Дежурные по стране

Алексей Леснянский

Роман «Дежурные по стране» рассказывает о студенческом тайном обществе, пытающемся изменить ситуацию в России не революционным, а эволюционным путём. Главные герои направляются в разные места (один – к скинхедам, второй – в деревню, третий – к проституткам, четвёртый – в детдом, пятый – в молодёжный парламент, шестой – в квартал нищеты), чтобы на людей посмотреть и себя показать, научиться работать в одиночку и пополнить ряды общества новыми членами.

Глава 2

Пока заметно одряхлевшее второе тысячелетие писало завещание по передаче долгов и наследия третьему, институт в городе N только намеревался отпраздновать пятилетие. По меркам человеческих представлений ему следовало зваться не иначе, как Антошкой, уплетать за обе щеки манную кашу, заниматься раскрашиванием картинок в подготовительной группе детского сада, ковыряться в носу в свободное от отдыха время и только начинать штудировать по букварю «азы» и «буки». Ан нет. С момента своего основания новорождённое дитя решило нагло миновать все известные нам стадии развития и становления личности, заставив величать себя ни больше, ни меньше — Антоном Сигизмундовичем. Что ж — в этом нет большой беды, потому как конкуренция среди вузов большая, и патриархи образовательных услуг так и норовят совершить «избиение младенцев», словно какие-нибудь жестокосердные правители времён нулевого года нашей эры.

Не пришитые к делу и не ужившиеся в других образовательных учреждениях кандидаты и кандидаты в кандидаты наук бросились устраиваться на работу в новоиспечённое детище постперестроечной эпохи. А оно, не растерявшись, приняло всех с распростёртыми объятьями и в дальнейшем пожалело только о том, что назначило людям высокую зарплату, тогда как на первых порах можно было обойтись не просто нищенским, а вообще никаким вознаграждением за труд. Для молодого института, который по воле времени планировал заняться подготовкой экономических кадров, всё складывалось как нельзя лучше. Преподаватели рвались в бой, ректор не жалел денег на приобретение книг и учебников лучших отечественных и зарубежных авторов, три аудитории были оснащены компьютерами.

Кирпичное здание в пять этажей, некогда являвшееся общежитием для студентов, учившихся в ГПТУ-57, формально приобрело статус института, но от этого быть общагой отнюдь не перестало. Можно переделать жилые комнаты под аудитории, избавить полы и стены от виноводочного запаха, но вытравить дух вольницы из потолков не сумеют никакие евроремонты. Так и произошло.

Анархия, — которой грезил, но так и не добился батька Махно, — продержалась в вузе целый год. Слова «перемена», «порядок» и «дисциплина» были вычеркнуты из студенческого лексикона и забыты, как страшный сон. В первые же месяцы после своего рождения Антон Сигизмундович подарил городу сотни легенд о нестандартных методах обучения, которые заключались в том, что преподаватели не просто проводили пары, а будоражили мысль студентов, сталкивали лбами мнения, терзали неопытные умы новыми идеями и разработками, распаляли воображение, травили сильных ребят, доводили до кипения слабых и сжигали на эфемерных кострах инквизиции тех подопечных, которые выказывали равнодушие к предмету. Молодые люди не шли в институт, они бежали туда сломя голову. Бешеный ритм, в который были вовлечены вчерашние выпускники школ, за короткий срок подавил растерянность ребят, неуверенным шагом вступивших во взрослую жизнь.

Скучные знания, покоившиеся под толщей непробиваемого льда, совместными усилиями учеников и учителей через лунки свободомыслия вытаскивались на свет, просачивались в студенческие мозги, вырубали глухие леса дремучести и бестолковости, распределялись по полушариям, утрамбовывались в извилинах и переплавлялись в мартеновских печах современности. Ошеломляющие результаты первой аккредитации потрясли скептиков. Молодой институт за глаза окрестили рассадником будущих квалифицированных специалистов, вольтерьянцев и патриотов.

В стенах вуза молодёжь не карабкалась по отвесным скалам в стремлении достичь Олимпа знаний, а свистнула Гермеса и прямо у подножия горы растолковала оному, что его крылья перекочуют к Икару, если многоуважаемая Афина через минуту не сбросит с вершины верёвочную лестницу. Вестник богов был взбешён, когда ему всё-таки вырвали крылья, несмотря на то, что просьба молодых людей была тотчас исполнена. Очнувшись от такой неслыханной дерзости, он крикнул богине Мудрости, чтобы та немедля подняла лестницу на недосягаемую высоту. И зря. Студенты обозвали крикуна Герпесом, тюкнули его по голове чем-то навроде эмалированного тазика, связали гордиевым узлом, запихали в мешок из-под картошки, а потом, не забыв прихватить пленника с собой, повисли на верёвках и стали быстро подниматься наверх.

