Ученик

Алексей Викторович Сережкин

Главный герой – обычный школьник, «ботаник». Он прячется от травли одноклассников в своем собственном уютном мирке из книг.Но даже во время летних каникул невозможно отгородиться от внешнего мира, и доведенный до отчаяния подросток вынужден ответить ударом на удар. У него появляется друг по прозвищу Кореец, у которого мальчик учится защищать то, что ему дорого, свои принципы и достоинство. Но неизбежно наступит момент, когда ему придется доказать на деле, что уроки Корейца не прошли даром.

Глава 8

— Все, что тебе необходимо — это повиснуть подбородком выше перекладины. И висеть — терпеть и висеть, насколько хватит твоих сил.

— Как же я интересно смогу это сделать? — удивился он.

— Ну, подтянуться-то ты все равно не можешь, — сказал Кореец — поэтому забирайся со стула. Залез, подбородок оказался выше перекладины, повис, и виси.

— А потом?

— А потом, когда поймешь, что устал висеть, и руки разгибаются — разгибай руки, но только медленно, медленно. Резко не спрыгивай, а опускайся плавно. Настолько плавно, насколько сможешь. Понял?

Упражнение показалось ему простым — ну повисеть, подумаешь, делов-то.

— Понял, конечно. А зачем это нужно?

— Говорят, полезно, — сказал Кореец загадочно и улыбнулся. — Ты, главное, считай про себя — один, два, три. Чтобы каждый следующий раз провисеть хотя бы на один счет больше. Пока держишься — считаешь, про себя считай, не вслух, дыхание не сбивай, потом пока опускаешься, разгибая руки, — продолжай считать и, когда уже совсем спрыгнешь, тогда запомни результат и до следующего раза.

— А сейчас пошли заниматься, домашнее задание потом делать будешь.

Когда он вернулся домой, ему казалось, что прошла целая вечность. Все его тело болело. Для отработки техники Кореец обзавелся палкой и периодически стучал по нему — когда он по его мнению допускал ошибки, объясняя это тем, что легкие удары полезны, и вроде бы ему не было больно — но сейчас, когда он стянул с себя грязную и потную майку, ему показалось, что его тело превратилось в сплошной синяк. Очень болели предплечья — Кореец учил его защищаться и имитировал удары нападающих с помощью все той же палки, и объяснял, что при правильно поставленном защитном блоке не должно быть больно, потому что удар нападающего обязательно потеряет свою энергию и погасится.

Видимо, он все делал неправильно — при каждом следующем блоке руки болели все сильней и сильней, а Кореец бил и бил — сверху, снизу, сбоку — а он ставил верхний, нижний и боковой блоки, изнутри и снаружи — все пытаясь погасить энергию ударов, и ему казалось, что он никогда не научится. В какой-то момент пришло ощущение, что все, он больше не может, но сказать об этом почему-то было невозможно, и он продолжал, стиснув зубы, и через некоторое время забывал о том, что совсем недавно не мог пошевельнуть рукой.

Перед возвращением он подошел к липе и провел ладонью по еще недавно свежему слому на стволе. Это место уже потемнело и не так явно бросалось в глаза. Он еще раз удивился невозможному — и не смог сформулировать собственные мысли, да у него и не осталось ни мыслей, ни эмоций — только удовлетворение от того, что он смог выдержать бешеный темп занятий, навязанный Корейцем.

Ему казалось, что Кореец специально пытается измотать его, задать темп, которого он не выдержит. Он подумал о том, что не знает, чему его учит Кореец — и правильной ли технике — но это уже было неважно. Ему было неважно чему он учится, он наслаждался самим процессом, ранее ему неведомым, он прислушивался к боли в своем теле и знал, что он обязательно выдержит — даже если все это — изощренное издевательство над ним, а никакая не учеба.

Его желание научиться драться притупилось и сейчас он учился чему-то, чему он сам не мог дать названия. Даже лица его обидчиков размылись в памяти, он лишь мельком вспомнил о них тогда, когда они опять пришли в школьный сад, но и эта мимолетная мысль растворилась с первым же ударом палки Корейца.

Он умылся и подумал о том, что уже несколько дней не держал в руках книгу. Мама принесла специально для него из библиотеки один из красных томов двенадцатитомного собрания сочинений Дюма, но когда он открыл книгу — вдруг понял, что не может читать. Буквы плясали у него перед глазами, каждое перелистывание страницы отзывалось болью в разбитых руках, и он отложил книгу в сторону.

Происходящее с ним было куда интересней книги, но даже на обдумывание этого факта тратить время было жалко.

Он знал, что Кореец уедет в свой город — и от этой мысли ему было горько, он стал грустить и готовиться к расставанию пожалуй с того самого момента, когда узнал о том, что оно неизбежно.

Он успел помечтать о том, как было бы здорово натолкнуться вдвоем с Корейцем на своих одноклассников — и посмотреть, как у них получится потребовать у него денег или как-нибудь еще унизить. Но сейчас, когда они стали заниматься вместе, на такие мысли просто не осталось времени, и он пытался выжать из своего организма столько сил и энергии, сколько было вообще возможно, только для того, чтобы успеть, успеть научиться тому, чему мог научить его этот небольшой жилистый пацан с веснушчатым носом и необъяснимо твердыми, деревянно — шершавыми ладонями.

