Круг

Александр Краснослободский

Имя Александра Краснослободского пока немного скажет искушённому читателю, избалованному различными изысками столь многочисленных сегодня мэтров от большой литературы. Но поверьте – это пока. Проза Краснослободского не похожа на что другое, ранее вам встречавшееся. Он оригинален и неповторим не только в сюжетах с самыми неожиданными поворотами и сюрпризами. «Изюминка» этого автора – умение всего за несколько абзацев сделать читателя сопричастным всему происходящему в книге. На ваших зубах будет скрипеть самый настоящий песок пустыни, как у героев «Дутара без струн». Вы прекрасно поймёте без слов африканского льва, как в «Не стреляй». И, наконец, узнаете, что же происходило в знаменитых Помпеях накануне гибели этого прекрасного города, станете отменным знатоком гладиаторских боев и даже ненадолго прикоснётесь к тайнам самих олимпийских богов в романе «Круг». Не просто читать, а буквально чувствовать и ощущать всё происходящее в книге самому – это очень щедрый дар. И его дарит своим читателям Александр Краснослободский.

ДУТАР БЕЗ СТРУН

(Сказание о Вали и Сангали).

Девона — умалишенный, дурак.

(разг. — дивана, фарси — прим. автора)

В осенней ночи пустыни, время тянется медленно, будто мимо проходит. Спят после дневного перехода верблюды. Холодный северный ветер, гонит в темноту ночи запахи костров и готовящейся погонщиками пищи, собрав на бархане стаю шакалов, умных и терпеливых. Их праздник наступит завтра, когда караван тронется в путь и на холодном пепелище, их будут ждать остатки ужина. Шакалы знают, где можно найти много костей — там, где большие костры, где запах мяса и долгие ночные беседы людей.

* * *

Костер, собравший вокруг себя караванщиков, весело играя языками пламени, выплевывал в ночную мглу звездные искры от прогоревшей колючки. Жар огня и тепло вина, что ходило в пиале по кругу, заводили хмельные головы погонщиков и спать никому не хотелось. Обычно в эти минуты приглашали домулло Шарифа, чтобы тот рассказал историю из святого писания или старинную сказку. Домулло вина не пил — Коран строг предписанием, но правоверных — не корил, и, может за это, его любили караванщики. Порою казалось, что нет вопроса, на который он не знал бы ответа. И вот, к нему пришло слово. Каждый у костра умолк, ожидая услышать мудрость старца. Домулло поднялся и позвал человека, сидевшего в тени кибитки змеелова. Улыбаясь и кланяясь, тот подошел и, прижав руку к груди, поприветствовал сидящих у костра. По безумному взгляду, рубищу и дутару без струн, который он не выпускал из рук, все узнали местного умалишенного. Лет ему сорок или больше, никто не знал и не спрашивал. На волос был сед и голосом немного заикался.

Кто раньше ходил в караване, видел его. Дервиш всегда подле кибитки. Он встречает и провожает караваны. И каждый караванщик знает, что услышавший легенду диваны* под аккомпанемент его дутара, получит благословление богов пустыни и домой, он вернется с большими барышами. (*дивана (перс.) — умалишенный, блаженный) я не знаю, есть смысл заострять на этом, если об этом сказано выше?

— Все знают дервиша Сангу, хранителя покоя могил и тайн пустыни. — сказал домулло и обратился к умалишенному. — Мы просим тебя, спеть нам свою легенду — сказание.

Караванщики расступились, дав диване место у огня. Санга поблагодарил сидящих поклоном и сел на песок. У его ног поставили пиалу с ароматным чаем, кто-то уже заботливо подвинул глиняный ляган с сушеными финиками, насыпанными поверх горячих лепешек. Все молча следили за его приготовлениями. Дервиш заботливо поправил полы залатанного чапана и, накрыв ими колени скрещенных ног, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Его пальцы стали перебирать невидимые струны дутара и, затянул горлом песню. Голос Санги, что ветер пустыни, плавен и печален, а за неслышным звоном струн, слушавший песнь — видел жизнь…

…В позднюю осень, пустынью холодной.

Шел караван из далекой земли.

В ручье каравана, из Самарканда,

Два друга шли — Вали и Сангали…

* * *

–… Давай отпустим. А?

Долговязый Сангали, прижав к груди платок с лепешками, держал за руку старуху цыганку. За его шароварину уцепился цыганенок лет четырех и отчаянно верещал.

