Жизнь – жестянка. Книга 2

Александр Стребков

Стребков Александр Александрович. Родился в 1950 году на Кубани в селе Глебовка Кущёвского района. За свою жизнь сменил несколько профессий: был военным, железнодорожником, строителем и предпринимателем.Представляем на суд читателя роман «Жизнь – жестянка. Книга 2».Ранее вышли: роман-хроника «Курай – трава степей», роман-хроника «Жить запрещено», роман «Жизнь – жестянка. Книга 1».

ГЛАВА 2

В эту ночь на улице подморозило, буржуйка ещё с вече — ра потухшей молчала, из-под одеяла вылезать никому не хо — телось. Проснувшись, лежали в кроватях, натянув одеяло до самого подбородка, и утренний моцион состоял из словес — ной зарядки.

— Оглобля, — спросил Лёша Ветров по кличке Кочан, — те — бе цыганка в эту ночь снилась?.. В прошлый раз говорил, что всю ночь плелась, ты, что тогда так её и не натянул?..

Вася, вероятно обидевшись, подложив под голову руки и глядя в потолок с сарказмом ответил:

— Не удалось, как ни странно упустил случай, хотел тебя позвать на помощь, а тебя не добудишься. Я смотрю, ты оза — бочен чувствами в заднем и в переднем месте: свербит там?.. пойди об дверной косяк почухай. А что насчёт цыганки так она меня проведала и удалилась гадать по лапе, таким как ты идиотам.

В эту минуту Шурик-Перс из Еревана проснулся только что или наконец-то дошло до него, что в вагончике сильно, холодно: зевнул на всю пасть как лев африканский, потянул — ся, выставив в дырявых носках лапы из-под одеяла, и крик — нул так, что все повернули в его сторону лица:

— Доброе утро, фраера! А чё не в масть кому-то затопить буржуйку?.. в такой атмосфере жительствовать не кайфово!.. э-э-эх хряпнуть бы, не помешало водочки стакан и опять на — боковую!..

— Представь, — сказал Оглобля, — прямо-таки в тему. Вот ты, паскуда, гавкнул тебе и топить, а то я смотрю, ты, Перс, мурый, недаром из Армении прибыл, у них научился?.. ну, прямо как змея, которая в цирке выступает.

Бекас вылез из-под одеяла и стал одеваться, наматывая на ногу портянку, окинул взглядом всех, после чего сказал:

— Хорош бакланить скотобаза, подъём всем и топите пе — чурку!.. Эй, Бродвей Михалыч, каштан конский — поварёшка ты дырявая чего там от вчерашней баланды твоей осталось, заглядывал в свой жбан?..

— Так это… там одна гуща в бараньем сале захрясла, как раствор в корыте: пробовал долбить, не поддаётся…

— По голове своей, дурак, подолбил бы лучше!.. разжи — гай примус и керогаз ставь два чайника с водой, потом ки — пятком зальёшь, всё тщательно перекипятишь, гляди что-то и получится… — утром пожрать что-то же надо! Глухой что ли… чего лежишь, растянулся?..

Михай неохотно поднялся с кровати и стал одеваться. Спустя время он во всём обличьи стоит перед открытой пяти ведерной кастрюлей и колдует над содержимым в ней. Бе — кас, подойдя сзади заглянув через плечо, стал снова поучать повара:

— Чё, ты там ковыряешь?.. в заднем месте у себя поковы — ряй. Тебе же было сказано, что надо делать или ты тупой как валенок?.. — вглядевшись на дно глубокой кастрюли, стал ещё больше возмущаться, — Что за хрень?.. вот этими мосла — ми ты нас кормить собрался?.. мы ещё не научились желез — ные трубы зубами перекусывать.

Повар бросил со злостью крышку на кастрюлю обернул — ся к Бекасу и, вытирая руки об фартук, который висел у него на плече, заикаясь, выдавил:

— Э-э-эх, вы!.. вам стараешься из кожи лезешь, а вам всё не так, я сам два дня нормально не жрал, пытаясь угодить вам!..

— Оно и видно по тебе, что ты голодный ходишь, — сказал Бекас, — дупло вон в штаны уже не влезает!.. ты пальцы-то не растопыривай, а давай готовь что-нибудь на завтрак.

Не прошло и больше получаса как вся дружная — а иногда и не очень — компания сидела за длинным столом и поглоща — ла яичницу, плавающую у каждого в тарелке в растопленном бараньем жиру. Вася Оглобля проглотив как устрицу всю яич — ницу одним махом почти целиком, принялся макать хлеб в топлёный жир и вскоре в округе себя съел весь хлеб, а тарелку вылизал лучше собаки, после чего с недовольством сказал:

— В детском приюте для бездомных и то лучше кормят!.. проглотил, даже зубы не успели попробовать. Эй ты, клоун, — посмотрел в сторону Миши повара, — если и в обед так на — кормишь, я тебе глаз твой на одно место натяну или в-твоей же сюрьпе утоплю! От такой еды я вам честно скажу, даже во рту завоняется.

— Я вас умоляю, Василий Оглоблевич, если вам так не со — всем нравится, то в чём собственно вопрос?.. беритесь и са — ми готовьте, я лично на эту должность сам не набивался. Вы спросили тогда, кто хоть раз что-то готовил, я честно сказал, что третья жена совсем в этом деле не рубила — не сидеть же мне было голодным всё время.

Оглобля поплямкивая языком во рту, словно пытаясь выковырять из зубов мясо, окинул голодным взглядом стол по периметру, снова повернулся к повару Михею, который стоял в стороне, ожидая окончания завтрака, при этом тере — бил полу фартука, спросил в его сторону:

— Слушай, поварёшка, ты себе яйка жарил?

— Вон на сковородке ещё лежат я после вас… — потом поем.

— Вот это достойный ответ!.. давай её сюда. Себе ты еще нажаришь, а то и до копчика ни грамма не добежит по пути всё растеряется.

В эту минуту за окнами вагончика послышался шум двига — теля автомобиля. Все двенадцать человек, будто по команде вскочили с лавок и, вытянув шеи, уставились в окна. Хлопнули двери Уазика, и тут же в вагончик вломился Дыня. Все присут — ствующие не успели ни сообразить, ни сесть на место: так в стоячем виде они и встретили своего смотрящего. Дыня взглянул с усмешкой на всех сразу, после чего сказал:

— Вот так и надо встречать старших по званию, а, не лёжа растянувшись на кровати. Но есть сомнение, что это вы не — спроста и тема больная есть. Знает киска, чьё мясо сожрала!..

— О чём ты, Дыня, какое мясо?.. — спросил Бекас.

— Объясню немного позже, доедайте свой чай.

Вприхлёбку, наклонившись над столом, все пили чай, а Оглобля заканчивал вторую порцию яичницы. Дыня в это время, заложив руки в карманы, стал прохаживаться за их спинами взад вперёд по проходу. Оглобля, оторвавшись от тарелки, взглянул на него, недовольно сказал:

— Возьми вон табуретку да присядь, чего ты ходишь над душой, будто надзиратель на зоне, а то присядь чайку с до — роги между делом.

Оглобля, тем самым подстегнув словами Дыню, и тот не стал дожидаться, когда допьют все чай, выпалил как из ружья:

— Ну что, волки позорные, каяться будем или как?..

— В чём каяться?.. ты толком объясни, — спросил Бекас.

— Три дня подряд на ростовский мясокомбинат баранов вы грузили?..

— Ну и чего здесь такого не впервой, — сказал Бекас, — что не тех погрузили?.. так не мы их через раскол прогоняли; там всем командовал Филимон бригадир и чабан Кондрат… ещё там Мося Абрамович завхоз всё крутился. Так что всё-таки случилось, скажи?..

— Овечки пропали. Абдулу звонили, и просили разобрать — ся, вот и послал меня он за сто вёрст по гололёду!.. Предстоит выяснить, куда делись бараны. Мне бы очень не хотелось, чтобы сюда менты приехали, сами подумайте вам это надо?.. Говорят, что ваших рук не минуло. С кого начнём… или выста — вить всех вас за дверь и по одному вызывать?..

— Как прикажешь понимать, Дыня?.. — спросил Бекас, — слушай, не бери ты нас на понт и не гони сюда ишака. Вешать на нас каких-то непонятных овечек не в масть! Дознание тут он устроить хочет, пусть сначала докажут.

— А может, обсчитались, когда грузили?.. — сказал Оглоб — ля, — всякое бывает, притом последние две машины уже по темноте баранов заталкивали.

— Если ты уверен в этом тогда пойди и докажи им это, а они утверждают что на двух точках пересчитывали, — уже спокойным голосом продолжил, — я тут мозгами пошевелил, прикинул кое-что — дело слишком мутное, словно под вас сработано на прощанье, мы то их через пару тройку дней по — кидаем. Вас двенадцать и овечек пропало тоже двенадцать.

Получается, каждый из вас закинул к себе на хребет барана и потащил в степь волкам на продажу. Транспорта у вас нет, продать им тоже не могли: чего бы они спрашивается, сами у себя покупали?.. Съесть стоко вы тоже не могли — не влезло бы. Бред какой-то!..

