Портрет Анны

Александр Негрубин

Сегодня, когда словесность наша мертва, когда поэзия отсохла и истлела, а беллетристика источает зловоние, – сегодня нам в пору взглянуть на самих себя. Мы живем как ни в чем не бывало – так же, как жили при Данте, при Шекспире. Так жили при Эйзенштейне и при Довженко… Мы и не заметили вовсе, как потеряли, может быть, самую главную из наших способностей: способность к языку, способность к слову. Отыщем ли мы то, что потеряно? Пожалуй, поиски стоит продолжить, не думая об успехе. В. Хохряков

Что делает историю? — Тела. Искусство? — Обезглавленное тело…

И. Бродский

© Александр Негрубин, 2016

© Екатерина Леонидовна Легостаева, дизайн обложки, 2016

Редактор Василий Васильевич Андрианов

Корректор Ольга Игоревна Новожилова

ISBN 978-5-4474-6285-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

Он поднял воротник и утонул в куртке. Тусклый фонарь освещал полутемную улицу, все еще мокрую после дождя. Он шел в раздумьях, вспоминая об утреннем разговоре. Предложение, которое ему сделала незнакомая женщина, было вполне понятным и даже интересным, но сомнения продолжали тревожить его, и он никак не мог отделаться от мысли, что эта работа ничем хорошим не закончится.

Поднявшись на третий этаж на старом скрипучем лифте, он немного постоял у двери, не спеша повернул ключ и прошел внутрь, разглядывая свои руки. Мозоли от инструментов и кистей расползлись по его пальцам, кожа стала твердой и грубой, не смытые остатки растворителя уже начали разъедать ногти. Он нахмурился, снял ботинки и ловко запрыгнул на диван. Кати еще не было дома, поэтому он широко развалился, зная, что она не смотрит на него, закрыл глаза и снова почувствовал, как волнение охватывает его. Она казалась чуть моложе своих лет, имя Маргарита поразительно подходило к ее образу: бледная кожа, сосредоточенный взгляд, слегка приподнятые плечи и светлые волосы, небрежно прикрывавшие лопатки, маленькая круглая грудь, стянутая рубашкой, и длинная юбка, спрятавшая стройные ноги, — вот все, что он знал о ней. И тем более странным казалось ему, что она пришла без звонка, представилась и сразу же попросила не задавать личных вопросов. Он вынужден был согласиться, потому что чувствовал, как она решительно настроена, ощущал, что она старше и умело пользуется этим, хотя и нельзя было точно сказать, было ли ей тридцать пять или сорок пять, в глазах отсутствовал отпечаток времени, по которому он всегда очень точно определял возраст человека. С ее слов, она узнала о нем от их общего приятеля, вечного студента, до сих пор пытавшегося безуспешно закончить Академию. Это знакомство никогда не радовало его, он бы и не вспомнил об этом неудачнике, если бы не Маргарита. Она видела несколько его работ и слышала, что он увлекся боди-артом, именно поэтому она оказалась в его квартире. Он показал несколько фотографий, пару холстов, стоявших прислоненными к стене, собирался рассказать о других работах, но она прервала его, сказав, что ей и так понятно, как он пишет, оставила визитку и сообщила, что позвонит на днях.

Он устало прилег, повернулся на бок, мысленно прокрутил еще раз их встречу и постепенно стал проваливаться в сон, отдаляясь от мыслей и звуков, проникавших через приоткрытое окно, как вдруг холодная рука прикоснулась к шее и осторожно щипнула его за ухо.

— Так я и знала, что ты уже спишь, — разочарованно сказала Катя. — Сегодня Женич ждет нас у себя, а ты дрыхнешь.

— Что там у него? — сквозь сон спросил он.

— Как что? — удивилась она. — Он же пригласил сегодня моделей, будет работать с ними и покажет свои рисунки.

— Фуфло, а не искусство, — вяло произнес он.

— Сам ты фуфло, — обиделась Катя. — Между прочим, он поуспешнее тебя будет, что и говорить.

— Рад за него, но я хочу спать. Ничего нового я там не увижу.

— Ну пошли, пожалуйста, — сдалась Катя.

— Зачем куда-то идти, чтобы умереть со скуки, когда это можно сделать у себя дома на теплом диване?

— Там не бывает скучно, и ты это прекрасно знаешь, — настаивала она. — И потом, мы давно не виделись.

— Похоже, ты не отстанешь от меня.

— Вообще-то Женич твой друг, а не мой.

— Но пригласил тебя он. Хорошо, я встану, иначе этот вынос мозга никогда не закончится.

— Пора бы уже нам что-то менять, — отвернувшись, сказала Катя, но он ответил молчанием. — Когда мы с ребятами снимали квартиру, все было гораздо лучше, а с тех пор, как я переехала к тебе, ты очень изменился.

— Может, ты стала просто наблюдательнее?

— Не знаю.

— Все будет в порядке, — жизнерадостно произнес он, поверив на мгновение в собственные слова.

— Я говорю себе это каждый день, но не помогает, — тихо сказала она, надеясь, что он не услышит.

Он снова промолчал, не желая углубляться в выяснение отношений, зная, что все закончится тем, чем заканчивалось и раньше — она хлопнет дверью и закроется в комнате, он включит громко музыку, сожмет кулаки и будет ненавидеть ее, пока не наступит утро, она не переберется к нему в кровать и не начнет гладить его спину, целовать шею и поглаживать коленом бедра, готовясь полностью завладеть им. Вместо этого он заварил крепкий кофе и рассказал несколько незначительных новостей, которые слышал от своих однокурсников. Утренний разговор все еще беспокоил его, и он не сумел сдержаться, описал их встречу с Маргаритой. Катя сделала вид, что она не слушает, но как только они вышли из дома, тут же стала выяснять мельчайшие подробности их разговора.

— Странно, — с недоумением в голосе сказала Катя. — Она явно что-то скрывает, может быть, вообще лучше отказаться от этой затеи?

— У меня мало заказов, а тут еще неплохие деньги, — ответил он. — В конце концов, какое мне дело, как она будет дальше распоряжаться моей работой? Я сделаю то, о чем она просит, и забуду.

— Тебе виднее, — протянула она. — Но знай, я предупреждала.

Он кивнул ей как маленькому ребенку и улыбнулся. — Вот сейчас она скажет еще какую-нибудь глупость, а мне придется объяснять или делать вид, что я согласен, хотя это совсем не так, — подумал он, сжимая носовой платок в кармане.

Они прошли по Разъезжей и перебрались на Рубинштейна. Небо окончательно затянуло облаками. Катя повисла на его руке, стараясь прижаться к нему плотнее.

— Ничего нет кроме прерывающихся действий, никаких ценностей, никакого абсолюта, только прием пищи и испражнения, — вяло размышлял он.

— Пойдем быстрее, холодно, — прервала его Катя.

— Мы уже почти пришли, вот этот двор, — указал он рукой на темную арку.

— Все равно давай добежим, а то я уже ног не чувствую.

Они пронеслись последние метры до парадной и скрылись за металлической дверью.