Последняя ходка

Алекс Дроздов, 2023

Двадцать девять интересных историй, не похожих друг на друга. О жизни, смерти, со смыслом и не очень, забавные и грустные. Придуманные и реальные.

1001 ночь, или история Омара-ибн-аль-Хаттаба

(памяти Соловьёва)

***

«Эту историю передал нам Абу-Омар-Ахмед-ибн-Мухаммед со слов Мухаммеда-ибн-Али-ибн-Рифаа, ссылавшегося на Али-ибн-Абд-аль-Азиза, который ссылался на Абу-Убейда-аль-Хасима-ибн-Селяма, говорившего со слов своих наставников, а последний из них опирается на Омара-ибн-аль-Хаттаба, и сына его Абд-Аллаха — да будет доволен Аллах ими обоими!»

(Ибн-Хазм, «Ожерелье Голубки»).

***

Давно смолкли протяжные голоса муэдзинов, и ночь окутала благодатным сумеречным невесомым шёлком крыши домов и купола мечетей. Острые вершины минаретов ещё были подёрнуты дымкой, когда небо, словно волшебный плащ Гаруна Аль-Рашида, в один миг покрылось алмазной россыпью звёзд с ущербной, блистающей великолепием, Луной во главе. Она тотчас отразилась в прохладе арыка, томно бросая отблески на листву деревьев, затаившихся во тьме.

О, благородная Бухара-и-Шериф!

Всегда шумная, с базарами в семь полётов стрелы, с караванами, под звон бубенцов гордо вступающими на твои площади, с тонким, дурманящим запахом амбры и мускуса — ты ли отдаёшься столь безропотно во власть тишины и покоя?

Аллах велик, и ночь сменяет день, а царственное Солнце сменяет венценосная Луна, и даже великий город засыпает, утверждая волю Всевышнего. Засыпают все, кроме таинственно дрожащих теней, древних, как сама Бухара, джиннов, а ещё — воров и влюблённых.

Там, где кривые улочки скатываются в берег быстрого Пянджа, навис над обрывом большой карагач. Вот слышатся лёгкие шаги, шорох, горячий шёпот:

— Ты пришла, царица моего сердца?

Девушка капризно ведёт изогнутой бровью:

— А ты принёс мне подарок, как обещал в прошлую ночь?

Прекрасный юноша надевает на её мизинец серебряный перстенёк, и целует. Она вздрагивает, как трепетная лань:

— Ты целуешь меня? А слова любви? Ты читаешь мне только стихи, а о любви не говоришь…

Юноша смущён:

— Но в моих стихах много слов о любви. И я…

— Нет, скажи, что любишь. Или ты для другой бережёшь такие слова?

— Люблю тебя, о моя роза Хорасанских садов!

— Любишь? — красавица надувает губки.

— Люблю! Клянусь, что буду любить тебя вечно! Скорее этот карагач зацветёт нежными фиалками, чем я разлюблю тебя.

Девушка кладёт голову на плечо юноши.

— Ну, так и быть — читай свои стихи.

…Пяндж несёт прочь свои мутные воды, а карагач качает ветвями, великодушно прощая юноше его слова. За свою жизнь он слышал великое множество слов и клятв, произнесённых здесь, и видел много влюблённых, прекрасных и юных. Но шли годы, и проходила юность, и наступала зрелость, и вот уже вчерашние влюблённые — теперь дряхлые старики — приходили в полдень в чайхану у карагача, и их неспешная беседа была уж об ином. Этот старый карагач хорошо знал цену пылким клятвам и громким заверениям — в вечной любви, он знал, куда уходит Любовь, когда в двери стучится Вечность.

И как всё, всё рассыпается в прах…

Последняя ходка

…Череда барханов прерывалась такыром, разрубленным длинными рукавами трещин в сухой и твёрдой, как камень, земле. Там, где песок наплывал на землю, торчали тонкие серые прутья редкого саксаула.

Умар спешился и снял с плеча карабин — это место он выбрал ещё в прошлый переход, и оно его вполне устраивало. Перемётные сумы он уложил на землю, рядом с кустами.

Надвигался вечер.

Красное солнце повисло над горизонтом, окрашивая склоны барханов в тяжёлый пурпур, переходящий уже местами в мрак. Умар разломил лепёшку и прилёг, устраиваясь на ночлег. Его чистокровный араб, чёрный, как смоль, спокойно щипал верхушки саксаула.

Двадцать лет скитания по этим проклятым пескам превратили некогда общительного юношу в замкнутого одиночку, редко произносящего две-три фразы. Самум иссушил его душу, покрыл патиной морщин смуглое, обветренное лицо, научил быть решительным и осторожным. Умар гонял грузовики в Ашхабад и Идмэ-Арват, ходил проводником с караванами, трудился в партиях. Бил зверя в тайге, добывал нефть на каспийском шельфе, работал поваром, дорожным строителем, даже принимал ставки в казино. За свою жизнь, тяжёлую и беспросветную, он хорошо усвоил, что хозяин всегда и везде платит ровно столько, сколько достаточно для жизни, но совсем не для богатства. Но он всё-таки собрал немного денег и выкупил клочок земли, на котором будет построен дом. Дом, в который он приведёт Фариду. Она обещала ему родить сына!

Эта ходка должна быть последней. Фарида ждала его уже больше четырёх лет, и в их последнюю встречу она дала ему понять, что ему нет нужды беспокоиться — она дождётся его. Это прибавляло ему сил, но сейчас осторожность была совсем не лишняя — за его поимку УВД Ашхабада назначило щедрое вознаграждение, которого как раз бы хватило, чтобы достроить дом и оплатить лечение больной сестры….

…Быстро темнело. Умар лежал и думал о том, что скоро все скитания закончатся. В метре от него, на песке, два скорпиона кружились в брачном танце, иногда замирая и покачивая хвостами. Самец был настойчив, но осторожен — самка легко убьёт его, если он придётся ей не по нраву. Судя по следам, игра длилась уже два дня, и близился финал. Совсем скоро самец оставит каплю спермы на песке, и уйдёт, а самка оплодотворится сама.

Ночи в пустыне холодные. Умар укрывается, и вслушиваясь в ночные звуки в остывающем воздухе, засыпает. Позади полтораста километров, и завтра ему предстоит пройти ещё больше.

