Мемуары Люцифера

Александр Черенов

Люцифер («Светоносный»), заклеймённый людьми Сатаной («Противником»), не выдерживает многовековых наветов – и берётся за перо. Он доказательно опровергает расхожие суждения о себе. Он вспоминает историю мироздания, человечества и своё участие в этих процессах. Но – и это главное – Он рассказывает о том, кто такие Бог и Сатана на самом деле.«Мемуары Люцифера» – это «действительно» воспоминания Того, кого нарекли Сатаной: сплав истории, философии, этики, теологии. И никакой проповеди сатанизма…

Глава девятая

Сущность государства была простейшей. Со временем человек и сам дошёл бы до идеи государства как организации экономически господствующего класса, но я не мог позволить себе такой роскоши: ждать. «Сосед» был, как всегда солидарен со мной: он тоже не мог позволить такой роскоши… мне.

Цели впервые создаваемого государства были предельно ясными: охранять существующий порядок как неизменный вовеки веков, и подавлять малейшее сопротивление подчинённых классов. Тех самых бывших сородичей, которые не сумели вовремя подсуетиться и, так сказать, «приобресть».

О главной же цели, ради которой и создавалось государство: помогать мне в расколе человечества с целью недопущения выработки им киловатт… то есть, потока экстатической энергии в Беспредельность Внешнего Порядка — человечку знать не следовало. Даже при том, что он всё равно бы ничего не понял.

В процессе образования государства я указал подшефным основные направления работы. Первоочередной важности среди них было выделение особой власти, не имеющей ничего общего с принципами родовой выборности. К этому прибавлялась задача создания постоянно действующей вооружённой силы для противодействия любым попыткам изменить существующее положение дел.

Так были сформированы армия и некое подобие внутренних войск. Своим исключительным назначением они имели борьбу с собственным народом и подавление инакомыслия под предлогом сохранения порядка и стабильности. За ними последовало создание полиции и тюрьмы. Первое — как прототип, второе — почти в современном виде.

Насчёт тюрьмы. Я, как экономист и государственник, не имел ничего против желания власти максимально упрощать процедуру наказания. Посредством смертной казни. Речь — не только об осуждённых за посягательство на государственные устои: надо беречь казну. Содержание преступного элемента — непозволительная роскошь. Ну, разве, что — на каторге: хоть какая-то прибыль. Но это — так: лирическое отступление.

Государство получилось на загляденье: именно таким, каким я и хотел его видеть. Но не только я увидел его таким. Один человек по имени Платон — по национальности «древний грек» — тоже распознал природу всех современных ему государств. Огульно — но небезосновательно, надо сказать — всех их он отнёс к организациям изначально порочного типа. В них, по его утверждению, господствовало разделение, вражда, раздор, своеволие и стремление к обогащению. То есть, всё то «плохое», к появлению которого я и стремился в своей творческой деятельности.

Платон считал, что такое государство неизбежно не будет единым, а в нём как бы будут два государства: одно — бедняков, другое — богачей. Он не сомневался в том, что хотя они и будут населять одну и ту же местность, однако станут вечно злоумышлять друг против друга.

Мнение стороннего наблюдателя — к тому же, не дурака — лишний раз подтверждает факт достижения мною промежуточной цели. «Тактического успеха» — на языке современных военачальников. Создания же идеального государства, рецепт которого Платон дал в своих диалогах, я мог не опасаться. Для этого я слишком глубоко заронил в человеке понятие о том, что «моё» — гораздо ближе, чем «наше». Да, оно и не было чужеродным для человека, идеально соответствуя его животной природе.

Хотя некоторые взгляды Платона, будь они реализованы, породили бы ненужные сложности. Например, идеальное государство виделось этому философу, основанным на одном фундаментальном принципе: отрицание личности. У Платона речь шла об обезличивании человека, о растворении его в стаде себе подобных. Ну, или, в лучшем случае — о превращении его в «безличный» винтик единого механизма.

Я же, напротив, стремился вырвать человека из стада и сделать из него мыслящую единицу. Мне не нужен был духовный монолит: я желал раскола, разброда, шатаний в мозгах и поступках. Никакой единой силы, действующей в унисон и управляемой из одного центра, я в человечестве видеть не желал: это ставило под угрозу весь план борьбы с Alter-ego. И, потом: это было именно то, чего добивался «сосед». Как минимум, на данном этапе нашего противостояния.

В это же русло моих опасений укладывались и взгляды Платона на богов. Точнее, на представление человека о божествах. В целях унификации мышления, укрепления так называемой нравственности, и, в конечном итоге, подавления в человеке личности, Платон предлагал запретить все мифы, в которых говорится о жестокостях богов, об их распрях, любовных приключениях, о том, что боги могут быть причиной несчастья и так далее. Это «облагораживание» представлений о божествах могло способствовать лишь усилению эманации сумеречной энергии сознания — опять же на пользу Alter-ego и во вред мне.

