До Эльдорадо и обратно

Александр Константинович Кузьмин, 2021

Произведение рассказывает о событиях недавнего прошлого, когда в нашей стране произошел крутой поворот от социализма к капитализму и многие ее граждане оказались, вольными или невольными, участниками этого процесса. Автор, находившийся в гуще описываемых событий, не скрывает иронического отношения как к себе, так и к тем деятелям, с которыми ему приходилось сталкиваться на тернистом пути освоения новых экономических отношений. А среди них читатель узнает большинство тогдашних, да и сегодняшних «акул» российского бизнеса.

Александр Кузьмин

До Эльдорадо

и обратно

Зафиксированные вспышки памяти бывшего олигарха мелкой руки,

а ныне безработного — в четырёх частях

Москва 2021

Автор выражает глубокую благодарность своему сыну, подвигнувшему его на написание книги; Наталье Погорелий, за неоценимый вклад в её создание; Господину Сергею Мозжерину и своей жене за столь необходимую материальную поддержку.

От автора

Читатель, взявшийся на себя труд прочитать первые страницы моей повести, может задаться справедливым вопросом: «Зачем всё это мне предлагают под видом литературного произведения?» Отвечаю.

Большинство рассказов (точнее все, что я слышал о том времени) — либо откровенное враньё людей и о людях из высоких сфер, либо оно же, но замаскированное под историю успеха «молодых волков», либо изложение беспросветной безнадёги людей, послушно погибавших по предложению властей.

Но это же не все стороны действительности в её многогранности! Так что далее излагаются эпизоды жизни персонажа, вышедшего на ринг, так сказать, на каком-то этапе загнавшего удачу в угол, а в результате поверженного подоспевшими ей на помощь судьбой и собственным поведением…

Имена действующих лиц не называю, от возможных совпадений заранее отрекаюсь, ссылаясь на возрастные изменения памяти.

Часть первая

«АЛЕЕТ ВОСТОК»

«Между гор и долин

Едет рыцарь один

Никого ему в мире не надо

Он всё едет вперёд

Он всё песню поёт Он замыслил найти Эльдорадо».

Эдгар Алан По. «Эльдорадо»

Глава первая. СТАРТАП

«Кто-то палкой с винтом, поднатужась, о рельсу ударил —

И как ринулись все в распрекрасную ту благодать!».

В. С. Высоцкий. «Райские яблоки»

Эпизод первый. Июль 1989 года. Утро.

«Солнце Аустерлица взошло и осветило лица поднимающихся на вершину солдат дивизии Сент-Илера».

Тодд Фишер. «Наполеоновские войны. Возвышение Императора»

Москва, Октябрьская площадь, у памятника Вождю.

‒ Сынок, — обратился ко мне отец, персональный пенсионер РСФСР, основатель и вдохновитель второго коммерческого банка в СССР, расквартированного в городе Калуге.

‒ Пора тебе браться за ум.

‒ Так ведь я и так старший научный сотрудник: изобретения…

‒ Я не про изобретения и не про науку, я про ум.

‒ В смысле?

‒ В смысле — пора деньги для своей семьи зарабатывать.

‒ Ну, я согласен, деньги они всегда…

‒ Значит, будешь возглавлять мой московский филиал.

‒ А как же работа? Я тут как раз инкремент неустойчивости низкотемпературной плазмы… там, понимаешь, такой эффект…

‒ Инкремент, декремент, экскремент ещё бы сказал. Я про дело говорю.

‒ Ну ладно, не злись.

Отца я очень уважал, хотя видел его редко: он постоянно пропадал на работе, строил «коммунизм в отдельно взятой стране». Как-то на родительском собрании в школе классная руководительница в ответ на жалобу матери моего закадычного друга — двоечника, что, мол, ребёнок растёт без отца, отрезала: «Ну и что? Вот Саша (то есть я) тоже без отца, а учится хорошо».

Стать банкиром папаню заставило собрание трудового коллектива, выгнавшее его на пенсию (была такая инициатива М.С Горбачёва — утверждать директора на собрании трудового коллектива). Собрание решило, что он недостаточно корректен с подчинёнными. Действительно, папаша мог сказать провинившейся сотруднице: «Ну, ты, вошь беременная, я тебе, что сказал делать, а ты что нах… чила?».

‒ Было бы на кого злиться. Пойдём сейчас в Центральный банк счёт филиала открывать.

Через непродолжительное время (Московское управление ЦБ РСФСР тогда располагалось на той же площади) в кабинете Председателя (Господи, что за времена были: к председателю ЦБ запросто мог попасть на приём банкир, только подумайте, не из Питера — из Калуги!) состоялся следующий диалог:

‒ Хочу сынишке (мне к тому времени было 35) филиал сделать, пусть, наконец, работать начнёт.

‒ Что ж, дело хорошее.

‒ Ну, так ты дай команду — счёт открыть.

‒ Лады (нажимает кнопку). Пусть зайдёт Н.

Заходит Н.

Председатель:

‒ Ты вот что: открой-ка парню счёт на филиал. Какой говоришь у тебя банк? Ну вот, ему и открой.

‒ Сделаем!

‒ Ну, с богом, идите, а то нам нужно о важном с Захарычем (это мой отец) поговорить.

Клянусь, если ещё можно верить клятвам банкиров, ни о каких «заносах», «откатах» и речи не шло — святой человек Председатель.

Дальше — кабинет главного бухгалтера.

‒ Ну, молодой человек, давайте карточки образцов подписей.

‒???

‒ Карточки!

‒ Простите?

‒ Чего пристаешь к человеку? (Это Н.) Бланки дай!

‒ Ладно, вот вам бланки. Вот сюда впишите ваше ФИО, здесь распишитесь. Кто у вас главный бухгалтер?

