Мед

Алекс Коста, 2023

Добротный детектив с неожиданной развязкой. Персонажи хорошо прописаны, а по тексту – много подсказок, так что, можно было бы догадаться… но, зачем – если автор дает «вау» в конце. По сюжету, главный герой ищет пропавшую жену, действие происходит среди московской элиты. Меня в начале триггерило от сарказма, разврата и вечной жажды наживы, а потом унесло в этот мир. Читать можно как вдумчиво, так и стоя в очереди. Роман эмоционален, за счет флэшбеков и вкусного описания эмоций. Вообще, складывается ощущение, что пока ты читаешь, ты живешь книгой. Хорошее ощущение, признаюсь, ради которого стоит читать. Маст рид – для тех, кто в разводе, разлуке, расставании. Книга в чем-то лечит, а хэдлайнер «Жизнь всегда продолжается. – Да, всегда!» – чувствуешь своим кредо. Ведь и правда: продолжается! – и это легко и просто одновременно.

Дисклеймер

Все персонажи, имена и события вымышлены, любые совпадения с реальными людьми или событиями случайны.

Высказывания и поступки героев представляют собой художественный вымысел, не отражают позицию автора по религиозным, историческим, политическим, расовым, культурным аспектам и ни при каких обстоятельствах не служат манипуляторным или иным подобным целям.

Текст содержит ненормативную лексику, сцены половых актов и актов насилия.

Ограничение по возрасту: 18+

Глава 1. Список Коломийца

Мне не посадить этот «самолет».

Но я смогу оставить после себя «черный ящик»…

— Валерий Александрович, когда вы в последний раз видели жену?

Глеб Евгеньевич Коломиец больше был похож на персонажа фильмов Гая Ричи, чем на московского следователя: жилетка «Gant», рубашка «smart cotton», лицо без алкогольных подглазий, пальцы не протравлены никотином.

— Две недели назад.

— А почему не подали заявление раньше?

— Мы сейчас… пока… — подходило слово «расстались», но я не смог его произнести. — Мы пока… не жили вместе.

— Разошлись?

«Разошлись» хуже, чем «расстались». Расстаются на время. Расстаются, чтобы снова быть вместе. А «расходятся» в море корабли, случайно встретившись на разных курсах.

— Да нет…

— Родственников и друзей обзвонили?

— Пока нет.

— Почему?

— Не знаю… Не успел.

— А вы знаете, куда она могла поехать? К кому?

— Поехать? К кому?

— Возвращаемся к первому вопросу. Родственники, друзья, к которым она могла уехать, не предупредив вас?

«Не предупредив вас…»

Иногда в самом начале разговора чувствуешь, что собеседник против тебя.

— Нет… Не знаю.

— Хорошо. Какой у нее круг?

— Круг?

— И снова к первому вопросу… Знакомые, друзья, родственники?

«Точно, против меня!»

— Психотерапевт Борис.

— Добрó. — Пальцы Коломийца, как будто c невидимыми присосками, пробежали по клавиатуре. — Еще?

— Сусанна, бывший тренер по пилатесу.

— Добрó. — Опять бегающие пальцы-присоски. — Кто-то еще?

— Может, бывший муж?

— Может… Вы меня спрашиваете?

— Да нет…

Присоски замерли, повисла пауза: по десятибалльной шкале неловкости — на шесть-семь.

Я стал разглядывать фотографии на стене. Рядами висели портреты мужчин с лицами Ивана Поддубного, но не с атлетическими фигурами, а с грушевидными. Выше «груш» висел кто-то в аксельбантах, с кавалерийскими усами — похож на Байрона, но не с восторженными глазами, а с хитрыми и колючими.

— А кто это? — спросил я.

— Кочубей, первый министр внутренних дел.

— А остальные?

— Сотрудники отделения полиции. Это повесил мой предшественник: любил командный спорт и чтил историю министерства.

«А я ненавижу командный спорт, а тем более — министерство», — хотел сказать я, но вместо этого:

— Странно, что Кочубей, почти свидетель французской революции, потом стал первым министром внутренних дел.

— Да вы эрудит, Валерий Александрович! — Коломиец впервые посмотрел глаза в глаза.

— Да нет… Просто иногда хорошо запоминаю детали.

— Ясно. Давайте дальше! Куда все-таки могла поехать ваша жена?

— Не знаю.

— У вас были разногласия?

— Нет, не было.

— Не было, но вы расстались?

— Просто не жили вместе. Временно… какое-то время.

— Тогда пойдем дальше по списку. Тренер по пилатесу, психотерапевт, бывший муж. Кто-то еще?

