Как стать никем. Апокалипсис по-питерски

Алексей Гагач (2024)

В этой книге нет ни одной скучной истории. Наш герой, простой парень по имени Алексей Гагач, проделывает на этих страницах путь от младенчества до средних лет. успевает за это время стать мастером на все руки, переехать в Петербург, сделать первые шаги в литературе и чуть не вызвать апокалипсис. При этом буквально на каждом шагу с ним случается что-то уморительно смешное, а иной раз и трагикомическое. Но он всякий раз умудряется выйти сухим из воды и помочь своим ближним, так что про «стать никем» — это он явно скромничает.

Глава 5. Фира Филькенгауэр

Годы шли, шли. Был ребёнок, читал классиков, и — бац! — нет ребёнка, есть отрок. Беда была бы не бедой, если бы ребёнок внимал отечественным классикам, допущенным до читателя строгой цензурой, нет — окаянные родители заказали американца-СэШэАиста — Картера Брауна, полное собрание сочинений!

На одну книжку — целых три детектива! Истории американского классика отличались друг от друга, как сосны в бору. Одна повыше, другая пониже, следующая с дуплом, а на иной сидит белка. Ушлый писака менял цвет волос роковых красавиц, размер их сисек, форму челюсти детектива… больше ничего не менял. Но читал я Брауна не для эстетического наслаждения. В каждой серии кого-то эпично жахали! Драли блондинку с крепкой троечкой, дрючили брюнетку с осиной талией, лизали влажный кудрявый мох знойной шатенке. Именно этого не хватало постсоветскому бесноватому отроку — влажного кудрявого мха. Половой вопрос стоял колом, а из подходящей литературы — газета «СПИД-Инфо», с весьма противоречивым и отнюдь не приоткрывающим завесу женских тайн содержанием, да фишки-лизалки с голыми моделями. И где тут подростку брать гуманизм и мораль, завещанные нам глыбами литературы, когда всё его внимание обращено на пол на женский? Особенно — стойкость духа, целомудрие и предначертание? Где, спрашиваю?

Современным отрокам развивать мысль и фантазию не нужно, у них всё в смартфоне есть. Бабу голую — на. Двух баб голых — на. Математику можно так изучать. Сколько будет, если одну маленькую белую женщину поделить на пять здоровых негров? Правильно — полмиллиарда просмотров. Заодно и сочинение можно написать — «Первый кастинг Наташи Ростовой», «Что видел кожаный диван?», «Пьер Вудман — француз в плену у русских».

В отличие от миллениалов, мне, как и многим моим ровесникам, приходилось усиленно фантазировать ввиду отсутствия под рукой наглядных, тык сказать, пособий. И от этой напряжённой работы ума такие философия, гуманизм и мораль произрастали, что Нобелевская премия мира маячила ровно на расстоянии вытянутой мозолистой руки.

В мечтах, когда школьные красотки были трахнуты по сотне раз при всех возможных обстоятельствах, во всех возможных позах, озорной глаз юного гуманиста-фантазёра упал на персону попроще.

Я уверен, что Фира Филькенгауэр очень удивилась бы, если не сказать — охуела, узнав, что в школьные годы на неё кто-то вздумал дрочить. Да, глубокому мыслителю приходилось поднапрячься, чтобы выдумать обстоятельства, при которых соитие с Фирой было бы возможным, ибо девушка махнула рукой на половую жизнь ещё в первом классе. Блёклая, тонкая, длинная и угловатая Фира, слегка выпучив свои белёсые глазки, оттопырив ушки, с хрустом грызла гранит науки, намереваясь получить все золотые медали и прочие регалии, причитающиеся отъявленным зубрилам и ботанам. Поговаривали, что если выиграть все районные олимпиады, то победительницу ждёт интеллектуально-развратная ночь с Максимом Поташёвым или даже с Фёдором Двинятиным.

Единственным поступком, которым Фира запомнилась одноклассникам, был психоделический бросок стулом в учительницу по русскому языку, которая посмела поставить Фире четыре с плюсом за рядовое сочинение и оттого едва не попрощалась со своей низкооплачиваемой постперестроечной жизнью. Фира всерьёз рассчитывала на знатоков-дефлораторов и сметала все препятствия на пути.

Ваш покорный слуга тоже не искал лёгких путей. Визуализировать красоток каждый дурак может, а ты попробуй подрочи на долговязую Фиру Филькенгауэр, что из десятого «А». Решение творческой задачи я нашёл примерно в такой фантасмагории:

Прогуливаясь у речки, я застаю Фиру в отчаянном положении, при попытке наложить на себя руки, и спасаю деву в последний миг.

— Фира, — взываю я, — что заставило тебя совершить сей необдуманный поступок?

— Алексей, — плачет Фира, — никто не алчет сорвать невзрачный цветок моей невинности. Так и увянет он в поле у тропинки…

— Всему есть решение, Фира, — уверенно отвечаю я. — Главное, не впадать в отчаяние. Приходи ко мне после школы, и я покажу тебе выход из сложившейся ситуации. (Уже тогда я был склонен к канцеляриту.)

Фира, конечно, приходит. Неуверенно комкает свой серый беретик и теребит край платьица:

— Ах, Алексей, напрасно это я к вам припёрлась…

— Нет, Фира. Вы нашли силы, чтобы переломить свою судьбу через колено.

С этими словами я ставлю Фиру напротив зеркала. На нас смотрит заплаканное личико испуганной лупоглазой девчушки.

— Смотри, Фира!

Я начинаю освобождать обомлевшую девушку от мешковатой одежды, обнажая худенькое, стремительное тельце, однако не лишённое женской приятности. Лишь вихрастые волосы на сосках, в подмышках и в паховой области мешают назвать сие прозрачное тулово желанным. Мы идём в ванную, где я папиной опасной бритвой освобождаю девушку от волосяного покрова в одних местах, в других — лихо накручиваю на мамины бигуди и маминой же косметикой маскирую выпученные глазёнки да наштукатуриваю румянец. Непослушные уши прихватываю к черепу клеем «Момент».

— Смотри, Фира! — подвожу я девушку к зеркалу.

Прошу заметить, тогда не было на экране ток-шоу, проходящих по сходному сценарию. Мою идею создатели нагло свистнули из общего информационного эфира.

Фира открывает глаза и плачет уже от радости — на неё смотрит Джулия Робертс!

— Лёша, Лёша… — плачет она. — Что ты наделал?

— Ну что опять, Фира? — недоумеваю я.

— Ведь я совсем не умею трахаться! — стенает несчастная. — А с такой внешностью как не поебаться!

— Не беда, Фира Филькенгауэр! Я вас таки всему сейчас научу! — заявляю я и расстёгиваю ширинку…

Где-то, подсматривая мои фантазии, с улыбкой счастья плачет Чехов, кивая, гладит бороду Толстой, волнуется Пушкин. Уж мы-то знаем, господа, — где только ваша не пропадала. Теперь и вы всё знаете — больше гуманиста и гиганта мысли, чем простой российский парень — Алексей Гагач, — на свете нет! Подтверждением этому — следующая глава!