— Зачем тебе она? — спросил юный караванщик.

— Делай что слышал! — сказал Вали, заламывая старухе другую руку. — Не знаешь, по дороге объясню. Ну, давай, потащили в стан.

Старуха с мольбою посмотрела в глаза Сангали. Она понимала, что юноша еще не очерствел душою, и ждала от него помощи. В ночной пустыне, под полной луною, светло как днем и чтобы видеть в ее глазах страдания, приглядываться не надо. Слезы на ее изборожденном морщинами лице говорили о муках, а сжатые в нить губы — о решительности.

— Не слушай друга, он не знает правды. Поверьте и отпустите. Я должна помочь одному доброму человеку. Ради ребенка прошу.

Старуха закашлялась. По цыганке видно, что сил в ней ровно столько, чтобы стоять на ногах. Сгорблена, за поясницу держится. Ребенок завыл еще громче, будто знал, что речь за него. Он яростно трепал штанину караванщика.

Вали ухватил малыша за шиворот. Грубо оторвав от Сангали, он отдал его старухе.

— Дитя хоть пожалей! Не плачь родной, я рядом.

Старуха прижала ребенка к груди и тот, почувствовав тепло слов, замолк.

— Держи подле себя. Еще раз кинется, ногой ударю! — сказал Вали, и, скорчив гримасу, сплюнул под ноги. — Что ты там за правду говорила, воровка проклятая!

Караванщик погрозил ей пальцем.

— Где она? — спросил Вали и со злобою глянул на старуху. — Уж не там ли, где стоит телега караван-баши Мансура? Это ты, прошлым вечером утащила у него голову сыра. Все — ты, старая ведьма! Я сам, видел!

— Ну, видел и видел, — вмешался в разговор Сангали. — Пусть идет куда шла. Тебе-то какое дело, даже если и украла? Спроси лучше, зачем она это сделала?

Вали упрямо покачал головою.

— Меня послушай! — громко сказала цыганка. — Я иду к стражнику, что за меня пострадал. Ждет он меня. Не веришь, вместе пойдем. Отец небесный, сделай так, чтобы он услышал!

Глядя в небо, старуха подняла руки и стала читать молитву на незнакомом языке. С ее скрипучим каркающим голосом, в колючках у бархана засвистел теплый ветер. Подняв вьюном пыль и вильнув по дороге, он внезапно спал. И тут, из глубокой темноты пустыни появился колючий шар перекати-поле. Скользя по-над дорогой, он метнулся к троице и, вращаясь, запутался в ногах Вали. Плюнув от досады, он принялся скидывать с шаровар уцепившийся клок колючки.

— Все ведьма, больше ни слова, иначе на нас еще и скорпионы нападут. Не думай брат, она виновата, — сказал Вали другу караванщику. — Если сыр не найдут, то стражнику будут бить палками по ногам, а это значит, что он не сможет больше ходить. Его бросят в пустыне, а через день-другой монгола сожрут шакалы.

Наконец освободившись от перекати-поле Вали зло пнул по колючему шару и, взяв старуху за руку, потащил в сторону стойбища.

Сангали обижено опустил голову и поплелся в след. Он всегда был слабее Вали и в их дружбе, Вали был старшим. Они и внешне были разными. Вали коренастый, невысокий, скуластый, а Сангали на две головы выше друга — худющий, что оглобля у арбы, тихий с большими печальными глазами. Вспомнив старухин взгляд отчаяния, Сангали не хотел верить Вали, а тут еще и дитя, и он с жалостью посмотрел на ребенка.

— Если это сделала она, то старуху завтра убьют прямо на дороге, а что будет с ним? Пропадет мальчонка, не жаль?

— Ты еще слезу пусти. У того стражника тоже есть семья. За них бы подумал.

Медленно продвигаясь по тропе меж колючек, они дошли до контрастного края дюны. То был край бархана, освещенный огнями тысячи костров растянувшегося стойбища каравана.

— Давай сразу к эфенди потащим. Он подолгу не спит. — обратился Вали к своему сомневающемуся другу.

— Я вижу тебя не уговорить, но сердцем чувствую, ты не прав. Давай отпустим!

Вали, бросив старуху, подошел к Сангали. Он схватил друга за рукав халата и дернул на себя. Караванщик потерял равновесие и чуть не упал на песок. Их лица были рядом и Вали, угрожающе прошипел:

— Из-за твоего телячьего характера пропадет хороший человек. Знай, если мы сейчас его спасем, у нас появятся сильные друзья. Может статься, что нас возьмут в охрану каравана. Теперь тебе понятно, почему я так радею за монгола?