Боюсь повториться и даже показаться назойливым, но «родственник» не сразу догадался о характере моего противодействия. Это — не оскорбление, а одна из особенностей наших Ипостасей. Постижение внешнего по отношению к нам не требует осмысления, исходя из нашей изначальной всесведущности. Постижение же не только мыслей, но и поступков другой Ипостаси требует работы собственной мысли.

В своё время «сосед» полагал, что ему полезнее будет иметь дело с «тёмным», невежественным человеком, производящим наибольшее количество суеверий для концентрации энергии в Беспредельности Внешнего Порядка. Это было заметно по его «шагам». Мне казалось, что и дальше он будет действовать в этом русле. Но, полагая себя победителем, я ошибался — и, увы, уже не в первый раз. Признаваться в этом не стыдно — не абы, кому уступил — но неприятно.

Дело в том, что и процесс создания государства, и государство как явление — весьма неоднозначны и противоречивы. С одной стороны, государство доводит до абсолюта размежевание людей по признаку отношения к собственности и власти. Одно это уже должно противодействовать объединению энергии масс единой верой.

Но, раскалывая человека, государство одновременно с тем, отрицает самоё себя. (Претензии по формулировке — к философам: у них позаимствовал). Парадокс, но это так. А всё потому, что процесс размежевания отрицается другим процессом, наталкивается на его противодействие. Как минимум — идёт параллельно с ним. Самой природой государство инициирует этот другой процесс.

Возвышаясь над обществом и отдельно взятым человеком, государство представляет собой мощный рычаг управления сознанием и волей индивидуума, групп людей и даже общества в целом. Ведь теперь оно может навязывать одно представление о чём-либо всем — или большей части. Для этой работы оно обладает всеми необходимыми средствами, в диапазоне от убеждения до принуждения.

В какой-то момент Alter понял не только угрозу, исходящую от моих действий для своих замыслов, но и ту несомненную пользу, которую можно извлечь из них. Он решил использовать государство в своих целях: для навязывания индивидууму идеи Бога Единого. Так задуманное и создаваемое мной, как средство разброда, государство «в руках» «соседа» превращалось в «подручное средство номер один».

Так мне и надо: чего ещё я должен был ждать? Полагать, что Другая Ипостась — дура набитая?! Ведь это — Ипостась, равная мне во всём: и в потенциале Разума, и в потенциале Воли!

Разумеется, Alter не замедлил воспользоваться этой, такой некстати дуалистической, сущностью государства. Хуже того: он впервые вывел на арену нашего противостояния не безликую человеческую массу, а вполне конкретного человека.

Предваряя рассказ о последствиях этого шага, хочу сказать, что если в догосударственный период я сделал ставку на формирование массы божеств, то в стадии функционирования государства я был озабочен сохранением этого пантеона. Это — к тому, что не один только «сосед» стремился задействовать «сон разума» в своих целях.

Без лишней скромности, столь присущей мне: удалось. И я сумел сделать всё именно так, что впоследствии вызывало столь резкое осуждение Платона и его желание изменить неприглядные характеристики богов.

Я «вылепил» их жестокими, сварливыми, не просто любвеобильными, но похотливыми, занятыми лишь самими собой, а если и воздействующими на мир людей, то исключительно угрозами и расправами. То есть, сотворил их в сознании человека подобием его самого, в сущности своей, такого же жадного, хищного и похотливого эгоиста.

Мне удалось насадить в сознании людей целые «футбольные команды» божков, разделённых по отраслевому принципу. То есть, я сконструировал в воображении человека божков-узких специалистов, конкурирующих друг с другом за место повыше. И сделать это удалось во всех относительно цивилизованных уголках Земли.

Так, в индийском обществе я насадил ведическую религию, насчитывающую, аж, три тысячи богов! Так как одно только перечисление их имён, даже без упоминания «отраслевой специализации», займёт несколько страниц убористого текста, ограничусь перечнем самых почитаемых: Варуна — бог неба, Притхиви — богиня-мать земли, Индра, Митра, Агни, Адити — олицетворение женского начала.

Божки вышли на славу: антропоморфные, постоянно враждующие с демонами во главе с Вритрой — олицетворением засухи. В процессе работы удалось даже избежать формирования единого пантеона. Чуть позже, вынужденно реагируя на «телодвижения» «соседа», я переквалифицировал богов. Так, Индра «перековался» в бога войны. Рудра стал покровителем скотоводов, Пушан — земледельцев. Брахман принял под свою ответственность правильность жертвоприношений.

Почти аналогичным образом я поставил дело и в других религиях. Например, у египтян я посчитал целесообразным довести до абсолюта зооморфизм и тотемизм. Проще говоря — помню же, кого вразумляю — наделил их богов чертами животных по причине устойчивых представлений о родстве человека с теми или иными зверями. Как следствие этого, богиня Сохмет изображалась в виде коровы, Анубис был с головой шакала, Ра представлял собой солнце — ну, и так далее.

