Запах пепла

Алексей Михайлович Курбак, 2023

Пепел… Бесформенная, бесцветная субстанция. Разве у него есть запах? Романтики и поэты возмутятся: по их мнению, чем-то пахнут даже звезды – там, далеко… Химики тактично промолчат. Чего проще, скажут скептики – понюхал и узнал. Увы, с подобным успехом можно потрогать ветер либо выслушать ночную тьму. Человеку не дано почуять неуловимый запах, услыхать непроизнесенное слово, разглядеть тайный узор нитей кармы. Иной раз люди, никогда не встречавшиеся и незнакомые при жизни, лишь после смерти странным образом сближаются – нет, не они сами, а их бренные останки, прах, пепел. И это соседство сплетает судьбы совсем других, живых. К добру ли?..

Ни один огонь не исчезает бесследно.

Лишь Солнце и Луна, угасая, не оставляют золы и смрада.

Шумерская пословица

Глава первая

август 2018 и ранее Света

Спроси кто-нибудь Светлану, какое место она считает самым неподходящим для романтических встреч — не задумываясь назвала бы кладбище; но ведь наверняка есть люди, думающие иначе. Действительно, с одной стороны, человек идет к могиле родного или близкого отнюдь не для праздного любования пейзажем и поиска на его фоне чьего-либо прелестного профиля либо мужественного анфаса вкупе с соответствующими данными фигуры, прически, походки и прочее. Пришедший ко праху скорее склонен, замкнувшись в собственном мире, не обращать на окружающее ни малейшего внимания.

Но, с другой стороны, на погосте душевные раны кровоточат под воздействием горьких воспоминаний, скорбящее сердце обнажено и, следовательно, уязвимо для стрел амура, притаившегося среди надгробий и обелисков. Выходит, в чем-то правы сердцееды, избирающие печальные кладбищенские поля и рощи в качестве охотничьих угодий?

Никогда не жалуясь на зрительную память, она свободно ориентировалась как в незнакомых городах, так и на лоне природы, и тем не менее ни разу не находила нужную могилу с первой попытки. Казалось бы, чего проще — запомни или в крайнем случае запиши номер участка, ряда, места, и все. Но злополучные номера забывались, листок с записями терялся, и история повторялась, чему способствовали и становившиеся год от года пышнее заросли — сирени, жасмина, шиповника, калины… Вот и сегодня, потыкавшись и пару раз ошибившись, вернулась к входу, решив начать сначала. Так-так, надо идти по первому справа проходу от центральной аллеи, затем свернуть налево… или направо?

И тут на нее наступили. Вернее, наступили на беспечно отставленную ногу, а вслед за тем еще и толкнули. Она выронила цветы и уже летела, собираясь носом проверить на прочность бетонный бордюр, когда сильная рука ухватила за ворот, спасла от позора и возможного увечья. Пострадавшая зашипела, как кошка с отдавленным хвостом, и сердито воззрилась на обидчика: вот бегемот…

Надо же, только-только успокоился принесенный в жертву красоте мизинчик!.. Новые туфельки, легкие и мягкие, оказались узковаты — сущее орудие пыток, но смотрелись красиво, а на кладбище почему-то принято ходить нарядным, словно на какое-то языческое капище. Еще и поесть с собой берут, а соответственно, и выпить. Столиков-скамеек наставили, не повернуться. Топчутся толпами пьяные, не разбирая дороги. Жрецы, блин! От слова «жрать».

— Простите, Бога ради! — перед ней переминался, как школьник-двоечник у доски, здоровущий коротко стриженный мужик, — Мы вас не заметили.

Мужчин оказалось двое, и от второго из них, значительно меньших габаритов, ощутимо потягивало алкоголем. Собственно, сходными в их внешности были только прически — практически под ноль. Первый, большой, был одет стильно и очень недешево, а второй — как будто второпях, на одном из окраинных блошиных рынков. Первый смотрел уверенно, прямо и открыто, взгляд второго казался обращенным внутрь, как бывает у душевнобольных либо перенесших серьезную психическую травму.

А самое интересное: первый нес огромную охапку разнокалиберных роз — за ними и в самом деле легко было не увидеть торчавшую посреди дороги Светку, а второй держал на руках кота. Усатый-полосатый отнесся к инциденту без всякого интереса — лежал, полузакрыв глаза и беззаботно растопырив задние лапы. Крупный, как дрова, перекинул свои розы на левую руку, правой стремительно собрал рассыпавшиеся гвоздики и протянул женщине.

— Еще раз извините, пожалуйста. Может, вам помочь? Заблудились?

— Спасибо, не надо. Сама разберусь, — в ее планы вовсе не входило обращаться за содействием к кому бы то ни было. Не заметил он… — Вы лучше под ноги смотрите, а то самим помощь понадобится, «Скорая».

Она не собиралась и дерзить незнакомым людям, но, в самом деле, кто их просил сперва ронять ее, потом подмогу предлагать? Заблудилась, потерялась… кому какое дело? Обойдусь.

— Ну, нет так нет. А то мы, если что… Я — Александр. Саша, — внезапно представился высокий, — Лобов, да. А он — Коля.

Назвавшийся Сашей замялся и слегка подтолкнул нетрезвого, типа: твоя очередь. Тот вышел из ступора, глянул исподлобья.

— Дружинин. Мичман, в смысле, бывший, — и, бережно придерживая пушистую ношу, добавил с улыбкой, показав желтые металлические зубы, — Для своих можно — Блесна.

— Светлана, — знакомиться не хотелось, но на вежливость надо отвечать вежливостью… а вот фамилию называть совершенно ни к чему, решила Светка, и скрывая неловкость, погладила кошачью голову, — А это?..

— Матроскин, — быстро ответил Саша.

— Сильвер он, — вмешался щуплый Коля, — Ну сколько повторять! Белый тебя учил-учил, а ты — Матроскин, Матроскин… Имя — оно одно должно быть.

— Ладно, пошли мы, — подвел конец дискуссии большой, — Приятно было познакомиться.

— Ага, приятно, — продублировал маленький, и новые знакомые двинулись дальше — высокий впереди, низкий за ним.