— Я вам так скажу, — подал свой голос Лява, — сами они в натуре эту кашу заварили, рамсы попутали и нам за погрузку баранов платить не хотят. Богадельню у себя устроили, а нас крайними хотят выставить. Последнее время вместо мяса привозят одни мослы: вон сам погляди возле печки куча ле — жит, и в кастрюлю загляни — одни рога да копыта. Волков в степи и то лучше кормят, те свежее мясо всё время едят. По — дохнет худая или больная овечка, а то гляди и от старости, скорее всего, обдерут, падлы, шкуру и мясо обрежут, а мос — лы, чтобы не выбрасывать нам втюхивают!..

— Скажу, что веду расследование, — сказал примиряюще Дыня, — волынку потянем, чтобы ментов не позвали. На днях, может даже завтра, трактора придут, перетягивать всё будем в другие края. На родину Абдулы поедем в Калмыкию и там теперь жить будем. Так что на всякий случай соберите все ха — бари. Переезжать, возможно, и в ночь придётся, а с баранами пусть потом сами разбираются, куда они у них делись. Вот за погрузку вам уж точняк не заплатят. Ну, не отчаивайтесь кал — мыки, как и шеф наш, народ добрый заработаете ещё.

— Так, а за сараи разве лаве не будет?.. — спросил Шурик — Перс из Еревана, — чё даром пахали?..

— Я же вам уже говорил, что деньгу Басмач увёл, но Аб — дула человек добрый кое-что передал. Выдам по месту жи — тельства, когда на точку прибудем, а то отдай вам щас, доро — гой всех растеряешь. Чачи баллон в сорок литров привёз… — на зиму хватит?..

— Смотря кому, — сказал Оглобля, — мне бы… так по три литра на два дня… скоко же это будет?.. нет, без счётов не

высчитать. Переезжать, так переезжать — даже лучше, здесь всё уже в печёнку въелось, жизнь собачья. Ты хотя бы по пу — ти лахудру зачуханную подцепил и на всех привез…

— Ладно, хватит базарить, пошли инструмент и всё про — чее собирать, — сказал Бекас и вышел из вагончика. Вслед за ним нехотя с ленцой стали выходить и все остальные члены бригады. Следом за Оглоблей неотлучно таща ноги по земле, плёлся Толян-Прыщь, направились в сторону теперь уже бывшего строительного объекта. Толян, с недовольством в голосе шёл и бубнил:

— Привёз, курва, целую флягу бурды и зажилил, хоть бы голову поправить дал, арбуз несчастный!.. Слушай, Васёк, давай не будем спешить с этим отправлением неизвестно куда… — может, вообще ноги сделаем… а?.. чё молчишь?..

— Однако ты Толян, я сморю, дуб дубом!.. куда тебя хрен понесёт — на зиму глядя?.. По степи поползать на брюхе захо — телось? Тюлень ты и выбрось из мозгов свои светлые мечты до поры до времени; тут буржуйка на зиму имеется, жратвы всегда не ложкой отмеряют, а ты хочешь мохнатую задницу у себя в одночасье заиметь. Такого в жизни, Прыщь, не быва — ет. Забудь дурные мысли и выбрось из головы… пойдём уже по сараям лопаты собирать.

Вскоре Толян, неожиданно совсем другим голосом вос — кликнул:

— Оглобля, как мне раньше не допёрло, и ты не подска — зал… — это же получается, что мы отправляемся в ту сторону, где я живу?.. Там гляди через бугор и дома!.. Вот, дела!

Только было дошли до дверей новой кошары, как из неё вышел заведующий овцефермой Филимон, взглянув на них с каким-то подозрением, сказал:

— Здорово, мужики: бандерлоги из африканских джунг — лей!.. с овцами разобрались?.. а то я выведу вас на чистую воду!..

— Чё, ты такой нервный и злобный, Филя?.. бандюгами ещё нас обзываешь, — сказал Оглобля, — какие овцы?.. чё ты тут пургу в глаза порошишь?.. мы их в глаза впритык не ви — дели твоих лохматых! Ты сюда затем и явился, чтобы проню — хать что-то? Так загодя говорю тебе, облом выпадет на кар — ты! Сами сговорились, так сами и банкуйте, зачем с больной головы валить на здоровую…

Не моргнув глазом Филимон открыл рот, собирался что — то сказать в ответ, но Оглобля тут же дополнил свою речь:

— Ты думаешь, мы не догадываемся к чему эта коме — дия?.. да подавитесь вы теми грошами, что нам за погрузку положены!.. — обошёл заведующего стороной и направился в овчарню.

Вечером следующего дня из Калмыкии прибыли два трактора «Беларусь». После десятичасовой дороги трактори — сты подкрепившись, отправились до утра спать. Ранним ут — ром следующего дня пока прицепляли, поговорили и чайку на дорогу попили, за окнами совсем рассвело. Первым трак — тор тянул жилой вагончик, в котором сидело братство мас — терка, лопаты и лома, следом плёлся второй трактор, кото — рый тащил будан со строительным инструментом: растворо — мешалка, носилки, корыта и всякая другая всячина необхо — димая в работе. Как сказали трактористы, путь предстоит долгий. Стали голову ломать, как лежать на постелях будут. Двух ярусные кровати были вверху прикручены проволокой к стенкам вагона, но видимо все крепления давно разболта — лись и сейчас они ходором ходили как холодец. Микстура, сидя на лавке, окинул взглядом стеллажи, на которых спали, сказал:

— На низу ещё как-то и можно прикорнуть, даже если свалишься падать не высоко, а вот за верх можно забыть. Я как-то давно на катере по морю плыть в шторм пришлось и то кажись, лучше было.

Его рассуждения прервал Оглобля; выказывая своё рав — нодушие к происходящим событиям, громко сказал:

— Начинаем заново жить, чё носы, быки, повесили, сиди — те, как притухли?.. Колёса катятся ближе к ускоглазым, там гляди врастём ногами в степь или свалим в Элисту, говорят, там жить намного легче.

— Оглобля, не гневи Бога, с чего это ты взял, что там чем — то лучше? — спросил Микстура, — нет, если мне память не из — меняет, то может быть ты и прав в чём-то. У нас хоронят лё — жа в могиле, а у них, говорят, сидя, так, скорее всего на том свете удобней пребывать. Вот прибудем на место, Дыня по — догреет бабками и чачей, устроим небольшое новоселье.

— Закваска, ты если не шаришь, то кладбище сюда не притуливай. В пошлом году помните, один пижон, приезжал на ферму на «Волге»?.. Вот я тогда в сторонке с ним немного покалякал. Рассказывал, что живут они в своей республике совсем не так как мы.

— Неужели как в коммунизме?.. — спросил Прыщь, и сам же ответил на вопрос, — ну, правильно — мы бормотуху и всякую дрянь пьём, а они кумыс подобие нашей браги из сахара…

— Толян, не в обиду, закрой хайло, и не перебивай, когда старшие говорят. У тебя, Прыщь, видимо ещё из роддома в уме токо то, что по мозгам шибает. Я к чему… — перебил, падла, всё из головы выветрилось. Ладно, приедем, разбе — рёмся, что к чему.

— Вот кстати напомнил про бормотуху, история одна в голове всплыла, — сказал Микстура, хотите, расскажу, как нас троих одна шалава развела?..

— Валяй, Закваска, всё равно ехать ещё долго, — сказал Оглобля.

— Не обидно бы было, если бы бабки те, на которые она нас сделала, были заработанные где-то, на шабашке, хрен с ними, где наше не пропадало, а то ведь кровные — на Зоне вы-

данные, мне, к примеру, так за все шесть лет, а у моих корешей по четыре с полтиной набёгло. Прибыли мы это на радостях в город на вокзал; немного по водочке с пивком причастились, а тут как из-под земли… не видели, откуда она и взялась, мочал — ка мочалкой к столу подваливает. Ну, с голодухи-то кто станет разбираться?.. но наглеть не стали хрен её знает, что у неё на уме — сразу договариваться по-хорошему стали. Видим, натура перед нами сложная стоит я бы сказал, мечтательная и у меня хоть на грибы иной раз нюх подводит, но на этот раз всё-таки в душе какое-то подозрение возникло. Спрашиваем, — обслу — жишь по полной программе троих, а она, не моргнув глазом, и говорит, что нефик делать не впервой. Допили, значит, стали в округе место искать, а она и говорит, что типа не затрудняйтесь вы типа здесь впервые, так что ещё на мусоров нарвётесь, по — шли — говорит — за мной место надёжное. Привела нас в какой — то сарай, где чёрт ногу сломит. Прошли в дальний закуток: под досками нагнувшись, порылась, вытащила оттуда пару пузырей и говорит: «Я люблю пить токо своё, но если хотите и вас уго — щу…». Ну, чё спрашивается на дармовщину не выпить, к тому же за работу ещё ей предстоит заплатить. Выпили, чем Бог по — слал!.. как ещё очухались хоть на этом свете, а не на том. Через часик пришли в себя окончательно, пошарили по карманам — даже копейки выгребла ни копея на троих!.. Вот это я вам ска — жу любовь на троих! И это я не преувеличиваю; вот тебе и мо — чалка! Так у кого мозги не на месте оказались?.. Кабы не она, сучка, возможно бы сейчас я с вами бы тут и не сидел; водово — ротом дальше карусель завертелась, пока в этих диких степях не очутился, корешей по пути растеряв!