Утром задул Афганец и привёл в движение песок. Умар обмотал шею и лицо бурнусом, оставив лишь щель для глаз, и перекинул на спину араба дорогую поклажу. Проверив подпругу, он вставил ногу в стремя, и тотчас услышал окрик:

— Не садись на коня, Альгалла! Стой, где стоишь.

Умар обернулся. На вершине бархана замерли три всадника — двое солдат-второгодок, и с ними его старый знакомец, капитан Свешников.

— Я тебя предупреждал, Умар. А ты меня не послушал, — Свешников повёл дулом «калаша» на перемётные сумы. Солдаты держали оружие наизготовку, щурясь от лучей всходящего солнца. Умар поднял руки.

— Э, капитан, это моя последняя ходка. Уезжаю завтра в Арданни. Будь человеком — отпусти, а?

Свешников покачал головой.

— Я знаю, о чём ты подумал, Умар. Но вряд ли у тебя найдётся в кармане столько денег.

Он кивнул, и один из солдат стал спускаться по почти отвесному склону. Копыта его коня вязли в песке.

Резко, рывком Альгалла перевёл свой «Зауэр» в боевое положение, и мгновенно, с секундными промежутками, грохнули три выстрела.

Тот, что спускался — белобрысый молодой паренёк — откинулся в седле назад, и, дёрнувшись телом, замер, выронив оружие. Пока он падал, автоматная очередь, выпущенная Свешниковым, пропорола песок прямо перед Умаром, и сам капитан ткнулся в шею коня окровавленной головой. Конь третьего рухнул на бархан, придавив своим телом седока.

Умар опустил дымящийся ствол карабина и поднял гильзы. Его араб, верный ему уже пять лет, тревожно шевелил ушами, но беспокоиться было не о чем — к тому времени, когда они достигнут Аль-Бахра, пустыня сделает своё дело.

Он вскочил на коня, и направил его вдоль такыра. Умару оставалось всего несколько метров до поворота, когда грянул выстрел.

Погранец, придавленный конём, с трудом удерживал «калаш». Пуля, убившая коня, попала ему в голову, и кровь заливала глаза. Он упрямо целился в спину Умара, сжимая побелевшие губы.

Второй выстрел был точным. Вскинув руки, Альгалла упал на горячий панцирь такыра.

…Через шесть с половиной часов солдат умрёт. А с наступлением сумерек сюда придут шакалы, и прилетят птицы-падальщики, они будут долго пировать. Через год или немного раньше, выбеленные солнцем и раскалёнными ветрами, эти жалкие останки станут прибежищем скорпионов и остальных мелких обитателей этого отдалённого от мира места до тех пор, пока вечно бегущие пески не скроют их.

Скорпиониха так и не смогла оплодотвориться.

Дикие гуси

От забора до первых деревьев было не более пятидесяти метров. Дорога рассекала поселок на две неравные части и уходила в кустарник. Слева, в полукилометре, виднелся первый корпус кирпичного завода с башней смесителя и транспортерами. По заводской территории с интервалом в несколько минут из-за леса били Д-30. Снаряды разрывались за забором и на площадке перед проходной. Крыша корпуса, вся в дырах, каким-то чудом ещё держалась.

В нагрудном кармане завибрировал телефон.

— Крот на связи.

— Что у тебя?

— Пока тихо.

— Если заметишь движуху, выходи на связь. Сам ничего не делай. Как понял?

— Понял, ничего не делать.

— Удачи тебе. Конец.

Ночи здесь тихие, теплые.

Вечер обрывается резко, за какие-нибудь двадцать минут. Вот, еще светло, и слабые лучи скользят по макушкам платанов и берез, но внезапно удлиняются тени. Сверчки и цикады заводят песню, и солнце быстро падает в августовскую дымку горизонта.

Крот расстегнул чехол трофейного «Циклопа» — до сумерек было недалече.

Послышался отдаленный шум — по звуку тягач, или САУ. Метрах в ста качнулась вершина дерева, и на дороге появился танк.

Т-80, с плоской, как блин, башней.

Танк остановился, сходу не решаясь выдвинуться на открытое пространство.

Крот наблюдал.

***

…Мать больше любила Саньку.

Костя знал это как дважды два. Конечно же, она больше любила этого ехидного сопляка и плаксу. Это было ещё терпимо, пока маленький Санька не ходил в школу.

Пока он не трогал Костины вещи.

Но потом…

Костя злился, когда что-то, что принадлежало ему, попадало в руки младшего брата. Брат тотчас возвращал вещь и смотрел на Костю широко открытыми глазами, как бы говоря: «Ну я же не насовсем. Прости…»

Хотя это и была какая-то мелочь — авторучка, расческа, машинка из коллекции — Костя иногда буквально свирепел. Мать видела это и сердилась.

Но однажды он разбил Костин плеер. Плеер был дорогой, классный. Что с ним сделал Санька — неизвестно, но корпус разлетелся на куски, а механизм оказался раздавленным, словно попал под каток.

Матери дома не было. Костя отыскал брата за шкафом. Тот сидел на корточках, понурив голову.

Лицо Кости перекосило от ярости.

— Ах ты гад! — вскричал он, и размахнувшись, ударил его в голову. Санька повалился навзничь и закричал. Он смотрел на Костю, и в его глазах показался жуткий страх и боль, и ещё что-то, такое жалко-щемящее…

Санька стал заикаться.

Мать обошла с ним всех врачей, экстрасенсов и логопедов, но никто не помог. Через два года Костя уехал в Москву — поступать в академию. Мать писала ему о житье-бытье, о своих походах по врачам. Санька учился в шестом классе — по ее просьбе его не стали переводить в спецшколу для инвалидов.

Потом, позже, Костя вспоминал Саньку каждую ночь. Какие были его глаза тогда, и кровь на виске…

***

Профессиональный военный — это разъезды, командировки, постоянные стрельбы и неустроенный быт. Константин на короткое время приезжал домой, привозил деньги, подарки. Уже в первый отпуск он не застал брата — Санька уехал учиться в Свердловск. Он пробовал писать ему, но брат не ответил.

С годами изводящее чувство вины притупилось, но не исчезло совсем. Костя решил, что ему никогда не искупить этот свой грех. Старался не думать. А кода получил от Саньки первое письмо — радость переполнила. Брат прощал его, но от этого почему-то легче не стало.