— Эй, Афина, неужели ты не чувствуешь, что груз, который ты втаскиваешь на вершину Олимпа, слишком тяжёл? — завопил очухавшийся Гермес.

— Правду говорят, что шила в мешке не утаишь, — буркнул кто-то из ребят и повторно саданул вестника богов по макушке.

— Гады-ы-ы! — совсем даже по-русски заорала богиня Мудрости. — Сейчас я обрублю лестницу, и через пару секунд вы шмякнитесь на землю на пару с этим олухом Гермесом!

— Куда подевался твой безукоризненный древне-греческий, Афина?! — крикнул кто-то из парней. — Мы не потесним тебя на вершине! Неужели люди и боги Эллады, которые славятся своей демократичностью, столь равнодушны к студентам, желающим всё знать?! Нам нужна вершина Олимпа! Олимпа знаний!

— Знать всё невозможно, недоделок! Знать абсолютно всё имеет право только знать, да простит меня богиня истории Клио за этот каламбур! — прозвучал ответ сверху.

— Да, но многого не зная сейчас, мы уже о многом догадываемся, красавица! — включился в диалог какой-то наглец.

— Похвально, юноша! Но как ты уже мог понять, вас это не спасёт, несчастные потомки великого народа!

— Как, оказывается, наша воительница может красноречиво выражаться! — с деланным восхищением выкрикнула симпатичная студентка. — Последняя фраза была просто великолепна, словно сам старик Сократ водил кончиком твоего языка!

— Зови Зевса! — прорвало кого-то. — Мы желаем видеть главного! Имеем право! Мы желаем!

— Не надо выдавать желаемое за действительное, жалкие человечки! Недавно Верховный принимал в своих покоях Вакха!

— Наверное, сильно устал? — раздались сочувствующие голоса.

— Да, еле ворочает языком! — подтвердила Афина. — Надеюсь, вы в курсе, что олимпийские боги могут беседовать только с равными себе?.. То есть только с богами! Или даже с людьми, но…

— Не стесняйся, женщина-город! Продолжай! — дружно крикнули снизу.

— С людьми, но первыми среди равных… опять же богам! — заключила богиня Мудрости.

— Нам нужны имена этих героев, чтобы послать их к Зевсу в качестве своих представителей! — восторженно выкрикнул какой-то храбрец и, разжав пальцы от счастья, полетел в пропасть.

— Первый готов, не добравшись и до приёмной Знания, — с грустью проводив друга, заметил студент, которых называют «вечными». А потом раздражённо гаркнул: «Мы испытываем информационный сушняк, который надо утолить!.. Имена, Афина! Нам нужны имена!»

— Они, по-моему, не принадлежат вашему кругу! У них нет имён! — испугалась богиня Мудрости, вероятно, забыв, что может дёргать за верёвочки по своему усмотрению. — То есть имя им — Легион!

— Так говорят о тех, кого много! Следовательно, о нас! — раздались дружные крики радости.

— Или чертях! А нам — поделом! — подытожил какой-то студент, осознав, что сила воли ему больше никогда не пригодится, так как в дело вступила сила тяжести.

Надеюсь, что читатель составил приблизительное впечатление о тех настроениях, которые царили в образовательном учреждении на протяжении целого года. В институте не готовили специалистов, словно яичницу на сковородке. Там их творили, как могут творить только талантливые скульпторы, которые в банальной гранитной глыбе видят неизвестного солдата с малюткой-девочкой на руках. Слава об Антоне Сигизмундовиче (будем в дальнейшем называть ВУЗ так, чтобы никого не скомпрометировать) разнеслась по ближайшим городам и весям, несмотря на то, что до первого выпуска было ещё далеко. Маманы и папаны, переживавшие за судьбу своих чад, перестали терзаться сомнениями по поводу выбора учебного заведения. «Какие там Оксфорды! Долой Кембриджи! Пропади всё пропадом, а также Гарварды! Детей — на выкорм к Антону Сигизмундовичу!» — истошно вопили родители. Как и следовало ожидать, неразумное дитя, решив, что оно уже большое и вполне самостоятельное, зазналось и подняло оплату за обучение.