В вагончике установилась тишина, каждый обдумывал услышанный рассказ, и мысленно примерял к себе. Молча — ние прервал Лява, задумчиво, сказав:

— Забавный случай… надо себе в голове на всякий случай пометить и крепко запомнить, чтобы самом не нарваться на

подобное. Жадность вас погубила!.. Вы чё не могли за свои деньги купить два пузыря?.. Вот это вы попарили свои шишки в голове!.. Бабло у вас было… так?.. она мочалка… так?.. Так в баню надо было её тянуть, и там мочалить: пусть бы спины вам тёрла или вы ей, а вас хрен в сарай какой-то вонючий потянуло! Вот дебилы!..

К концу дня за окнами вагончика вдали увидели в степи отару овец, и два шатра-юрты Миша повар весело воскликнул:

— Опа — на!.. Ват тебе и Монголия в картине… кажись в-о — он, в дали и верблюды пасутся.

Ехали уже по землям Калмыкии. К вечеру были на месте, а Дыня встречал их с улыбками, тут же на ходу объясняя, что недалеко расположен посёлок Тоста, а вон та речка каким-то Харазухом называется, есть ещё озеро невдалеке, летом ку — паться будем. Немного подумав, дополнил, что и до самой столицы рукой подать — не больше, сорока километров. В тот вечер выдал по сто рулей на человека, занёс в вагончик и поставил на стол две трёхлитровые банки чачи, на каждого по банке консервов «килька в томатном соусе» и по булке хлеба. Сделав напутствие и сказав, что калмыки кормить вас завтра станут, сел в машину и уехал. Закуски, считай, не бы — ло, а чачи по бутылке на рыло потому вскоре все захмелели. Утром вдруг обнаружили, что куда-то Прыщь делся. Вначале значения не придали, подумав, что по нужде отлучился, но спустя время поняли — нужда здесь не при чём. Больше всех конечно в расстройстве был Оглобля. Вначале прочесал всю округу, не обнаружив даже следов своего закадычного дру — га, вошёл и сказал с огорчением:

— Да чё его искать?.. знаю я, где его понесло, не посове — товавшись, неблагодарный! Я за ним как за дитём, а он так и не понял, паразит! Через бугор пошёл домой к себе, только я здесь что-то бугров ещё не видел. Между прочим, я за ним давно заметил, что он придурковатый.

Присутствующим было наплевать — есть Прыщь или нет его. Оглобля, изливая душу больше себя успокаивал, и по — следующие дни он ходил задумчивый с плохим настроением не желал ни с кем разговаривать. В течение всей зимы так Прыщь и не объявился. Со временем о нём все забыли и ес — ли кто, и вспоминал изредка так это Оглобля.

Зима в этих краях не подарок: мокрый снег переходит в дождь, сменяясь гололёдом и настом, куда ступня по щико — лотку проваливается, словно под лёд. На смену приходит ко — лючий пронизывающий ветер и снова всё по кругу. Всю зиму свозили стройматериалы для будущего строительства сара — ев для овец, этим бригада и занималась до самого марта. В марте всех отправили разгружать солому в тюках, которую машины марки «Зил» и «Колхида» интенсивно возили из Краснодарского края: трава ещё не выросла, а овец кор — мить чем-то надо было. В конце марта из-за Каспия с про — сторов необъятных песков пустыни Кара-Кум пришёл тёп — лый поток ветра, который просушил дороги, и в несколько дней степь зазеленела, но для баранов в их многотысячные отары это ещё был не корм. Было воскресенье, и день вы — дался не по-мартовски особенно тёплый и у бригады строи — телей был выходной, до этого всю неделю солому в тюках разгружали. К жилому вагончику неожиданно подкатил

«Газ-бобик», как его называли в народе: без тента одни ду — ги торчат, пикап времён ещё послевоенных. На этой маши — не по овцефермам обычно ездил директор овцесовхоза, которого звали Азимхан, но в бригаде строителей его назы — вали Азимом. Сейчас на нём приехал Джафар. Выпрыгнув из машины, вбежал в вагончик, окинул лежащий на крова — тях свой контингент, сказал:

— Так, ханурики, не в обиду за воскресенье, но придётся поработать, а завтра отоспитесь. Прибыло три машины с со — ломой: разгружаем две на первой овцеферме, одну на чет-

вёртой вываливаем. Азимхан обещал вам на вечер барашку на сюрпу выделить.

— К барашку чачу выделите? — спросил Шурик-Перс.

— Спросите у завхоза, ему тот баллон я сдал, так Абдула велел. Короче не будем долго договариваться, машины уже под конторой стоят, Бекас, шустрей собирай их.

Снимая тюкованную солому из машины, квадратные тюки относили в сторону и штабелевали ступенчатой пирамидой. Устроив перекур, Бекас с Лявой влезли на самый верх тюков, и сидя вдвоём от остальных вели беседу, Алексей принялся уго — варивать своего друга всё на ту же тему сделать ноги:

— Зря ты, Бекас, меня не слушаешь, не в обиду, но ты как форменный дикарь и опасения твои худшие, чем мысли у барана, будто у тебя мозги не на месте. Скажи, ты тут до ста — рости решил подзадержаться?.. я лично не собираюсь, если на то пойдёт, как и Прыщь свалю, только меня вы и видели.

— Отстань, Лява, сам подумай добираться не близкий свет, где деньги на дорогу?

— Я и это давно продумал, так сказать — до копейки. Ты ду — маешь, что я по вечерам сказки читаю только затем чтобы уз — нать, как принцессы в гаремах живут?.. глубоко ошибаешься. В тех, казалось бы, для многих глупых сказках много интересных вещей повстречать можно — таких, что подсказывают, как надо поступать иной раз в жизни, а вы все смеётесь надо мной.

— Лёвчик, я книжек не читаю и пока что, дай Бог, здоров ещё.

— Да я же тебя не заставляю их читать!.. Смотри, Бекас, в нашу сторону кто-то скачет… — как идёт красиво словно стре — ла, выпущенная их лука!

Оба стали смотреть в степь на стремительно прибли — жающегося наездника остальные члены бригады тоже под — нялись на ноги и с интересом стали вглядываться в ту сторо — ну, куда смотрели два друга. Наездником лошади, которая

вскоре подскочив, и резко осадив её, у самых ног любопыт — ной толпы оказалась девушка. От удивления на мгновение все примолкли. На добротной ухоженной лошади в седле, как опытный наездник сидела совсем юное создание. Де — вушка одета была в традиционный казахский женский наряд. Волосы на голове туго стянуты косынкой с узлом на затылке, на ногах сафьяновые малиновые сапожки, в брюках, которые носят восточные женщины, а поверх из плотной материи са — рафана безрукавка на меху. Лицом она явно не похожа была на калмычку — это каждый тут же про себя отметил. Если бы не сам наряд на ней восточный, то её смело можно было принять за молдаванку или румынку, да за кого угодно вплоть до красивой цыганки, но только не за дочь бескрай — них просторов Казахстана. Чем дольше Владимир Чижиков смотрел на незнакомку, а это-то и длилось всего в протя — жённость трёх минут, но ему показалась вечностью, к тому — же, с ним что-то стало происходить. Испугавшись, этого не — обычного чувства, которое впервые посетило его существо и того внутреннего состояния самой нервной системы он, встряхнув головой, скатился в мгновение вниз на землю от самой вершины соломенной пирамиды. Очутившись у пе — редних ног лошади, Бекас дальше не знал что делать, но де — вушка вывела его из забытья и сказала мягким таким бари — тоном, возможно последствия долгой скачки на лошади:

— Здравствуйте, парни, мне нужны водители из этих ма — шин. Там в степи километрах в двадцати отсюда, — повер — нувшись в седле и указывая рукой в направлении куда-то в степь, — машина с соломой по большому счёту, как сказал водитель, сломалась. Меня послал отец надо туда отправить две машины: солому перегрузить в одну, а вторая сломан — ную оттащит на центральную усадьбу совхоза. Так как быть?..

— Сделаем, о чём базар!.. — сказал Бекас и тут же спохва — тившись, добавил, — извините, если можно.

За спиной Бекаса из толпы кто-то язвительно сказал:

«Нашёлся делалщик, а нам горбатить!..», но Лёвчик обер — нулся и пресёк вольнодумство: «Закрыли намертво пасти, мудаки, паршивые!..».

— Пойдёмте девушка, я провожу вас к водителям, они где-то в конторе сидят, — сказал Владимир. Она легко спрыг — нула на землю взяла лошадь под уздцы, и они направились в сторону строений фермы. Первые минуты шли, молча: Вла — димир пытался осмыслить то, что нежданно-негаданно при — шло к нему, казалось совсем некстати из этих диких степей в образе этой необычной девушки: где-то на подсознании он начинал понимать, что он пропал!.. Идти до фермы было не менее километра, Владимир наконец-то обрёл уверенность в себе, сказал:

— Разрешите узнать ваше имя, меня Владимиром зовут.