Потом был Египет, Йемен, Югославия, Сомали…

Время лечило. Лечили события, которыми жизнь снабжала его с избытком. Константин уже имел два ранения, счет в банке и обвинение в убийстве товарища по службе. Мать заметно состарилась, но в редких письмах ни на что не жаловалась. Он уже подумывал о возвращении домой на год, или два, но подвернулся контракт…

…Крот переполз левее — к тому месту, где забор обрывался. На последнем столбе трепыхался обрывок бумаги с одним уцелевшим словом — «майбутне…». Отсюда хорошо просматривалась часть дороги, уходившей в лес.

Дорога была пуста.

— Первый, на связи Крот.

— Слышу тебя.

— Вижу один танк, Т-80. На броне никого нет. Разрешите действовать по обстановке?

В трубке наступила секундная пауза.

— Разрешаю.

Константин сдернул с плеча «Муху» и вытянул раструб. Танк рыкнул турбиной и двинулся вперед, бросая из-под траков шматки грязи. Стрелять в лоб нет шансов, не пробьёшь. В боковую — тоже под вопросом.

Крот выждал, когда танк прошел мимо, прицелился и нажал на спуск.

Граната попала в моторный отсек. Крышку сорвало, и вверх взметнулся столб огня — двигатель загорелся. Танк проехал еще метров пять по инерции и встал. Черный дым мгновенно окутал башню и корпус.

Люк открылся, и экипаж стал покидать горящую машину.

До него было метров тридцать, не больше. Крот взял автомат наперевес и не спеша двинулся к машине.

…Усатый механик помогал спуститься с брони второму, низкорослому раненому лейтенанту в комбинезоне защитного цвета. Лейтенант первым заметил приближающегося врага и схватился за новенький «Тавор», но очередь пропорола его навылет — пули задзинькали по броне. Механику Крот выстрелил в голову одиночным. Третьего танкиста он заметил лежащим за гусеницей. Танкист огрызнулся короткой очередью, Крот плашмя упал на землю, метнул гранату.

Хлопнул взрыв.

Настала тишина.

Только гудело пламя, вырывающееся из танка. Крот встал и, держа оружие на изготовку, обошел танк спереди. Третий лежал без движения — в метре от него, в грязи Крот заметил его оторванную руку, все еще сжимающую автомат.

Нужно было проверить, не остался ли кто-то ещё.

С левой стороны, прислонившись к колесу, полулежал четвертый. Молодой парень, лет двадцати. Мелкий острый осколок, пройдя наискосок, вскрыл ему грудную клетку.

Он истекал кровью.

— Смотри-ка, еще живой, — Крот вытащил из голенища штык-нож. Он хотел ускорить его конец, но передумал.

Сам сдохнет.

Парень вдруг судорожно схватил его за рукав и посмотрел — так, широко раскрытыми глазами. Словно отнял у Крота игрушку и просил прощенья.

Этого еще не хватало, мать.

— Тебя как зовут?

— Сашко, — танкист с трудом разлепил запекшиеся губы.

Константин молча разорвал пакет с бинтом и наложил на рану, прилепив его пластырем к телу.

Матерясь про себя, достал рацию и нажал на вызов.

— Первый, я — Крот. Пришлите «буханку», здесь раненый.

Танк

Солнце замерло в зените.

На окраине маленького сербского городка в яблоневой листве прятался летний ветерок. Почти неуловимый на слух, он невидимо блуждал меж ветвей.

На нагретом солнцем тротуаре на корточках сидела девочка, лет четырёх-пяти, и собирала в корзинку рассыпавшиеся детские кубики. В пёстром ситцевом платьице, осторожно, чтобы не испачкать белые гольфы, она выбирала эти кубики из кучи брошенного на дороге скарба, и её лицо было очень серьёзно.

Из переулка на перекрёсток выскочил танк. Его слепая серая башня бесшумно повернулась на опорных подшипниках, и из открытого люка вылетела пустая банка из-под пива. Банка пролетела несколько метров и тренькнула об уцелевшую стену разрушенного дома.

Танк развернулся, и, вдавливая траки в мягкий асфальт, покатил в сторону девочки. Лязгая гусеницами, он выехал на тротуар и прибавил ход. В этом его действии цель стала вполне очевидна.

Шестьдесят тонн металла…

Девочка, уже успевшая привыкнуть к грохоту войны, не чувствовала опасности. Натянув подол платья на коленки, она продолжала своё важное дело. И лишь когда танк был уже совсем близко, она подняла голову.

***

Солнце замерло в зените.

В листве яблонь блуждал летний ветерок. И, повинуясь его невидимой силе, ветви закачались, наклоняясь к земле.

Двигатель заглох.

Качнув длинным стволом, танк остановился в нескольких метрах от замершей в испуге девочки.

— Таниа! — послышался голос матери.

Девчушка уже улыбалась, тут же забыв обо всём. Она подхватила корзинку с кубиками и побежала к открытой двери дома в тени яблонь.

Улица вновь наполнялась мирными звуками — шелестом листьев, чириканьем воробьёв да голосами жителей, так и не покинувших свои дома.

Привычными звуками.

Если не считать надрывного завывания танкового стартёра…

Spirit of Russia

Этот сюжет Александер увидел случайно.

В студии несколько охотников делились опытом охоты на лося. Разговорившись, один из них упомянул о необычной встрече с медведем где-то в России, в районе Новоангарска. Охотник был русским бизнесменом и принимал участие в передаче в рамках международного обмена. Что-то вроде саммита.

Медведь — хищник подотряда псообразных. Самые крупные из них, белые, могут достигать веса в 900 кг при длине тела до трёх метров. Но русский говорил о буром медведе совершенно невероятных размеров. Его собеседники с недоверием отнеслись к рассказу. Один из них даже пошутил на тему чрезмерного употребления водки перед охотой.

Александер вспомнил об этом через неделю, когда по ТВ показывали фантастический фильм о доисторических монстрах, пещерных медведях. Он вспомнил передачу, и вдруг подумал, что тот русский охотник говорил чистую правду. Он почему-то был уверен в этом, хотя здравый рассудок и выдавал протест.

Это стало его навязчивой идеей.

Александер охотился на гризли, кабанов, лосей, даже на белого медведя, хотя такая охота в Штатах запрещена. Бывал в центральной Африке на слоновом сафари, в Кении не раз встречался со львами.

А по словам рассказчика, этот медведь был значительно больше белого.

Одержимость — вредное чувство, порой с ним невозможно справиться. Это как страсть игрока, стремящегося в Лас-Вегас, отдающего последние деньги, закладывающего недвижимость, влезающего в долги. Или интерес нумизмата, мечтающего заполучить раритетный экземпляр монеты.

