных близнецов принесла немало головной боли поклонницам и поклонникам Аполлона, вынужденным смиренно выслушивать его жалобы на сестру. И сам Аполлон это прекрасно понимал, но остановиться уже не мог, да и не особо хотел:

— Высокомерная и грубая тиранша!

Проходившие мимо Гипнос и Танатос^[16], абсолютно одинаковые студенты, отличающиеся только цветом волос, недоуменно оглянулись на него. Но Аполлон продолжил громко возмущаться:

— Это если приукрасить! Злая, нестабильная, ненавидящая все вокруг — это если говорить чистую правду. Она мечтает показаться особенной, независимой, эксцентричной! А потом просто открывает рот, и вуаля — вы уже готовы посулить ей любые деньги, лишь бы она снова его закрыла! Безнадежный случай!

— Стерва, — поддакнул Адмет^[17].

Аполлон помрачнел еще сильнее.

«Кажется, этот славный малый стал слишком много себе позволять», — решил он.

— Мой юный друг, — Адмет был младше лишь на год, но Аполлон нарочно сделал упор даже на этом различии между ними, — ты сумел подобрать крайне емкое описание, чудесный пример метонимии…

Дождавшись, пока собеседник просияет от неожиданной похвалы, Аполлон резким движением сорвал с Адмета солнцезащитные очки, в точности повторяющие его собственные, и заглянул в широко распахнувшиеся зеленые глаза.

— Есть только одно «но». Она моя сестра, и если такие слова про нее скажет кто-то, кроме меня, то у биологов в анатомическом зале появится новый экспонат, это понятно?

Все закивали.

— Да, она на редкость недалекая мизандричка. Еще и эти ее провальные проекты попыток спасти планету от загрязнения…

Услышав редкие аплодисменты за спиной, перекрывающие одобрительные возгласы его компании, он обернулся.

— Браво, это так трогательно, — издевательски процедила Артемида, засовывая руки в карманы. — Правда, не знаю, как твоим оруженосцам еще не надоело нытье психически неуравновешенного ребенка, помешанного на превосходстве над другими.

Рыжая Каллисто, вечная подпевала его сестрички, таращилась на него с демонстративным презрением. Казалось, над ним издеваются даже пучеглазые медвежата на ее кошмарных носках, выглядывающих из топ-сайдеров. Аполлон скрипнул зубами, невольно оглядываясь на ребят в поисках поддержки. Хуже нравоучений сестры, которая старше тебя на час, но ведет себя так, будто уже прожила долгую сложную жизнь, может быть только ее же желание оспаривать твой очевидный авторитет.

Артемида расслабленно постучала по полу носком туфли.

— Что же ты разбазариваешь свой талант прямо в коридоре, среди бела дня? Может, сочинишь какой-нибудь поэтический высер о злой сестре, которая, подумать только, побеспокоилась о твоем будущем? Конечно, эта тема нахрен никому не упала без твоих попыток заслужить их, — она указала подбородком на его товарищей, — одобрение. Привлечь к себе внимание. Раздуть важность своей персоны! Напомни, Каллисто, — она обернулась к подруге, — когда у него там вечер поэзии?

— Так «Оракул» взорвали. Теперь поэтический шабаш только через месяц.

— Прекрасно! Куча времени, чтобы подготовиться и уж наверняка не облажаться. Ты же не хочешь выйти из моды, да, братец? Главное, чтобы петь не начал. — Артемида театрально скривилась. — Когда он тянет, из него будто бесы выходят!

— Воет, как в последний раз, — поддакнула Каллисто под ее строгим взглядом.

— Его максимум — чудом не продуть музыкантишке Марсию^[18] на задрипанном конкурсе талантов. И то, чуть не разрыдался от того, как близко был к провалу!

Адмет не выдержал, ошарашенно заморгал:

— Да какого черта на вас нашло?

— Нет нужды, — холодно остановил его Аполлон. Заступничество, как и жалость, вызывали у него презрение. — Дадим высказаться дамам. Видишь, у них накипело.

Артемида сделала шаг вперед, и, когда она заговорила, ее голос звучал совсем иначе:

— Всего лишь порция зеркалок на твои инфантильные оскорбления. Надеюсь, видно, насколько нелепо это выглядит со стороны.