— Гульфем… — это вам разве что-нибудь говорит?..

— Да, в общем то ничего, но имя очень красивое даже на слух певучее, мне очень нравится. А на русский в переводе как будет?

— Точно не знаю, но в школе меня Галей многие называли.

— Нет, Гульфем лучше — голубя напоминает — голубку — это лично моё мнение.

Она лишь сейчас осмысленно посмотрела на рядом иду — щего юношу и улыбнулась. Её обаятельность, привлекатель — ность, сама красота лица и та прелесть, которая отражалась, даже в её походке рядом с лошадью всё больше покоряло сердце этого грубого по жизни парня. Ему хотелось идти до фермы как можно дольше, отдаляя во времени тем самым разлуку, и он невольно замедлял шаги, а окружающая тишина и редкие чириканья степных птичек способствовали этим пер — вым в его жизни страданиям души и навевали грусть.

— Гульфем, расскажи о себе, — сказал Бекас первое, что пришло в голову лишь бы не молчать.

— И что бы вы, Владимир, хотели обо мне знать? — спро — сила она, улыбаясь, при этом посмотрела в его лицо.

— Всё!.. — сказал Владимир и умолк.

— Но это же невозможно!.. ну сами подумайте, юноша… — вопервых я вас впервые в жизни вижу да и рассказать всё о себе не так уж и просто. Вон писать пришлось автобиогра — фию, поступая в институт, и то часа два пришлось потратить. А вы, Владимир, как вы сказали, желаете всё знать обо мне.

— Прости, Гульфем, это я, наверное, от волнения не по — думав, сказал у меня подобное впервые…

— Что, Владимир, впервые… — что-то я не совсем вас по — нимаю?..

— Мы уже подходим, — стал частить в словах Бекас, — и времени у меня больше не будет, потому скажу всё как есть, и другого случая чувствую, у меня уже не будет. Нечего тут понимать! Честно сказать лучше бы ты не приезжала, те — перь хоть иди да топись вон в той речке, ибо повеситься у вас тут не на чем — деревьев нету!

— Что с вами, Владимир?.. откуда такие страсти я ведь повод вам не давала!.. — в чём я могла за столь короткое время перед вами провиниться?

Приостановившись и пропустив немного вперёд Гуль — фем, словно боясь смотреть ей в лицо, почти прокричал:

— Повод, милая Гульфем, в твоей руке, которым ты ло — шадью управляешь, а то, что внутри меня туда верёвку не привяжешь. Скажу сразу всё!.. а там хоть пусть конец света завтра случится!.. потому что жизнь вижу моя, теперь совсем с копыток, пойдёт!..

— Не надо больше ничего говорить, прошу вас!.. Я и так — ещё там — когда вы скатились с соломы, и стояли предо мной, по вашим глазам поняла… — Гульфем на секунду зап — нулась и уже тихим голосов досказала, — на меня, так ещё никто и никогда не смотрел… — успокойтесь и я вам обещаю, что непременно к вам ещё наведаюсь.

— Если не приедешь… — совсем не знаю, как и жить дальше!.. ради всего святого приезжай, ещё — хотя бы один разочек… — приедешь?

— Напрасно вы, Владимир, мне не верите и сомневаетесь в моих словах. Конечно, приеду. Два раза в неделю я регу — лярно выезжаю в степь для скачек, на своей вот этой краса — вице Венере так её зовут: она добрая послушная и быстрая на ноги лошадь.

— Гульфем, ты сказала, что тебя отец послал, а кто твой отец?

— Директор овцесовхоза Азимхан знаком вам, Влади — мир?..

— Тогда мне точно топиться придётся… — печально сказал Бекас, но немного помолчав, добавил, — не утоплюсь, так всё равно прибьют где-нибудь.

— Владимир, выбросьте глупые мысли; можете мне по — верить, что с вашей головы не упадёт ни один волосок, это я вам, как честная девушка обещаю.

Такие стремительно развивающиеся на лету знакомства между молодыми людьми если и встречаются в жизни, то, скорее всего один случай на миллион. Они разом умолкли потому, как в это время они приблизились к домику контор — ки, от крыльца которого навстречу им уже спешил чабан Ханзур, что-то крича на ходу, а когда совсем встал рядом и пошёл сбоку рассыпался в любезностях перед Гульфем:

— О!.. незабвенная наша, Гульфем, какой роскошный и красивый подарок вы нам преподнесли своим посещением…

— Хватит, Ханзур, славить меня, — прервала она чабана, который намеривался, видимо читать хвалебные псалмы бесконечно, — где водители тех двух машин?

— Водители?.. — Гульфем, драгоценнейшее создание Алла — хом в подарок нам в образе вашем… — они лежат, ноги вытянув на кроватях, — последние слова закончил скороговоркой.

— Давай, Ханзур, быстро поднимай, срочное дело для них отыскалось.

Потягиваясь, ломая с треском в суставах кисти своих рук, на крыльцо вышли два водителя, взглянув на них, Гульфем головой кивнула на Владимира и сказала:

— Вот этот молодой человек он бригадир рабочих помо — жет с перегрузкой соломы с одной на другую. Сломанная машина стоит километрах в трёх от заброшенного колодца, что у дороги на Сальск; солому отвезёте на пятую ферму, а машину оттащите в центральный гараж на ремонт. Всё по — нятно вам?..

— Чего тут понимать, — сказал один из водителей, — пусть тогда эту солому быстрее выгружают.

— Кстати, — сказала она, — если бы и вы поучаствовали в разгрузке машин, не развалились бы уж точно!..

После этих слов как птица взлетела в седло, развернула лошадь в сторону Владимира, по сию минуту стоявшего в сто — роне с угрюмо поникшим видом, улыбнулась ему искренней девичьей улыбкой без всякой фальши и сказала лишь два сло — ва: «Я полагаюсь на вас Владимир…», пришпорила лошадь и спустя пару минут исчезла в степи: только тёмная точка на уже позеленевшем покрывале степной глади всё уменьшалась, удаляясь к горизонту. Бекас с тоской смотрел на эту удаляю — щуюся точку, пока в глазах не зарябило, зрачок покрылся сле — зой, и всё растаяло, словно и не было здесь никогда Гульфем. Эту минуту впоследствии он чаще всего станет вспоминать.

Она приехала через два дня. В то утро Владимир в душе стал готовить себя к тому, что он её уже не увидит. Копали траншеи под фундаменты будущей новой овчарни: работал монотонно, со злостью штыковой лопатой рубил плотную це — линную землю, вытерев рукавом пот со лба, поплевав на ладо — ни, вгрызался в землю, как это делали бойцы во время войны, пытаясь быстрей окопаться. В эту минуту кто-то, кажется, Шу-

рик-Перс негромко сказал: «Бекас, кажись, по твою душу при — были…». Владимир подумал, что прибыло начальство с оче — редной проверкой. Не отрываясь от работы, вслух пробурчал:

«Ещё строительство не начали, а проверяющих начальников толпой понесло…». Он даже головы не поднял и продолжал стругать лопатой стенки траншеи. Ему повторили: «Ты чё глу — хой?.. к тебе вон принцесса пожаловала, а ты с лопатой не мо — жешь расстаться!..». Новую кошару строили на новом месте у самого берега речки Хар — Зух, а от берега наверх шёл покатый косогор, наверху которого метрах в ста от объекта строительст — ва сейчас застыв как памятник Амазонкам на лошади восседая, стояла Гульфем. Владимир разогнулся и посмотрел, куда ему кивнули головой, лопата выпала из рук, упав на дно траншеи, он побледнел, что все заметили, сполз как по горке с кучи вы — рытой земли и, как показалось всем, шатаясь, словно пьяный, медленно пошёл наверх, в сторону девушки. Когда Бекас уда — лился на достаточное расстояние, кто-то сказал: «Вот это она его околдовала!.. в жизнь не поверил бы, что такое может быть!..». В ответ прозвучало грозное рычание Лёвчика, кото — рому до боли жаль было друга, ибо прошедшие ночи были то — му подтверждением: ночами Бекас не спал, курил одну за дру — гой сигареты, одевшись, выходил на улицу и бродил по степи. У некоторых даже подозрение закралось, не двинулся ли парень с катушек. Проскрежетав зубами, Лява громко рявкнул: «Если ещё хоть одна, падла, рот раззявит по этой теме на куски, суки, порву — век воли не видать!..». Установилась неловкая тишина, которую нарушил Оглобля: «И какой в натуре тут смешной слу — чай нашли?.. тут пора плакать. Вот у меня, к примеру; откинулся я за забор, а там немного с вольнопоселенцами подзадержал — ся, потом и с Марией познакомился. Баба что надо скажу вам. Восьмерык она получила — мужа своего ухайдокала, но как она мне рассказала я бы его тоже не пожалел; его и три раза грох — нуть маловато бы было. Сама она из-под Красноярска родом,

куда и отправилась вскоре, и я обещал прибыть следом, как только родных проведаю; вот третий год уже и добираюсь. Но не это главное. В душе она у меня как червь точит, ночами снится, думаю о ней, и кажется, даже как собака тоскую иногда, а когда выпью плакать по ней начинаю…». В дальнейшем пове — ствовании этот герой исчезнет из нашего поля зрения, но зная его дальнейшую судьбу вкратце скажем. В Красноярский край к Марии он всё-таки доберётся: к тому времени у Марии на тот момент был сожитель, которого она в ту же секунду выставит на улицу, как только Оглобля переступит её порог дома. Ос — тавшуюся жизнь, Василий так и проживёт дружно с Марией в Красноярском крае.