Александер старался отогнать мысли о медведе, но не смог. Если это окажется правдой, он станет обладателем феноменального, фантастического охотничьего трофея. Чем судьба не шутит?

Через три дня тщательного обдумывания он всё-таки решился ехать в Россию. На четвертый день он собрал дорожный багаж, а на пятый столкнулся с некоторыми трудностями. Во-первых, необходимо заручиться приглашением туристической компании из России, занимающейся такими услугами. Без этого нельзя провезти оружие через границу. Во-вторых, оружие, которое у него имелось, для такой цели не подходило. Слоновый «болт» вещь достаточно мощная, но здесь требовался самозарядный карабин. То, что предлагалось фирмами — «Маузер М300» и «Винчестер» имели, по его мнению, слишком малый калибр. Единственное, что подошло бы по характеристикам — российский «Медведь 2». Но «Медведи» уже не выпускали лет сорок.

Несколько вечеров пришлось провести в Интернете в поисках вариантов. Ему удалось связаться с одним из магазинов в Москве, и менеджер всё чудесно устроил. Карабин отыскали, Александер перевел предоплату с условиями непременной доработки. Был изготовлен новый ствол взамен старого, изношенного, и увеличенный, на шесть патронов, магазин. Оптику заменили на цейсовскую.

Остальную часть оплаты нужно было вносить наличными, в Москве. Всего получилось около десяти тысяч долларов. Дорого, но это был хороший вариант.

…Турфирма называлась «Енисей». Разумеется, Александер не собирался пользоваться её услугами — гидом, прогулками на снегоходах и прочим. Он рассчитывал найти проводника из местных, и если потребуется — нанять вертолет и упряжку. Район предполагаемой охоты он знал, отыскал на карте с вероятным квадратом в пятьдесят гектар.

В Москве шел мокрый снег, термометр показывал плюс один. Он без проволочек получил пристрелянный карабин, документы, заплатил деньги и с одной пересадкой за трое суток добрался до Новоангарска. Его встретил представитель «Енисея», коренастый молодой человек, назвавшийся Андреем.

Он говорил по-английски.

— Мистер Брайден?

— Иес.

— Из Америки?

— Иес.

— Гоу ту кар, плиз. Надо же (это по-русски, в полголоса).

«Кар», зеленый УАЗик, стоял у выхода из одноэтажного здания аэропорта. Андрей погрузил вещи на заднее сиденье.

— Гоу ту офис, — сказал он и тронул машину.

Офис оказался арендованной квартирой на первом этаже жилого дома. Бронирование номера в отеле контрактом не предусматривалось по причине отсутствия отеля в этом городе. Зато предполагалась поездка на зимовье. Зимний дом, двухэтажный срубовой, и был оснащен всеми благами цивилизации, вплоть до европейской кухни и сауны.

В офисе ему предложили кофе и план тура. Александер повертел листок в руке и недовольно усмехнулся.

— Что-то не так, мистер Брайден?

— Андрей, здесь есть ресторан, или бар? Я бы хотел поесть прилично.

— Есть, рядом. Если выйти, то направо.

— О кей. Составите мне компанию?

— Конечно. Только доллары здесь не принимают.

— Оф кос. У меня есть рубли.

Кафе оказалось действительно приличное. Они расположились за дальним столиком, и Андрей сам сделал заказ.

Александер достал листок с картой, отпечатанной на принтере.

— Я хотел бы изменить маршрут.

— Но это запрещено правилами и контрактом, мистер Брайден.

— Я знаю. Вы хотите хорошо заработать, Андрей?

— Да, но… И как бы вы хотели изменить маршрут?

Александер показал участок на карте.

— Вот здесь ранчо, по-вашему — поселок Ручьи. Это примерно сто километров на северо-запад. Ещё севернее район «Казачья балка», но на карте он не обозначен.

— А вы откуда знаете… про балку?

— Знаю. Если вы проведете меня туда и договоритесь с местным охотником, получите пять тысяч.

Андрей пристально посмотрел на иностранца. В свои сорок семь лет Брайден выглядел гораздо старше. Изрезанное морщинами лицо, начинающаяся лысина и седина. Глаза колючие, подбородок саксонский, но кожа темная.

— Вам туда зачем?

Брайден решился сказать правду.

— Я слышал, что там водятся очень большие медведи.

Наступила пауза.

Андрей повертел между пальцев салфетку.

— Да, я совсем забыл сказать. Вы пойдёте со мной.

— Нет, увольте, мистер. Я туда не пойду.

— Семь тысяч.

— Нет.

— Десять.

— Зачем я вам нужен? Я не охотник.

— Я плохо знаю русский язык, с вами будет лучше.

Андрей размышлял с минуту.

— Лады, мистер Брайден. Только не рассчитывайте, что я буду участвовать в этой вашей авантюре непосредственно. Вы думаете, я не слышал эту легенду?

— Какую?

— Про Духа Тайги.

— А что, есть такая легенда?

— Местные рассказывают.

— Будьте любезны, расскажите.

— Сказки местных аборигенов, не более того. Но если вам интересно, то слушайте.

***

Один раз в сто лет Великий Торум восстаёт от вечного сна. Он выходит из горы Хан и принимает облик медведя Айас. В том облике он обходит свои владения — континенты и страны, леса и поля. На шестую луну нового года, или Медвежий праздник он возвращается в сердце тайги и своим рёвом пробуждает Мать Земли Мых Ими. С ней вместе встают из всех стихий все тонхи — человеко-рыбы, снежные люди, покровители огня и ветра Ватлунк и Вайэква.

Айас вызывает их, и они приходят.

Он говорит с ними на самой большой поляне, там где Ангара впадает в Енисей. Долго говорит, тринадцать ночей.

Никто из смертных не может видеть это, только шаманы видят. Они говорят, что Торум пробуждается тогда, когда в мире накапливается зло. Много зла. И Айас говорит духам об этом — где, сколько и какое оно, это зло.

После этого духи принимаются за работу. Происходит обновление мира, замыкается спираль развития — много смертей, войны, одни реки мелеют, другие рождаются. Извергаются вулканы, ураганы сметают города, океан обрушивается на берега, бушуют наводнения и снегопады. Земля сбрасывает с себя всё плохое, как змея сбрасывает отмершую кожу.