— О, снова попытки научить чему-то непутевого братишку! — Аполлон расхохотался. — Как же я сразу не догадался? Как насчет найти занятие поинтереснее? Иди дрочи на свои гринписовские сайты, или на что ты там еще способна. Как вариант, отправляйся ублажать своих подружек, с которыми ты носишься круглыми сутками!

Он снова оглянулся на ребят, но у тех, кажется, немного поубавилось энтузиазма. Кто-то переминался с ноги на ногу, явно надеясь поскорее уйти. Аполлон шумно выдохнул.

«Перегнул палку? Перегнул. Да и хрен с ней, с этой дурой. Будет знать, как лезть».

— Что ж. — Артемида пожала плечами. — Надеюсь, тебе стало чуточку легче. Все мы знаем…

— Легче? Лично я не вижу никаких сложностей, — ответил он.

Аполлон почти ненавидел ее в эту минуту за драматичный взгляд и этот сочувствующий вид. Будто она, никогда ни в кого не влюблявшаяся, кроме самой себя, могла понять, что он сейчас чувствует. Неизвестно, что бы еще он наговорил, если бы не увидел, как через толпу студентов к Артемиде пробирается его однокурсница Ариадна:

— Эй, как там твоя Лань? Оставила в автосервисе? Привет, кстати!

— Ты очень вовремя, — улыбнулась Артемида и, повернувшись, пошла ей навстречу.

Аполлон проводил взглядом ее крепкую фигуру и бросил:

— Остерегайтесь, друзья, вот так моя сестричка заманивает людей в секту поклонниц «Гринписа». Ариадне уже не помочь…

Фраза была встречена взрывом одобрительного смеха.

До общежития его провожали человек семь, среди них — хорошенькая, слегка неуклюжая первокурсница Кассандра с толстой каштановой косой и трогательными ямочками на щеках, девочка, которую Аполлон заприметил еще на дне открытых дверей, и он, конечно же, дежурно пошутил насчет ангела, упавшего с небес, отчего щеки у нее чуть порозовели. Ветер раздувал ее простое платье, и все, чего хотел Аполлон, — чтобы этот гребаный весенний ветер обернулся ураганом и снес университетские стены, нависающие над ним величественной громадой, вывернул вымощенную серым камнем дорогу, выкорчевал далекие редкие деревья с молоденькой листвой и обратил самого Аполлона в прах.

Потом парень подпирал дверь, облепленную эстетичными полароидами, вдохновляющими на учебу, вперемешку с черно-белыми фотографиями топ-моделей, долго прощался со спутниками, дожидался смазанного поцелуя в щеку и сам дарил такой же в ответ.

Потом зашел, разулся, глотнул отфильтрованной воды, повалился на кровать.

Почувствовал, как слезы катятся по щекам.

Горький ком невысказанных слов физически ощущался в горле, и Аполлон нервно приподнялся на локте, стараясь избавиться от этого мерзкого чувства. Ему захотелось выхватить лист бумаги из стопки на письменном столе и строчить, строчить собственные мысли, не редактируя, не расставляя знаки препинания. «Если бы я мог, — подумал он, чувствуя приближение приступа истерики. — Если б я только писал так, как думаю, одержимо, непрерывно, с безумной жаждой и неизбывной тоской».

До удушья.

До нервного срыва.

«Контролируй себя. Контролируй себя, черт бы тебя побрал!»

Он зажал рот руками, стараясь не взвыть. «Будь ты жив, я написал бы для тебя гораздо больше, чем скупую строчку эпитафии. Я бы прошел через это возвышенное, болезненное чувство и, скорее всего, в итоге перестал бы любить, ведь это так на меня похоже, стал бы камнем, а потом заново изваял себя самостоятельно, будто я — и Микеланджело, и кусок мрамора, и скарпель».

Он рассерженно смахнул слезы и, стараясь отвлечься, вскочил и принялся расхаживать по залитой солнцем комнате, размахивая руками. Стук сшибленной со стола толстой тетради вырвал его из пучины эмоций. Аполлон склонился над ней.

«Интегративное искусствознание». Дополнительный факультатив по средам и четвергам, с девяти до десяти.

«Напишите на тетради хотя бы название предмета, — мгновенно зазвучало в памяти. — Вы думаете, я, например, очень хотел делать титульный лист для нашего сегодняшнего материала? Гораздо больше я хотел бы купить торт и выпить чашечку эспрессо на первом этаже».

