Репка. Сказка постапокалиптической эротики

Алексей Мефокиров

Вторая половина XXI века ознаменовалась Первой глобальной ядерной войной и Новыми климатическими условиями. Россия среди всех стран оказалась в наиболее сложном положении, но тем не менее даже здесь выжившие не забывают о сладостях любви и эротических переживаний.

Глава 8

То не ветер ветку клонит,

Не дубравушка шумит, —

То мое сердечко стонет,

Как осенний лист, дрожит.

Извела меня кручина,

Подколодная змея!..

Догорай, моя лучина,

Догорю с тобой и я!

Русская народная песня

Подойдя к подъезду родного дома, Сергей Федорович поднял взгляд вверх и сразу увидел в окне Машу. Она, привстав на цыпочки, как в детстве, смотрела на улицу. Её глаза улыбались. Встретившись взглядами, они словно на долю секунды смутились, а потом Маша замахала рукой. Профессор рассмеялся в бороду.

. — А нас забрал Александр Аркадьевич! — с ходу, не успел Сергей Федорович даже войти, выпалила Маша. — Он такой милый. А ты никогда не рассказывал, что у тебя такие друзья детства. А Коля, глупенький, даже приревновал… вон, стоит нахохлившись…

— Александр Аркадьевич, значит…, — профессор понял, что полковник представился своим старым именем прикрытия, — ну, замечательно, что удалось выпутаться из этой истории. Обняв дочь и пожав Коле руку, он вдруг остановил свой взгляд на стопке папок…

— А, — продолжила щебетать Маша, — это папочка, дядя Саша тебе передал. Говорит, давно уже обещал это сделать — да все вылетало из его, цитата — «дырявой, как алюминиевый дуршлаг, памяти».

Маша рассмеялась. Настроение у неё было очень возбужденно-радостное, почти восторженное. По глазам Коли профессор сразу понял, что на самом деле ситуация не столь веселая и безоблачная, как это рисовалось в воображении Маши.

На кухне лежала открытая на первой странице папка. Сергей Федорович внимательно посмотрел на титульную страничку. Аккуратно взял в руки. Среди множества виз и подписей на этой бумаге была подпись и самого Сергея Федоровича. Младшего научного сотрудника. Чуть ниже — подпись Машиной мамы, Авроры…

Сергей Федорович тяжело уселся на диван. Откуда-то исподволь начали вылезать давно забытые сцены и детали его прошлого. Они проступали, словно симпатические чернила. Аврора… Её назвали так в честь крейсера, на котором во время экскурсии в тогдашний Ленинград её родители и познакомились. Сама она немного стеснялась своего имени, и это было даже забавно. Друзья её звали Лорой, а он, когда они уже жили вместе — Лаурой. Как прекрасную возлюбленную одного знаменитого итальянского поэта.

Она пришла в их институт, и показалась ему такой решительной, смелой и не похожей на других. Она ему очень нравилась и в то же время он её побаивался. Какое-то время они работали вместе, а потом она первая предложила ему проводить её до дома. Это было неожиданно и одновременно так волнительно…

Сергей Федорович еще раз глянул на подпись…

В его голове пронеслось то, когда они были близки в последний раз. Он был весь поглощен тогдашним проектом, который ему казался таким многообещающим.

Он вспоминал тот вечер. На следующий день ему нужно было сдавать проект.

К тому моменту вот уже много дней Сергей Федорович возвращался домой поздно вечером. Он стал угрюм и не разговорчив. Лора старалась ему не мешать, терпеливо выполняла всю нудную домашнюю работу. К тому же еще и Маши в школе начались какие-то проблемы с математикой. А он, наверное, даже не замечал этого.

Уже несколько дней как Лора засыпала и просыпалась одна.

Сергей Федорович либо вообще не ложился, либо уже вставал к тому моменту, когда она открывала свои глаза. И так много дней. Эти дни перерастали в недели.

— Поговори со мной? — попросила Лора. — Я не в силах терпеть эту холодною тишину.

Сергей Федорович оторвал взгляд от очередных томов документов:

— Лор, это правда — очень важный проект. Судьба зависит от него. И не только наша с тобой!