Айас ещё долго бродит по тайге. Две луны бродит. Он вслушивается в шум вьюги, в звуки под землёй, в ход воды подо льдами. И, удовлетворенный работой тонхов, уходит в гору Хан. Тогда зимой ударяет молния и гремит гром.

***

— Хм. Спасибо, это весьма любопытно. Что значит шестая луна?

— Примерно середина февраля.

— А сегодня второе марта. Значит, ваш Айас должен вернуться в тайгу, так?

— Мистер Брайден, вы верите сказкам?

— Нет, не верю, оф кос. Но почему бы не допустить, что в тайге сохранился небольшой ареал крупных реликтовых медведей? Особей в тридцать. Возможно, что встречи с такими зверями и породили мифы и легенды. Как думаете?

— Вы не верите, и я не верю. Однако местные охотники очень верят. Никто с вами не пойдёт, мистер Брайден. А идти в одиночку на медведя, даже на обычного — это самоубийство.

— Мы не одни пойдём, Андрей. С нами пойдёт Джордж Вашингтон, — Александер похлопал по карману, в котором лежал его бумажник.

…До Ручьёв добрались на снегоходе, прицепив к нему сани с поклажей. Ехали по хорошо накатанному руслу небольшой речушки. Была и другая дорога по просеке, но решили особо «не светиться».

Ручьи — три десятка срубовых домов, население — охотники и рабочие с лесопилки. Лесопилка не работала уже неделю — всё занесло, и поселок утопал в высоченных сугробах в рост.

Остановились у крайней избы.

— Подождите, Александер. Я быстро. Обстановку разведать надо, — Андрей соскочил с седла и пошел к дому.

Возвратился через двадцать минут.

— Поехали. Никто тут на такое не подвяжется, я же говорил. Еcть только один человек.

Они проехали на другую сторону поселка. На дороге работал бульдозер, расчищал заносы.

Нужный дом оказался на отшибе.

Андрей остановил снегоход и они пошли пешком по узкому проходу в сугробах.

Хозяин, маленького роста хант, в ватнике и валенках, расчищал крыльцо снеговой лопатой.

— Здорово, Саня. Принимай гостей, — Андрей помахал охотнику рукой.

— Ох, Андрей, давно тебя не видел, — Саня поставил лопату и потопал ногами по крыльцу, — заходи, чай пить будем.

Из сеней был ход в комнату и в чулан. Александер заметил в чулане висящие шкуры — лисьи, волчьи. Комната в доме была одна, посреди стояла печь, бросающая из топки красные отблески на половицы. Ставни плотно прикрыты.

Саня включил электрочайник.

— Хорошо, что электричество есть. От ЛЭП питаемся, — он поставил перед гостями чашки, нарезанный белый хлеб и варенье.

— Мы к тебе по делу…

— Да погоди ты с делом, Андрюха. Чайку попьём, погутарим про погоду. А дело твоё подождёт. Тут, почитай, гости раз в год бывают. А что, к Митричу заходил?

— Сразу же.

— А чего это он… с вами не пришёл?

— Не захотел.

— Чудно. А это кто, познакомь.

— Да, знакомьтесь. Это мистер Алекс Брайден, из Америки.

— Ух ты! Из самой Америки? К нам, значитса? А меня Сашей кличут.

Брайден пожал маленькую ладошку.

— Не побрезгуйте, угощайтесь, — Саня налил чаю в кружки. На левой руке у него не хватало трёх пальцев.

Поговорили о погоде, о ценах и надвигающемся кризисе. Александер заметил ружья, висящие на стене. Среди тулок был и настоящий «Зауэр» бокфлинт. Саня перехватил взгляд.

— Хорошее немцы делают оружие. Справное. А у вас какое? — он кивнул за зачехленный ствол.

Алекс показал.

— Ого! Сурьёзная машинка. Девятка?

— Иес, тридцать восьмой калибр.

— Извиняюсь, и на кого вы собрались охотиться… с таким?

Андрей кашлянул.

— Саня, мистер Брайден хочет, чтобы ты помог ему выследить медведя.

— Так с нашим удовольствием. Только надо было с Митричем насчёт собак договориться. Что же вы с Митричем-то?

— Нет, Саня. На того медведя собаки не нужны.

Саня с подозрением покосился на американца.

— Какого такого медведя?

— Ну, ты же понял, на какого.

Саня поджал тонкие губы.

— Вон оно чё… А я-то думаю — и что это Митрич не зашёл. Ну, ладно, я что-й то запамятовал. Мне же в город собираться надо. А вы ещё к кому зайдите, Андрюха. Вон, к Красильникову, или…

— Саня, не дребезди. Ты же один видел ЕГО. И знаешь, как его можно взять.

— Да мало ли чего я знаю и чего видел!!! — взвизгнул Саня, — хотите в тайге сгинуть, так я вам не компания. Идите сами, я вам вон на карте покажу.

Александер понял, что пора вступить в разговор.

— Саша, я заплачу хорошие деньги. Соглашайтесь.

Саня сел на табурет, с интересом уставившись на Брайдена.

— Это какие же?

— Две тысячи американских долларов.

— Только-то? Я за две недели на большее шкур продаю.

— Четыре тысячи. Это ваш месячный заработок. А работы на три-четыре дня. Соглашайтесь же, мистер Саня.

Хант помолчал с минуту.

— Ладно, будь по-вашему. Не знаешь, на что ты идёшь, американец. Но дело твоё, только деньги вперёд. Не ровен час, не вернёшься.

— Половину. Остальное потом.

— Ладно. Поедем завтра утром, на двух санях. За десять километров до места моторы оставим, на лыжах пойдём. И вам одежонку другую подобрать бы.

***

К вечеру собрались.

Белый камуфляж, специальное арктическое бельё, паек на двое суток, палатка, портативный газовый калорифер, приборы ночного видения, лыжи, оружие, два спутниковых телефона, мясо — десять килограмм. Саня долго рассматривал газовую печку и оценивающе щелкал языком. Он впервые видел такой гаджет.

— Зачем столько мяса? — поинтересовался Андрей.

— Медведь — шатун. На приваду будем брать.

Привада — железная бочка, набитая камнями и мясом, прикованная цепью к дереву. Медведь идёт на запах мяса и легко может уволочь бочку. Поэтому её накрепко привязывают к неподвижному предмету.

Зимой мясо промерзает, и почти не пахнет. Решили нагреть бочку огнем костра, а угли обработать специальным препаратом, чтобы отбить запах гари.