Старуха остановилась.

— Отпусти меня и я сделаю так, что у вашего охранника все будет хорошо. — сказала она. — Беда обойдет его. У меня есть то, что спасет его от наказания.

Все невольно остановились, даже ребенок замолчал.

— Ладно. — усмехнулся Вали. — Скажи ведьма, что хочешь, а потом мы пойдем дальше без твоих причитаний. И еще, знай, я не боюсь тебя. Твой ребенок и ты, не стоите того.

Старуха с последними силами скинула с плеча руку караванщика и, прижав к ноге ребенка, смело посмотрела в глаза Вали.

— Да. Я украла сыр, это правда. Деньги нужны были. А откуда у меня, у старой они могут быть? Продала я тот сыр и выкупила ребенка из рабства. Его отец, пьяница Шуркад, проиграл малыша в кости погонщику Кериму.

Вали с интересом посмотрел на старуху.

— А ты тут причем?

Старуха шмыгнула носом.

— Внук он мне.

— А мать где его? Что с ней?

Старуха заплакала.

— Шуркад забил до смерти мою кровинушку. Ребенок ему не родной, в тягость… Один он теперь остался. Сиротка. Не нужен он никому кроме меня и умрет без меня. Богом клянусь, месяца без меня не протянет! Сон видела, — в глазах цыганки в свете Луны сверкнули слезы. — Побойся Бога! Отпусти, добрый человек! Теперь, я уже никому ничего не должна. Погонщик, что взял деньги за внучка, остался в выгоде, а сейчас я иду к охраннику отдать то, за что и думать боюсь. Стара я, не до скандалу. Каждый шаг с трудом дается.

Вали усмехнулся ей в лицо.

— Обворовала уважаемого человека! Погонщик, сиротка, какая-то выгода… Мы тут причем? А ну, покажи, чего ты там боишься? Скорпиона прячешь?

Старуха закопошилась в своих многочисленных одеждах.

Нащупав иглу она отстегнула от юбки пришпиленный кисет, достала из него что-то маленькое, то, что могло спрятаться в кулаке. Она вытянула руку вперед и раскрыла ладонь. Продолговатый в виде капли алмаз, сверкнул искрами костров.

— Закопала в песках, — старуха с отвращением смотрела на камень. — То, приданное ведьмы, сестры моей сводной. С глаз подальше спрятала. Камень в чужих руках смерть несет лютую. Да вот, не судьба. Днем сыскала, отдам стражнику, а он пусть выкупит себя. Хочешь сам передай, а я с ребенком уйду прочь. Согласен?

Вали с интересом посмотрел на алмаз.

— Угу, передам… Дай сюда! Ты и это сокровище, тоже сперла!

Старуха заметив подвох, сжала камень в ладони, но караванщик уже вцепился в руку и скрутив ее, разжал пальцы. Искрясь в свете Луны, алмаз упал на песок. Вали поднял его и довольно усмехнувшись, сказал:

— А вот и наша выгода. Пошли, старая карга! Я устрою и твое будущее, и будущее твоего ребенка… За такой подарок да не помочь, обижаешь родная. Все тебе будет…

Старуха поняв, что ее обманули, заплакала.

— Запомни. На наших костях не стать тебе эфенди! Я знаю, мне не поверят и убьют как собаку! Камнями, палками… Не это страшно. Ребенок останется один и «слеза» — в руках дурака…Ты даже не представляешь, что тебя ждет с этим камнем! Отдай пока не поздно!

— Ха, испугала! Этот алмаз мне принесет красивую невесту! Достойный калым. Ладно, поздно — не поздно, давай рассказывай, что ты там пророчишь, старая курица. — спросил Вали и шутливо скорчил мину в испуге.

Старуха высморкалась в подол.

— Ладно, сам просил, слушай… Не пройдет и трех дней, как ты растеряешь все радости. Только страх, вот что будет в твоей душе. Ты испытаешь все, что пройдет этот ребенок, но муки твои будут куда страшнее. Улыбайся, радуйся. Завтра твой последний светлый день! И помни, умрешь с ребенком в один час! И друг твой, тоже из-за тебя, умрет. Будь ты проклят и сожран собственной жадностью!