— Домработница Галина! — я почему-то с радостью вспомнил ее.

— Вы сегодня пили? — Коломиец искусственно нахмурился. — Что-то принимали?

— Чуть-чуть…

Я мысленно подсчитал количество фляжек с джином, определение «чуть-чуть» подходило с натяжкой.

— Ясно. Кто-то еще из близких?

— Бывшая сестра Лера.

— А почему бывшая?

— Юля так ее называла. Они ссорились.

Мягко сказано! Когда Юля говорила о Лере, половина слов были «сука» и «сдохни», а все остальные — «вот бы» и «скорей бы».

— Добрó. Еще?

— Младший брат, звали Рустам.

— Звали? Тоже бывший?

— Он погиб.

— Как именно?

— Разбился на параплане.

— Давно?

— Несколько лет назад.

— Ясно. Тогда вычеркиваем.

Как часто «итого» всей жизни сопровождается словом «вычеркиваем». Или, наоборот: «запишем».

— Машина у вашей жены была? Судя по базе данных, «Инфинити» модели «Джи тридцать пять икс купе спорт». Вы знаете, где сейчас находится автомобиль вашей жены?

— Да. Во дворе.

— Точно?

— Да нет…

Коломиец перестал что-то делать пальцами-«присосками».

— А вы знаете, Валерий Александрович, что «да нет» — это такая очень московская фраза? В Питере «поребрики» и «шаверма», а в Москве — «да нет»: согласие и отрицание одновременно. Очень похоже на этот город!

— Ну да.

— Или вот еще «ну да» — вторая московская фраза! Сказать «ну да» — все равно, что не сказать ни «нет», ни «да».

— Рифма…

— Что?

— У вас получилась рифма: сказать «ну да» — все равно, что не сказать ни «нет», ни «да».

— Ясно… — Коломиец вернулся к компьютеру, дав понять, что рифмы — последнее в списке его интересов. — Так вы знаете, где сейчас находится машина вашей жены?

— У дома, скорее всего. Она редко на ней… — я чуть не сказал «ездила», — ездит.

«Не говори о ней в прошедшем времени! Даже про себя! Особенно про себя!»

— Посмотрим… — опять ожила клавиатура. — Да, вижу.

— Что?

— Вижу, что в хорошем доме вы живете, Валерий Александрович, «золотой треугольник». Мои коллеги другой территориальности думают, что у нас тут трупы в норковые шубы заворачивают, а грабители снимают обувь, чтобы не запачкать ковры. Нет… или, как бы вы сказали по-московски, «да нет»: преступление в «Золотом» — такое же преступление. Но машины вашей жены я все-таки во дворе не вижу…

Его пальцы еще что-то делали с мышкой и клавиатурой, пока я обдумывал мысль: «Неужели он видит все, что происходит во дворе?»

— Судя по камерам, во дворе машины точно нет, — подтвердил он мою догадку. — Но вы еще проверьте! Кстати, кому принадлежит эта квартира?

— Моей жене.

— Жили у нее?

— Жили вместе.

— В ее квартире?

— Да, жили вместе в ее квартире.

— Но квартира ее?

— Да, ее.

— Добрó. Хотя лучше сказать «да нет». Я сам из Омска — там все проще. Говорят «да» или «нет». И есть его квартира, а есть ее квартира. И после того, как он и она ставят подписи в ЗАГСе, говорят: «Наша квартира». И не так уж важно, где она — ближе к Омскому тракту, к центру города, к стадиону… В Омске неважно, где квартира: в нашем городе нет «золотых треугольников», нет и серебряных, бриллиантовых…

— А у нас есть.

— Знаю, Валерий Александрович! Очень даже знаю! Мне и Дарья, жена моя, говорит: «Давай, Глеб, в центр города переедем — там хорошо, там красиво!» А я отвечаю: «Не надо». Потому что в центре дорого и сложно. А я не люблю, когда дорого и сложно.

— А я люблю.

Коломиец кивнул и еще какое-то время копался в компьютере. А я думал: «Почему родители называют ребенка Глеб? Это же созвучно с “глыбаˮ и “глупˮ…»

— Раньше вы с женой много путешествовали, а потом перестали. Почему?

— Денег перестало хватать.

— Вы где-то работаете?

— Нет.

— А она работала?

— Нет.

— Чем же вы оба занимались?

— Ну… путешествовали.

— Пока денег хватало?

— Ну да, — не подобралось ничего более подходящего, чем «вторая московская».

