Толстой. Повесть

Алекс Лоренц

Над Красным Рогом и окрестностями страшная буря. Пробуждается в емельяновских болотах старинное Зло — вновь идёт к людям чинить козни да смуты. А в склепе, где уже более века покоится прах графа Алексея Константиновича Толстого, приоткрывается чугунная дверца…

IV

В следующие два дня Ерошку грызла тревога. Он не знал, куда себя деть. Взялся было за чтение книжек, что задали на лето, — дело продвигалось из рук вон худо. Стал как проклятый работать по хозяйству — чего только не переделал, отец с матерью глядели и диву давались. Ерошка был малый работящий, но неспешный, спокойный, рассудительный. А тут… откуда такое рвение?

Пару раз порывался Ерошка пойти к Олькиному дому. Раз даже причесался и собрался было выходить, но что-то остановило. А вдруг она рассердится? А вдруг из-за этого станет только хуже? И он возвращался к работе.

Наконец настал день очередного визита к Сергееву. Ерошка этого ждал. Разговор со стариком и чтение вслух любимых книг могли бы немного успокоить, притупить едкую, гложущую тревогу.

То было жаркое, но не душное, а соломенно-сухое августовское утро. По краснорогским улочкам гулял беспечный ветерок — подымал пыль, ворошил кроны деревьев, словно взбивал пальцами пышные причёски. Дорогу перебегали туда-сюда суетливые куры. С главной улицы то и дело доносилось поскрипывание старого велосипеда или мерное рычание мотоблока, запряжённого в громыхающую телегу.

Ерошка собрал старику еды, прибежал, стал стучать в дверь. Сергеев долго не открывал. Парень стучал и стучал. В первый раз такое. Сергей Сергеевич никогда не забывал, что они договорились о встрече, а из дому теперь почти не выходил — так и не освоился без зрения.

Ерошка приложил ухо к двери. Ни звука. Стал снова стучать. Выглянула соседка — дородная молодая баба.

— Чего колотишь?! Ребёнка мне разбудил!

— Сергей Сергеича не видали? — спросил он.

Она задумалась.

— В последние дни не видала.

— Ладно.

Он стал спускаться по лестнице. Лихорадочно перебирал в голове, что можно сделать.

Придумал! После нескольких первых встреч, когда Сергеев достаточно хорошо познакомился с мальчиком, он вручил ему кольцо с парой запасных ключей от квартиры — на всякий случай. Ерошка положил его в ящик письменного стола, за которым он и Сенька делали домашку, и забыл об этом. Даже если б старик разрешил пользоваться ключами каждый раз, Ерошка не стал бы — как-то стеснительно вламываться без спроса в чужую квартиру, даже если договорились заранее и назначили время. Но ничего такого они и не обговаривали. Сергеев сказал — «мало ли что».

И вот — это самое «мало ли что» наступило.

Ерошка прибежал домой, стал рыться в забитых до отказа ящиках — не помнил точно, в какой из них положил ключи. Сначала беспорядочно ворошил горы добра, потом взял себя в руки — стал терпеливо перебирать.

Вот они, нашёл.

Вернулся к Сергееву. Дрожащими пальцами отпер верхний замок — нижний оказался незаперт.

Вонь стояла нестерпимая. Пахло тухлятиной и мочой. У Ерошки заслезились глаза. Он понимал, что произошло, но поверить всё ещё отказывался. Пока не увидел.

В единственной тесной комнатушке с запертыми наглухо окнами, в невыносимой духоте и вони сидел в кресле, откинувшись, Сергеев. Одна рука застыла на груди, другая свесилась через подлокотник. Старый учитель всегда встречал молодого друга, что называется, «при параде» — в брюках (хоть и неглаженых), рубашке, кофте. Теперь же он был одет в драные чёрные кальсоны и голубую ночную сорочку. На груди сорочка пропиталась чем-то жёлто-коричневым, засохшим до корки. Кисти рук опухли и посинели.

Лицо закрывала книжка Алексея Константиновича Толстого — первый том собрания сочинений. Видать, Сергеев почувствовал близкий конец и взял-таки в руки свой любимый томик — попытался хоть что-нибудь разобрать на страницах. Или просто водил пальцами по шершавой бумаге, слушал живой, манящий шелест. Может быть, вдыхал в последний раз их запах.

Ерошка всё ещё верил не до конца. Зажимая нос, он приблизился к Сергею Сергеевичу, окликнул тихонько. Потом взял двумя пальцами томик Толстого за переплёт, потянул. Книжка оказалась у него в руке, а один пропитанный коричневым лист легко отделился и остался на лице покойника, прилипший.

Мальчик невольно прочёл строки поплывших от трупной влаги букв:

Бор сосновый в стране одинокой стоит;

В нём ручей меж деревьев бежит и журчит.

Я люблю тот ручей, я люблю ту страну,

Я люблю в том лесу вспоминать старину.