Он подошел к своему импровизированному турнику и с тоской посмотрел вверх. У него не было ни боязни, ни страха — необходимое упражнение было на его взгляд простым и несложным — и тратить время на его выполнение казалось глупым и бессмысленным, но это было частью его тренировок — и он пододвинул поближе табуретку.

С табуретки его подбородок был и так выше перекладины и он решительно взялся руками за клюшку и соскочил.

«Простое и несложное» упражнение оказалось таковым только в первую секунду. Он даже не успел сосчитать до одного, как руки его разогнулись, и он больно ударился подбородком. От неожиданности он разжал руки и сорвался, чуть не упал, задев ногой табурет, и ощутимо стукнулся спиной о косяк дверного проема. Ощущение в руках оказалось совсем не таким, как он ожидал, ребристая клюшка только на вид была похожа на настоящий турник — держаться за нее было сложно и неудобно, руки сразу заболели, и ему показалось, что у него ничего не выйдет.

Но сразу перед глазами встало невозмутимое лицо Корейца, и он понял, что не сможет рассказать ему о том, что он не смог, что у него не получилось.

Во второй раз он был осторожней. Поставив табурет немного сбоку, он забрался на турник и, задрав подбородок выше клюшки, с осторожностью перенес вес на руки. Ему опять показалось, что он не удержится, и опять ударится челюстью о хоккейную деревяшку, но теперь он уже был готов к ощущениям и, сцепив пальцы изо всех сил так, что на разбитых костяшках кулаков лопнула чуть подсохшая корочка крови, постарался удержаться. Он напрягал мышцы изо всех сил и, несмотря на то, что руки практически сразу же стали разжиматься, попытался опускаться плавно и медленно. Он досчитал до трех, но, уже соскочив на пол, был вынужден сказать себе, что счет все-таки равен двум. Это было очень стыдно — в таком простом упражнении удержаться всего в течение двух секунд — даже меньше двух, потому что счет «раз, два» давал суммарно хорошо, если одну секунду.

И, отдохнув немного, он опять, упрямо пыхтя, вскарабкался на табурет. Он занимался еще долго, делая совсем короткие перерывы для отдыха, чередовал их с интервалами подольше, слоняясь по квартире и не зная, чем заняться и прислушивался к ощущениям в ноющих руках — мысль о том, что можно лечь на диван и открыть книгу почему-то даже не пришла ему в голову.

Один раз он ощутил прежде незнакомую боль — в тот момент, когда он опускался и старался удержаться повыше — руки внезапно пронзила резкая боль и когда он спрыгнул, он в первое мгновение не смог выпрямить руки — они остались полусогнутыми, он даже подумал о том, не повредил ли он что-то в мыщцах. Но боль относительно быстро прошла, и он смог разогнуть руки, как ни в чем не бывало.

Доведя счет до четырех, он понял, что добиться большего прогресса не получится и, вспомнив о подшивке, направился к ней и отрабатывал удар еще долго, никакие образы уже не проплывали у него перед глазами в этот раз, он был спокоен и сосредоточен, он просто методично наносил удары и считал их. Почти сразу из кулаков пошла кровь, но он практически не обратил на это внимания, просто порадовался этому факту и продолжил. Прошло около часа и только тогда, когда он понял, что бьет уже кое-как и каждая частичка его тела дрожит от напряжения, он остановился. Руки его тряслись, и когда он посмотрел на пол, он увидел обрывки бумаги — два или три абсолютно измочаленных листа газеты валялись на полу, и ему даже не пришлось думать о том, настала ли пора оторвать один из них. Он весь дрожал, и только усилием воли ему удалось остановить эту дрожь.

Подшивка выглядела неопрятно. Свежая кровь красными мазками украшала верхний лист газеты и через продранные дырки перетекала на следующие, местами виднелись старые отметины — уже практически черного цвета. Толщина подшивки фактически не изменилась, но выглядела она так, что он с гордостью посмотрел по сторонам и прилепил поверх измочаленной и изорванной поверхности свежий лист газеты. Несколько пятен проступило сквозь бумагу, листок практически приклеился к подшивке и внешний вид опять был строгим и пристойным, большой календарь просто висел на стене и ждал прихода следующего дня.

И только тогда он посмотрел на свои руки и увидел, что помимо разбитых костяшек у него на ладонях набухли кровяные мозоли — ребристая поверхность импровизированного турника дала о себе знать, и легкое прикосновение пальцем к мозолям вызвало жуткую боль, и он отогнал мысль о том, что будет, когда они прорвутся.

Обильно обработав раны йодом, он с улыбкой подумал о том, что времена, когда он хныкал над разбитой коленкой и просил маму — «подуй, подуй», остались в прошлом. Йод принес ощущение прохлады — но не более. «Пощипало и все», — тихо сказал он вслух, поднес кулак ко рту и подул, от чего так и не остановившаяся струйка крови смешно изменила свое направление, и он, усмехнувшись, решительно плеснул еще йода.

Подумав о том, что надо бы купить йода побольше, он удовлетворенно счел, что тренировки на сегодня закончены.

Спал он в этот день крепко и без сновидений.