А что я должен был сказать? «Тратили деньги, откуда-то поступающие Юле, пока те не перестали приходить»? «Просыпались в двенадцать, до двух лежали в кровати — спорили, в какой ресторан пойти, смотрели сериалы»? «Так и не договорившись про ресторан, заказывали суши в ближайшем “Мия закиˮ»? «Изучали карту Южной Америки, решая, куда поедем в следующий раз»? Мы представляли ЮА телом человека. Аргентина была желудком, Чили — как пенис, Бразилия — самая большая, — спина и плечи, Перу и Колумбия — части лица. Колумбия должна была быть лбом, но мы решили, что ей больше подходит нос, а для Перу и Эквадора — рот и подбородок.

Нам очень нравилось в Перу: может быть, потому что мы побывали там в самом начале отношений — в «медовый месяц». Проехали от столицы Лимы вниз к океану, через пустыню и серые земли кечуа, к побережью Манкоры — раю серферов, а дальше — в настоящую сельву к шаманам. За два года мы объездили всю Южную Америку, кроме Венесуэлы: там были то государственные перевороты, то военные конфликты. А потом перевороты и конфликты начались в наших отношениях…

Венесуэла на карте была сердцем. Большим, но не таким, как его рисуют на открытках, — а как настоящим. В настоящем «сердце» мы так и не побывали.

— Вы ей звонили?

— Что?

— Вы звонили своей жене?

— Да, много раз.

— И?

— Телефон недоступен.

— Недоступен, выключен или не в сети?

— Не обслуживается… — я не знал, к какой именно категории относится это «не обслуживается».

— Странно!

— Что именно?

— «Не обслуживается» — это значит, что она не пользовалась сим-картой больше трех месяцев. Это ее номер? — Коломиец назвал номер Юли.

— Да.

— Да, вижу по базе, что не обслуживается. А последний раз был активен… Так, когда вы в последний раз видели жену?

— Две недели назад.

— Точно?

— Ну… да. Точно.

— При каких обстоятельствах?

— Встретились во дворе.

— И все?

— И все. Просто поговорили, — соврал я.

— Ясно.

Две недели назад, во вторник утром, я приехал и привычно остановился на противоположной стороне — в «кармане» между домами, откуда был хорошо виден подъезд. В восемь-девять утра дорогу обычно заполняли фургоны с продуктами для ближайших ресторанов и закрывали мою машину. Меня это устраивало: если Юля вдруг решит пойти не к бульварам, а в противоположную сторону, — меня не увидит. Правда, она не пошла так ни разу, а выходила прыгающей походкой, пересекала небольшой палисадник перед домом, возвращалась через полчаса с пакетом и высоким стаканом, улыбаясь, как будто это первый миндальный круассан и капучино в ее жизни.

В тот день Юля вышла раньше — я только добрался до конца первой фляжки «белого на черном». Она посмотрела в мою сторону. Припаркованных передо мной фургонов, как нарочно, не было. Я увидел ее лицо, а она, кажется, увидела меня и взглядом сказала: «Без тебя так хорошо! Уйди!» А потом отвернулась и «попрыгала» своей обычной дорогой. Я хотел посмотреть, куда она повернет, выйдя на бульвар, но вид закрыл подъехавший фургон.

Больше я ее не видел. Она не вернулась с выпечкой и кофе. На следующее утро она тоже не вышла из подъезда.

Ее взгляд «Уйди!» и ржавый борт «Газели» — вот и все, что я видел.

На такой же «Газели» шесть месяцев назад она отправила мне все мои вещи в черных мешках: вперемешку одежду, обувь, бумаги, милые безделушки, которые я привозил… мы привозили из поездок.

Мы никогда не опускались до уровня открывашек, магнитиков из дьюти-фри и даже каких-нибудь крафтовых штук из хиппи-магазина на побережье — забытая на столе в кафе зажигалка с надписью You are not alone¹ с изображением пляшущих скелетов, плавающая в луже игрушка, кепка, принесенная прибоем, вязаная сумочка, подаренная старушкой-кечуа на острове Титикака…

Прилив в Бразилии принес нам самый лучший «трофей» — мячик «Уилсон». Только, в отличие от персонажа из «Изгоя», наш мячик был не белый, а в цветах бразильского карнавала. Вернувшись, я поставил его на стакан с изображением Багза Банни, который мы нашли в аэропорту Шарль-де-Голль год назад. Серые сводчатые крыши, повторяющие форму собора Парижской Богоматери, влажный холод из трубы-тоннеля, серый перрон с желтыми надписями Do not cross и Ne traverse pas², и прямо посреди него — стакан с Багзом Банни, грызущим огромную морковь… «Уилсон» поместился сверху, и вместе они стали похожи на кубок Премьер-лиги. Мячик стал нашей последней находкой: больше мы никуда не ездили.