== Осень прошлого года ==

В тот день Аполлон опаздывал. В принципе, он мог вообще пропустить занятие, но ему претила мысль показать себя чуть менее прилежным студентом, чем демонстрировал созданный им образ. К тому же благодаря опозданию у него появлялся лишний шанс обратить на себя всеобщее внимание (и внимание одного конкретного человека, на которого Аполлон пытался равняться в вопросах изучения искусств). Он замер напротив аудитории, стараясь отдышаться, пригладил растрепавшиеся золотистые кудри и медленно потянул на себя дверь, прислушиваясь.

— Итак, классическая германская эстетика рассматривает искусство как целесообразную деятельность без цели. Мы же возьмем за основу мысль о важности искусства как проявления и выражения бытия «Абсолютного Духа». Этот момент понятен?

Ряды студентов загудели, соглашаясь.

— Замечательно, за пять встреч мне удалось сделать из вас секту! Теперь…

Дверь душераздирающе заскрипела, и преподаватель запнулся, а головы студентов как по команде повернулись в сторону Аполлона. Довольный произведенным эффектом, тот расправил плечи.

— Кажется, у нас в палате пополнение! — воскликнул Гиацинт, быстро заморгав, будто выходя из транса. — Заходите и прикрывайте двери плотнее: все мы, конечно, безмерно уважаем декана, но сейчас ему здесь не место…

— Прошу извинить, — начал было Аполлон, но Гиацинт лишь махнул рукой, приглашая его пройти в зал, и больше не удостоил ни единым взглядом, продолжив речь.

Хмурясь, Аполлон уселся на место, почти не слушая лекцию. Излишне бодрый голос Гиацинта странным образом действовал на нервы. Иногда преподаватель прерывался и вертел ручку проигрывателя, и тогда на экране сменялись яркие кадры какого-то старого фильма — сущий кошмар эпилептика, от которого даже у Аполлона разболелась голова.

— И вот мы слышим закадровый голос, объясняющий явление. Выражаясь более поэтично, это грозная могучая молния, разверзающая покров бытия, озаряющая холодный темный свод существования. Она либо бьет мимо вас, либо ударяет прямо в сердце. На первый взгляд данный пассаж не несет в себе никакого дискомфорта…

Зато ты несешь, рассеянно подумал Аполлон. Он опустил голову на руки, прижимаясь щекой к серой ткани водолазки. Стало чуточку легче. «Да что за чертовщина со мной творится?»

— Аполлон, — шепнула Дафна, оборачиваясь. Язык казался ему слишком непослушным, чтобы ответить, и тогда острый ноготок девушки, покрытый красным лаком, коснулся его голого запястья.

— М-м?

— Все в порядке?

— Господа и дамы, — окликнул их Гиацинт. — Возможно, если ваше дело важнее, чем это занятие, вы могли бы обсудить его в коридоре? В противном случае, потерпите до перерыва, пожалуйста. Осталось десять минут.

— Кажется, Аполлон плохо себя чувствует, — обеспокоенно сказал Адмет.

Язык все еще отказывался подчиняться, но Аполлон все же смог возразить, что он более чем в порядке. Он откинул влажные волосы со лба и рывком поднял голову со стола, о чем, впрочем, тут же пожалел: в ушах зазвенело. Но все тут же с заметным облегчением вернулись к лекции, и Аполлон, поразмыслив, решил, что этот случай ему только на руку: кожа на запястье все еще хранила отпечаток ноготка взволнованной Дафны. Кажется, эта девушка преисполнилась сочувствия к болезному товарищу по группе… Он удовлетворенно покивал в такт своим мыслям и, едва Гиацинт поставил фильм на паузу и попрощался, хотел сорваться с места и мило поблагодарить Дафну за заботу, прощупать почву, но услышал просьбу преподавателя ненадолго задержаться. Аполлон подошел к нему, слегка склонив голову, чтобы лучше слышать Гиацинта с высоты своего внушительного роста.

— Аполлон. — У него был дружелюбный, заинтересованный взгляд зеленых глаз с золотыми искорками ближе к зрачку.