— А вот и я!.. — сказала Гульфем, весело улыбаясь.

Словно во сне Владимир подошёл, остановился в двух метрах от лошади, подняв голову, ответил вместо приветст — вия:

— Не соврала… — приехала всё-таки… я уж и не надеялся. Прости я даже слов не в состоянии сейчас подобрать, чтобы всё сказать тебе.

— Не надо, Владимир, ничего говорить я и так по вашему состоянию всё вижу и слова, думаю, не совсем уместны в иных случаях. Пойдёмте в степь, я надеюсь, на рабочем мес — те к вам не будет претензий за ваше отсутствие?

С заоблачных высот проблеснул ярко маячок, вселяя на — дежду, что завязывается необыкновенная любовь, финал ко — торой предсказать сейчас не в состоянии был сам господь Бог. Доля секунды и она уже стояла рядом с Владимиром, он даже заметить не успел, как это она сделала. Немного от — странив от себя голову лошади, которая пыталась своими губами прощупать из меха её воротник, почему-то с грустью в голосе сказала:

— Пойдём если вы, Владимир, не против вдоль берега реки: вода всегда, когда я на неё смотрю, меня настраивает

на размышления и тогда мне всегда становится грустно у вас, Володя, такое за собой не замечали?..

— Гульфем… прошу, не обращайся ко мне на вы я, что та — кой уже старый?..

— Ну что вы!.. извиняюсь, постараюсь говорить, как вы желаете.

— Можно спросить?

— Спрашивай, — сказала она.

— Понимаешь, Гульфем, я чувствую в душе, что будто чу — жую удачу присваиваю. Вот смотрю на тебя, и мне всё время кажется: или я сплю, и мне всё это снится, а если это реаль — ность, то она как бы неправдивая и я каждую минуту чего-то боюсь, чего раньше подобного со мной не было.

— Хочешь правду знать, Владимир?.. тогда слушай. Сколько сердец столько и дорог на этом свете — это не мои слова. Твой страх в несбыточности твоих стремлений и желаний, а для это — го чтобы избавиться от того что тебя тяготит найти свою дорогу надо. А значит зачеркнуть своё прошлое, затушевать и начать с белого листа. Я примерно предполагаю и вряд ли ошибаюсь, что тебе есть, что вычеркнуть из прошлой жизни. Только в этом случае ты сможешь прожить если и не очень счастливую жизнь, то, по крайней мере, достойную.

— И все те годы, Гульфем, тебя вспоминая так? Почему не договариваешь до конца?

— Это уже в твоих руках, Володя, вспоминать меня или смотреть на меня ежедневно…

— Гульфем, ты как весенняя капель радуешь сердце, в душу надежду вселяешь, но немного времени спустя, тёмная туча собой всё закрывает. Ты для меня как наказание, как садист в юбке…

— Я в брюках между — прочем хожу, так что не по адресу. — Сказала она, смеясь, — и лучше всего, Володя, это не строить в самом начале жизни надуманных трагедий и не отрываться

от правильного пути и его тебе ещё предстоит отыскать, если конечно, я не обманываюсь в своих выводах насчёт тебя.

Не торопясь шли по-над берегом реки, Гульфем часто поглядывала на гладь воды, а Бекаса привлёк всадник в сте — пи, который всё время параллельно их движению следовал напротив, но не приближался. Не вытерпев не столько от любопытства, сколько от назойливости преследования не — знакомца указав рукой в степь спросил:

— Тот в степи охрана твоя?

— В какой-то мере да… — приставленный ко мне по собст — венному его желанию, я бы так это назвала.

— Поклонник, так что ли?..

— Это Хасан сын Мирзы чабана он за мной по пятам ещё с седьмого класса ходит, а сейчас приставили надзирать за мной. У нас в степи не всегда спокойно бывает, сюда иногда всяких людей не совсем порядочных заносит в особенности из Кавказа. Как-то я ему сказала, чтобы не тратил время зря и подыскивал себе невесту. Знаешь, что мне ответил этот на — глый парень?.. Говорит, — ты мне вовсе не нужна, моё дело тебя охранять, чтобы тебя не украли и ничего с тобой не слу — чилось. Не обращай на него внимания.

Владимиру вопреки не свойственному ранее его харак — теру, чем больше он смотрел на неё, тем сильнее в душе возрастало желание прикоснуться губами хотя бы к её руке, про доступ к телу об этом он даже не думал, как и не допус — кал такой себе мысли. В его помыслах похотливая страсть полностью отсутствовала, но и до платонической любви бы — ло далеко, ибо он её попросту не признавал. Одно в душе боролось с другим, но страх спугнуть её, как с ветки краси — вую птичку, которой залюбовался, сдерживал от всех неча — янных поступков.

— Знаешь, Владимир… — сказала она и умолкла, словно обдумывая дальнейшие слова, наконец, с каким-то напря-

жением в голосе продолжила, — отец мой ещё после первого нашего с тобой разговора узнал больше, чем я сама об этом знаю. Он собирался своих нукеров на тебя натравить. Вон тот, — кивнула головой в сторону всадника в степи, — поклон — ник как ты его назвал меня и предупредил вовремя.

Владимир посмотрел в сторону всадника, который сечас, как витязь из сказки на фоне яркого горизонта стоял как в землю влитый. Он чувствовал, что Гульфем что-то недогова — ривает, ибо она как-то резко умолкла, не досказав мысль: терпеливо молчал, ожидая её объяснений. После длитель — ной паузы она всё-таки сказала:

— Хасан меня предупредил. Я пошла к отцу и сказала, что если он это сделает, найдёт меня в одном из колодцев Кал — мыкии…

— И ты бы это сделала?!.. — с испугом в голосе спросил Владимир.

— Скорее всего — да!.. хотя бы ради справедливости.

— Тогда у меня есть немало шансов, — сказал он улыб — нувшись.

— Об этом ты мог понять ещё в первый день моего визита.

— Ну, тогда у меня даже слов нет… — давай убежим отсю — да!..

— Куда?.. от себя не убежишь! К тому же вместо одного неприкаянного бродяги появится рядом с ним подружка та — кая же беспризорная. Или не так?..

— Я бродяга, к твоему сведению, подневольный!.. иначе меня бы здесь не было!..

— Это как понять — бродяга подневольный, объясни мне?..

— Ты что разве не знаешь, что вон те все, которые сейчас роют траншею все рабы?..

— О чём ты говоришь… что ты плетёшь, какое рабство может быть в нашей советской стране?!..

— Да-а-а, видно комсомол совсем тебе, Гульфем милая, головку-то твою красивую задурил!..

— Или это довольно глупая шутка с твоей стороны, или я и впрямь ненормальная! Скажи, прошу тебя более, яснее, ибо ничего подобного ранее слышать мне не приходилось.

— Долго рассказывать, Гульфем, и бессмысленно, к тому же мне и самому противно об этом говорить, а у нас с тобой не так уж и много времени уедешь ведь сейчас. Да и зачем тебе это надо… всё равно ничего не исправишь!..

— Нет! вы только посмотрите на это чудовище!.. он, зна — чит, мне такие вещи говорит, от которых у меня кровь в жи — лах стынет, и по коже мурашки побежали, и ему обо всём этом противно говорить! Тогда скажи, кто должен сказать во всеуслышание обо всём этом? Да я как член бюро ВЛКСМ райкома и бывший секретарь первичной комсомольской ор — ганизации нашей школы всех на ноги подниму, это я тебе обещаю!.. Я вообще-то думала, что вы сюда добровольно приехали деньги зарабатывать, а ты говоришь о вещах, кото — рые несовместимы ни с чем!

— А вот на ноги всех подымать — это уже лишнее, поверь мне! Пока ты там шум поднимать будешь, нас уже здесь и следы в степи растают, а спустя день может даже меньше тебя все обсмеют и назовут фантазёркой, а после в очеред — ной раз в институт не примут. Иди, жалуйся!.. только тогда мы с тобой уж точно никогда больше не увидимся, если ещё живым меня оставят. Тебе трудно это понять, но меня в дан — ный момент времени в этой жизни не существует и если зав — тра мои кости в степи обглодают лисицы и вороны, то нико — му повторяю, никому до этого дела не станет и ни один па — лец не пошевельнётся чтобы меня искать. Нет меня!.. мо — жешь это понять?..

— Что же делать?.. — сказала она тихо и принялась пла — кать. Владимиру сечас хотелось её обнять и прижать к себе,

но делать он этого не стал и не потому, что робость взяла: страх потерять её из-за неверного поступка. Улыбаясь, и гля — дя в её красивые глаза, к которым так сейчас неудержимо хотелось прикоснуться губами, и испить по щекам текущие эти слёзы он сказал:

— Ну, вот расплакалась!.. — а минуту назад собиралась всем объявлять войну. Нет, Гульфем, для этого, прежде всего тебе надо бы вначале одеть кожаную комиссарскую куртку, и нацепить наган, а лучше маузер вот тогда можно и на войну отправляться! Помнишь фильм про ту комиссаршу, что на корабле шмон морякам анархистам навела?.. Вот в таком амплуа у тебя бы всё получилось.