— Валерий Александрович, так как давно вы расстались?

— Что?

— Как давно не живете вместе?

— Шесть месяцев.

— Но видели жену две недели назад?

— Да.

— Но ее номер телефона не используется шесть месяцев.

— Не знаю.

— И вы ей до этого не звонили?

— Нет.

— Почему?

— Потому что расстались.

— А как тогда вы встретились? Договорились?

— Случайно.

— Как именно случайно?

— Люди как-то встречаются.

— А поточнее?

— Я ждал ее у подъезда.

— Ясно.

Пальцы-присоски запорхали от клавиатуры к лотку принтера, который с мягким шелестом печатал — как будто вышептывал бумагу. Я не хотел смотреть ни на Поддубных, ни на Кочубея. Оглядел кабинет: он был свежеокрашен в персиковый цвет, наличники двери — кристально белые, не захватаны руками жертв («Отпустите-помогите!»). Столы — обычные икеевские, а не металлические «гробы» с прикрученными лоханками пепельниц. В такой обстановке почему-то было еще тревожнее.

— Судя по базе, ее бывший муж умер семь лет назад, — сказал Коломиец.

— Может, это был гражданский муж.

— А как его зовут, этого гражданского мужа, или парня, или ухажера?

— Она называла его Ани́.

— Ани? С ударением на И?

— Да.

— Это фамилия или имя?

— Не знаю.

— Давайте тогда напишем: «Бывший гражданский муж — имя уточнить». Так, по списку: психотерапевт, бывший тренер, домработница, бывшая сестра, бывший брат — его вычеркнули, бывший гражданский муж, так… Что-то у нас тут много «бывших» получается?

— Ну да.

— Кто-то еще?

— Двоюродный брат. Я его никогда не видел — живет далеко.

— Где конкретно?

— В Башкирии. Может, в Киргизии… в Туркмении? Да какая разница! Где-то далеко.

— А, понимаю… Московский шовинизм: все, что дальше Садового кольца, — далеко и «какая разница». Все-таки проверьте! — он подхватил из «шепчущего» лотка два листа. — Список ближайших родственников и знакомых. А это протокол опроса.

— Хорошо, что не допроса.

«Хочешь допрос? — Будет тебе допрос!»

— И еще: проверьте машину и вторую квартиру. Судя по базе данных — на Ленинградке. Вы о ней знали?

— Да.

— Ключи от нее есть?

— Да, есть.

— Еще проверьте ценные вещи: пропало что-то или нет.

— Проверю.

— От квартиры, которая здесь, у вас есть ключи? Вы же расстались…

— Временно не жили вме-сте… Да, есть.

Я нащупал в кармане кожаный овал — брелок ручной работы. Я подарил его Юле во время нашей поездки на Сицилию. И получил тогда первое сравнение с бывшим, «гражданским мужем, или парнем, или ухажером»: «Я не девочка! Мне бриллианты дарят!»

В коробке было два брелока — одинаковые божьи коровки, обе алого цвета: одна с черными пятнами, вторая — с белыми.

— Я подпишу пропуск и пока идите.

«Пока идите!» — обрюзгшие Поддубные ухмылялись, а Кочубей по-джокеровски растянул тонкие губы в улыбке: «Ну что, не получилось обмануть следователя? Ха-ха!»

— Спасибо.

— Пока не за что.

***

— Ваш пропуск, пожалуйста! — сказал очень толстый полицейский в будке на выходе.

И почему так часто бывает, что крупные люди работают в маленьких пространствах? В будках, в кабинках…

— Пропуск? Пропуск, да… Я не могу найти… я не могу… — к горлу подкатило что-то, как будто хочется блевать и кричать одновременно. — У меня жена про-па-ла. Же-на…

— Ну, ничего, разберемся! Следователь разберется… — «будочник» кивнул в сторону кабинета Коломийца. — Жизнь продолжается. Ваш пропуск, пожалуйста… — я увидел его бейдж с символической фамилией Дорогомилов.

Я, наконец, нашел бумажку.

— Проходите, пожалуйста, — Дорогомилов нажал на кнопку, вертушка пикнула и провернулась.

***

На ступеньках БРОВД, как жители «Золотого» называют ОВД на Бронной, я вдохнул новый воздух. Не режуще-колючий, как час назад, когда шел сюда, а влажно-терпкий — запах ранней московской весны.

Жизнь продолжается.