— Наша? — Лора отвернулась и уставилась в окно, согревая руки чашкой с кипятком. — А ещё есть мы? — прошептала она, но Сергей Федорович её уже не слышал. Он опять погрузился в изучение цифр и расчётов.

Вот он, её единственный, тот, кто по идее должен был бы принести столько счастья, тепла и любви в жизнь, отгородился от неё стеной. Эта стена — проект, от которого, как он говорит, «всё зависит». Как он не мог понять, что всё зависит еще и от того, что люди нуждаются в ласке. От того, что она в ней нуждается….

В жизни двоих всегда много всяких ситуаций: недосказанность перерастает в недопонимание, иллюзии в разочарования, а верность и искренность не всегда вознаграждаются. Всегда наступает момент, когда сам себе задаёшь миллионы вопросов, а вот с ответами хуже — найти сложнее.

Лора смотрела на Сергея Федоровича и воспоминания проведённых дней, их абсолютного доверия и восторженности друг другом в самом начале их отношений предстали перед ней. Ему тоже казалось тогда, что их отношения полны искренней раскованности.

Еще недавно она точно была уверена в нём. Сейчас просто такой момент, когда она отодвинута на второй план. И её это злит, очень злит!

Лора вышла прочь из комнаты, не было сил смотреть, как человек, еще недавно провоцирующий бурю приятных эмоций, желаний (а скорее ожиданий и слепых надежд), уставился в бумаги, и не видит ничего перед собой.

«Сережа, кто ты?» — звучал эхом вопрос в её утомленном сознании. Кто это сидит перед ней, забравшись в оболочку некогда любимого ею тела?

— Наберись терпения и жди, он рядом — просто это проект. Женщина должна быть мудрой! — сказала себе Лора, глядя на своё отражение, и вдруг ощутила, что врёт самой себе. Она врёт себе и от этого ей захотелось крикнуть и разбить зеркало.

Вчера вечером заходил их общий коллега по лаборатории. Он с торжественным видом принёс непонятного вида овощ.

— Лора, это наше будущее, это надежда на жизнь! — Сергей Федорович восхищенно глядел на принесенное «нечто» куда более вожделенно, чем на её обнаженное тело, даже во самые лучшие их времена. — Придумаешь чего-нибудь кулинарное из него?.

Вот только выглядела эта «надежда», как-то странно: темно-сиреневая, продолговатой формы. Она покрутила его в руках и у неё возникли самые непристойные ассоциации. Сцепив челюсти, она чуть не расплакалась… чувствуя себя полной дурой.

Лора разрезала овощ, сняла кожицу. На вкус немного сладковатый, но сухой. Это всё видимо из-за условий выращивания. Странный всё-таки вкус, на картофель похож. Вот, наверное, если запечь будет даже ничего.

Люди ко всему привыкнут, наверное.

Лора готовила, а её мысли блуждали в пространстве. То от ярких беззаботных дней наполненных всеохватывающей любовью, то к тем дням, когда их разделяла эта бетонная стена его занятости и взаимного непонимания.

Часы отсчитывали минуты. Лора знала, что сегодня так же как вчера засыпать она будет сама. Как же холодно одной ложиться в постель двуспальной широкой кровати. И это не только физический холод, холод этот в душе. И кто знает, какой холод легче вынести. От гнетущего состояния одиночества в квартире нечем становилось дышать.

Сергей Федорович не ужинал, он ограничивался только мелким перекусом. Так быстрее.

Лора заварила его любимый травяной чай, и залив его в термос оставила на столе.

После выпечки чудо-овощ оказался довольно съедобным. Переложив приготовленную снедь в пищевой контейнер, Лора накрыла его термокрышкой. Может Сергей Федорович всё-таки поест… Она заглянула в кабинет. Там ничего не изменилось, только бумаг стало, наверное, больше. Они разрастались, захламив весь стол.

Сергей Федорович погрузился полностью в изучение докладов и цифр, он не видел и ничего вокруг себя. Лора представила, как сейчас опять ляжет в кровать одна и будет засыпать, обласканная лишь воспоминаниями прошлого. А это странная ласка, которая на секунду даёт наслаждение — а затем боль и одиночество только нарастают, сводя с ума.

— Серёженька, шестьдесят секундочек!