В общем, прокатившись с ветерком на волне популярности, институт сорвал неплохой банк, а потом испортился, как это всегда бывает, когда в воспитательный процесс вмешивается денежный паводок. Финансовые потоки смыли анархию, словно какой-нибудь зловонный эпизод в общественном туалете. Плюс ко всему началась кампания по дискредитации Антона Сигизмундовича, потому что он стал опасен; в местных газетах появились заметки с такими заголовками: «Угомонись, Антошка», «Негосударственный ВУЗ ведёт себя как государственный», «Слишком хорошо — тоже нехорошо», «Не зарывайся Антошка, а то мы тебя по макитре, по макитре» и т. д.

Статую Свободы свергли с пьедестала. Перед входом в учебное заведение воздвигли памятник Диктатуре, в поднятую руку которой вложили полый череп. По прошествии некоторого времени мутная вода спала, и на горизонте высветился островок демократии. Неизведанное чудо показалось из мутной жижи, но потом оказалось, что всем просто показалось. Новый монумент приказал инакомыслию долго жить, и оно умерло.

Институт произвёл зачистки. Неуёмные преподаватели, принесшие вузу честь и славу, были преданы анафеме и уволены. Ректор объяснил этот шаг тем, что молодому учреждению, некогда заложенному на верфях мыса Доброй Надежды, отныне следует плыть по течению, довольствоваться скромной ролью шлюпки, войти в полосу тумана и лечь в дрейф, пока вокруг не улягутся бури негодования со стороны властей и штормы зависти, насылаемые другими вузами. Реакционный курс, взятый на «чёрт знает что — бог видит надолго» привёл к студенческим бунтам, которые были жестоко подавлены на зимней сессии второго года. Двадцать храбрецов выбросили за борт, не дав им даже опомниться и как следует хлопнуть дверью в кают-компанию. Отчисления грозили принять характер поголовных, но часть ребят пожалела заплаченных за учёбу денег и приспособилась к новым условиям, часть успокоилась в надежде на глобальное потепление, ещё часть перебралась в андеграунд, откуда чертыхалась в адрес ректора и его лизоблюдов, попутно вспоминая славные дни, когда позволялось почти всё, но этим никто не пользовался.

Помчались годы. Не будем лукавить перед читателем и скажем, что, несмотря на то, что студенческая вольница была вздёрнута на рее, качество образования в Антоне Сигизмундовиче поддерживалось на нормальном среднем уровне. Никаких там тебе прений, политических баталий, творческих подходов и прочей мишуры, должных зажечь пламенный огонь в сердцах юношей и девушек. Нива образования колосилась обычной рожью, давала низкие стабильные урожаи и убиралась старыми комбайнами. Имея все предпосылки для производства сдобных булочек, печатных пряников, хрустящих вафлей и пирогов с сёмгой, институт, однако, решил ограничиться выпуском ржаных лепёшек, зато стандартизированных и сертифицированных. Валовая выпечка штампованных менеджеров высшего и среднего звена, подёрнутых грибковой прозеленью, наверняка бы завершилась тем, что её бы не стали покупать на и без того переполненном рынке труда, но в дело вмешался его закономерное величество случай, который, словно сюрприз, всегда внезапен, но не всегда понятен.

В августе девяносто восьмого ректора избрали в местный парламент, и на капитанский мостик поднялась красивая женщина средних лет с уставшими глазами побеждённого, но несломленного коммуниста. Взгляды, привитые ей комсомолом в юношеские годы, не стали разменной монетой в эпоху либеральных преобразований. Как честный человек, переживающий за судьбу страны, она не плевалась в адрес реформаторов, а с содроганьем наблюдала за тем, как обогащались её бывшие соратники по партии, сначала пересмотревшие свои политические убеждения, потом — общечеловеческие нормы морали, далее — охотно подпавшие под власть золотого тельца. Она видела, что в ренегатов превратились, конечно, не все, но многие. Младодемократы тоже показали себя не с лучшей стороны, но её не радовали их бесчисленные провалы, потому что в истинном гражданине идеолог никогда не убьёт человека.

Студенты — вот на кого она теперь надеялась, к ним устремлялись все её помыслы, для них она намеревалась пожертвовать многим, так как, будучи хорошим психологом, разглядела то, что многим ещё только предстояло разглядеть…