Последнее время разные люди говорили мне это в разных ситуациях. Первым был водитель, который привез мешки от Юли. Улыбчивый крепкий парень на ржавой «Газели», наверняка утром ест наваристый суп, а на выходных едет на рыбалку с сыном. Выгружая черные мешки-пузыри, он кивал, слушал мои пьяные жалобы, советовал что-то из разряда «Такая хрень, брат», а подытожил тем же — «Жизнь продолжается». Давние знакомые, бывшие коллеги, которых даже уже забываешь поздравлять с днем рождения, но вдруг иногда встречаешь, в один голос повторяли: «Жизнь продолжается».

Иногда мне казалось, что в магазине, если у кассирши не окажется сдачи, она вздохнет и скажет: «Ну, ничего, жизнь продолжается» — и пойдет за разменом. Двое, попавшие в ДТП, грустно слоняющиеся вокруг своих машин, вдруг просветлеют лицами, а над их головами загорятся «буллиты»: жизнь продолжается! И так же будет у бродяги, нашедшего купюру на дороге, у бабушки на лавочке, у плачущего ребенка в песочнице… Жизнь продолжается!

А вообще-то, все они были правы. Ошибались только в сказуемом.

Моя жизнь — не продолжается.

Теперь моя жизнь начинается!

***

Хотел пойти к Прудам — прогуляться, но вспомнил про «Список Коломийца» и пошел в сторону дома.

Во дворе поискал «Инфинити», но машины, действительно, не было. На обычном месте, где за Юлей был закреплен прямоугольник асфальта шесть на два метра стоимостью в однокомнатную квартиру в спальном районе, остались темные «червяки», как бывает, когда машина стоит всю зиму, снег ложится слой за слоем, а весной тает такими вот «червяками».

Ну, и куда ты подевалась, Энигма? Это я так называл «судя по базе, “Инфинитиˮ, модель “Джи тридцать пять икс купе спорт”»: эта машина всегда была не «бесконечностью», а «загадкой». Японская, новая, дорогая — она все время ломалась и всегда по непонятным причинам. Но сейчас «Инфинити» во дворе не было: она достигла пика загадочности.

Хотел позвонить Коломийцу и сообщить об этом, но набрал Леру. «Бывшая сестра» — первая в списке и самая сложная. Будет проще говорить с ней здесь: звуки улицы добавят непосредственности.

— Лера, привет! Как дела? Да тут такое… Юля пропала.

Может, я перегнул с непосредственностью?

— Нет, не может быть… Как пропала? Как такое может быть?

Сестра Юли была рекордсменом пассивной агрессии и на любые утверждения собеседника сначала отвечала: «Нет, не может быть!», «О чем речь?» или просто «Да ты что?», а потом выдавала не меньше ста советов.

— Ты не знаешь, где она? Нет? Но как же так? Надо же срочно что-то делать! Надо вначале…

Я отложил телефон и продолжил разглядывать «червяков» от «Инфинити», пока продолжался монолог «Сто полезных советов от Леры».

— Да, я уже ходил в полицию, — ответил я, когда «пулемет» поутих.

— Когда?

— Сегодня.

— А почему так поздно?

— Поздно?

— Ты говорил, она пропала несколько дней назад. А пошел только сейчас?!

— Когда прошло семьдесят два часа.

— Ее нет уже семьдесят два часа! Этого просто не может быть! Да что у вас там случилось?

— Пока ничего.

— Как ничего? Ка-а-ак «ничего»? Все может случиться! То, что не случается всю жизнь…

— Случается за один день.

— Да-а-а! И что сказали в полиции? Да что они могут сказать! Что они могут сделать? Ты же знаешь, им все равно… Надо срочно кого-то нанять, срочно куда-то поехать, срочно кому-то позвонить…

Я опять отложил телефон и вернулся к созерцанию «червяков», в котором, правда, не было никакого смысла. Кроме фактора времени: белое-пушистое стало грязью, свалялось, высохло, стало пылью, которую скоро сдует ветреная московская весна… Похоже на наши с Юлей отношения.

— Это настоящая трагедия, — гремела Лера в трубке. — Тра-ге-ди-я! Этого просто не может быть!

— Лера! Она не погибла. Она просто… пока что… пропала.

— Да-да! Пусть лучше так! Пусть хоть какая-то, но надежда, вместо точки — запятая…

— Лера, хватит!

Еще после штук тридцати «ага-угу-да-да-конечно» я закончил разговор, позвонил Коломийцу, сказал, что «Инфинити» во дворе нет, а Юлина сестра ничего не знает. Коломиец без особого интереса несколько раз повторил «ясно-добрó», ничего не спрашивал и сам быстро отключился.

Я поднялся в квартиру. Вдохнул запах, по которому так скучал: кирпича и дерева, кожи дивана «Честерфилд», тяжелой ткани занавесок и еле заметный — масла лемонграсса, которое Юля разводила и поджигала в глиняной лампадке.