— Что? Подожди, ещё чуток…

— Шестьдесят секунд! — сказала Лора более решительно.

— Лора, я… — Сергей Федорович, не отрывал взгляда от бумаг, и говорил поверх строк.

— Нет, посмотри на меня! — Лора подошла к столу — Подари мне несчастных шестьдесят секунд своего времени. Ну, разве это много?

Сергей Федорович взглянул на Лору в замешательстве

— Что еще за шестьдесят секунд?

— Дай мне всего лишь шестьдесят секунд! — Лора уже не просила, она требовала, и было ясно, что предстоит разговор.

Сергей Федорович поднялся и подошёл ближе, взял её за плечи.

— Время, — женщина указала на настенные часы — Молчи. Ужин под термокрышкой, термос с чаем на столе. Поешь. Не расстраивай меня больше. Я всё понимаю, что так нужно, но как же это тяжело. Я буду ждать, я рядом — помни это. Вот, и осталось еще пятнадцать секунд…

Сергей Федорович устало улыбнулся:

— Лорочка, милая, ну что такое пятнадцать секунд

Лора приподнялась на цыпочки обхватив лицо Сергея Федоровича ладошками. Она смотрела ему в глаза. Щетина покалывала. С этими всеми событиями он от много отказался.

Лора прикоснулась губами к его щеке. Ей казалось, что она сейчас просто расплачется. Короткими лёгкими мелкими поцелуями прокладывала она дорожку к его губам. Лора старалась не закрывать глаза, что бы не только чувствовать, но и видеть всё до мельчайших деталей. Не упустить мгновенье, запомнить всё.

Его губы упругие, всегда убеждающие, дарящие наслаждение, сегодня безвольные и сухие. Их губы соединились, но его реакция была сдержанной вежливой и сухой. Это было чересчур больно… Теперь слёз точно не миновать. Глаза сами сомкнулись, ведь смотреть на это просто не хватало сил.

Лора приникла к нему, к своему исчезающему кумиру, живущему где-то там, в глубине этого вечно занятого автомата. Пусть все её чувства передадутся ему, пусть он тоже оживёт и почувствует её трепет, её желание, её всю.

Вдохнув воздуха побольше, Лора коснулась кончиком языка его нижней губы. Хотелось чего — то большего и более чувственного.

Не сдерживая своих чувств, из всех возможных сил Лора прижалась к нему. Пусть даже на мгновенье, пусть даже через одежду, пусть как одержимая, но она почувствует тепло его тела, его пьянящий запах, биение его сердца, дыхание.

Поцелуй становился всё решительней, трепетней, чувственней, нежнее..

Необходимый, как воздух.

Со всей жадностью, присущей умирающему от жажды, Лора припала к его губам, как к источнику жизни.

Своим поцелуем она хотела сказать, что любит, жаждет его, хочет дышать с ним одним на двоих воздухом, стать его частью, только его женщиной, которая растворится в нём без остатка. Мысли неслись в голове, как вихрь: «Ты ведь мой? Я ведь нужна тебе? Только не покидай».

Невозможно сражаться с собой, когда тебя целует любимый человек. Поток волнения и тепла, трепета, смешанных чувств заполняют каждую клеточку. Сергей Федорович в этот миг полностью разделял чувства Лори. Его правая рука легла ей на талию и легонько нежно и крепко прижала ещё плотней к себе. Левой рукой он коснулся мягких щёк, по которым ручьями текли слёзы. Он всё понимал..

«Лора, родная, я рядом, я никуда не ушёл», — говорил его ответный поцелуй.

Если бы не его крепкие руки, Лора упала бы от переполняющих её чувств. Ноги предательски дрогнули, она потеряла равновесие.

— Ты чего?

— Шестьдесят секунд прошли, — улыбнулась Лора.

— Я, — хотел было что-то сказать Сергей Федорович

— Молчи, — прошептала Лора, касаясь своей маленькой ладошкой его губы, — поужинай. Давай хоть эти секунды будем прежними.

И сейчас, сидя на старом диване, том самом, который стоял тогда рядом, Сергей Федорович жалел лишь обо одном. Что он послушал её, и вновь вернулся к работе.