Метрах в пятидесяти — ставить палатку, где можно обогреться. Ждать придётся не меньше суток, а то и трое. Двое стрелков встанут с подветренной стороны, не ближе тридцати-сорока метров, третий — в палатке, на смену.

***

Алекс всегда побеждал.

Он был гражданином самой великой и мощной страны мира, обеспеченным гражданином. Он привык получать от жизни удовольствия, которые были гарантированы ему счётом в банке.

Убивать животных было одним из таких удовольствий.

Нет, он не ел оленьего или кабаньего мяса. Ему нравился сам процесс. Он не задумывался о чужой смерти — ведь это были всего-навсего животные. Безмозглые, тупые, низшие твари. И не было разницы, что одни из них были травоядные, другие — свирепые хищники. Властвуя над их жизнями, он ощущал себя почти богом.

Другая сторона медали — престиж, чувство самоуважения, которое возникало всякий раз, когда в клубе он предъявлял охотничьи трофеи. Будь это слоновий бивень или шкура льва.

Как говорят в Америке, он сделал себя сам. Кропотливым упорным трудом он добился в жизни всего, что имел сейчас. И теперь он — преуспевающий финансист, плетущий деньги «из воздуха», из ничего.

Откровенно говоря, этих русских он не понимал. Как они могут влачить такое убогое существование, имея такие несметные богатства? И эти двое, Андрей и Саня, готовы уступить ему пальму первенства в охоте на реликтового медведя, польстившись на несколько тысяч долларов… Почему? Мелочная жадность?

В таком случае, они мало отличаются от зверя, идущего на приманку. Примитивные людишки, они не чета ему.

…Поляна оказалась в самом деле очень большой, метров сто в поперечнике. Приваду устроили возле бурелома, чтобы затруднить добыче бегство. Стрелки расположились в пятидесяти метрах, по краям поляны напротив друг друга. Палатку поставили в глубине леса.

Обустроились только к вечеру, когда уже стемнело.

Саня остался в палатке, а Алекс с Андреем заняли позицию на первые два часа.

Бочку с привадой было хорошо видно. Брайден устроился у большого пня, карабин положил рядом. Поляну покрывал ровный снежный наст, нарушенный лишь у кромки леса следами бурундуков и зайцев.

Над поляной бесшумно пролетела сова, он видел её в инфракрасный прибор.

Мороз усиливался, но пока Александер не ощущал его.

Прошло около часа, или чуть больше, тучи рассеялись, и поляну осветила полная луна.

«Восьмая луна», — подумал Александер.

Поляна преобразилась.

Всё заискрилось в её лучах, и силуэты вековых елей проступили из таёжной темноты. С ветки снова слетела сова, с шорохом обрушив с еловой лапы снег.

Брайден не знал, сколько ещё прошло времени. Вдруг верхушки елей наклонились в разные стороны, освобождаясь от снежного плена, словно кто-то большой продирался сквозь заросли осоки, и на поляну вышел медведь.

Сказать, что он был большой, не сказать ничего. В холке он достигал метров пять, или шесть. Шерсть, его покрывающая, переливалась то красноватым, то белым цветом. Вокруг тела мерцал синий ореол, или сияние.

Стало светло, почти как днем.

Медведь остановился и понюхал воздух. Видимо, что-то почуяв, он двинулся в сторону Брайдена, лапами взрывая наст.

В ушах у Александера стал нарастать жуткий звон. Он инстинктивно нащупал карабин, и ничего не соображая, выстрелил. Потом ещё, и ещё…

Тайгу разорвал страшный рёв, вздымая тучи снега к макушкам елей. Медведь подошел к Алексу вплотную — огромная голова заслонила свет Луны, словно пули прошли мимо. Под передней лапой треснул приклад ружья.

Зверь снова издал рык и не спеша направился в чащу.

…Его нашли через три дня у костра. Митрич нашёл. Саня, уснувший в палатке, отравился газом от неисправной горелки, а Андрей получил в грудь все шесть пуль мистера Брайдена.

Самого Алекса отправили домой, продержав в психиатрической клинике Новосибирска шесть дней. Что так сильно повлияло на его сознание: то ли вид зверя, то ли его голос, то ли ещё что — неизвестно.

Васенька

Я видел его здесь три раза.

Этого человека в парке. И он всегда сидел на лавочке.

Парк, скорее небольшой сквер, огороженный забором из высоких железных пик, располагался на углу Печорской и Архитекторов. В ограде образовались две прорехи, позволяющие срезать угол. Но главное, пожалуй, была тень от каштанов и кленов. Я нырял в эту тень, оставляя остальным прохожим, бредущим по тротуарам, невыносимую августовскую жару.

В глубине сквера скрывалось в листве двухэтажное здание желтого цвета. Что в нем располагалось, я не знал.

Человек был необыкновенный.

Когда я в первый раз прошел мимо него, ноги стали ватные, словно попали в смолу или патоку. И перед глазами как пелена, или густой туман. Так бывает.

Второй раз я попробовал пройти мимо этого места быстрее, и мне показалось, что тот человек улыбается.

Да, он смотрел прямо на меня и улыбался.

И сегодня он сидел на своем обычном месте. И лавочка была самая обыкновенная. Знаете, какие раньше делали лавочки — из разноцветных реек, закрепленных на чугунных витых ножках.

Я поравнялся с ним и вдруг понял, что он вовсе не улыбался. Не знаю, что со мной произошло, черт ли дёрнул, но я остановился и выпалил:

— Послушайте, как вы это делаете?

— Что? — спросил он.

Я вновь почувствовал эту вязкость вокруг, но лишь на мгновение. Это быстро прошло.

— Вот вы же не улыбаетесь. Но я абсолютно уверен, что именно улыбаетесь.

Он посмотрел на меня так, как смотрят птицы.

— Как вас зовут?

— Меня? Аркадий.

— А меня Василий. Присаживайтесь рядом, тут уютно.

Я сел на теплые деревянные брусья лавки. Он был одет в простые серые брюки и белую рубашку навыпуск с короткими рукавами. На вид лет пятидесяти. Волосы седые, чуть вьющиеся, в беспорядке. Руки, помнящие физический труд, на удивление чистые.

От него пахло ландышем.

— Хорошо, правда? — сказал он.

— Что, что? — раздраженно переспросил я.

— Лето, прохлада, воздух. Здесь белка живет, но сейчас она спит.

— Вы сейчас не улыбались?

— Нет. Это вам кажется.