И в Египте получилось не допустить не только создания единобожия, но и даже создания единого пантеона. Божков я сгруппировал по разным «командам», чаще всего — триадам местнического характера, открыто противостоящим друг другу. Так, в Мемфисе почиталась триада Пта — Сохмет — Нефертум, в Фивах — Амон — Мут — Хонсу.

Alter, конечно, не остался безучастным «к покушению на его покушение». Раздробление объектов поклонения никак его не устраивало. Ругнувшись — как это Мы, Бог, только и умеем — он сразу же начал поиски «нужного человечка», чтобы внедрить ему в мозги идею монотеизма, единственно приемлемую ему.

Таким человечком показался ему фараон Аменхотеп Четвёртый, которого Alter надоумил переиначить себя в Эхнатона. По наущению Моего Недруга Эхнатон попытался установить культ единого бога Атона.

Мне было жаль этого человека: симпатичный мужик. Да, и то: в одиночку попёр на всех — и даже на время! С самого первого знакомства с миром людей я предпочитаю иметь дело с продуктом штучным, творческим, ищущим, отвергающим стереотипы, с тем, который есть личность. Но этот парень посягнул не только на традиционные суеверия соплеменников: он посягнул на мои интересы.

Поэтому деятельность его могла быть квалифицирована только как враждебная по отношению ко мне. Отсюда — никакого сострадания, как в плане пресечения его деятельности, так и в плане пресечения самой его жизни. И я его не пожалел — руками жрецов прежних культов, естественно. Плод трудов Эхнатона был уничтожен, имя «охальника» стёрто с камней и мозгов, и статус-кво было восстановлено.

Ничего подобного Эхнатону мне удалось не допустить в Элладе, которая представляла собой вполне благоприятную картину в плане численности божеств. Не всё, конечно, получилось, как задумывалось.

Я не смог сохранить положение с множеством «карликовых», по нескольку штук на племя, божков. Но если бы и это мне удалось — чего бы тогда стоил «родственник»! Пришлось бы его «разжаловать в рядовые»!

Пантеон, созданный в результате этого негласного компромисса, оказался достаточно внушительным. И числом, и отраслевой «разношёрстностью». К «главным» богам во главе с Зевсом, таким, как Посейдон, Аид, Гера, Деметра, Афина, Афродита, Аполлон, Артемида и Арес, мне удалось «подселить» на Олимп божков «калибром» поменьше вроде Гефеста и Гермеса. А затем — и вовсе разных, там, покровителей ремёсел и искусств.

Не удовлетворившись полученным «разнообразием», я надоумил греков на создание тайных культов с поклонением, например, Деметре и Дионисию. В итоге можно было не опасаться появления на базе этого, совсем не дружного коллектива, Бога Единого.

Неплохо для меня обстояли дела и во всех других краях Земли. Германцы усиленно веровали в многочисленный пантеон во главе с Вотаном-Одином. Римляне, испытавшие сильнейшее влияние греческой культуры — в Юпитера, образ которого я помог им откровенно «содрать» с греческого Зевса. Славяне — в команду «отраслевых» божков во главе с Перуном, по своему статусу и «профессиональным обязанностям» являвшимся аналогом Зевса и Юпитера.

Обнадёживал и Восток, где китайцы поклонялись многочисленным духам природы, и лишь позднее сумели образовать некое подобие иерархии духов (не богов!) во главе с духом неба Шан-ди.

И на землях Ближнего Востока, к которому Alter стал проявлять непонятный пока для меня повышенный интерес, всё было, «не хуже, чем у людей». И здесь имелся пантеон общесемитского характера, в состав которого входили Эл, глава совета богов; Ашера — супруга Эла; Дагон — брат Эла и покровитель урожаев; Астарта — богиня любви и плодородия, Баал — племянник Эла и сын Дагона, бог земледелия; его коллега по отраслевой специализации Таммуз, отличающийся от последнего тем, что периодически умирал и воскресал; Анат — богиня плодородия; Анатбетэль — богиня охоты; Яхве — бог пустынь и гор, впоследствии — громовержец и «заведующий» дождями.

Яхве Alter «прицепил» к ханаанским богам после того, как привёл протоевреев в Ханаан. Но сразу сделать Яхве главным богом не получилось: сотворённые мной божества ханаанеев выглядели привлекательней. Яхве даже не смог «присоседиться» на троне к Элу: авторитет последнего был непререкаем. И мне не пришлось «особенно стараться» для того, чтобы пришельцы восприняли этих богов, как своих, нередко предпочитая их Яхве.

Да-да: например, просьбы о ниспослании урожая иудеями адресовались не Яхве, а Баалу (Ваалу). С такими-то, вот, реалиями пришлось столкнуться Моему Недругу на будущей «земле обетованной». Как пелось в известной частушке: «Ты нашёл — и я нашла, борьба за качество пошла!»…