Прошли прямо, свернули направо, в сторону относительно свежих могил, и скрылись за кустами.

Светка постояла, разминая прищемленные пальцы и прикидывая, где все-таки прячется искомое сдвоенное надгробье. Вспомнила — конечно, налево, но не сразу, а через два прохода, именно так. И, как часто бывает, одно воспоминание неким щелчком включило, повлекло за собой другое — так в трогающемся составе один за другим бряцают, впрягаются вагонные сцепы. Когда это было?.. год назад… нет, уже скоро два.

Вот Борис, его губы подсвечиваются в темноте разгорающимся при затяжках огоньком сигареты, вот звучит его голос, вот и слова… доверчивый здоровяк-бизнесмен, принявший за золото блестящую подделку, два друга-мичмана, седой и другой, зубастый… и кличка — Блеск?.. Блесна!

До чего же причудливо переплетаются нити судеб! Какой-то невообразимо огромный прядильный либо ткацкий станок, управляемый не менее загадочным ремесленником, собирает их, руководствуясь одному ему ведомыми мотивами, а итоговый узор не может представить никто, пожалуй, даже сам ткач. Ведь получается — они, ее новые случайные знакомые, оба видели Борьку и встречались с ним, он их о чем-то расспрашивал, собирая материал, за который в конце концов поплатился жизнью.

Да, в этом она, вопреки всем резонам, почти не сомневалась — его смерть была не случайной, а если непосредственной причиной и послужил сердечный приступ, то возник он не на ровном месте, был кем-то умело спровоцирован. Как? Ох, вот на этот вопрос ответ скорее всего знает лишь этот кто-то — человек, и возможно не один, а двое, трое, пятеро, спланировавшие и осуществившие… приступ? Черта с два! Сам по себе даже инфаркт далеко не всегда смертелен. Это было убийство, во всяком случае с ее точки зрения, но раскрывать его никто не собирается.

Слыханное ли дело — по прошествии месяцев и лет возобновить… какое возобновить, ведь дело даже не заводилось — начать с чистого листа, на практически пустом месте, расследование непонятно чего непонятно как происшедшего! Зачем лишние хлопоты — все всем давным-давно яснее ясного: летел себе некий бывший журналист-неудачник, пил с горя горькую, да и допился, помер болезный, горемыка нетрезвый. И ведь действительно — пил, не без этого…

Обнаружив наконец место последнего упокоения сына с матерью, она положила цветы, постояла, думая: сколько можно переливать из пустого в порожнее? Все равно до истины никогда не докопаться, а коль придется докопаться — не поймать хитрого и злобного зверя в людском обличье, отобравшего ее счастье. Пора забыть.

Но, стоило мысленно произнести эти два слова, как воспоминания нахлынули холодной волной, повлекли назад — на полгода, год и дальше.

— С ума сошла?! Какая охота? Какие поминки? На часы посмотри, полуночница!

Хотя на часах, по меркам простого среднестатистического человека, не совы и не жаворонка, значилось вполне приемлемое для звонка время — девять с четвертью утра, Светлана почувствовала себя виноватой. Да, не учла особенностей образа жизни Борькиного приятеля: Гоше, сетевому мошеннику, как раз самое время ложиться баиньки. Но, ввязавшись в бой, следует добиваться победы, оправдываться и соглашаться на отсрочку нельзя ни в коем случае.

— От полуночника слышу. Можно подъехать? Очень срочно, честное пионерское, — и, не обращая внимания на протестующее ворчание, она добавила волшебный пароль, — Пиво у меня с собой, твой любимый сорт. Корюшку брать?

— Корюшку? Бери, — сдался хакер, — А как ты меня нашла?

— Кто ищет, тот всегда найдет! — (так я тебе и рассказала), — Сам догадайся, ты же все можешь.

Чтобы найти, надо уметь искать, а для этого немножко разбираться в специфике холостяцкой натуры. Одинокий затворник может скрывать свои географические координаты от всех… кроме родной мамы, а мама — женщина как раз в том возрасте, когда смотрят телевизор. Фамилию Амбарцумян как-то назвал Светке Борис, рассказывая о самом ленивом однокласснике… сколько таких в городе?

Разговорчивая седая усатая дама несказанно обрадовалась визиту телеведущей (ведь при знакомстве не обязательно прибавлять «бывшая»), погоревала: «Неужто так и не дождусь внуков?.. Гошенька-то весь в своем заэкранном мире, на девочек смотреть не хочет… то ли дело его отец… вот был мужчина!» и сообщила адрес норы компьютерного гения. Она же предупредила — там везде жуткая грязь, за исключением кухни, где ей позволено время от времени наводить порядок. Туда гостья и направилась, выставила угощение и уселась на табурет, вынуждая хозяина присоединиться из соображений вежливости и вечной жажды.

— А с какого хрена тебя вообще потянуло прошлое ворошить? Полгода прошло…

Светка и сама не могла понять, с какого. Просто упомянутые шесть месяцев без Борьки она провела будто во сне — не обычном, восстанавливающем и целительном, не тяжко-похмельном, не сказочно-заколдованном, а некоем болезненно-тягучем, каким бывает, наверное, летаргический или коматозный.

Нет, она не страдала от модной среди богемных дам депрессии, не принимала успокаивающих, не напивалась в одиночку, не плакалась подружкам, которых у нее в общем-то и не было, даже матери сообщила о случившемся односложно и без слез. Жизнь шла своим чередом, она просыпалась, ездила на работу, вела свою программу, при необходимости улыбалась, по вечерам возвращалась домой, почему-то наскоро проглатывала ужин, а потом очередной раз ловила себя на мысли: спешить некуда и незачем — его больше не будет. Ложилась в постель, засыпала, пытаясь представить и хотя бы во сне вернуть минуты близости и счастья, утром просыпалась нормально отдохнувшей, а вспомнить что-либо из ночных видений не получалось.

