Глава №1 — И вечный бой
…Начало девяностых.
Зима. Мягкий пушистый снег за окном.
Поздний вечер или, видимо, уже почти ночь.
В окне заводского общежития на улице Федюнинского в ближайшем пригороде большого города по-прежнему одиноко горит тусклый желтый свет от редких вольфрамовых ламп.
— Странная нам с тобой на этот раз общага досталась, — шепчет мужу на ухо утомлённая долгим нескончаемым днём девушка, едва разменявшая второй десяток, только-только уложив своего годовалого сынишку и трехлетнюю дочурку спать в разборные кресла, плотно прижатые к их с мужем полутора спальной тахте.
— И что в ней такого уж странного? — нарочито бодро шепчет в ответ чуть старше её паренёк, осторожно составляя в раскрытый шкафчик над кухонным столиком, вплотную придвинутый к выступу входной двери малюсенькой комнатёнки в восемь квадратных метра, принесённую с общей кухни посуду. — Общага — она и есть общага, что от неё ждать-то?.. Не в первый раз, Малыш, прорвёмся…
— Пони-ма-ешь, — по слогам тянет жена, осторожно задергивая занавески на узком высоком окне-двери с противоположной стороны комнаты, выходящей на общий балкон, опоясывающий весь четвёртый этаж здания, выполняя, видимо, попутно и функцию эвакуационного выхода. — Люди здесь не такие какие-то, — говорит, задумавшись, — не сравнишь с нашими бывшими соседями из общежитий в военных городках.
— Так время было другое, — отзывается парень, тихо присев на повидавшую виды квадратную табуретку-баночку, захваченную при увольнении со своего ныне списанного в утиль корабля, — да и место тоже. Вот и люди там были другие, Перестройка, как никак, случилась, пони-ма-а-ать на-до!.. — нарочито бодро тянет по слогам.
— Да уж, Перестройка, — вздыхает девушка. — Звучит, словно «катастройка» или правильнее… «разруха» из уст профессора Преображенского в книге Булгакова «Собачье сердце».
— С чего бы это?
— Да с того, — жмёт плечами, — сам посмотри, вон в комнате напротив нашей, к примеру, без каких-либо перспектив второй год живет семья начальника вертолётного училища. А он, между прочим, заслуженный летчик Советского Союза, переведённый сюда из каких-то дальних южных ныне сокращённых боевых воинских частей.
— Видел, — сникает паренёк. — Заслуженный человек, пожилой, по виду так уж и за шестьдесят можно дать.
— Вот-вот! И жена у него тоже: такая статная дама, а идёт по коридору ото всех глаза прячет, ни с кем не разговаривает, из комнаты почти не выходит, похоже, пьёт по-тихому.
— С ними, кажется, ещё и дочь проживает, — вскидывает глаза, — вот только что-то её совсем невидно.
— Говорят, съехала, — кивает девушка, — живет где-то в городе гражданским браком.
— Каким… браком?
— Ну, с мужиком, то есть, не расписываясь в Загсе.
— Как это?
— А вот так!.. — вздыхает. — Теперь так принято.
— А родители… что?
— А что родители? — жмёт плечами. — Денег у них… на свадьбу ныне всё равно нет, да уже и не будет теперь, наверно.
— Да уж, дела.
— А у соседей справа, — загораются глаза, — как и у нас, двое детей.
— А с ними-то что не так?
— Он какой-то бригадир на местном судоремонтном заводе, в очереди на жилье второй десяток лет стоит, а ему всё не дают и не дают, хотя обещали…
— Кто?
— Не знаю кто, — вздыхает устало, — возможно, дирекция завода, а может ещё кто…
— Про это я, кажется, что-то слышал, — усмехается муж, — там какая-то некрасивая история вышла
— Какая ещё история?
— Ну-у, — тянет, неохотно, — понимаешь, похоже, мы с тобой опять, как и четыре года назад в Минной гавани, кому-то дорогу перешли, заехав в эту общагу.
— Феликс, — вообще-то старший лейтенант запаса Стариков Валерий Феликсович, но со времен появления в его полном имени этого легендарного отчества, его почему-то все, даже дома, так называют, — а ведь ты мне совсем не рассказывал, как тебе удалось выбить эту комнату в общежитие. Мы ж теперь, после сокращения из армии, никакого отношения ни к военному ведомству, ни тем более к судоремонтному заводу, не имеем.
— Не имеем, — кивает новоиспечённый отставник.
— И как тогда?
— Как и в прошлый раз, — улыбается, — через секретарей, заведующих, комендантов и прочий вездесущий персонал всего и вся.
— Каких секретарей, заведующих?.. Коммунистическую партию после путча, кажется, запретили. Кстати, а что там у тебя с постановкой на учет в местном обкоме, первичной ячейке?
— Да, ничего, — машет рукой, — нет теперь той ячейки, куда я документы на регистрацию сдал, самораспустилась, говорят, мол, скоро будут создавать новую организацию, с новым названием и новыми задачами.
— Пойдёшь?
— Нет, — сжимает кулаки. — Выходить в трудную минуту из партии, как это модно было, ни за чтоб не стал, но и обменивать свой старый добрый партбилет на новый, тоже не стану. А насчет секретарей и заведующих, — успокаивается, — понимаешь, Малыш, так ведь они не только у партии имеются, но и в других структурах, всё и всегда в мире держится и управляется исключительно ими.
