Старик

Алексей Струмила (2024)

Опыт наблюдения за человеком, который проживает смену ментальной формации на сломе эпох, переживает смену столетия, вместе с ним и тысячелетия. Как соотносятся слом во внешней жизни и становление жизни внутренней? Что изменяется быстрее: человек или среда?Автор является художником, создавшим обложку книги. Изображение из личного архива, личное фото.

VI

Стол накрыли в передней. Когда все наконец расселись, Иван Сергеич поднялся из-за стола, и жестикулируя перед собой рюмкой, сказал несколько слов о покойной тёще. Клавдюха всё время поддакивала ему головой, а в конце прослезилась и утёрлась концами своего платка. Выпили за помин души не чокаясь и закусили. Потом ещё выпили, ещё закусили и понемногу разговорились. Один старик не принимал в разговоре никакого участия. Он по-старушечьи часто жевал и каждый раз, перед тем как отправить себе что-то в рот, сильно жмурил глаза и супил брови.

В центре разговора оставался Иван Сергеич. Всю жизнь он считал себя самым из всей родни практичным человеком, а теперь, когда всё, как он выражался, перевернулось «с ног на голову», он чувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Ему хотелось побольше узнать, что другие обо всём этом думают. А ещё больше ему просто хотелось выговориться.

— Николаич, а вот скажи-ка ты мне, что ты об этом думаешь? — говорил Иван Сергеич, своей вилкой стараясь захватить солёный грибок вместе с колечком лука.

— О чём, Сергеич, об этом?

— А вот хотя бы, что это за цены за такие? Это ж ни в какие ворота.

— Цены, это да! — согласился Николай Николаич и засмеялся. — Цены-то отпустили, а зарплаты — не догадались.

— А тебе всё хихоньки да хаханьки, — разочарованно поморщился Иван Сергеич.

— Это почему это? — обиделся Николай Николаич. — Я тоже полгода зарплаты не видал.

–Тоже, — передразнил его Иван Сергеич. — А чего же радуешься?

— А чего, плакать что ли?

— Это как карта ляжет, а то и не только что заплачешь.

— Это уж да, — согласился Николай Николаич, разливая по рюмкам водку с особенно серьёзным выражением лица, какое бывает только у пьющих людей. — Ну, подняли. Земля, как говорится, пухом. Не чокаемся.

Иван Сергеич выпил с удовольствием, а Николай Николаичу не пошло: он весь сморщился, покраснел и надулся, судорожными движениями удерживая благоприобретённое внутри себя.

— А вот скажите-ка мне на милость, — обратился Иван Сергеич ко всем за столом, видя, что Николай Николаичу теперь не до него, — кто это всё устроил? На полях травы по пояс, так дуром и пропадает, колхозы развалили, в деревнях по две беззубых бабки, заводы стоят, а они нам эти доллары ихние. Что это за такое?.. Что, своих денег нет?!

— Успокойся ты, — не вытерпела Полина Ивановна, сердито махнув на мужа ладошкой. — Разошёлся, как не знаю кто. Кончай давай, не на митинге. Знай себе ешь, пей да поминай.

— Да я-то что? я — ради бога. Мне самому ничего не надо, чего мне тут осталось. Я вот о них, — и Иван Сергеич кивнул на Олю с Юлей, которые были целиком поглощены вишнёвым компотом, а ещё больше — сами собой.

— Помолчи, говорю.

Жене было не до него, она то и дело бегала на кухню принести то того, то другого. Галина Ивановна смотрела за двойняшками. Саша был занят Верой. Николай Николаич перемигивался с дочерью, которая грозила ему пальцем, чтоб не пил больше. И Ивану Сергеичу стало скучно. Он вздохнул и принялся за гречневую кашу с котлетой. Однако после очередной рюмки всё ж не утерпел:

— Не-ка, что ни говори, раньше жизнь лучше была. Раньше если работать — работали, а гулять — так гуляли. С утра до вечера в колхозе, а потом как пойдём (пацаны) по деревням, да с гармошкой. И так до зари, а там — опять на работу. Когда спали, и не знаю. А теперь что? И не видать никого, как повымерли… Правильно я говорю, Иван Павлович?

— Да, раньше это было да! всё это, — спохватился старик, зажмурился, и на лице его появилась самодовольная улыбка. — Годы уходят, видишь что.

Все ждали, что он ещё что-то скажет, но старик ничего больше не сказал. Улыбка сошла у него с лица, и глаза остановились в одной точке.

— Раньше страх был в людях, вот что, — вставила Клавдюха и сердито прижала подбородком узел платка. — С оглядкой всё же жили. А теперь чего делается: живут невенчанные. Хочу — живу, хочу — брошу. Озорники какие-то.

Эту тему женщины поддержали и довольно долго проговорили о современных нравах. Правда, говорить каждая норовила о своём. Однако во мнении о покойной Тамаре Дмитриевне все сходились: упрекнуть её было не в чем. Полина Ивановна даже расчувствовалась и готова была уже всплакнуть, когда заметила состояние мужа. Иван Сергеевич всем своим грузным телом осел на стуле, сопел и употреблял все силы на то, чтобы не заснуть. Седая прядь волос, обычно гладко зачёсанных назад, свешивалась ему на лицо, а осоловевшие глаза никак не хотели открываться выше половины. Полина Ивановна тут же спросила, кому добавки, и говорливо огорчилась, что все отказались. Николай Николаич засуетился было «по последней», однако водку Полина Ивановна быстро прибрала.

— Ну, всё, пора бы уж и ко сну разбираться, — объявила вскорости Полина Ивановна решительным голосом, и женщины принялись убирать со стола. И Вера — вместе с ними. Посреди начавшегося движения один Саша не находил себе места. Он очень многого ожидал от этой поездки. думал, что всё у них с Верой решится именно здесь, в Куплино, но всё как-то незаметно проходило и уже сворачивалось, а ничего не происходило. Хуже того, и не собиралось происходить. Этого нельзя было так оставить, и он чуть ли не насильно, невзирая на недоумённый вопрос в её глазах, потащил Веру на улицу.