Вали со злостью пнул цыганку. Та чуть не упала, но не издала ни звука. Может дитя не стала тревожить. Однако, изумленный ее силою духа, Вали отступил, сделав шаг назад. Нет, он не испугался, но искорки сомнений в глазах мелькнули.

— Ну, воровка, ты смогла меня убедить.

Вытащив из-за пазухи ладанку с землею из святой Мекки, он показал ее старухе. Та посмотрела на караванщика и, опустив голову, тяжело вздохнула.

— Хочешь спрятаться за Аллахом. Кого ты обманываешь? Думаешь, что святая земля благословит твои грязные дела? Бог не простит тебе этот проступок. Поверь! У тебя еще есть немного времени одуматься.

Вали сжал ладанку в кулаке. Чтобы смять сомнения, ему нужна решительность. И он, стал искать способ как обидеть старуху сильнее, но тут караванщики заметили силуэт воина. Со светлого края дюны к ним шел стражник. Черный в темноте ночи и грозный. Рука на рукояти меча, круглый щит подвязан ремнем за спиною, редкая борода на скуластом лице, брови сдвинуты. По его длинным рукам и кривым ногам всадника, юноши еще издали узнали монгола Месора арбана — десятника личной охраны караван-баши. Этот убьет не задумываясь. Только повод дай.

— Что орете? Отпусти старуху, ишак! И ты, сын верблюда, тоже отпусти! Шума подняли, что шакалы с бархана.

Вали нехотя отпустил цыганку, а Сангали, сделав шаг назад, от страха чуть не уронил платок с лепешками.

— Вот! — сказал Вали, показывая взглядом на платок в руках друга. — За лепешками ходили, уважаемый Месор! На хвост каравана до Холила-лепешечника, ну и срезали путь по тропе в обход бархана. Шли быстро, в животе урчит с голоду, отец ждет… Когда увидели старуху, догнали. Я сразу узнал эту ведьму…

— Что ты тут за туман сеешь? — перебил его десятник арбан. — Где ты в этой бедной старухе ведьму разглядел?

— Уважаемый воин! Это она вчера украла сыр у эфенди.

Стражник озадачено почесал куцую бороденку и шмыгнул носом. Он еще не верил в удачу.

— Точно она? Не путаешь? Скажи старуха, что это не правда.

Цыганка молча опустила голову.

Стражник кивнул в сторону шатра эфенди.

— Пойдемте. Пусть старший из нас, минган Маймул сам скажет, что делать.

* * *

У палатки эфенди шло состязание.

Караван-баши, под светом высоких факелов вкопанных в песок, в парчовом халате восседал на мягкой скамье. Те, кто видел его впервые, никогда бы не сказали, что в этом сорокалетнем толстячке с доброй улыбкой имама, скрывалась сила и власть. Он говорил тихо и, улыбаясь, но со слов его, тянет под камень ужом юркнуть. А смотрит так, не захочешь — правду скажешь.

На низком столике подле эфенди Мансура, лежали нарды и дымился кальян. Запах дымки гашиша приправленного шафраном, манил соперника — Первого Меча мингана стражи каравана. Тысячник Маймул, в тяжелых одеждах воина готового к бою, сидел напротив. Под ним чурбан с мягким подкладом, а меж сжатых колен, кривой меч в кожаных ножнах. Чурбан был выше столика и Маймулу, делая ходы на игровом поле, приходилось, привставая, кланяться.

Вторая кряду партия подходила к проигрышу Мансура.

Маймул был честным воином, выросшим в слепом поклонении старшему. Так их растили с детства. И каждый воин — монгол, быстрее убьет себя, чем ослушается десятника. Две луны назад, Мансур купил его «тысячу» у Первого Меча тумена хана-Гайора, отца Маймула. Теперь на долгих три года, он — правая рука караван-баши, охраняет его и караван. Маймул видя скверное настроение эфенди, или может положения ради, пытался сделать все, чтобы проиграть, но брошенные камни как назло ложились в выигрышных цифрах.

— Ты что, сегодня по навозу ходил, а? Глазам не верю. Что не бросит, то в цель. Воров бы так ловил. — улыбаясь, сказал Мансур.

Он видел «страдания» потевшего в «железе» монгола и это, радовало караван-баши.