— Где ж ты теперь-то их нашёл?
— Здесь и нашел, — смеётся. — Пришел в общежитие по вызову из нашего ЖЭКа для восстановления работоспособности их слаботочных линий и, пробежав по этажам, вдруг выяснил, что вот уже как год общежитие полностью снято с баланса завода.
— Как это?
— А вот так.
— И как же они теперь? — дивится Малышка. — Без довольствия-то.
— Как и все, на полном самофинансировании и окупаемости.
— Поня-ятно, — тянет. — Но нам-то от этого что?
— Как что? — улыбается Феликс. — Как минимум то, что комендант общежития теперь сам выдаёт и забирает ордера, сам устанавливает квартплату?
— Это я поняла, но что с того?
— А то, что комендант общежития в отличие от директора крупного военного завода человек местный, а не назначенный Бог весть откуда. А значит выйти на него земляку, прожившему в этом небольшом городе всю свою жизнь, большого труда не составит, тем более, если пообещать ему, платить за его восьми квадратную комнатёнку в два раза больше, чем тот же полковник напротив и в четыре, чем наш сосед-бригадир завода справа.
— И такой человек, — радуется жена, — ты?!
— Правильней сказать — мы! — смеётся. — Ну, а ещё точней мама, которая ещё в юности работала на этом заводе вместе с будущим комендантом общежития в их ведомственном детском садике, куда меня, кстати, ещё малышом водили.
— Здорово!
— Но квартплата и вправду получилась: «мама не горюй», — вздыхает парень. — Дороже даже, чем родительская трехкомнатная «хрущевка», где они вместе с семьей брата теперь прописаны.
— Зато без явных войн, не то, что в прошлый раз, за место под солнцем.
— Без войн пока только за место под звездами вышло, — загадочно улыбаясь, кивает в сторону тёмного окна, — а вот за солнце нам с тобой всё-таки придётся побороться.
— Опять?
— Ну-у, видишь ли, — неохотно тянет, — не хотел тебе говорить.
— Да уж говори, — неумело хмурит свои светлые бровки Малышка, — чего уж теперь, раз проговорился.
— Да, на самом деле, нечего тут говорить, — невесело усмехается Стариков. — Этот наш сосед-бригадир жалобу куда-то в администрацию города накатал, подходил, предупреждал, а ещё грозил всей бригадой прийти разбираться.
— И что ты? — не на шутку пугается девушка.
— А что я? — беззаботно машет рукой Феликс. — Этого-то «гегемона», как прошлый раз старпома с Базового тральщика в политотдел не потащишь, вот и предложил ему, как мужик с мужиком бицепсами друзей и товарищей не мериться, а выяснить отношения один на один, если он, конечно, готов. Ну и на всякий случай напомнил, что это мой город, а не его, здесь меня каждая собака знает, а вот откуда он тут появился, да и его бригада в придачу, ещё посмотреть нужно.
— И что он?
— Да ничего, — смеётся, — хорохорится, ну, да шут бы с ним, тут другое…
— Что другое?
— Жалко их, понимаешь, правда — жалко! Он говорит, что когда у них младшая в прошлом году родилась, ему на заводе комсомол твердо натвердо обещал помочь эту комнату получить. Вот они и ждали её целый год, пока из неё прибалтийские рабочие съедут, они тут на заводе какой-то специальный заказ как раз заканчивали.
— И почему ж им не дали?
— Я ж говорил, общежитие теперь не заводское, оно на самоокупаемости, платить двойной тариф за вторую комнату бригадир, отказался, надеясь, что комсомольская организация завода за них вступится.
— А комсомольская организация, — вздыхает Малышка, — как раз к этому времени почила в Бозе, распалась.
— Так точно, — по-военному отзывается недавний отставник. — И мы с тобой вдруг на радость коменданту обанкротившейся общаги свалились ему на голову, согласившись платить не двойной, а даже четвертной тариф, да к тому ж ещё мне пришлось пообещать обслуживать бесплатно всю их электрику и слаботочку.
— Бартер?
–Так точно, — кивает, — теперь во всем и везде один бартер: ты мне — я тебе!
— И что сосед?
— А что сосед? — вскидывает брови. — Говорит, что он это так не оставит, мол, будет писать жалобы везде и всюду, пока не вышвырнет нас с тобой отсюда.
— Куда?
— Да его это не волнует — куда!
— Хо-ро-ши-е дела, — тянет по слогам.
— Лучше не придумаешь — всё, как всегда!
— И что же нам с тобой делать?
— Отличный вопрос!
— А главное новый, — вздыхает, намекая на работы классиков прошлого века, — но всё же — что?.
— Как что?.. Тоже, что и прежде.
— «И вечный бой!..»?
— Так точно, — привычно горят глаза Феликса, — «…Покой нам только снится…».
— С тобой не соскучишься.
— И с тобой… тоже, — радуется, продолжая цитировать знаменитые строчки Александра Блока, — «…Сквозь кровь и пыль… летит степная кобылица…».
— «…И мнет ковыль…», — почему-то грустно ставит точку Малышка.
В окне заводского общежития на улице Федюнинского в ближайшем пригороде большого города по-прежнему одиноко горит тусклый желтый свет от редких вольфрамовых ламп.
Поздний вечер или, видимо, уже почти ночь.
Зима. Мягкий пушистый снег за окном.
Начало девяностых…