— Всё настолько серьёзно, а у тебя шуточки какие-то глу — пые как у подростка! Скажи чем я смогу тебе помочь?

— Эх!.. Гульфем, милая, — опрокинув голову назад, глядя в небо, подняв к верху и раскинув руки, словно пытаясь обнять небеса, он громко почти до крика сказал, — чем ты можешь мне помочь?.. да для меня сечас никакой помощи не надо я счастлив только тем, что ты рядом со мной сейчас стоишь! Я сам себе помогу, ты так, кажись, сказала, я горы готов свер — нуть, только бы не потерять тебя!

— Впечатляюще, скажу тебе, хоть на драматический кружок в наш дворец культуры тебя записывай. Роль Отелло у них там насколько помню некому играть ты бы точно подошёл. Чувства чувствами, но нельзя забывать о главном иначе наступит день, когда эти чувства будут уже, ни к чему, а то и просто о них за — будешь. Как-нибудь в другой раз я постараюсь сказать тебе по — более и доступнее, чтобы ты кое-что смог понять.

— Гульфем!.. да я скоро сдохну от одиночества, если буду всё время ждать: когда-нибудь, где-нибудь, кто-нибудь! На — ткнусь на кого-то, захлестнёт шквал событий, и я вдруг не — чайно тебя позабуду, я боюсь этого, начинаю думать и со — мневаться в справедливости жизни как таковой!.. а истина в

муках рождается, так говорит мой лучший друг Лёвчик. Я знаю и осознаю, что мне гордиться нечем и довольно само — критично смотрю на себя: у меня-то и богатства есть только моя молодость да душа какая-то ещё не испоганенная внут — ри, а так… да чего, прости, пустой базар устраивать!..

— Вот нечаянно забывать меня!.. — это прямо в точку — к тому же нежелательно!.. ну а всё остальное — это я бы назва — ла разглагольствованием. Я вполне понимаю твоё отчаянье, но ты — же мужчина не забывай это. Я же сказала, что всё в твоих руках. Договорим в другой раз. Видишь, мой охранник по кругу на лошади скачет?.. это он даёт мне знак, что время моё вышло. Я тоже не совсем свободная и тоже подневоль — ная: как-нибудь об этом подробней расскажу. Мы довольно далеко ушли от вашей стройки, давай сзади меня сядешь, и я подвезу.

— Скачи сама, Гульфем, я дойду и по пути заодно, каждое слово тобой произнесённое тщательно обдумаю.

— Я через два дня приеду, до встречи, Владимир!

Гульфем молнией взлетела в седло, лошадь с места рва — нула как на спринте и спустя минуту она была уже рядом с Хасаном, после чего пришпорив коней, оба скрылись за пе — рекатом местности. И только когда, они скрылись из глаз, Бекас направился к месту строительства новой кошары. Ве — чером, поужинав так и не поняв, что он ел за столом: Бекас взял пачку сигарет, спички, накинул, не вдевая в рукава на плечи куртку, и вышел, молча из вагончика. Все десять чело — век молчаливым взглядом проводили своего бугра — бригадира. Обошёл вагончик и на торце уселся на прицепное устройство, поджав под себя ноги, сидел, курил и думал. Минуло более десяти минут, как на углу вагончика появился его друг Лёвчик. Какое-то время стоял и молчал, возможно, ожидая, что Бекас сам что-то скажет, но друг намертво мол — чал: сопел и тянул свою сигарету. Не вытерпев, сказал:

— Бекас, смотрю на тебя, ты на ней совсем мозгами дви — нулся. Калым тут говорят большой за невесту надо отдать: за чабанскую дочь сто овец, а она дочь директора за неё, на — верное, всю тысячу. Где возьмёшь?.. Я понимаю, говорят, — сердцу не прикажешь, но сам подумай век жить в этих степях и пасти баранов?.. К тому же я лично сомневаюсь, что они тебя в своё общество примут. Вот Федота, пожалуй, взяли бы он мусульманин, хоть и наполовину. В случай чего, Бекас, шум может большой кругом пойти: хватаешься ты за раска — лённый край железяки! Плохо всё это может закончиться для нас — зуб даю! Я уже месяц тебе толкую про свою идею, а ты так ни разу меня и не дослушал…

— Лёвчик, иди, прошу тебя в вагон, дай самому побыть наедине.

Докурив сигарету, Алексей со злостью бросил окурок се — бе под ноги растёр его и удалился. Бекас думал о Гульфем: перебирая в памяти каждое её слово, слышал её певучий го — лос, звучащий в ушах, улыбки и смех и даже ржание её ло — шади и попытка той укусить его за плечо. На что Гульфем то — гда рассмеялась по-детски и сказала, что Венера ревнует её к нему. В последующие две недели она приезжала ещё два раза, но в очередной раз, когда должна была приехать, степь молчала, не принося звука копыт её лошади. Минуло три дня, а горизонт был пуст. Бекас духом упал, хотя и старался перед всеми не подавать вида, а на душе скребли кошки, и предчувствие было чего-то нехорошего. Беря в расчёт пер — вый её визит, причиной которого была сломанная машина, все эти четыре свидания в сознании Бекаса сейчас были ве — хами: как своё день рождение, окончание школы, освобож — дение из колонии. Жизненный багаж был мелок и ничтожен. Когда минул четвёртый день, а её всё не было, вечером по — сле работы ужинать Бекас отказался. Оглобля, помешивая ложкой в свой тарелке лапшу не приступая к еде несколько

раз взглянув на своего бригадира, который лежал на крова — ти, уставив взгляд в нависавшую сетку второго яруса, спро — сил, обращаясь к нему:

— Бугор, ну и насколько тебя хватит, как думаешь?.. На зоне я не раз наблюдал, как на голодовку садились… и чего добились? Да ничего кроме помутнения разума. Смотря, сколько просидишь, а то и безвозвратную точку минуешь и слабоумием обзаведёшься заодно. Брось от души советую. Это всё у тебя юность в заднем месте ещё играет, но это — же не сарай, что взял грабарку и вычистил за порог никчёмное. Я так думаю, что она ещё приедет, судя по ней, она не из тех, кто пургу в глаза пускает.

Оглобля не успел досказать свою мысль, когда за стена — ми вагончика послышался отчётливо стук конских копыт: все вскочили из-за стола и прилипли к окнам. Владимир тоже вскочил машинально с кровати, но к окнам было уже не под — ступиться, и он продолжал стоять посреди прохода, ожидая, что скажут наблюдатели. Всё длилось минуту две, а Бекас стоял в растерянности. Неожиданно послышались удивлён — ные возгласы сразу нескольких человек, из-за чего Бекас пришёл в замешательство, не совсем понимая их удивления:

«Вот это да!.. — крикнул Шурик-Перс, — такое я только в кино видал!.. надо — же так вырядиться!.. Принцесса! Нет… — ко — ролева! Бекас, мудак, а ты переживал! Погляди в окно это же цирковой номер, мать твою за ногу!..». Владимир, придя в себя, ураганом всего своего тела ударил в дверь и вывалился из вагончика, спрыгнув на землю, минуя ступеньки. Он за — стыл как столб, в двух метрах от ступеней в вагончик, а Гуль — фем тем временем по большому кругу, как это вы не раз на — блюдали в цирке, словно ветер неслась на своей Венере с развевающимся шлейфом за её плечами двух тонких из изящной шёлковой ткани хвостов. К сожалению, мы не об — ладаем разнообразием колоритного языка, чтобы достовер-

но описать и передать вам читатель всё то, что предстало глазам загипнотизированного этим видением несчастного юноши. Постараемся вкратце рассказать, то, что мы увидели, а если кому как говорят, — не терпится: закройте книгу и по — смотрите на лицевую сторону обложки и у вас появится воз — можность посмотреть на нашу героиню красавицу Гульфем, правда в обычной повседневной одежде. Начать видимо лучше всего с её лошади Венеры, ибо она была в не худшем наряде, чем её хозяйка. В гриву и хвост лошади были впле — тены блёски, которые в лучах нависшего над горизонтом солнца сияли, переливаясь всеми цветами радуги. Седло, подпруги и стремена, роскошная попона, покрывающая ло — шадиный круп чуть не до хвоста не говоря о самой уздечке, всё это вместе взятое блестело и представляло вершину произведения тончайшего искуства мастера. А что уж гово — рить о самой Гульфем, та одежда на ней, которая являлась чем-то мистическим порождением сказки из времён древне — го Востока. Она сияла как яркая звезда на небе, как глубина огранённого драгоценного камня, как букет особо подоб — ранных дорогих цветов, как первые лучи утреннего солнца, но самым главным, отчего Владимир не мог оторвать своего взгляда это был её головной убор, а может быть и само её лицо, что ближе к истине. Впервые минуты, когда он выско — чил на улицу, Бекас её просто не признал, как это, не стыдно, но это так. Он в оцепенении стоял и смотрел на это цирковое представление и ничему не верил; в сознание закрадыва — лась мысль, что от тоски по любимой он просто сошёл с ума, а в лучшем случае это всё ему снится. Он с упорством смот — рел на развевающийся шлейф ткани на тот не совсем дос — тупный пониманию замысловатый на её голове узел из той же ткани, а если это была косынка, то из неё можно было бы натянуть шатёр. Всё это так умело было переплетено, уложе — но слоями и подвязано, что казалось, нет тому ни начала, ни