Ничего не поделаешь — она, как и полагается психически здоровому и уравновешенному человеку, редко помнила привидевшееся во сне. Лишь однажды, в канун Рождества, удалось зафиксировать картину: Борис стоит у большой реки, глядя куда-то вдаль, и все. Просто стоит, одинокий и неподвижный — ни слова, ни жеста, ни улыбки, будто чужой. И на следующее утро, более чем через два месяца после их прощальной ночи, она опять же единственный раз пожалела — не решилась тогда отказаться от предохранения. И осталась одна. Но объяснять, жаловаться кому-то? Нет, это не в ее правилах. Она открыла две банки, одну подвинула Гоше, из другой отпила сама.

— Ворошить не надо. Во-первых, рассказывай, какая такая охота, во-вторых, пей, пока холодное. А в-третьих, я тебе еще кое-что покажу.

Гоша, ерзая на неуютной для его объемистых чресл табуретке, с тоской оглядел шеренгу непочатых емкостей: ему явно хотелось, во-первых, пить, а уж во-вторых или в-третьих — рассказывать.

— Это же вроде шутки, насчет охоты… Школьные воспоминания, никакой конкретики. Да я и напился тогда, не помнишь, что ли?

— Гоша, не дури мне голову. Я, хоть психологии не училась, тебя знаю не первый год. Ты просто так слова не скажешь, даже поддатый. И не так ты уж тогда и напился. Колись.

— Я толком-то и не помню… — хакер снова тщетно попытался устроиться поудобнее, — Слушай, пойдем в комнату, я с тобой тут геморрой заработаю!

— Пойдем, только сперва признавайся: был у тебя Борька перед отлетом?

— Ну, был, — Гоша с неожиданной прытью вскочил, ухватил сразу три вожделенных жестянки, — Вот сяду по-человечески, тогда и поговорим.

В кабинете-гостиной-спальне, как можно было по выбору называть комнату, оборудованную письменным столом, диваном, парой кресел и буквально набитую всевозможными электронными приспособлениями, хозяин с наслаждением рухнул на обширный диван, указав гостье на кресла: мол, выбирай по вкусу.

— О чем был разговор?

— Да обо всем понемножку… Школу вспоминали, физруковский анекдот про охоту, поезда с самолетами… он же уезжал.

— Куда собирался, говорил?

— В Америку, точнее в Нью-Йорк, попросил один адресок позондировать, еще пообщались… ну и пивко… мелочи, короче.

— Снова темнишь? Что за адресок? Кафе-мороженое, нет?

— Да не помню я! Мамой клянусь! — Гоша для убедительности приложил руку к груди и округлил глаза, — Может, кафе, может, ресторан… Там же на дому встречаться не принято, все больше по общепиту, так сказать.

Бросив опустевшую банку под стол, отшельник открыл новую и перешел в наступление:

— Кстати, ты сама в прятки играешь! Про мороженое какое-то… Значит, он тебе побольше моего рассказал?

Увы, любитель пива был совершенно неправ в своих подозрениях. Если бы так! Позоров не был бы «знаменитым Позором», как его называли коллеги по перу, имей он привычку хоть с кем-то делиться одному одному ему ведомой информацией. О теме и тем более содержании очередной «кошмарной» бомбы до момента публикации не знал никто и никогда, не исключая и ее, несмотря на всю близость отношений. Редкими исключениями могли быть особо колоритные личности. Так, из последних его дел ей перепали крохи типа уголовника Фонаря, пары отставных мичманов, старушки-академика со смертельно азартным внучком, биснесмена-самбиста с пудовыми гирями под офисным столом. Поэтому Светка продолжила допрос, оставив демарш без внимания.

— А львицы тут при чем?

— Какие львы, какие львицы? Не припоминаю…

— Не помнишь? А кто про них на поминках говорил?

— Говорил, не говорил… Ну, говорил, по пьяни еще и не то скажешь.

— По пьяни… давай-ка я тебе дословно напомню, а ты мне разъяснишь, ежели сама не допру. Идет?

— Давай, напоминай. Прикинь — полгода прошло… сто восемьдесят дней, и каждый надо запоминать? Не-е, мать, ты от меня слишком много хочешь! Сама-то, признавайся, забыла с кем и о чем говорила?

— Видишь ли, Гоша, у баб особенная память. Мы можем не помнить, сколько нам лет, а вот в чем была одета соседка по парте на школьном выпускном — не забудем никогда. Ты сказал: «Поймал-таки ты, Боря, свою львицу!» Так?

— Ну, так.

— Про охоту, яму и яйца я знаю без тебя. Получается, Борька ехал встречаться с какой-то женщиной? И ты считал ее опасной?

— Совсем не обязательно с женщиной. Вполне мог быть и мужик, притом не один. Львица — это я так фигурально выразился.

— А почему эта… этот человек, или люди, так опасны?

— Я этого не говорил. Просто вот как вышло: Боря попросил, я начал зондаж, — Гоша сгрыз рыбку, открыл новую банку, отпил, зачем-то внимательно изучил этикетку, — И не закончил. Уделали меня, как лузера.

— Тебя?! Как лузера?

— Вот-вот. Все мое железо гавкнулось в одночасье, ни фига узнать не успел. Прям пентагоновский филиал какой-то. Я на всякий случай даже фатеру поменял, а Борьку с тех пор не видел, только, звиняй, в гробу.

— Так ты и не знаешь, куда именно он ездил, с кем встречался?

— Да куда бы ни ездил, какая разница. Это у меня, в общем, пустой треп, ну, насчет львицы той. Его же никто не убивал, было вон заключение — сердце, инфаркт.

Да, заключение было, и Светлана прекрасно помнила, какая в нем указана причина смерти. Но, в отличие от Бориного одноклассника, склонного верить всему напечатанному в газете либо увиденному на телеэкране, особенно если обнародованный факт подтверждался каким-либо официальным лицом, она не перестала сомневаться даже после категоричных бесед с шереметьевскими и химкинскими медиками.

Тогда она, словно ошпаренная курица, заметалась туда-сюда, натыкаясь на стены равнодушия, непонимания и откровенного нежелания ни на миллиметр отступить от замшелых правил и инструкций. В поисках, как выяснилось, никому не нужной истины примчалась в аэропорт, откуда давным-давно улетел обратно за океан привезший мертвого Бориса «Боинг». И ворвалась в здравпункт, как во вражеский окоп, размахивая телевизионным пропуском в ожидании запретов, волокиты и прочих препонов. Вместо этого люди в белых халатах встретили ее на удивление вежливо, даже не взглянули на «корочки», предложили сесть, налили воды.