Перестань говорить о ней в прошедшем времени!

Сел на пуфик и понял, насколько устал. Уронил голову на руки и куда-то провалился. А когда очнулся — увидел, что внизу лежит что-то темное, похоже на подстреленную птицу с черным плотным оперением. Это был ботинок «Ком де Гарсон»³. Мы купили их в Токио. Дизайн «как дети»: без шнурков, черные сверху, с желтой подкладкой внутри. Стоили шестьсот долларов. У меня не было купюр по сто, и я отсчитывал двенадцать раз по пятьдесят, пока плоское оливковое лицо продавца-японца ухмылялось: «Ну, что, на последние берешь?»

Пошел на кухню, включил кофемашину. Я люблю заваривать кофе прямо в кружке, но Юлю раздражали остатки зерен в чашке, и я перешел на капсулы.

Отключил кофемашину, в шкафу нашел кулек молотого кофе — странно, что тот не попал в один из черных мешков, как все остальное, связанное со мной. Положил в чашку побольше, залил кипятком, подождал, пока остынет, выпил, открыл мусорный бак, бросил туда ботинок, сверху полил кофейной гущей, вернулся в прихожую, нашел второй «гарсон», бросил туда же.

Стильную «казнь» ботинок хотелось отметить. В шкафу должна была остаться спрятанная бутылка виски — за двумя большими мешками с рисом: один сорта «жасмин», второй — «для ризотто». Их мы купили в аэропорту Хайнаня в порыве начать готовить здоровую пищу дома, чтобы быть больше похожими на семью. Ни один из мешков мы так и не распаковали: семья у обоих подсознательно не получалась, зато пузатые бока упаковки служили мне тайником для бутылки.

Юля не переносила алкоголь ни в каком виде. Кажется, у нее вызывали ярость даже пакеты с рекламой «Джим Бим». И просто прятать бутылку было мало: надо было скрывать еще и запах выпивки. Так я изобрел «виски-чай»: в большую кружку наливал треть заварки, треть виски, треть кипятка, дальше — побольше лимона, пару ложек малинового варенья и мед (побольше меда, хоть я его ненавижу — эту тягучую гадость! — но именно мед отлично скрывает запах спирта). Из всех ингредиентов с малиной было больше всего проблем: Юля ее тоже любила, и малина быстро заканчивалась. И наоборот: мед всегда был — в огромном белом контейнере в кладовке.

Бутылка оказалась в тайнике. Я достал ее, понюхал: виски выветрился, запах напоминал прокисший творог, но хоть так! Заварил крепкий чай, решил не добавлять мед и лимон — теперь не от кого скрывать. Сделал пару больших обжигающих глотков.

Алкоголь начал действовать ко второй половине кружки. Я сел, прислонившись к колонне в центре гостиной, «прекрасно зонирующей пространство», как говорила Юля… Как говорит Юля! Подмигнул разлапистому «Честерфилд», на котором мы провели столько времени, смотря фильмы, обсуждая всякую всячину… Достал «Список Коломийца», хотел вычеркнуть «Лера, бывшая сестра», но потом просто поставил «птичку» напротив.

Второй пункт — домработница Галина: самая «простая» из шести имен.

— Галина, добрый день! Юля пропала.

— Валерий Александрович! Да как же может быть…

На этот раз отставлять телефон не потребовалось: Галина ограничилась несколькими «не может быть».

— Галина, когда вы приходили, не замечали, что что-то не так?

— Нет, все было хорошо. Юленька была такая тихая, такая спокойная, такая…

Я мысленно попросил Галину сказать то, ради чего я приезжал каждое утро, прятался в машине, пил джин и смотрел, когда Юля выйдет, потом — когда вернется с выпечкой и бумажным стаканом, всякий раз находя одно и то же подтверждение.

Юля — счастливая! Без меня она счастливее и лучше!

— Такая спокойная! — сказала тактичная Галина.

— А когда вы приходили в последний раз?

— Две недели назад. А потом я пришла, но никто не открыл. Я звонила, но телефон не отвечал. Я подумала, что она уехала и забыла предупредить.

— Может, кто-то приходил? Ну… незнакомый?

— Нет. Я никого незнакомого не видела. Но Юленька сразу уходила, когда я убиралась, а возвращалась под конец. Да и что там было убирать? У нее и так был порядок. Белье погладить, полы помыть. Посуду она сама мыла…

— Ну да.

— Все будет хорошо, Валерий Александрович! И у вас, я верю. Главное — помнить, что жизнь…

— Да… продолжается.