Хотелось назвать его по имени в ответ. На кончике языка жгло легкое, весеннее слово — название цветка. Ничего удивительного: за легкий характер, приятельское, непокровительственное отношение к студентам и почти юношеское, несмотря на щетину, лицо все называли Гиацинта по имени, но Аполлон не хотел излишне фамильярничать — во всяком случае, с преподавателем лично. «Ты вчера потратил целый вечер, чтобы произвести на него впечатление своими познаниями, — насмешливо напомнил он себе. — Фамильярничать он не хочет, ага».

— Почему вы опоздали на занятие? Раньше такого за вами не наблюдалось.

За доли секунды Аполлон выбрал подходящую ситуации стратегию поведения и попытался быть обезоруживающе искренним.

— Прошу прощения! — выпалил он. — Я вышел поутру на улицу, и там было так холодно и солнечно, и внезапно меня охватила такая ностальгия по прошлому, яркая и сбивающая с ног, что мне захотелось присесть и понаблюдать за пробужденным миром.

Даже в их прогрессивном, богемном университете, где ценилась творческая индивидуальность, многие преподаватели только посмеялись бы над нелепостью его вычурных слов. Многие, но не Гиацинт.

— Понимаю, о чем вы. Созерцание тоже имеет значение. — На лице по-прежнему вежливая полуулыбка, но интерес в его глазах погас, сменившись чуть ли не… скукой? Разочарованием? Этого Аполлон допустить никак не мог.

— Но, конечно, с моей стороны не вполне верно были определены приоритеты, — заторопился он. — Изнурительная, колдовская тяга к знаниям влечет нас по пути, которому нет конца. И он важнее созерцания.

С острым любопытством он всматривался в лицо Гиацинта, стараясь не таращиться совсем открыто, не выглядеть странно и глупо. Его усилия были вознаграждены (или, может, ему хотелось думать, чтобы это было так), во всяком случае, глаза преподавателя снова заблестели.

— Поэтично сказано, у вас хороший слог. Должно быть, пишете?

— Да, стихи, — Аполлон, к своему стыду, широко зевнул, прикрыв рот ладонью.

— Вам бы чашку кофе, — окончательно оттаяв, покачал головой Гиацинт. — Я бы тоже выпил, а то заведение на первом этаже мне уже порядком надоело. Сами знаете, я в вашей альма-матер все еще новичок… Где здесь у вас хорошие напитки? Чур, столовую не предлагать! Посоветуйте что-то более… цивилизованное. И элегантное.

Аполлон предложил «Оракул» — не его литературный кружок, разумеется, а безымянное кафе, которое со временем студенческая молва стала называть так же. В этом месте часто хозяйничал Дионис, уступая его разве что для поэтических вечеров. Сейчас он, вероятно, был на паре и не мог им помешать ни своим взбалмошным поведением, ни буйством и неукротимостью человека, который, к вящей неприязни Аполлона, мог камня на камне не оставить ни от цивилизованности, ни от элегантности^[19].

— Как вам сегодняшний фильм? Почерпнули что-нибудь новое?

«Произведи хорошее впечатление», — приказал себе Аполлон.

— Да, довольно… любопытный сценарий. Впрочем, — не удержался он, — я бы не сказал, что там было что-то новое. Для меня тема этого фильма очень естественна.

На улице тлело осеннее утро. Наполненность невыразимой печалью существования — вот как описал бы Аполлон охватившее его ощущение при взгляде на почти пустой внутренний двор.

— Стало быть, понятие искусства всегда было неотделимо от вашей сути? Вот что вы имеете в виду?

— Конечно, — поспешно заверил Аполлон. Возможно, даже поспешнее, чем позволял ему имидж вдумчивого, прилежного студента. Но сегодня этот выстроенный образ летел ко всем чертям, и Аполлона это даже устраивало. — Если спросят, есть ли у меня жизненный девиз, то я без раздумий отвечу: наслаждаться искусством. Жить искусством. Быть искусством.

— Хорошо. Помимо озвученного вами лейтмотива, в фильме звучала еще одна интересная идея: искусство нужно для того, чтобы не умереть от истины, потому что истина слишком ужасна. Эта истина гласит: жизнь не имеет смысла. Вам эта мысль не кажется невыносимой?

— Что ж. — Аполлон пожал плечами. — Один из моих лучших преподавателей как-то сказал: лучшие произведения искусства получаются от невыносимой жизни. Если ты, конечно, выживешь.