— А чего вы, собственно, от нас хотите? — поинтересовался выглядевший каким-то хронически усталым заведующий — мужчина в форменной куртке со змеей и чашей на спине, — Мы Вашего мужа…

— Нет, это мой хороший знакомый, коллега.

— Вашего знакомого коллегу живым, извините, не видели, не обследовали, помощи не оказывали. Наш специалист — смею заверить, вполне компетентный, всего лишь осмотрел, еще раз извините, тело, вынес предварительное заключение о времени наступления и вероятной причине смерти и вызвал спецмашину для перевозки в областную больницу. Конкретно — в морг. Надеюсь, к нему у вас претензий нет?

— Нет. Ни к нему, ни к машине, ни к кому бы то ни было из ваших подчиненных. Я хотела бы только ознакомиться с результатами.

— Это не мое дело, и все же позволю себе упредить: о судебно-медицинском исследовании как таковом в данном э-э… казусе речь не пойдет. В подобных случаях проводится рутинное патологоанатомическое вскрытие, ибо уголовное дело не возбуждалось. А срочность объясняется самим характером, точнее, обстоятельствами — самолет чужой, задерживать рейс не полагается, вот и сделали по-быстрому, но, уверяю вас, без ущерба качеству. Результат вполне ожидаем: на борту воздушного судна имела место внезапная смерть вследствие… Да чего там, просто перебрал мужичок, вот сердце и не выдержало.

— И все-таки, заключение я могу увидеть?

— У меня его нет, к нам копии не поступают. Вам ведь все равно забирать вашего… коллегу в Химках, вот адрес. Обратитесь в приемное отделение, спросите Ирину Сергеевну, скажите, от меня. Она поможет, а то в морге начнут цепляться — Вы формально чужая. Больше, при всем желании, ничем не могу быть полезен.

Ей действительно помогли. И уже через час она в сопровождении упомянутой Ирины Сергеевны вошла в пугающе холодный ярко освещенный зал, где увидела мертвым не «коллегу», не «знакомого», а его, своего любимого человека. Никаких сомнений не осталось: это он. И он — неживой, мертвый, то есть его больше нет и никогда не будет, ушло все связанное с ним, все, ВСЕ!

В ту секунду в ней будто погас некий огонек, оборвалась ниточка или струна. А чуть позже, трижды перечитав скупые строчки, пришла к выводу: да, раз он умер, все действительно так, но совсем не так. Нет, не так, и вполне очевидное на первый взгляд представилось ей совершенно невероятным. Согласно заключению эксперта, смерть гражданина Шацкого Б.А. стала следствием «острой сердечной недостаточности, вызванной алкогольной интоксикацией». И все. Основанием послужили приведенные чуть выше результаты химического анализа, выявившего содержание алкоголя в крови — указаны соответствующие промилле. Плюс никотин. На словах ей еще раз пояснили: беднягу-забулдыгу просто подвело сердце.

Оторвавшись от нечетко отпечатанного матричным принтером текста, Светлана некоторое время с недоумением смотрела на вальяжно рассевшегося за столом молодого пышнусого толстяка.

— Просто сердце?

Тот подергал себя за правый ус и уверенно повторил, не пытаясь избегать ее взгляда и отчасти копируя манеру аэропортовского эскулапа:

— А почему, собственно, это Вас так удивляет? Все давно знают: инфаркты-инсульты в наше время перестали быть привилегией, с позволения так выразиться, старых и толстых, — он слегка запнулся и бодро продолжил, — Короче, престарелых… Лично у меня никаких сомнений относительно причины смерти данного пассажира не возникло. Пить-курить ему надо было меньше, и жил бы себе спокойно. Я вот не курю, не пью и ни капельки о том не жалею. В общем, если вопросов больше нет…

Вопросов, во всяком случае, к этому крепкому парню, у Светки больше не было. Будь на то ее воля, она бы к нему и вовсе не пришла. Окажись за этим столом многоопытный патологоанатом, которому сам ныне усопший журналист в свое время помог кое в чем разобраться, таких вопросов нашлось бы предостаточно.

Ибо она так и не смогла взять в толк, с чего вдруг Борис, никогда не жаловавшийся на здоровье и обращавшийся к врачам разве только за информацией в газету либо каплями в нос, взял да и помер от банального инфаркта. Помер прямо в самолете, во сне, выпив перед тем никак не больше вполне обычной, по его меркам, дозы. Даже ее скромных интернет-познаний хватало для сомнения: спиртные промилле из протокола до летальных вроде недотягивают. А уж ей ли не знать редкостной стойкости газетчика к «зеленому змию»? Не раз и не два на деле убеждалась — вся компания под столом, а Позору хоть бы хны.

Она отвернулась, чтобы не видеть самодовольную физиономию некурящего трезвенника, поднялась с шаткого посетительского стула и направилась к двери, в очередной раз осознав пустоту своей затеи. У него, болвана, никаких сомнений! Не пьет он… И тут ее осенило.

— Вот вы говорите: пить-курить… Пить — это понятно… вполне допускаю, он и в самом деле малость перебрал. А почему — курить? Вы полагаете, Борис… умерший незадолго до смерти курил?

— Да Вы, похоже, меня не слушали! Сказано же: наряду с высоким содержанием алкоголя в крови, моче и тканевой жидкости, простите, трупа отмечено наличие никотина. А это сочетание вдвойне опасно для жизни.

— Но как такое возможно? Ведь в самолетах курить запрещено! Или в американских иначе?

— Ну, знаете ли, я не следователь. Он, насколько мне известно, летел высшим классом, там вполне могут допускать всякие вольности… Молодой, интересный, со стюардессой пошушукался, в туалете закрылся. А может, перед отлетом накурился до чертиков, тоже не исключено. Если еще что-то неясно, вы имеете право обратиться письменно, получите подробные разъяснения.