Я отключил вызов, посмотрел на номер три: «тренер по пилатесу Сусанна». Это благодаря ей я стал «мальчиком из трущоб». В первый месяц, когда мы стали жить вместе, Юля устроила мне «тур» по ее немногочисленным подружкам. С Сусанной мы встретились в ресторане «Магадан» — из только зарождающейся тогда дурацкой категории гастробаров. Сусанна оказалась высокой блондинкой с телом норвежской лыжницы, сиськами калифорнийской порноактрисы и лицом рязанской девки на пороге гормонального увядания.

На «смотринах» она не особо обращала на меня внимание: они о чем-то болтали с Юлей, а я смотрел с балкона на Фрунзенскую набережную, и меня почему-то не оставляло ощущение фальши. В этих синюшных кусках краба, который вовсе не с Камчатки, а может, и не краб даже, в этой пене из перемолотых огурцов (ну, разумеется, слово «огурцы» не подходило для гастробара, а «корнишоны» — подходило), а еще — фальшь была в самой Сусанне.

А может, главная фальшь была в наших с Юлей отношениях?

Я сказал что-то про камчатского краба. Или что корнишоны — это просто огурцы. И в целом про явление гастробаров, за что и получил от Сусанны: «Ты что, как мальчик из трущоб?»

С тех пор я регулярно выслушивал от Юли про «мальчика из трущоб».

Четвертым в списке был психотерапевт Борис. Во время нашей первой и последней сессии, на которую мы пошли «работать над отношениями», он сказал: «Сожалею, но придется развестись». На столе стояла коробка салфеток с одной вздернутой, как чуб у персонажа аниме. Я ею несколько раз ударил Бориса. Пара «чубов» вылетели, Борис опрокинулся в кресле, а секретарша за дверью стала звонить в полицию.

Юля орала, потом визжала. Потом, поняв, что ни то, ни другое не поможет, вывела меня из кабинета. А дальше произошла странная вещь: когда мы шли к дому, она взяла меня за руку и сказала: «Спасибо, что мы вместе», — как будто насилие — это для нее такой подтверждающий фактор любви.

Следующим были: «бывший гражданский муж, или парень, или ухажер — уточнить фамилию»; «двоюродный брат, живущий где-то далеко, то ли в Башкирии, то ли в Туркмении, то ли… — какая разница».

Я не заметил, как допил кружку. Наполнил еще одну, снова сел к колонне, смотрел на список.

Перед тем, как я ушел, Коломиец спросил кое-что еще:

— Валерий Александрович, первыми в списке близких людей, кроме «бывшей сестры», вы указали психотерапевта, тренера и уборщицу. Почему?

— Я не знаю.

Нет, знаю. Потому, что этот список никогда не даст ответа, куда на самом деле пропала Юля.

***

Справа от имен отчертил прямоугольник, добавил «to do list»: поискать во дворе машину (вычеркнул); съездить на вторую Юлину квартиру; проверить, не пропали ли ценные вещи. Поставил «птичку» напротив квартиры, вызвал такси.

Дождался сообщения «Вас ожидает…», доехал до дома на Ленинградке, где мы жили первые четыре месяца наших отношений. Юле здесь не нравилось — это сквозило даже через возбуждение конфетно-букетного периода. «Нужно расширяться», — говорила она.

Поднявшись до четырнадцатого этажа, лифт ударился об ограничители со знакомым «бзум-блянк». Я какое-то время стоял в кабинке, то ли не понимая, что я здесь делаю, то ли просто не решаясь выйти и открыть входную дверь, за которой когда-то было то, что мы так быстро и глупо потеряли в обмен на «расширение».

Вышел, открыл нижний замок, надавив плечом на дверь, открыл заедающий верхний. Заглянул за створку, зажмурился. Был полдень. Квартира мерцала светом из всех окон, как магический шар. Вошел, сделал два острожных шага: все осталось так же, как когда мы отсюда уехали. На вешалке висел плащ Юли, который она купила во Франции и почему-то называла велосипедным. На пуфике рожок с ручкой «голова жирафа» — мы тоже купили его в какой-то из поездок, не помню, где… Уткнулся в плащ: может, в нем остался запах ее любимых духов — «Ангелы и демоны»?

Нет, плащ был «мертв». Заглянул на обувную полку: ее старая обувь стояла ровными рядами. На уже вышедших из моды острых носах туфель и сапог лежала пыль.

Открыл шкаф в гостиной. Там висели в ряд платья, почти все черные и коктейльные. Я даже не знал, что Юля носила такие.