— Почему мне это все время кажется? — глупее этого вопроса я ничего не мог придумать.

— Потому что я знаю один секрет, — сказал он просто, — хотите, я вам его скажу?

— Хочу.

— Люди хотят справедливости. Они хотят того, что не существует. Иногда они добиваются исполнения своих желаний. И тогда появляются другие, для которых существует уже другой уровень справедливости. Если хотите, меньший, чем был до этого. И это ничего не меняет. Это как зеркальная поверхность — под микроскопом она шероховатая. Шероховатости образуют правильные формы, или сообщества.

Несправедливость течет, изменяется. Она есть движущая сила жизни. А справедливость — химера.

— Вы уверены?

— Почти уверен. Хотите сухарик? Я сам их делаю из черного хлеба. Посыпаю приправами, солью, получаются как настоящие кириешки.

Он протянул мне горсть черных кубиков.

— Спасибо.

Я разгрыз один — действительно вкусно.

— Есть еще один секрет. Рассказать?

— Да.

— Счастья тоже нет. Представьте на секунду, что вы счастливы. И вы решили помыть руки, и тут раз — воды нет. Счастье лопнуло, как мыльный пузырь, растворилось. Счастье — всего лишь ощущение, мимолетное и недолговечное чувство. Оно зависит от внешних обстоятельств. И существует лишь при условии сравнения его с несчастьем. Как белое есть потому что есть черное. Устрани это противоречие, и человек не будет терзаться ожиданием того, что не существует.

Теперь он улыбался. Действительно улыбался.

— Хотите третий секрет?

— Хочу.

…Я поднялся с лавочки — оказалось, мы просидели два часа. Я медленно двинулся по вымощенной плиткой тропинке, и странное чувство овладело мной. Словно мне злой хирург удалил некий орган, отвечающий за некие скверные ощущения: утреннюю депрессию, вечерний упадок сил, дневное раздражение. За что-то еще, что я пока не совсем понял. У меня был этот орган, но теперь его не было.

Я оглянулся.

Василий сидел, как прежде, на той скамейке. Зрение снова ухудшилось, и он уже выглядел как большое светлое пятно в тени сквера. Словно кто-то посветил фонариком в темноту.

По дорожке от желтого дома шла полная женщина в светло-зеленом халате поверх платья и в такого же цвета шапочке.

— Васенька, вот ты где. Горазд же ты в окошко лазить, и как ты его только открываешь? Небось, опять у Татьяны Петровны ключ стащил?

Василий закивал головой, как китайский болванчик. Он улыбался.

— Ну пойдём, пойдём таблетки пить. Пойдём, милый.

Она взяла его за руку и повела к корпусу. Василий шёл за ней и приветливо махал ладошкой каштанам.

Каштаны молчали.

Мастер иллюзии

Когда я вошел, шеф стоял под кондиционером.

— Ну и жара. Почему они не ставят вентиляторы в паркинге, не знаешь, Макс?

— Не знаю. Наверное, экономят во время кризиса.

— Садись. Кофе?

С чего это шеф так раздобрился, интересно. Не иначе как собрался засунуть меня в чертову деревенскую дыру, чтобы я написал репортаж о чертовом фермере и о его чертовых коровах.

Автомат забулькал, изрыгнув в чашку сто грамм черной бурды.

Придётся пить.

— Мне позвонил шеф полиции, спросил, не мог ли я послать кого-то для, хмм… В общем, Макс, я вспомнил, что ты давно не был в хорошем деле.

— Спасибо. Криминал это моё.

— Не совсем. Не любишь кофе?

— Что вы, напротив, — я отхлебнул из чашки.

— А как насчёт цирковых фокусов?

— Ограбили кассу в цирке?

Вместо ответа шеф неопределенно покрутил рукой в воздухе и постучал толстым пальцем по столу, на котором лежала вечерняя газета.

Я взглянул на объявление, жирно обведенное желтым фломастером.

Мастер иллюзии Пьер Понак.

Возвращение с того света

Лазерное шоу

— Проведи что-то вроде журналистского расследования. Поговори с этим фокусником, разнюхай.

— А причём тут полиция?

— Дело тонкое, деликатное. На этого Пьера у них что-то есть. Не хотят пока форсировать события. А ты как обычный зритель, ну и прочее. Кроме того, нам надо поднять рейтинг — много слухов ходит об этом Понаке.

Билет я достал не без труда. Помещение арендовалось на окраине, в старом доме времен войны севера и юга — с вензелями и колоннами.

Зал оказался небольшой, но приспособленный как нельзя лучше. Ряды довольно приличных кресел располагались амфитеатром под большим углом, как в цирке. Сцена шириной полтора десятка метров убрана тяжелыми бордовыми портьерами, по бокам ниспадающими складками.

Зал был почти заполнен.

Я отыскал свое место, оно оказалось в самом центре. Что ж, довольно хороший обзор.

По периметру, под самым потолком, задрапированным чем-то черным, на кронштейнах — приборы, похожие на лазеры. Софиты с дистанционным приводом, динамики и другая театральная техника.

Я достал бинокль и попытался рассмотреть лазеры. Мне показалось, что это вовсе не оптические приборы, а нечто иное. Ребристые коробки с металлическим стержнем.

Интересно…

Свет погас, включилась рампа.

На сцену вышел человек в черном смокинге, лет сорока, слегка вьющиеся черные волосы его были зачесаны назад. Я ожидал яркую харизму, что-то демоническое, но — нет. Глубоко посаженные глаза, средний лоб, нос чуть великоват, с горбинкой, тонкие губы, безвольный подбородок.

Всё заурядно.

Лишь голос не подкачал — бархатный баритон с четкой фиксацией согласных.

Он поклонился и начал своё представление.

— Вечер добрый, господа.

Каждый из нас совершает ошибки. Незначительные, мелкие, досадные, крупные, непоправимые — разные. Философствуя подчас, мы говорим, что это своеобразная школа жизни. На ошибках учатся — таково их оправдание.

Но не слишком ли дорогой ценой достается учение?

Я всегда искал ответ на вопрос — возможно ли их исправлять. Вероятно что некоторые из них всё же исправимы.

Но некоторые…

Причиной тому тщеславие — таково мое субъективное мнение. Мой компаньон много лет назад работал над трюком с отсечением руки с помощью гильотины. Лишь одно неосторожное движение погубило его. Он ошибся, истёк кровью до прибытия врача. Теперь его нет в живых.

