Катька. Тридцать восемь историй о любви

Алекс Грас, 2020

В этой книжке почти всегда светит солнце, а если идёт дождь – его можно переждать на печке. Рассказчик и Катька – двоюродная сестра – встречаются обычно летом, на даче. Их детство, как и книга – череда коротких историй: иногда смешных, иногда сквозь слёзы. Это история о страхах, торфяных болотах и о волшебной силе слёз. О детском соперничестве, подкреплённом взрослыми пересудами. Меряться оценками, игрушками и днями, проведёнными в больнице, количеством родительского алкоголя и качеством пойманных ящериц – к чему приводит такая привычка? В чём-то похожие друг на друга, а в чём-то невероятно разные, Катька и её сестра будут расти, меняться, проживать необходимость быть вместе и завоёвывать желание быть по отдельности. Даже если вы никогда не соперничали с сёстрами, не дрессировали кур и не думали, что ваша бабушка – инопланетянин, вы найдёте в каком-то из рассказов себя. Маленького, смелого, умного, чуткого и очень любящего. Этого себя вам непременно захочется обнять. Обнимите же.

Родная кровь

«Всё-таки родная кровь», — говорит дедушка.

Когда мы в очередной раз дерёмся с Катькой.

Когда я кричу, что не хочу никаких гостей.

Когда нужно поехать к Катьке, помочь Катьке.

Когда я говорю, что нет, не общаемся, нет, не хочу.

Когда я говорю, что зачем-то ей написала.

Когда я говорю, что мы встретились и у меня как будто крылья.

В детстве я его не очень понимала, но в одном он был прав: крови в наших с Катькой отношениях полным-полно. Мы царапаем друг друга и кусаемся — шрам на предплечье у меня, отпечатки зубов на щеке Катьки. Мы падаем с деревьев, застреваем в брёвнах, разбиваем коленки о кирпичи — в тот год ни у кого в деревне не было кирпичей, но мы нашли. Мы выбиваем друг другу зубы — по обоюдному согласию и не очень — а в те дни, когда вдруг ничего кровавого не происходит, рисуем себе кетчупом страшные раны — красный цвет привычен.

С него началась вся наша история.

Мне четыре года, Катьке пять. Мы на лужайке у дома. Лужайку совсем недавно наши родители оформили, как в модном журнале: привезли несколько валунов и сложили каменную горку в самом центре. Посадили пару вюьнков, и они уже ползут по камням вверх. Взрослые говорят: красиво. И: лазить на горку нельзя.

Если так подумать, нельзя ничего. Начало июня, мы ещё не переехали в деревню окончательно, все мои игрушки остались в городе. Там же и кавказская овчарка Лана. За калитку выходить нельзя. На пруд нельзя. Соседям мешать нельзя. Поэтому мы просто сидим на лужайке из модного журнала и думаем, как бы развлечься. Или это я думаю, а Катька просто сидит? У неё всегда отлично получалось просто сидеть, я так до сих пор не научилась.

Я вскакиваю на ноги. Придумала. Я — самолёт! Развожу руки в стороны и тихо-тихо (окна веранды выходят на лужайку, а шуметь нам тоже нельзя) захожу на первый круг. Я — самолёт. Я разгоняюсь, я тихонечко поднимаюсь в воздух; выше, выше, я уже касаюсь коленками макушки яблонь, мне щекотно и смешно…

«Ушли», — констатирует факт Катька. Она так себе самолёт, но вот сидеть и констатировать факты у неё получается прекрасно. Самолёт остановился, я прислушиваюсь: скрипят ступеньки на заднем дворе. Взрослые спускаются в гараж. Оттуда нас не слышно. Можно бегать и кричать.

Я — самолёт! Нет, я — большая птица! Нет, я просто я, мне смешно, мне громко, АААААААА — я нарезаю круги по лужайке и ору что есть мочи.

«Голова закружится», — опять Катька. Самолёт остановился.

«Ничего не закружится. Я сколько хочешь могу так бегать. Я вообще всё что хочешь могу. Даже гвозди есть! И ничего мне не будет».

«Гвозди есть, — задумчиво протягивает Катька. — Ты как бобр. Они тоже всё подряд могут есть. Значит, прозвище у тебя такое будет: бобр».

Я не знаю, что такое «прозвище», но бобр мне нравится. Бобр — моё любимое слово на детском плакате с алфавитом. Б — Бобр! Самолёт разгоняется. Набирает высоту. Я кричу: «Боооооообр!». И ещё громче: «Бооооооооообр!». А ещё громче получится? Буква «о» какая-то негромкая, «а» получается кричать лучше, буду кричать «Аист», это тоже слово с плаката. Или лучше просто: ААААААААААА. Я нарезаю круги, быстрее, ещё быстрее, меньше, больше; сандалии цепляются друг за дружку, но мне это абсолютно не мешает, я бегу, бегу, ещё один круг, ещё, ещё….. бум!

Самолёт приземляется лбом прямо на каменную горку.

Я медленно встаю. Мне не больно. Лицо какое-то горячее и мокрое. Высовываю язык, касаюсь щеки. Солёная. Касаюсь другой щеки. Тоже. Мокрое затекает в воротник футболки, противно.