Разумеется, он не следователь. И она не следователь, так какого рожна лезет во все дыры, уподобляясь несчастному Борьке? Хочется докопаться до основ-первопричин? А почему не взглянуть правде в глаза: ее несостоявшийся суженый просто-напросто надорвался, не физически, а психологически — вбив в бестолковую головушку некую идею-фикс, стремился во что бы то ни стало подогнать под нее неподходящие факты и события, да и не осилил неподъемное. А сердце — оно ведь не железное. И не нейлоновое, как в старинной песенке. Да и без крутой выпивки все-таки не обошлось. Обращаться письменно? А смысл? В «подробных разъяснениях» она прочтет точную копию протокола вскрытия, разве что жирным шрифтом и на лучшей бумаге.

И Светлана вернулась к более насущным мыслям. Например, о странностях поведения отдельных мужчин наряду с его же, поведения, непредсказуемостью. Сама она повела себя в то уже далекое октябрьское утро вполне по-бабьи — услыхав в дикторской скороговорке знакомую фамилию, не сразу врубилась в суть. Пришлось оторваться от плиты, полностью переключить внимание на экран, где давняя московская знакомица Варька Краснова с фальшиво-радостной кукольной улыбкой продолжала вещать о свежих новостях. Кофе, словно под действием неведомого ускорителя, мгновенно вскипел, залив конфорку, но она, как под гипнозом, не могла оторвать глаз от телевизора, откуда смотрело странно-неподвижное лицо. Чье?.. Да это ведь фотография из паспорта — его, Бориса, паспорта!

— Итак, нам удалось выяснить (ишь, любознательные какие!) личность пассажира, накануне скончавшегося (ЧТО-О-О?!) на борту самолета, выполнявшего рейс Нью-Йорк-Москва. Им оказался корреспондент одной из санкт-петербургских газет Борис Шацкий, больше известный в городе на Неве под псевдонимом Позоров…

Казалось, минуту (хотя, конечно же, не менее получаса) спустя она уже примчалась на свою студию и попыталась связаться с московскими коллегами. Увы, прояснить толком ничего не удалось: Варвара знала только не ею написанный текст, дежурный редактор новостного канала — еще меньше. До Гриши дозвониться не удалось — его на месте не оказалось, в редакции «Ночного кошмара» утренние московские новости не смотрели. Ей это казалось попросту невозможным — тут такое, а им хоть бы что! Лишь к полудню, неоднократно постучавшись лбом не в одну наглухо закрытую дверь, убедилась: до судьбы журналиста, оказавшегося к тому же «бывшим», никому дела нет.

Тогда же исподволь пришло понимание исконно русского выражения «помер Максим, да и хер с ним». Ведь вот она, редакция, комната, стол, где еще неделю — какую неделю, считанные дни назад Борька был не просто своим — основным, решающим человеком… а сегодня вчерашние коллеги, хмурясь, отводят взгляды, замолкают при упоминании его имени.

«Вы что, с ума все посходили?!» — хотела заорать Светлана, но в итоге уходила из «Кошмара» молча, сжав зубы и подавив слезы. Самый болезненный пинок ей отвесили в самом неожиданном месте. Проходя мимо приоткрытой двери приемной главного редактора, она не удержалась, заглянула.

— Вы к главному? Григория Ильича пока нет, придется подождать.

— Нет, я не к нему. Я к вам, ко всем…

— Света? Извини, не узнала, — бессменная Гришина привратница Лира оторвалась от клавиатуры, улыбнулась, — Садись. Отдохни. У нас тут…

— Да, я как узнала, сразу сюда. Не могу опомниться. Гришка тоже, наверное. Он сам будет заниматься? С родителями беда, им не потянуть… Похороны, да надо же еще привезти его…

— Какие родители? — подняла секретарша незамутненный взгляд, — Чего не потянуть? Кого хоронят-то?

— А вы… ты не слыхала?! Борис, Боря умер! Позоров, Шацкий, Борька!!!

— Борис Аркадьевич? Боря… умер?! Как умер? Когда, где, почему? Или его….

Ответить Светка не успела. Широко шагая и вальяжно неся на плечах распахнутое (роскошное, невольно отметил цепкий женский взгляд) пальто, явился хозяин кабинета. Без улыбки хмуро кивнул.

— А-а, ты. Могла бы позвонить. Ну, зайди.

Сесть он ей не предложил, и вместо дружеского сопереживания, сочувствия, предсказуемого недоумения и даже где-то горя, ведь не стало давнего друга, однокашника, собутыльника наконец — вывалил на голову кучу осязаемо холодной, слизисто-липкой словесной дряни. Лучше бы вовсе промолчал или плюнул в лицо.

— Ты, полагаю, по поводу матпомощи, типа на перевозку, поминки?

— Гриша, ты о чем? Почему — матпомощи?

— Ну так имей в виду, можешь записать — повторять не буду. Мы, редакция и я лично, никуда твоего Бореньку не посылали, ни в каких Америках ничего не поручали. Ясно?

— Я…

— Ни-че-го! Где он был, куда и за каким хреном летал — не знаю и знать не хочу.

— Он летал в…

— Дальше. Официально Борис Шацкий, он же Позоров, согласно приказу по редакции, у нас уже не работает. Почти неделю. Он уволен, поняла?

Михайловская, ощущая странное головокружение и пустоту в груди, кивнула.

— Значит, он отдал Богу душу, будучи самостоятельным, безработным и так далее, но никак не сотрудником и тем более не специальным корреспондентом возглавляемой мною газеты.

— Тем более… — у нее не нашлось своих слов, получилось некое избирательное эхо.

— Вот именно. Следовательно, оснований для отчисления редакцией каких-либо сумм на перевозку тела, его погребение или кремацию, выделение участка, изготовление памятника, равно как и прочих процедур, связанных с кончиной упомянутого гражданина, не имеется.

— Равно и прочих. Гражданина… Ты кончил? — приходя в себя и намеренно коверкая фразу, произнесла Светка непослушными губами, — Ну и козел!