— Ладно, посмотрим какой ты счастливчик. Если бросишь шаши-беши, то разрешу тебе снять кушак, он, поди, тебе уже уши натер. Нет? Не жмет? Тогда сюда слушай, не скалься! Воровство в караване меня утомляет. Есть много других дел, которые мне надо делать и делать…

Маймул с игральными камнями в ладони, застыл над доскою. Монгол знал, что за привычкой улыбаться не к месту, эфенди прячет в рукаве эфу. Собрав волю в кулак, Маймул спокойно ответил:

— Ищем, уважаемый эфенди.

Не сводя с лица улыбки, Мансур змеёй глянул в глаза главы охраны. Не выдержав взгляда, минган опустил голову.

— Завтра утром, сто палок по пяткам твоему воину, что на охране обоза стоял. Как его там зовут? А, вспомнил, Сардор. — сказал еле слышно караван-баши. — Так вот, прямо тут на дороге. Пусть все видят, что воровать нельзя. Сыр был для тех, кого ждет в дороге — тиф, цинга, другая хворь. За этот проступок кто-то должен ответить. Стражник сам виноват, что смог проглядеть столько сыра.

Маймул согласно кивнул.

— Но мой господин, с разбитыми ногами ему уже не быть стражником. Сардор честный воин и будет жаль, если он умрет в песках. Кто займет его место в строю? Думаю, это решение будет жестоким. Я выкуплю его долг. Накажу, конечно, прилюдно спину выпорю. Я сам, но…

–…Кидай давай, или ты так до утра и будешь сидеть в этой железной шапке? — перебил эфенди. — Помни, завтра после утренней трапезы, наказанный должен быть на середине каравана. Мне нет разницы, кто это будет. Но за сыр, кто-то должен сдохнуть. Ишь, взяли за правило, своих обворовывать. Я искореню это зло. На тебя смотрю, надежды и нет вовсе… Все сам, все самому. Тебе что сказал Меч Тумена, когда тебя ко мне на службу ставил? Что молчишь?

Глава охраны сжал губы в нить. В войске монголов было не принято ни воровать, ни искать воров. Все решалось как само собой разумеющееся. Сумел украсть — молодец, поймали — голову отрубили. Свое надо беречь самому, ну а если ты раззява, то и не плачь. Значит не твое, что забрали. Но в войске, это не в караване и караван-баши, не Первый Меч тумена. Внутри монгола закипала ненависть.

— Я — воин, а не надсмотрщик. Однако, дав обет отцу по службе тебе, склоняю голову. Дожить бы до завтра. А Боги пустыни все видят, все в их руках.

Ладонь Маймула разжалась и с грохотом камней по деревянному полю нард, раздался шум и разговоры приближающихся людей. В свете факелов, на утоптанном песке у палатки эфенди появился стражник с двумя молодыми караванщиками и безобразной старухой цыганкой, за подол которой, уцепившись грязными ручонками, плелся мальчик. Они остановились, и вперед вышел Месор.

— Уважаемый эфенди, дозволь сказать моему господину тысячнику Маймулу, что найдена воровка сыра. Вон она! — палец стражника указал на старуху.

Эфенди удивленно хмыкнув, глянул на кости. Цифры шесть и пять говорили о проигрыше партии. Было странным то, что в эту минуту глава каравана не улыбался.

— Кушак сними. Заслужил!

И он взглядом показал на камни. Маймул увидев на доске шаши-беши, с пониманием кивнул и вежливо улыбнулся.

— Ну вот, еще и утро не наступило. Все, в руках ведающих мир!

Он снял кушак и положил его на седло, что лежало рядом на песке. С молчаливого согласия караван-баши, Маймул посмотрел на воина.

— Пусть расскажут, что и как.

Приказал Маймул Месору и показал глазами на караванщиков.

Стражник подошел к Вали и дернул его за рукав. Юноша с пониманием кивнул. Он прижал ладони к сердцу и склонил в почтении голову.

— Долгих лет здравия, уважаемые! Случилось так, что вчера я проходил мимо обоза эфенди Мансура. Рядом с телегою с хромым мулом, стоял воин-охранник Сардор и вот эта карга. О чем они говорили я не знаю, но когда стражник отвернулся на чей-то крик, старуха сунула руку под шкуру, что лежала на телеге и вытащив сверток, запихала его за пазуху. Потом она побежала в пустыню. Сардор, ни воровства, ни ее исчезновения, так и не увидел. Напоив верблюдов и стаскав колючку для костра, мы пошли за лепешками и возвращались к нашему стойбищу. Когда обходили бархан, встретили старуху, и я узнал ее.

Конец ознакомительного фрагмента.