конца, а само лицо Гульфем было единым во всём этом по — истине фантастическом наряде. На этот раз, на Гульфем и брюки были совсем другие. В старые времена в таких брюках ходили персиянки и турчанки. Владимир на нах обратил внимание в самый последний момент, только когда она уже стояла перед ним. Вся бригада, подперев спинами вагончик, стояла уже на улице и с замиранием сердца, а многие с за — вистью смотрели на это представление. Сделав очередной круг, направила лошадь прямо на стоящего Владимира и почти в полтора шага замерла перед ним. Как и в тот первый самостоятельный приезд с весёлой ноткой в голосе сказала:

— А вот и я!.. — на этот раз выскочить по-воробьиному из седла не получилось, да она и не пыталась этого сделать, мешал сам наряд. Не торопясь слезла на землю, встала пе — ред Владимиром, какую-то минуту молчала, вглядываясь в его лицо, после чего немного нахмурилась, вероятно, опре — делив по осунувшейся внешности лица его состояние, сказа — ла, — не сладко, но и не смертельно, пойдём от глаз подаль — ше, а то ненароком сглазят.

Взяла лошадь под уздцы и направилась прямо в степь, яв — но игнорируя на этот раз, берег реки. На востоке над горизон — том ярко огромным диском горело пурпурное солнце, пред — вещая на завтра солнечный и возможно жаркий день. Бекас так ещё и не пришёл в себя полностью: плёлся следом в той же растеренности, в которой он перед нею и предстал. Она не — сколько раз взглянула на него пытаясь поймать на лету его взгляд, потом женским своим чутьём видимо поняла, что на — чинать разговор требуется непредвзятый, сказала спокойно непринуждённо и довольно тихим голосом, как бы рассуждая:

— В прошлом году я ездила в Москву поступать в институт на юридический факультет и не прошла по конкурсу… пред — ставляешь?.. но я всё равно поступлю, чтобы мне это не стоило.

— Я если бы даже попытался в мечтах представить тебя, такой как ты сейчас выглядишь, этого мне бы не удалось, — сказал Владимир, наконец-то придя в себя, — к чему это всё?.. можно подумать что не я — а ты прибыла за тем чтобы предложить мне свою руку и сердце.

— В этом как раз ты и ошибаешься. Я приехала прощаться и наряд этот он наш традиционный в таких нарядах мои ещё прабабушки перед своими поклонниками представали, кото — рых им наделяли, не спрашивая их согласия. Я потому и начала разговор на тему поступления в институт, что на данный мо — мент этот вопрос является главным в моей дальнейшей жизни.

— Это получается рано или поздно ты станешь тем кто, таких как я, в тюрьму сажает?..

— Кому-то же надо и это делать: как, к примеру, ходить за отарой овец или же строить им кошары, как делаешь это ты со своей бригадой. Но ты насчёт этого сильно не переживай мои взгляды далеки от тех, о которых на каждом углу гово — рят. Прежде всего, я не религиозна; я комсомолка к тому же по убеждению. В ту темноту, что порождена любой религи — ей, не верю и ярая противница любым их догмам. Впрочем, я ещё не согласна с тем доводом и утверждением, что жена и муж должны соответствовать своему статусу равному обоим. Работа, карьера, служба это одно, но всё это не должно ка — саться моего внутреннего содержания, как и жизни в моей семье. Так что даже в том случае если я стану когда-то про — курором шансов от этого у тебя не уменьшится, Володя.

— Это ты сейчас так говоришь, потом всё забудешь, ещё и подсмеиваться над собой за эти слова станешь. Поступишь так, как это все делают.

— Во-первых, Владимир, я не все — это раз, во — вторых ты плохо знаешь ещё меня потому и ошибаешься в своих выво — дах. Если нам посчастливится, ты в этом сможешь не раз убедиться и тогда вспомнишь наш этот разговор.

Обратив внимание, и тщательней разглядев свою воз — любленную, для чего пришлось ему как бы невзначай отойти немного в сторону, кроме всяких серёжек и браслетов, по — видимому, золотых опустив свой взгляд, посмотрел на паль — цы рук усеянные кольцами:

— Гульфем, ты явно из той сказки явилась про Шахразаду, которую всё время читает мой друг Алексей, на тебе столько понавешено добра, что прицепить уже, если захочешь неку — да, а тем более где-то по городу ходить сходу под нож под — ставят. К тому же, как я заметил, ни одного пальчика свобод — ного нет.

— Вот видишь, у тебя изначально мысли на криминал на — строены, а это учти плохо от этого надо хотя бы постепенно тебе избавляться.

Она подняла правую руку, оттопырив безымянный па — лец, остальные сжала в кулачок и сказала:

— Вот этот для тебя, видишь пустой?.. — но не радуйся, я же сказала, что прощаться приехала. Этот пальчик тебе пред — стоит ещё заслужить!.. С тебя бы вышел хороший муж это я чувствую всем своим сердцем, и я бы с большим желанием вышла за тебя замуж, но для этого требуется столько пре — одолеть преград, о которых ты даже не подозреваешь! Толь — ко я их все знаю. Не знаю… — может быть на этом у нас всё и закончится, чего бы мне очень не хотелось, но учти, больше зависит всё от тебя. Я женщина к тому же ещё и совсем юная девушка и мне мало, что позволено в этой жизни, по край — ней мере, пока я не вырвусь из этого адского круга. Вы муж — чины делаете этот мир, каким вы его хотите видеть. Что ты, к примеру, знаешь о нас мусульманских женщинах?.. Я отвечу тебе, как я его вижу этот мир мусульманской женщины. Это амфора из тончайших стенок керамики с длин-н-ы-м, таким узким горлышком как шея у лебедя. Сосуд, который покрыт сверху тончайшим слоем глазури с росписью всяких цветов с

завитушками. Внутри он доверху заполнен драгоценными камнями самоцветами и сверкающими бриллиантами, свер — ху горлышко пробкой плотно забили и сургучом законопати — ли. Затем её оплели лозой, чтобы случайно никто не разбил, а после этого завернули в мешковину и сверху в грубую де — рюгу обмотали, чтобы случайно кто не увидел. Но и этого по — казалось мало. Отодрали в полу доску и в подпол спрятали, чтобы кто-нибудь не украл, доску на место вставили и сверху тяжёлым сундуком придавили. Вот это участь всей жизни женщины мусульманки и я должна смириться с этим?! Я по — тому и на юридический факультет поступаю, куда как я ска — зала уже самый большой конкурс, для того чтобы бороться всеми доступными мерами с этим! Бороться с той рогожей, в которую нас заворачивают.

Она остановилась и стала смотреть на закат солнца, где из-за горизонта выглядывал один его краешек. Стояла и молчала. Владимир подошёл к ней со спины, легонько еле прикасаясь, положил свои руки ей сбоку на плечи как бы об — няв, склонил свою голову ей на спину и упёрся лбом в её шею. Гульфем вздрогнула, выпрямилась в струнку и замерла. Он впервые к ней прикоснулся руками. Её волоса издавали запах ландыша и ещё не совсем понятого благоухающего аромата возможно настоя трав, которые пьянили сознание, и от чего стала кружиться голова. Так они стояли, не шевель — нувшись, боясь вспугнуть своё призрачное счастье не более пяти минут. Наконец, он опустил донизу руки, выпрямил шею, вздохнул тяжко и отступил на шаг, после чего заметил, что Гульфем обмякла, а плечи её, повиснув дали волю рукам, чтобы потеребить украшения на одежде. Она явно испыты — вала не меньшее волнение, чем Владимир, а он, в эту минуту удовлетворившись прикосновением пусть даже к её одежде, предчувствуя быть брошенным на произвол судьбы и те страдания, которые замаячили на горизонте, тихо сказал:

— Я ещё тогда в первый день сказал, что лучше бы ты то — гда не приезжала. Неужели не нашлось никого другого по — слать за этими машинами?.. Как жить дальше?..

Вероятно, у Гульфем от возбуждения пересохло горло, потому кашлянув два раза, она вдруг сказала:

— Простимся, как добрые друзья: я всегда буду помнить о тебе, и ждать, сколько смогу и сколько на это времени бу — дет отпущено самой жизнью. Лаской твоих рук по моим пле — чам я даже через одежду услышала, как ты меня любишь, а это и есть самое главное!..