О самом существенном, по-настоящему важном и разговор заводить не стала. В отличие от вечно занятых редакционных бездельников, многие пожилые люди, в том числе и Шацкие, по многолетней привычке вставали рано и столичные новости видели — для них, пенсионерки с инвалидом, телевизор оставался, как и в советские времена, главным источником информации. Теперь оба в городской реанимации — мать на инсультной койке, отец глухо кашляет под дверью, то и дело глотая таблетки.

Вот и оказалось — позаботиться о Борисе, бестолковом при жизни и неприкаянном после смерти, кроме нее больше некому. Да, разумеется, опознанное тело российского гражданина, умудрившегося сыграть в ящик вдали от родных пенат, да еще и в одиночку, подлежит доставке по месту недавнего жительства. Паспорт при нем, подлинность сомнений не вызывает, следовательно, этот самый ящик аккуратно затарят, содержимое набальзамируют и отправят вагоном-рефрижератором к последнему приюту. Вот только когда то еще будет… По-человечески — надо ехать туда, проплатить-оформить, а своя передача как-нибудь обойдется пока без первой ведущей. Справятся, не маленькие.

В аэропорту ее, спешащую на регистрацию, ухватили за рукав.

— Ну Вы и несетесь… Чуть догнали!

— Извините, я вас не знаю, — нет, один из шумно сопящих молодых людей был смутно знаком по журналистским междусобойчикам, — Ах, да… Максим, я не ошибаюсь?

— Ага, — расплылся в улыбке бородатый брюнет, — Макс Рогов, по паспорту Рогожкин, — и, посерьезнев, продолжил, — Это мы в редакции собрали, на Борьку. Ну, в смысле…

Ей в руки сунули пухлый конверт.

— Понимаю. Спасибо. Извините, я уже опаздываю.

— Мы придем, обязательно! Все в шоке. А лаптя не слушай — он лапоть и есть!

«И если умирает человек, с ним вместе умирает…» Как там дальше? Первый поцелуй, и бой, и снег?.. Много чего, согласно советской поэтической классике. «А коли вдруг дал дуба пассажир? Багаж-то вроде остается жив? Пусть не багаж, а лишь ручная кладь… кому теперь вещички забирать?» Про себя удивляясь цинизму неведомо откуда возникших в голове строчек, Светлана на всякий случай оглянулась: уж не воскресший ли Позоров нашептал на ухо?.. вполне в его стиле! А потом предприняла еще одну попытку пробиться сквозь хитросплетения невидимой, но прочной паутины, не позволяющей приблизиться к тайным хранилищам потерянных у воздушных ворот столицы вещей.

— Если Вы случайно оставили, забыли либо утеряли какую-либо вещь в салоне самолета, — снова начала повторять заученную фразу приятная молодая особа, отгороженная от пассажиропотока высокой стойкой с метровым стеклом поверху, — То Вам следует обратиться…

— Да не я, не я! — затараторила не слишком аккуратно причесанная дама, в которой Светка, мимоходом глянув в ближайшее зеркало, с трудом узнала себя, — Говорю же: здесь, точнее не здесь, а в самолете, умер мой коллега, друг. А его вещи…

— К сожалению, такое случается. Но багаж покойного пассажира, должным образом зарегистрированный при посадке…

— Да не было у него багажа!

— Откуда Вы знаете?

— Да уж знаю! — перестав сдерживаться, уже в голос вскричала просительница и чуть не добавила: он же прямо из моей койки отправлялся, какой там на фиг багаж?! И еще подумалось: вот так мастерица слова, елки-палки! Как бы обойтись без проклятого словечка-паразита «Да»? Нет, не вышло…

— Без паспорта пассажира, являющегося владельцем оставленных вещей…

— Да не могу я представить его паспорт, он в морге!

— Паспорт? — наивно переспросила регистраторша, и Светку прорвало.

— Да какой, к черту, паспорт!! Он, владелец, Борис Шацкий, в морге! Был. А сейчас едет в холодильнике на колесах прямиком в Питер! А у него был… должен быть с собой только ноутбук и еще спортивная сумка, никаких чемоданов! Да вы только пустите меня в эту камеру, я тотчас узнаю!

— Женщина, пожалуйста, не кричите, успокойтесь. Это же порядок такой, без паспорта забытые вещи выдавать не положено. Сереженька!.. — позвала дама за стойкой проходившего позади нее маленького мужичонку в огромной форменной фуражке, скрывавшей абсолютно лысую голову, — Сергей Сергеевич! На минуточку, тут вот девушка просит…

«Не просит, а настоятельно требует. Но за «девушку» спасибо» — едва не встряла Светка, но вовремя прикусила язык. И как выяснилось, совершенно напрасно. «Сереженька», оказавшийся начальником службы, ведающей как раз всеми багажными делами, мельком взглянул на ничего не значащее в Москве телевизионное удостоверение и слово в слово повторил все, неоднократно выслушанное от его подчиненной.

— Но, поскольку указанный Вами пассажир действительно умер в полете, его ручная кладь, согласно действующим правилам, может быть выдана иному лицу на основании…

Из последовавшей длиннющей тирады Светке удалось запомнить ЗАГС (это еще зачем?), нотариуса, законных наследников и администрацию аэропорта.

— Правда, — продолжил явно гордый своими доскональными познаниями багажный начальник, — Предварительно следует уточнить, не была ли указанная кладь отправлена обратным рейсом в аэропорт вылета, как тоже бывает…

А вот если вещички улетели-таки за океан, тогда не обойтись без длительной и далеко не всегда плодотворной тягомотины с запросами, ответами, консульствами и прочее, прочее, прочее.

Понятно. Итак, сейчас получить чертовы шмотки не удастся, однозначно. Жалко, особенно ноут, точнее его содержимое. Хотя ничего особо срочного во всем этом, в общем-то, нет. И она, про себя в сердцах плюнув, отправилась к аэрофлотовской стойке.