Гиацинт снова улыбнулся, и маленькие морщинки появились в уголках его глаз:

— Похвально, что вы внимательно слушаете лекции.

— Да и потом, почему у жизни должна быть великая цель? Разве недостаточно выпить чашечку кофе, любуясь стопкой непрочитанных книг рядом?

— Интересно, как же вы тогда представляете свою смерть?

Аполлон недоуменно нахмурился. Ничего себе вопросы для студента-второкурсника в самом расцвете сил!

— Я бы извинился за бестактность, — не моргнув глазом, продолжил Гиацинт. — Но, думаю, вы прекрасно все понимаете: проблема смысла жизни всегда смыкается с проблемой смерти. Толстой писал: «Нельзя понять смысл жизни без осмысления смерти». Хайдеггер дает онтологическую характеристику человеческого бытия: «Жизнь — есть бытие, направленное к смерти».

Аполлон почувствовал, как запылали щеки. «Он правда думает, что мне нужно объяснять такие банальные вещи? Философия была у меня еще на первом курсе. Высший балл! У единственного на потоке!» О том, что он, с его очаровательным взглядом и идеальным телом, просто пришелся по душе уже немолодой преподавательнице, Аполлон старался не думать.

— Если вы спрашиваете, к какому уровню похорон я стремлюсь, то могу напомнить, что в день смерти Виктора Гюго перестали работать все бордели Парижа. Потому что жрицы любви провожали в последний путь своего страстного друга, обвязав пояса черными платками. — Это было почти дерзостью! В конце концов, Аполлон прекрасно понял, что его спрашивали совсем о другом, но останавливаться он не собирался: — Еще завещаю на моих похоронах устроить строгий фейс-контроль, и под «Реквием» Моцарта раздать старшие арканы Таро между гостями, чтобы вычислить, кто вытянет «смерть» и будет следующим.

— Гадаете? — Гиацинт невозмутимо открыл дверь кафе, заходя внутрь.

В раскладах Аполлон разбирался превосходно, но кивнул с осторожностью: неизвестно, как на это отреагирует преподаватель. Очень многие люди настроены скептически по отношению к предсказаниям. Но Гиацинту, кажется, было плевать, и это странным образом задевало Аполлона.

— По правде сказать, не думал, что здесь настолько… мало посетителей, — преподаватель окинул недоуменным взглядом пустое помещение.

— Все на парах. А те, у кого перерыв, предпочитают быстро позавтракать в местах, где меню побогаче. — Аполлон подошел к кофемашине. — Но не беспокойтесь, этой штукой управлять проще простого.

И он напряженно уставился на металлический агрегат, стараясь понять, как его включить. Почесал затылок. Посмотрел сверху, снизу, сбоку.

— Кнопка с правой стороны, — подсказал Гиацинт, не без любопытства наблюдающий за этой пантомимой.

Вспыхнув, Аполлон все-таки справился с задачей и сел напротив преподавателя, невольно уставившись на его небольшие, белые руки интеллигента с длинными пальцами.

— Мне нравится ход ваших мыслей. — Пальцы постучали по столешнице. — Но я про нечто более… вечное. Вот вы упомянули, что пишите стихи.

— Верно. — Аполлон заставил себя оторвать взгляд от кисти.

— И вам, конечно, уже приходило в голову честолюбивое желание жить так, чтобы с вашей смертью умерло целое литературное направление.

— Да, интересная мысль, — сдержанно ответил Аполлон, стараясь не показывать, насколько эта идея грела его самолюбие. — Но я не уверен, что уже нашел свой литературный стиль.

— Чтобы найти его, просто потребляйте искусство. Ваша душа находится среди живописи и песен, романов и стихотворений, историй и статуй, фильмов, архитектуры, театра и тысячи иных важных вещей. Вы обязательно найдете себя.

— Я ищу, правда. Я близок! Да вся моя жизнь занята мыслями об искусстве! — На самом деле Аполлон лукавил: у него было много других интересов, но искусство он любил всем сердцем. А еще он любил красоваться перед слушателями. И восхищался пытливостью Гиацинта, его умом и живым интересом к своему делу. Гестия бы непременно сказала, что Аполлон видит в нем ролевую модель — и была бы права.