Гульфем снова погрузилась в молчаливые раздумья всё продолжая смотреть на узкую полосу заката; неожиданно она резко повернулась лицом к Владимиру и с пылом жарко — го искреннего откровения стала говорить на грани крика:

— Владимир, тебе надо срочно отсюда уезжать; здесь в этой степи ты пропадёшь! Давай я помогу тебе в этом, я де — нег дам завтра же Хасан тебе привезёт…

— Нет спасибо, — сказал Бекас, прервав её прощальное напутствие, — ещё раз спасибо, но я как-нибудь сам. Брать деньги у любимой девушки это довольно унизительно и за — ведомо прошу не присылать никакого Хасана, всё равно не возьму!

— Тебе надо поступить учиться, — продолжила она после небольшой заминки, — ты ещё молод, вся жизнь впереди… скажи, зачем они тебе эти люди, которые тебя окружают?.. Здесь гибель и нет будущего, и я думаю, ты сам это понима — ешь! Я через день уезжаю в Алма-Ату. Там много наших род — ственников одних отцовых сестёр только пятеро. Я там по — ступать в институт буду; ко всему прочему я уже давно должна была быть там, ибо мне подготовительные курсы пройти желательно, а вот из-за тебя никак не могу вырвать — ся, словно верблюд по кругу на верёвке хожу. Мне не стоило соваться изначально в Москву, напрасно учебный год поте-

ряла. Так нет же — в столице захотелось учиться!.. престижно, так, по крайней мере, отец сказал не я. Свой адрес Алма-Аты тебе оставлю… — напишешь или нет?..

— Напишу обязательно, если будет о чём, — сказал он и, уходя от темы, спросил то, чего она уже, казалось, не ожида — ла, — Гульфем, можно я на прощанье тебя поцелую?..

— Зачем Володя?.. — почти крикнула она, — не надо этого делать! Не обижайся, прошу тебя, поверь, так будет лучше. Спелый персик, поднеся к губам, непременно захочется над — кусить, но всё это для меня слишком рано. Я должна вначале выучиться иначе из этой глухомани мне никогда не суждено будет выбраться. Когда придёт время, я сама тебя позову, ты только пиши мне не ленись, но отсюда уезжай немедленно. Здесь всё вокруг не так как должно быть в жизни. Помни, я всегда буду думать о тебе, Владимир!

На степь уже опустилась ночь: оглянувшись, на вдали тускло мерцающую лампочку на жилом вагончике и редкие огоньки овцефермы, которая стояла немного в стороне она сказала:

— О-о-о мы далеко с тобой зашли пора и возвращаться. Тот раз не согласился, давай сейчас не Венере тебя подвезу…

— Да ну, ещё свалюсь, не к лицу будет кавалеру перед девушкой на земле растянуться. Я то, за свою жизнь и в сед — ле ни разу не сидел к чему рисковать.

— Но мне тоже пора: отец нервничать будет. Я же ему сказала, что еду к тебе в последний раз — проститься. Он ме — ня любит потому и укротил свой нрав.

— Гульфем, почему в жизни так всё складывается, что ис — кренне любишь, отнимают в последнюю минуту, когда у тебя радость кипит в душе?..

— Глупый ты, потому что ещё молодой. Меня у тебя не отнимают, помни это! И если ты и впрямь меня любишь, зна — чит, добьёшься своего, но не моего тела, а то о чём я раньше

тебе говорила. Прости, но я всё это понимаю по-своему. Мгновения счастья в объятьях друг друга не смогут ни оп — равдать, тем более сделать в будущем жизнь счастливой, ибо для счастья ещё требуется упорный каждодневный труд и в какой-то степени работа над собой. К примеру, что каса — ется непосредственно тебя как личности. С чего начать?.. — спросишь, ну хотя бы для начала избавиться от того тюрем — ного жаргона в своей речи и это будет маленьким шагом в том числе и как это звучит не банально, но и ко мне и моему телу, куда вы мужчины больше всего и стремитесь. Сдела — ешь один шаг, захочется сделать и второй. Желания и слабо — сти, Владимир, надо подавлять в себе — хотя бы некоторые из них, которые сильно выпячивают наружу. У нас их этих всяких недостатков полно у каждого и их слишком, порой много, как сорняков в среде культурных растений — не вы — рвал вовремя и заполонили они собой всё вокруг, а от куль — турных растений одни будылья остались. Вы русские не та — кие как мы — мы немного другие, но в тебе есть тот стержень, я это чувствую, который может сделать из тебя человека, а не что-то такое, которое люди называют: «Оно!».

Она вдруг резко остановилась, протянула руку вперёд, в которой держала повод уздечки: при этом лошадь сделала два шага, и только стремя поравнялось с ней, несмотря на, казалось громоздкий наряд, словно птица в долю секунды вскочила в седло.

— Ну, вот и всё!.. Владимир, мне пора. Может быть, больше и не увидимся, но я буду помнить о тебе. Не знаю, как ты… вы же мужчины всегда хотите по несколько жён иметь… я противница этого! Надо как у лебедей — одна и на всю жизнь!

— Гульфем, ты же адрес обещала дать…

— Он у тебя в куртке в правом кармане… потом прочтёшь; там ещё и коротенькое письмо тебе: вот на него в Казахстан

и ответишь. Только писать не торопись, мне ещё предстоит прижиться там к тому же вступительные экзамены не за го — рами, а к ним готовиться надо.

Бекас стоял, плечом прижавшись к её ноге вдетой в стремя; она погладила ладонью его по голове, как это делает часто мать со своим маленьким сыном, потом нагнулась и, прижавшись к макушке, сделала долгий поцелуй, после чего распрямилась в седле и резко, словно бросила камень ему на сердце сказала:

— Будь счастлив, Владимир, вспоминай хотя бы изредка обо мне!..

Лошадь с места рванула в карьер и спустя минуту она растаяла в ночи; какое-то время ещё виднелось тёмное пят — но на фоне безлунного горизонта, но вскоре и оно растаяло по мере затухания звука конских копыт. Минуты спустя спра — ва в степи послышался свежий звук копыт, это вслед поска — кал за Гульфем её охранник. Гульфем стрелой ушла в глубину ночи, оставив ему на память в подарок печаль и страдания. В эту минуту ему жить не хотелось, и лишь отсутствие средств поквитаться с этой опостылевшей жизнью, возможно, удер — живало его от отчаянного шага. Он долго стоял печальный и потерянный, словно ребёнок брошенный матерью посреди незнакомого места и когда почувствовал на своих губах со — лёность слёз своих, то вдруг понял, что он и впрямь ещё ре — бёнок и плачет как когда-то в детстве. Сжав до боли кулаки, тихо завыл, застонал: стыдясь своих слёз и испытывая жела — ние зареветь в полный голос, упал коленями на землю и стал кулаками бить её. Наконец поник лбом в землю, как это де — лают мусульмане во время молитвы долго так лежал, словно провожая сам след впервые любимой девушки, которая ещё минуты назад присутствовала на этом месте. Спустя время со стоном встал на ноги, и ещё раз взглянув в темноту, будто надеясь ещё раз увидеть её, обернулся и словно побитая хо-

зяином собака побрёл в сторону мерцающей вдали электри — ческой лампочки.

Войдя в вагончик, Бекас окинул взглядом лежащих на кроватях сотоварищей, которые молчаливым взором устави — лись на него, посмотрел на верхний ярус, где Лява как всегда лежал с книжкой в руках, хриплым голосом обращаясь к не — му сказал:

— Лёвчик, не в тяжесть спрыгни с кровати, накинь куртку и выйди — базар имеется. Я на улице тебя подожду.

Вскоре за спиной Бекаса уже стоял Лёвчик, не задавая вопросов — ждал; он знал, что торопить Бекаса не стоит, его друг сам всё скажет.

— Пошли дальше в степь от ушей любопытных, — сказал Бекас, — будут много знать, быстро состарятся, а там есть та — кие, которые даже по губам умеют слова читать, — когда отошли подальше продолжил, — давай Лява рассказывай свой план до конца видно время припёрло!..

— Вот так бы давно!.. а то заткнись, закрой пасть. Значит так… с чего же начать, чтобы ты сразу въехал?..

— Давай коротко, ясно и конкретно по ходу дела всё рав — но нестыковки будут, а значит и планы на ходу придётся ме — нять. Рассказывай.

— Самый безопасный путь для нас это прорваться к Волге, а там мы уже и дома…

Алексей в подробностях рассказал свой план и когда он умолк Бекас воодушевлённый простотой и доступностью его плана сказал:

— Ты, Лёвчик, всё-таки голова недаром ты свою библию читаешь хоть что-то оттуда подчерпнул. Значит, говоришь до Волги в компании с баранами, а потом на барже до Чебок — сар. Нормально. Мне нравится. И этих лохов заодно Дыню и Джафара, которые нас в быдло записали мы сделаем как шведа под Полтавой. Мы же не дурнее чем Федот, вначале

казалось полоумный и то смог слинять. Прыщь и тот ноги сделал, в своём ставрополье сейчас самогон лакает. Как только кто из них прибудет на объект, так и приступаем к де — лу. Всё, Лява, пошли в свой сарай, я морально так устал, что, наверное, спать сегодня буду до потери пульса, если к утру ноги не протяну. Вся эта собачья жизнь на нервах — скоро в дурдом попадёшь! Была, не была, а если помирать так с му — зыкой я им покажу ещё, чего Бекас стоит!..