В душном салоне крылатого челнока, призванного носить туда-сюда нескончаемую череду вечно спешащих соотечественников, пришло осознание: а она ведь совсем не переживает! То есть не горюет, в общепринятом смысле этого слова, как, наверное, надлежит невесте, потерявшей безвременно канувшего в небытие жениха. Положено рыдать, посыпать волосы… чем? землей, пылью, пудрой?.. биться головой обо что попало, обвязаться черным крепом, или как его там. А ей и мысли такой не пришло. Получается, бездушная ты. Ну и бог с ним, душа в таких делах не помощница. Наплачемся еще, вот похороним, и начнем. Как там Борькины-то?

В Пулково встретило еще одно неприятное известие: хоронить придется уже двоих — Ада Самойловна Шацкая скончалась, не дождавшись возвращения сына — ни живого, ни мертвого. Мать с единственным потомком не отличались заметным сходством при жизни — у небольшой, кругленькой провинциалки-хохотушки он вырос высоченным, худым, и постоянно мрачным. А умерли почти одинаково.

Она, как и Борис, к услугам медиков обращалась лишь по крайней нужде, в свои шестьдесят не знала имени-отчества участкового врача. Как шутили с одарившим сына генами роста и цвета волос папой Аркадием, медицина в их семье — по его части: тут вам и туберкулез, и астма, и «И-Бэ-Эс», и суставы. До пенсии не доработал — отправили на инвалидность, а она оставалась такой же, как в сорок — подвижной, неунывающей, смешливой. Еще позавчера допоздна возилась на крохотном дачном огородике, высаживая особенный зимний чеснок, вчера утром о чем-то весело болтала с мужем под щебет теледикторши. А сегодня в двадцать два десять длившиеся почти сутки реанимационные мероприятия «не дали результата».

Оказалось, душа у нее все-таки есть — маленькая, хилая душа. Сильная и уверенная в себе женщина остановилась, выронила телефон и рухнула под ноги пассажирам, нестройной толпой шагающим по залу прилета.

Вот так встреча! Жгучая нашатырная резь в носу, несколько оплеух и вдобавок ко всему, прямо перед глазами — огромная бесстыдно раскоряченная белая задница. Только окончательно очнувшись, Светка поняла: это всего лишь необычный ракурс одного из оснащенных самолетными крыльями «ангелов» — гигантских неомодернистских голышей, развешанных и расставленных по аэровокзалу. Видимо, кому-то пришло в голову таким образом усладить взоры путешественников, прибывающих либо покидающих Санкт-Петербург по воздуху. Она сидит на холодном мраморе, поддерживаемая парой крепких мужских рук, а в нос ей тычут остро пахнущую вату и бьют по щекам тоже довольно крепкие, но женские.

— Эй, вы в порядке? Идти сможете?

— Если перестанете бить, кажется, смогу, — пошевелилась приведенная в чувство, — Мне срочно надо в больницу.

— Очень может быть, но для начала придется к нам, в медпункт, а там разберемся. Вы сегодня ели что-нибудь? Или в положении?

Ага, вот в чем дело! Конечно, врачиха права. Никакого «положения» нет и не предвидится, а поесть она действительно забыла и теперь, ошеломленная траурной добавкой, грохнулась в банальный обморок.

— Нет-нет… То есть нет, а надо бы, да. И в больницу, поскорее.

— Нет — не ели? Что значит — есть, нет, да, надо бы? Кончайте шутить, с вами серьезно разговаривают! Поскорее ей…

— Вера, погоди, — вмешался до того молчавший мужчина, продолжая держать поднятую на ноги Свету за плечи, — Не будем спешить. Пошли, выпьете чаю и расскажете.

Именно он, дежурный врач Пулковского здравпункта, втолковал ей: не надо все взваливать на себя, иначе и самой надорваться недолго. Спасти никого из уже умерших не удастся, спешка в таких делах ни к чему, и вообще, для подобных процедур существуют специальные службы и специально же подготовленные люди. Стоит лишь позвонить, задать вопросы, потом ответить самой, и все будет организовано в лучшем, если можно так выразиться, виде.

Во всяком случае, достойно и пристойно.

— А вам, уважаемая, следует хорошенько отдохнуть. Сейчас вызовем такси, поезжайте домой. Пятьдесят граммов коньяка, шоколадка… Вы курите?.. тогда сигарета, горячая ванна, и — спать! Утро вечера мудренее.

— Но там же Аркадий Миронович, он инвалид, сердце, астма!

И здесь ее опередили — пока она умывалась и подводила губы, он успел связаться с кем надо и узнать: Борькиного отца, дважды осиротевшего и готового составить печальную компанию жене с сыном, уже госпитализировали, дали кислород, накачали лекарствами и продержат под надежным контролем, сколько понадобится. А рвение во что бы то ни стало самой заниматься выбором мест на кладбище, цветами-венками, прощальными залами и поминальными столами парировал мягко, но непреклонно.

— Извините, не смею лезть с советами, но вам, ведущей, надо бы бережнее относиться к себе. Вы же, можно сказать, наше общее достояние… Удивлены? А я, в отличие от Верочки, Вас сразу узнал. Ну, почти.

— Мне казалось, мужчинам мои чисто женские передачи неинтересны?

— И правильно казалось. Я и телевизор как таковой не смотрю, включаю только на «Зенит» с «Баварией» и «Реалом». Вот женушка — та вместе с вами регулярно не вся дома. Ну, и мне перепадает иногда. Так можно совет, точнее, врачебную рекомендацию?

— Приказывайте. Я сейчас ваш пациент и обязана слушаться.

— Итак, первое: домой, поспать. Второе, третье и так далее: Вы молоды, и, следовательно, еще не раз и не два столкнетесь с фактами смерти родных, близких, просто знакомых людей, и многие из них будут вам дороги. Запомните: не обязательно умирать вместе с ними, слишком близкое участие в такого рода делах ни к чему хорошему не приводит. Во мне сейчас говорит не профессиональная черствость, а житейское знание — поплакать надо, но не до собственного инфаркта. Гораздо важнее в подобной ситуации взглянуть вокруг и определить, кому без вашей помощи — делом ли, добрым словом — самим не справиться. Дайте им такую помощь, верните надежду, веру, желание жить. Уверяю вас, это будет самым ценным венком на могилу.

Светлане и без советов мудрого доктора было ясно: толку от всех ее метаний чуть, есть гораздо более важные дела и задачи.