Нужно было поступить совсем иначе — обнять её, увлечь, такую податливую на этот диван и уделить ей час, два, шесть… Ласкать её измученное жаждой любви тело, так просящее нежных и страстных прикосновений… Бесстыдно и сладостно… Подарить её губам и рукам себя, ведь и он этого безумно хотел. Пусть бы даже все равно это не спасло бы их отношения, но был бы еще один упоительный момент их любви. Но он упустил это…

Впрочем, — он резко остановил собственную фантазию, — а не обманывает ли он сейчас сам себя в своих воспоминаниях? Не приписывает ли образу ушедшей от него жены того, чего никогда не было? Что, собственно он мог сделать в тот момент?

Работа отбирала все силы, а Лора брезгливо не воспринимала, как она сама говорила, никаких «извращений». Она даже его руку отталкивала, когда он пытался приласкать её сокровенные места, уж что говорить о чем-то большем… Правда, порой она пыталась изобразить животную страсть, но требовала только «классику». А «классические дисциплины» давались ему всё хуже и хуже, и с каждой осечкой или неудачей он чувствовал приступ холодного отторжения и стыда.

Чем больше он пропускал её «уроки», тем хуже получалось выполнить «задания»; и, в конце концов, он стал просто «прогуливать», прикрываясь занятостью. Хотя сложно сказать, прикрываясь ли? Или действительно, как раз занятость была основной причиной происходящего. Ему казалось, что стоит слегка отдохнуть, и прежняя мужская сила к нему вернётся, но отдохнуть как раз и не получалось. Ничто особенно не приносило ни радости, ни облегчения.

Он тогда был так занят, что обрюзг, набрал лишний вес, обрел целую кучу вредных привычек, которые даже не замечал. Тайком от жены и от коллег пил флакончиками медицинский спирт, предназначавшийся для экспериментов. И кто знает, чем бы это закончилось — не уйди она от него тогда, резко и болезненно для него.

Это случилось тогда, более семнадцати лет назад… Но как это всё было принять? Как было смириться? Можно было, конечно, позволить отчаянью взять верх над собой и упасть на самое дно своего сознания, туда, где нет ни света, ни выхода. Только мрак и печаль господствуют там. Как не дать сердцу чувствовать, как остановить мысли.. А дальше? Что дальше? Он тогда почувствовал, что он отец — значит, сдаваться просто не имел права! Стоило бы тогда дать лишь слабинку: он бы упал на дно, заливал бы глотку спиртом, бился бы в конвульсиях душевной боли, жалко и театрально заламывая руки.

Но он пошёл другим путём. К своему удивлению, он безропотно позволили Дмитриеву затащить его в спортзал почти за год до того, как это стало обязательным для всех сотрудников стратегических объектов. Они тогда вместе наматывали круги по подземному стадиону, поднимали тяжести и занимались в группе тайцзицюань. Они до изнеможения лупили руками и ногами боксерские мешки и макивары, и профессор не мог понять, откуда только в нём есть столько внутренней ярости, что порой кожа на мешке лопалась.

Отдельно, уже самостоятельно, осваивал йогу. Это было странно, но именно эта странность происходящего с ним, необычность помогала преодолевать боль.

Встрепенувшись, словно ото сна, он пошёл на кухню. Там ворковали Маша и Коля. Маша сидела на Колиных коленях и кормила его какой-то самодельной сладостью, и дурачась, слизывала с уголков его рта варенье. Не заметив вовремя Сергей Федоровича, они смущенно вскочили, залившись краской.

Сергей Федорович хотел им сейчас сказать то важное, о чем он только что горько раздумывал. Сказать то, чтобы они никогда не отодвигали своих любимых на второй план, зарывшись в куче непонятных дел. Он посмотрел в смущенные юные глаза.

— Простите, что я вас побеспокоил…., — сказал профессор растерянным, очень грустным голосом, — Не стыдитесь быть вместе….

Он повернулся и вышел из комнаты. И ему почудилось, что он всё испортил. Опять всё испортил. Наверняка его слова они воспримут как скрытый упрек, а ведь он хотел сказать что-то совсем другое.

Он захватил с собой несколько папок из середины стопки. Там были незнакомые ему названия и фамилии… Интересно, это собрание досье на все подобные проекты? Надо будет обязательно ознакомиться поподробнее…