Мой трюк иной. Он вовсе не опасен, ибо отточен до совершенства. Ваш покорный слуга работал над ним тридцать лет. Возможно, кто-то из вас сочтет это чудом или невероятным достижением техники — но это ни то и ни другое. Это нечто третье.

Это фокус, иллюзия, но…наоборот. Впервые за всю историю я предоставлю вам возможность выступить в моей роли, а себя поставлю на ваше место. Вы будете производителями шоу, я же буду зрителем, разгадывающим секрет фокуса.

Итак, начнем.

***

Полилась музыка.

Мастер сделал пасс руками и подошел к столику с вазой. Он раздумывал секунду или две, затем резко выдернул салфетку из-под вазы.

Ваза покачнулась, упала на пол и разлетелась на куски.

В зале раздался смех.

Но мастер невозмутимо продолжал.

— Как видите, бытие есть предмет хрупкий — как жизнь этой вазы. Достаточно совершить ошибку, и результат не заставит ждать. На этом простом примере вы в этом убедились. Однако перейдём к более сложному трюку.

Понак наклонился над осколками, сделал обеими руками вращательное движение, и ваза собралась в исходное целое состояние.

Раздались аплодисменты, и по рядам прошел ропот.

Музыка стихла, и на сцену вышла очаровательная девушка, ассистентка. Она толкала перед собой тележку с зеркалом в великолепной золоченой раме. Зеркало было большое, в человеческий рост.

Мастер свернул салфетку треугольником, взмахнул ею, и в его руке оказался револьвер. Он картинно подал его девушке.

— Это Нора, моя подруга. Честь имею представить.

Нора сделала реверанс, и невесомая серебристая туника на ее плечах пришла в движение.

Понак встал между зеркалом и ассистенткой и повернулся лицом к залу.

— Господа, сей же час ваше слово. Под правым подлокотником каждого кресла спрятана волшебная палочка. Возьмите её и укажите ею на меня. Вот так. Теперь, не опуская палочки, задумайте слово «исчезни». Только одно слово, господа. На счёт три. Думайте его.

Раз, два, три!

Нора подняла револьвер и выстрелила. Пуля прошла сквозь тело мастера и попала в центр зеркала — оно со звоном раскололось. Большой кусок его упал на сцену.

Прошло несколько секунд, и мастер вскинул голову.

-У вас превосходно получилось, господа. Браво!

— Она промахнулась, — раздался насмешливый голос из зала.

— Я ожидал вашу реплику. Вы правы, и разрешите пожать вашу руку.

Мастер быстрым шагом поднялся к сказавшему — полному господину в оранжевой рубашке и серой жилетке, сидящему у прохода. Он дружески протянул ему изящную ладонь, и господин пожал её, но… пожал пустой воздух.

Толстяк вздрогнул от неожиданности, но вдруг его осенило.

— Голограмма? Вы — голограмма!

— Совершенно верно.

Зал взорвался аплодисментами. Мастер вернулся на сцену и сдержанно поклонился, принимая заслуженную награду.

Когда все стихло, он подошел к зеркалу.

— Я вижу, господа, вам понравилось. Благодарю. В таком случае продолжим наше шоу.

Понак вставил на место вывалившийся осколок, и он прилип, как намагниченный.

— Теперь, господа, повторим магический пасс волшебными палочками, но в ином качестве. Так же направьте их на меня и задумайте другое слово — «воскресни». Прошу помнить, что от вашего усердия и умственного напряжения зависит успех фокуса.

Итак, раз, два, три!

Весь зал направил палочки на фокусника. Но ничего не произошло. Он по-прежнему стоял у зеркала, и его фигура четко отражалась в нём.

— Браво, господа. Снова успех.

Понак отошел в сторону, но его зеркальное отражение осталось на месте. Мгновение, и оно шагнуло через раму, вобрав в себя все трещины, и на сцене теперь стояли два мастера. Они смотрели друг на друга, как бы изучая. Затем оба фантома двинулись навстречу друг к другу и… слились в одно целое.

Нора сделала комплимент, и зал зааплодировал вновь.

— Теперь ошибка исправлена. Исправлена вами, господа. Но я не понимаю, как это вам удалось. Мы вернулись к началу, ибо где заканчивается омега, там начинается альфа. Я снова обрел физическое тело, и дабы в этом факте убедились все скептики, прошу вас бросить все свои палочки сюда, на сцену.

Я почувствовал, что меня сейчас стошнит. В зале воздух как будто сгустился, он напоминал кисель. Я сделал несколько глубоких вдохов, тошнота постепенно прошла.

Палочка была твердая, весом грамм пятьдесят, графитового цвета. Я размахнулся и бросил.

Она угодила Понаку в ногу и отскочила. Все палочки градом полетели в него, застучали по деревянному полу, но некоторые попали в цель. Они отскакивали, отлетая, и падали обратно в зал.

У меня не получалось связать это в сколь-нибудь логическое объяснение.

Между тем наступала развязка фокуса.

— Поставим финальную точку, господа. Нора, прошу. Прошу, господа, внимание!

Нора подошла к мастеру, приставила револьвер к его голове, и… выстрелила. Кровь брызнула из выходной раны, и Понак упал замертво.

В зале воцарилась гробовая тишина. Она длилась секунд двадцать. Из динамиков послышалась музыка, поскрипывание, и женский голос с акцентом произнёс:

— Сеанс окончен.

Качество звука было такое, словно кто-то восстановил фонограмму тридцатых годов.

В пугающей тишине зрители вставали и двигались к выходу.

Я дождался, когда зал полностью опустел. Освещение погасло, осталось лишь несколько дежурных ламп.

За занавесом — никого.

Столик с вазой и пустая рама без зеркала. Я заглянул за раму в надежде увидеть люк под полом, но ничего такого не было. За кулисами я всё же нашел железную дверь, ведущую к лестнице.

Я стал спускаться — слабый свет пробивался снизу. Вдоль стены был подвешен кабель, видимо на время гастролей.

Под сценой небольшой коридор упирался в помещение. Оно было просторное, но сплошь завалено реквизитом и декорациями. Одна стена, сложенная из камня, была освещена. Пара столов заставлена стойками с блоками памяти, процессорами, опутанными лан-кабелями. Большой монитор стоял на черном ящике с дисководом. К стене была прикреплена пожелтевшая от времени афиша с портретом Понака — в цилиндре, с тростью:

Пьер Понак

Всемирно известный иллюзион

Конец ознакомительного фрагмента.