Двойные похороны сами по себе событие нерядовое, и с их организацией обыкновенному человеку справиться, соответственно, непросто. А для Михайловской решающие дни пролетели как в дымке беспамятства, и вовсе не из-за рыданий-переживаний. По-видимому, сыграли свою роль супер-успокоительные капли, принесенные матерью и почти насильно вливавшиеся в дочь.

Журова-старшая всю жизнь добросовестно трудилась фармацевтом, более десятка лет заведовала одной из городских аптек. Свято веря в силу Панацеи — старшей дочери античного Асклепия, он же Эскулап, мамаша регулярно подсовывала Светке чудо-лекарства — то для омоложения кожи (это в тридцать лет!), то от выпадения волос, то ради восстановления кишечной микрофлоры. Надо признаться, на этот раз средство попало в цель, и психотравмы удалось избежать. Из всей мучительно-торжественной процедуры прощания в памяти более-менее сохранились считанные картинки.

Среди них — серое лицо Борькиного отца, доставленного к гробам фургоном социальной службы с двумя дюжими санитарами. Парни, не меняя приличествующего случаю скорбного выражения лиц, ловко управлялись с креслом-коляской, кислородным аппаратом и капельницей, в нужный момент поднесли обессиленного горем и болезнью старика к телу сына, затем жены, утерли слезы. На тризну папа Аркадий остаться не пожелал, но от поминального стаканчика не отказался и повторил, просипев: «Уже не повредит…»

Еще запомнилось появление и исчезновение Гриши: он, ни с кем не здороваясь, вошел в траурный зал, твердой походкой подошел к гробу Бориса, несколько минут всматривался в мертвое лицо, что-то неслышно прошептал — как Светке показалось, «Дурак», и удалился. А на лежащую рядом мать друга даже не глянул.

Маша Кошель, пришедшая раньше мужа, его внимания почему-то тоже не удостоилась. Она стояла в общей толпе с полчаса, молча плакала, потом подошла, поздоровалась, но дальше повела себя явно ненормально. Света собралась спросить, какого черта Гришка вместо ожидаемого сопереживания — хоронят ведь друга, не собаку!.. хамит и вообще позволяет себе невесть что, но ее даже не дослушали.

— Какого? — перебила Машка, — А какого они все так? Кобели проклятые!

Отвернулась и пошла, все быстрее, и вовсе выбежала из крематория. Ну и дела!

Прояснила ситуацию газетная секретарша, взявшая в свои руки управление процессом. Именно она раздавала черные повязки, показывала, куда и как ставить венки и класть цветы, зажигала свечи, распоряжаясь сердитым шепотом. И разновозрастная разночинная публика беспрекословно подчинялась — так песенный маленький трубач поднимает в атаку израненный полк.

— Видала? — шепнула возникшая рядом Лира, — Как ее проняло-то…

— Это она по Борьке? Странно… А Гриша — заболел? Умом тронулся?

— Ты в самом деле не слыхала?

— О чем? — телеведущая решительно ничего не понимала, — Какие-то у вас тайны французского двора, ей-богу!

— Ну, ты же знаешь, есть у нас своя Цветаева, она же Барто-Монро-Шманро…

— Ты про Стэлку?

— Про нее. Григорий Ильич… в общем, она теперь Астрова-Кошель. Понятно?

— Ни фига себе! — ошарашенная Света на миг вышла из лекарственного полусна, — Когда успела? И Гриша… Вот так штука!

— Эта штука у нас, баб, у всех в наличии, да не все ее используют как надо.

— Прям не верится…

— Это еще не все. Гришкин новый тесть, оказывается, по газу-нефти парень не последний, и в качестве приданого зятьку светит новый книжный дом…

— Из книг построят? Или декор такой?

Светку смерили недоумевающим взглядом.

— Ну да, ты же вся в своем ящике. То есть, извини, телике. «Новый Книжный Домъ» — пожалуй, самое крутое нынче московское издательство. Так что недолго нашему «Кошмару» осталось народ стращать…

А последнее из запомнившихся событий произошло в процессе «пития загробной чаши», как витиевато назвали поминальную трапезу Борькины коллеги Макс-Максим и Витя-Витус, на пару подносившие гостям водочные сосуды и обновлявшие тарелки с бутербродами.

Получивший слово для печальной речи одноклассник Гоша уже не совсем уверенно держался на ногах, но умудрился внести в царившую средь застолья грусть некое оживление. Произнес несколько дежурных фраз о безвременности, незабываемости и тому подобном, а завершил свой тост непонятно и даже загадочно.

— Эх, Боря, Боря! Поймал ты все-таки свою львицу! — он сделал паузу, открыл рот, будто собираясь пояснить смысл сказанного, закрыл, покивал, глубоко вздохнул, — Да, львицу.

В самой дружной и молчаливой группе державшихся особняком полицейских произошло общее движение: они, словно натасканные на запах дичи охотничьи псы, одновременно повернулись в сторону оратора. Могло показаться — парадные мундиры приподнялись от вставшей дыбом шерсти, чуть слышно лязгнули клыки. Прозвучи в эту секунду команда: «Ату!» — кинутся преследовать, гнать, рвать на части… Команды не последовало. Гоша всхлипнул, выпил и сел, снова налил себе, но пить не стал, а еще через минуту поднялся и, ни с кем не прощаясь, ушел.

— Кто бы мог подумать, кто бы мог подумать! Просто сердце…

Банальности на похоронах не редкость, и эта прозвучала неоднократно. В последний раз вслед уходящему Гоше ее промолвил самый лысый и седой из собравшихся. Светка была с ним знакома, знала шутливое прозвище «Джек-потрошитель». Свел их Борис незадолго до отъезда; ей тогда удалась интересная беседа с престарелой ученой дамой, при жизни «похороненной» внуком-наследником.

Старый патанатом не пытался разглагольствовать о возможных причинах нежданной кончины молодого здорового журналиста, а Светлане очень хотелось бы услышать именно его мнение. Но тризна кончилась, как и принято в таких случаях, внезапно — все дружно поднялись и толпой подались к выходу. Поговорить с Путрошкиным не удалось.