Здесь давно никого не было — можно вычеркнуть второй пункт. Я вышел, закрыл дверь, которая всегда плохо открывалась, но хорошо закрывалась. Наверняка эффект, связанный с механизмом замка: шестеренки проще провернуть вперед, чем назад.

«Да вы эрудит!» — сказал бы Коломиец. «Нет, просто внимателен к деталям».

Почему следователь уже живет в моей голове?

— А вы не забыли? — спросил кто-то невидимый, и я подумал, что мне почудилось. — Простите, но вы не забыли про котел?

— Что?

— Котел.

— Какой еще котел?

Я повернулся и увидел, что в пролете лестницы стоит мужичок в пестрой расползшейся рубашке.

— Вы не забыли выключить котел?

— Что?

— Котел выключили?

— Какой еще котел?

Он прочистил горло («Э-кхе!») и поднялся на несколько ступенек.

— Жданов, сосед. Вы котел не забыли выключить?

— Я не включал никакой котел!

— Может, ваша жена включила? Она как-то приезжала. Горячую воду как раз отключали! Она включила котел, потом забыла выключить — и вот…

— Что «вот»?

— Э-кхе… Пойдемте, покажу.

Я спустился за ним и оказался в квартире — точно такой же, как у Юли, но совсем другой. Скопление пестрого, потасканного, набросанного, как сам владелец. Нашим с Юлей идеалом интерьера были черные полы, светло-серые стены, скрытые шкафы-ниши и как можно меньше мебели.

Жданов отвел меня в ванную. В незакрытом унитазе плавала какашка. Он почему-то не стал спускать, а просто закрыл крышку, потом начал тыкать пальцем в потолок, где через отслоившуюся краску проступали черные прожилки, и что-то рассказывать.

Мы закончили осмотр «места преступления», зашли на кухню, Жданов продолжил:

— Сначала появились просто капли. Потом — пятна. Потом вокруг них намокло, а потом… Уже они…

— Кто?

— Трупья!

— Какие еще трупья?

— Нет, струпья!

— А… струпья! — успокоился я. — Ну да…

Жданов еще что-то говорил, а я вспоминал наш с Юлей секс: всего в трех метрах выше этой пестрой ужасной кухни мы лежали на полу, наши тела сплетались «звездочкой», рты дышали друг в друга словами «всегда» и «люблю».

Я достал две купюры по пять тысяч, положил на стол. Рыжие бумажки слились с пестрой клеенкой. Жданов покивал и замолчал.

— А вы это… Можете все-таки проверить котел?

— Да, проверю.

— Хозяйка-то опять в Париж укатила? — спросил он со всем возможным сочетанием раболепия и ненависти к тем, кто «укатывает» в Париж.

— Нет, не в Париж, не знаю.

— Э-кхе! — Жданов взял купюры, посмотрел на свет, проверяя, кивнул.

Я встал и вышел.

***

В этот раз верхний замок долго не поддавался. Я давил и тянул, боясь, что Жданов пойдет за мной и будет сам проверять, выключен ли котел. Наконец, замок открылся.

Зашел в ванную, открыл люк, проверил котел: тот был выключен. Хотел уйти, но пошел в спальню.

Лег на кровать — на ту половину, где раньше спала Юля. Стянул покрывало, уткнулся в подушку, пытался почувствовать «Ангелов и демонов», хоть чуть-чуть. Ничего. Выдвинул тумбочку: внутри лежала свернутая конвертом Юлина рубашка-пижама.

Понюхал. Тоже ничего.

В нижнем ящике нашел обувную коробку с фотографиями, достал несколько снимков. На одном был отец Юли в летной форме. На фотографии ему лет сорок, и он был удивительно похож на Юлю — точнее, она на него. На втором фото — Юля лет десяти, она с Лерой и, скорее всего, младшим «бывшим» братом. Они стояли на фоне куста гладиолусов в каком-то парке. Вроде бы рядом, но удивительно, насколько далеко друг от друга. Бывший брат и бывшая сестра… На остальных фото была обычная жизнь обычных советских семей: на Новый год — стол с вазой мандаринов, салатами, солеными огурцами, оливье в хрустальных «ладьях», с тонкой вытянутой бутылкой «Кизлярского» и парой пузатых — шампанского «Советское»; поездки на дачу; поход за грибами; пляж на Черном море…

Под фотографиями лежал желтый прямоугольник. Блокнот «Молескин». В правом верхнем углу портрет Хемингуэя — окладистая борода, взгляд старика, смотрящего на море.

Взгляд, который говорит: «Я все знаю».

Примечания

1

Ты не один (англ.).

2

Не пересекать.

3

Comme des Garçons.