«У тебя кровь», — говорит Катька. Я медленно двигаю головой туда-сюда. Всё такое мягкое вокруг. Ха. Ха-ха.

Кажется, кто-то идёт.

«Ну как вы тут, играете? Скоро домой поедем», — это бабушка. — «Саша, ты что делаешь?».

Я медленно поворачиваюсь. Вижу большие-пребольшие бабушкины глаза. Слышу дедушкино: «Ну что за ребёнок».

Слышу Катькино «У тебя кровь».

Слышу Катькино «У тебя кровь».

Мне восемь и я полезла за колокольчиком. У нас в деревне есть такое специальное место, свалка, где раз в год растут большие колокольчики. Огромные. С кулак. Обычных, мелких колокольчиков, полно везде, но они никого не интересуют. Даже кроликам их не скормишь — горькие. А вот эти, огромные, красивые, нежно-лиловые… ах, какие из них получаются букеты. Ах, как потрясающе они смотрятся в венках из ромашек! Можно ходить по деревне и покачивать головой, и торчащий из венка колокольчик будет покачиваться в такт.

Моё любимое число — семь. У меня семь колокольчиков.

Катьке нравится число девять. Колокольчиков у неё восемь. Этот год какой-то неурожайный. Жимолости не было. Ландышей тоже. Теперь ещё и колокольчиков нет, раньше их каждый день охапками таскали.

Катька недовольно смотрит на колокольчики. Сейчас расплачется. У неё так бывает: придумала себе девять колокольчиков и всё, надо, чтобы девять. У меня тоже так бывает, но не сегодня. Сегодня у меня всё есть и я готова спасать Катьку. Или это я себя так спасаю? Расплачется — проблем не оберешься, бабушка опять решит, что я её обидела. Будет мне выговаривать потом — Катя у нас в гостях, Кате нужно уступать…

Я оглядываюсь по сторонам. Колокольчиков нет. Но вон там, подальше, за ржавым остовом автомобиля… Туда мы ещё не забирались, по свалке не очень удобно ходить. Повсюду битое стекло, трубы и просто мусор. Многое заросло травой, неизвестно, во что там можно вляпаться. Кстати, на свалку нам лазить нельзя, я уже говорила?

Теперь мне уже и самой интересно посмотреть, что там, за автомобилем. Катька со мной не полезет, это понятно. Ладно, говорю, тут постой, если что — кричи.

Начинаю аккуратно пробираться через заросли. Ого, холодильник. А это что такое? Фуу, похоже на мёртвую птицу.

Голова куклы. Осколки посуды. Плита без дверцы. Какие-то мешки. Под ногами песок вперемешку со щебёнкой; камни, непонятные железки. Вот я и пробралась в дальний угол свалки, вот и ничего страшного. И колокольчик тут не один, их много.

Машу Катьке — иди сюда! Она отмахивается. Тьфу, зануда. Ладно, рву колокольчики и вылезаю отсюда. Катьке — один, и мне… ещё один? Или мне не надо, у меня ведь уже есть семь, эти пусть растут, потом сорву? Я тянусь за колокольчиком, балансируя на бетонной плите, тянусь, тянусь и…. Шлёп — не удержала равновесие, плюхнулась на коленки в песок. Колокольчик в левой руке; ладонью правой упёрлась в какой-то ржавый трос. Рука грязная и болит. Нужно выбираться отсюда, да побыстрее. Соседи с дороги увидят — нажалуются.

«На вот», — сую Катьке колокольчик. — «Там ещё много, завтра давай вместе сходим».

«У тебя кровь», — говорит Катька.

Я опускаю глаза и вижу пятна на кремовых бриджах. Дедушка дальновидно предлагал купить чёрные, но я выпросила такие — летом в чёрном жарко. Теперь все бриджи в бурых пятнах. Их становится всё больше. Кровь капает на сандалии, колокольчики тоже в крови. На руке глубокий порез.

Идти домой и признаваться? Опять скажут за калитку не выходить.

К таким ситуациям я уже подготовлена. В потайном ящике стола у меня собрана целая аптечка: в течение года таскала у взрослых то одно, то другое. Отправляю Катьку за бинтами; иду на пруд стирать бриджи.

В июле у взрослых много работы в саду. Обед нам оставляют на столе; ужин можно и пропустить. Мне удаётся скрывать порез на руке целых три дня, а после этого на вопрос «что у тебя там» я отделываюсь обычным «не знаю, поцарапалась».

И только бриджи приходится спрятать в лесном тайнике: кровь с них не отстирывается. Я делаю грустное лицо: потеряла. Очень жалко. Любимые бриджи были. Сигнализирую Катьке: молчи.

«У тебя кровь», — одними губами говорит Катька.

Я с трудом удерживаюсь от того, чтобы не рассмеяться.

На следующий день мы достанем бриджи из тайника и, по очереди их надевая, пойдём кататься по склону песчаного карьера: сто метров вниз, юхххууу!

Делать это было строго-настрого запрещено.

Нарушителей взрослые распознавали по густо-коричневому песчаному цвету штанов сзади — песок не отстирывался.

Но у нас теперь были бриджи.