— Я справедливо считаю эту сферу жизни наиважнейшей. У искусства всегда есть эмоции, оно может вопрошать, подталкивать, приманивать. Может все что угодно. Оно исцеляет, убивает, спасает, вдохновляет. Всегда завораживает. И еще… Я его уважаю. Есть люди, которые вроде любят, но не уважают, не стараются понять — так вот, это точно не про меня. Взять, например, натюрморты предыдущих столетий. Там есть красивая, понятная картинка. Обывателю… — Он презрительно покрутил головой, ох эти чертовы обыватели, что они вообще могут смыслить в жизни? — Обывателю этого хватает. Ну а что? Далеко за смыслом ходить не надо, нарисовано ярко и почти как в жизни, это же и есть мастерство живописи, да? Посмотрел и пошел, не понимая ни композицию, ни сюжет. Не прилагая усилий. А еще хуже, когда обыватель видит что-то не вписывающееся в этот шаблон, что нельзя разглядеть из маленькой узенькой коробочки, в которую человек загоняет мышление. И тогда обыватель говорит: «Ну и в чем здесь смысл? Да я тоже так могу!» Но он не понимает, как работает искусство. Любое искусство вступает с нами в диалог, и не его вина, если люди капризно ждут, что им будет все понятно…

Оседлав любимого конька, Аполлон мог говорить часами. Его глаза возбужденно блестели, руки нервно теребили край водолазки.

— Наш кофе готов, — мягко прервал его Гиацинт.

Аполлон быстро вскочил на ноги и взял чашки, переставив их на столик. Улучив минутку, когда преподаватель отвернулся, он отпил из первой попавшейся бутылки, одной из многих, хаотично расставленных на полках, видимо, руками Диониса. «Совсем чуть-чуть, для храбрости», — успокоил себя Аполлон, хотя и стыдился в этом признаться. Чтоб он пасовал перед каким-то вчерашним аспирантом в дешевом клетчатом костюме? Еще и употреблял алкоголь накануне тренировки. Немыслимо!

Когда Гиацинт сделал глоток, его глаза закрылись на секунду от удовольствия, словно в этот момент он был ненадолго украден другим миром.

— Мне нравится, — признался он, и его голос стал на тон ниже, будто преподаватель делился постыдным секретом. — Что мне еще нравится, так это ваши размышления. Видно, что предмет вам близок. Вы им даже одержимы. Насколько полезна такая одержимость в долгосрочной перспективе — это уже вопрос едва ли не для отдельной диссертации, но на данном этапе это похвальная увлеченность.

— Я бы хотел сделать небольшую презентацию по теме образа смерти в литературе. То, о чем мы с вами говорили…

— В следующий раз у нас тестирование. Но, возможно, к пятнадцатому числу. Подумайте над тем, чтобы сузить тему, хорошо?

Аполлон с готовностью кивнул.

— И напомните, чтобы я отдал вам одну прелюбопытную книгу… У вас ведь, кажется, завтра выходной?

— Не совсем. Завтра у меня тренировка.

— Точно. Помню, видел вас прошлым воскресеньем. Сомневался, что это вы, потому и не поздоровался. С трудом вас узнал.

«Вы были не обязаны здороваться», — подумал Аполлон. Но вежливость Гиацинта распространялась на всех студентов без исключения.

— А я вас просто не видел, так узнал бы и с закрытыми глазами, — ляпнул он. Это была глупость, но глупость, хорошо вписавшаяся в это странное утро. Удивительно, но Гиацинт, казалось, слегка смутился, и Аполлон ощутил от этого приятное волнение, будто готовился развернуть подарок в день рождения. «Что ж, Гиацинту предстоит как-то смириться с тем, что я считаю его самым занятным и образованным человеком в этом универе», — мысленно хохотнул он, сделав вид, что увлеченно рассматривает трещинку на чашке.

Но Гиацинт не реагировал так долго, что Аполлону стало ясно: смиряться он не собирался.

— Все-таки на тренировках лучше глаза не закрывайте. — Мягкий, участливый голос.

Аполлон откинулся на спинку стула, глядя в чашку так, будто она нанесла ему личное оскорбление. Он искренне мнил себя неглупым человеком и достаточно хорошо проанализировал свой же характер, чтобы понять: невозможность заполучить желаемое влияет на него пагубно. Он привык добиваться целей. Любой ценой, если потребуется. И слова Гиацинта задели его сильнее, чем должны были. Но Аполлон постарался не давать волю эмоциям. Он изобразил вежливую улыбку и уточнил: «Могу я предложить вам еще одну чашечку кофе?», надеясь, что в его голубых глазах не читалось: «Я сожгу все, что тебе дорого, сяду и буду ждать, когда ты все-таки восхитишься моими знаниями».

— Не откажусь. Эх, плакало мое давление, от двух-то чашек подряд…

«Да пошло оно, твое давление».

Взгляд Аполлона привлекло золотое свечение в углу. Солнце? Откуда там солнце? Он крепко зажмурился, снова открыл глаза, поморгал, стараясь сфокусировать зрение, не рискуя подойти ближе. Он всматривался так долго, что начала кружиться голова, и в золотом свечении ему начали мерещиться тени, которые колыхались, переплетались, росли и подозрительно напоминали живых людей. Людей с… нарушением координации? Аполлон отчаянно не хотел приглядываться, но даже со своего места ясно мог разглядеть наросты на их телах, опухшие, покрасневшие лица с отсутствующим выражением и кровавой пенистой мокротой на губах. Он готов был поклясться, что даже видел гной желто-зеленого цвета^[20].

— Воды! — застонал чей-то голос, сначала вдалеке, затем все ближе и ближе.

«Я не могу вам помочь».

Аполлон оцепенел.

«Я не могу вам помочь, потому что я делаю это с вами».

Пальцы сжались в кулаки. Хотелось стать меньше, исчезнуть.

«Что за чушь? Откуда эти мысли? Что происходит?»

Остатки рационального в нем твердили, что увиденное, должно быть, мираж, галлюцинация — но этот голос становился все слабее под натиском нахлынувшего ужаса.

— Как это возможно? — пролепетал он, заикаясь.

— Что именно? — Невозмутимый Гиацинт выдернул его из личного ада, в который он провалился на мгновение.

Их взгляды встретились на уровне чуть выше его кофейной чашки.

Аполлона трясло.

— Вы что… — Голос скрипучий, как плохо смазанные качели. — Вы ничего не видите?

Нахмурившись, Гиацинт огляделся.

— Нет. Что я должен увидеть?

Аполлону было больно дышать.

— Что с вами? — Гиацинт недоуменно всматривался в его лицо. — Вы побледнели. Может, вам нужно в медпункт?

— Нет, все хорошо, — прошептал он, все еще холодея от ужаса. Зашелся в кашле.

— Врете.

«Соберись, — приказал он себе. — Ну же, соберись, он решит, что ты чокнутый!»

— Я немного в раздрае, знаете, — пробормотал Аполлон. — Новые предметы, нагрузки больше, я просто устал… Вот и все.

Преодолевая отвращение, он снова взглянул в угол, заранее готовясь бежать прочь, и плевать, что подумает Гиацинт, он найдет оправдание…

Ничего.

«Может, я схожу с ума?» Пальцы мелко дрожали, но сердце потихоньку замедлялось, возвращаясь к привычному ритму.

— Вероятно, выгорание? Я сам это испытал, — сказал Гиацинт, добавляя три ложки сахара. Аполлон машинально подметил это. Постарался запомнить. Мало ли, пригодится? Людям нравится, когда запоминают их любимые мелочи. — Иной раз хочется просто бросить все, — продолжал преподаватель, понизив голос. — Лечь дома в постель и ни о чем не слышать. Но, конечно, глупее этого ничего быть не может, да и в постели тебе все равно не будет покоя. Вижу, вам сейчас нелегко. Это логично, вы ведь так молоды…

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

16

Гипнос — персонификация сна, Танатос — персонификация смерти.

17

Адмет — царевич из Фессалии, близкий друг Аполлона, который служил у Адмета в пастухах.

18

Марсий — сатир, пастух, состязавшийся с Аполлоном за звание лучшего музыканта.

19

Аполлон и Дионис — боги-противоположности, формирующие дух двух начал древнегреческой культуры. С одной стороны — воплощение умеренности, пропорциональности, искусства, с другой — буйство, естественность, экстатическое мгновение.

20

Описываются симптомы чумы. Аполлон был не только богом солнца, покровителем искусства и красоты, предсказателем будущего, исцелителем, но еще и богом-карателем, насылающим эпидемии.