‒ Как нет?! А печать? Ну, я не знаю — без буха, без печати, про юридический адрес и не спрашиваю. Да не где вы живёте, а… Прекратите совать мне свой паспорт. У меня тоже прописка.

Не понял, она так про московскую прописку?! Мне она досталась непросто. Когда во всей остроте встал вопрос о продолжении научной карьеры, немедленно показался и другой — где жить? И вот тогда на горизонте возник, как всегда, папа с чем-то сияющим над головой и летательными средствами за плечами. Узнав, уж не знаю откуда, что моему НИИ срочно требуется водогрейный котёл, он предложил нашему директору обмен — мне комнату в коммуналке, а НИИ — котёл. Котёл он достал у нашего общего знакомого — другого директора — котельного завода. Просьбу мотивировал тем обстоятельством, что он, директор, а не котёл, с детства меня знает. Эта гениальная комбинация завершилась полным успехом. Все остались довольны — мы с отцом пропиской, директор НИИ котлом, а директор завода чувством, что помог мальчику. С тех пор директор НИИ иногда, под хорошее настроение, интересовался: «Как там, у Котла дела с диссертацией?» На что мой научный руководитель бодро отвечал: «Планируем возможность попытки защиты».

Да, небезынтересно отметить, что пока шла эта операция с обменом ценностями, меня каждые полгода брали на работу, а через полгода увольняли, чтобы не нарушать законодательства о «безпрописочниках». Так что впоследствии компетентные органы очень удивлялись пейзажу на страницах моей трудовой книжки.

Увидев выражение моего лица под девизом: «Студент Безнадёгин на экзамен пришёл», Н. бросился на помощь:

‒ Слушай, шеф очень просил. Давай так: ты ему номер счёта присвой, а печать там, главного бухгалтера — он потом занесёт.

‒ Простите, кого я должен занести?

‒ Помолчи, потом объясню.

Идём обратно к Председателю. По дороге тщетно пытаюсь выяснить, где достать то, что я должен занести.

Председатель, прерывая разговор с отцом:

‒ Ну?

Н:

‒ Готово.

Председатель:

‒ И хорошо. Счастливо тебе Захарыч, а вам, молодой человек, успехов в работе!

Через несколько минут, у памятника Ленину. (Аккурат под развивающейся полой его макинтоша).

‒ Вот, сынок, я для тебя всё сделал — трудись.

‒ Постой, а печать, а главбух или хотя бы его подпись, а юридический…

‒ Ну, если я за тебя и работать буду, я в тебе разочаруюсь.

‒ Подожди, а капитал!? Банк, я слышал, без капитала не бывает!

‒ Ох, мальчик, ну подумай сам, кто тебе деньги доверит?

С этими словами коммерческий банкир, пионер новой экономики уселся за руль москвича типа «каблучок» и по Ленинскому проспекту отбыл в город Калугу, двигаясь перпендикулярно направлению, в котором смотрел, пытаясь разглядеть светлое будущее сквозь туман перестройки, Ильич.

У памятника Вождю мирового пролетариата остались я и номер счёта.

Эпизод второй. Борьба за печать

«Аго, сын Зубра, зарычал и бросился на врага. Брат его, Рук, стоя поодаль, размахивал узловатой дубиной».

Жозеф Рони-старший. «Борьба за огонь»

Постояв немного, держась за подол коммунарки на гранитном основании светоча марксизма-ленинизма, я побрёл в сторону станции метро с названием «Октябрьская».

Название живо напоминало мне о незавидной доле банкиров в случае возврата к основам справедливого социалистического распределения результатов общественного производства: от каждого — по труду, членам компартии — спецпаек, остальным — что останется. Не надо забывать, что «любимец партии», как называл его Владимир Ильич, Бухарин, впоследствии залюбленный до смерти в здании бывшего страхового общества «Россия» на Лубянке, включил банкиров в элитный список подлежащих расстрелу после победы справедливейшей революции.

Брёл я не просто так, а с мыслью. Мысль была непосредственно заимствована тоже у В. И. Ульянова; «С чего начать?» (см. газету «Искра» от 1901 года, № 4).

Адрес размещения филиала добыть? Или главбухшу похитить, как абрек черкешенку?

Я представил себя изображённым на старинном гобелене: галопирую верхом на лихом коне прижимая к себе красавицу, чтобы не сверзилась на скаку. У красавицы в руке грамота, на которой угадывается юридический адрес. Впрочем, в моей ситуации и дурнушка подойдёт, да ещё и посговорчивей будет.

А может, печать? Жизненный опыт подсказывает, что печать самое главное. Вот жена моя до печати в паспорте какой была? А с печатью — какой стала?

Что ж. Приступим! Перво-наперво надо было выяснить откуда вообще печати берутся. Это сейчас конторы по изготовлению печатей, в том числе и липовых, на каждом углу, а раньше печать — это ого-о-о!

Как я узнал, что перед тем, как искать резчика-золотые руки, надо получить разрешение в милиции, не помню. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: государство в те времена не только печатями, но и сексуальной жизнью граждан заведовало. Например, за «шуры-муры» не к месту легко можно было с работы вылететь, если жена настойчивость проявит…

Прихожу непосредственно в МВД, на Петровке, 38 — в Мордор, так сказать. В проходной спрашиваю часового, где тут печатями занимаются. Часовой предложил мне показать справку об освобождении или паспорт, на худой конец.

‒ Странно, ‒ говорит, ‒ вроде приличный гражданин, в очках, «Не забуду мать родную!», похоже, нигде на теле не видать, а печатями интересуешься. Ты, случаем, не решил ли карьеру мошенника на доверии начать? Очень не советую!

‒ Не, — чистосердечно признаюсь, — я тут банк открываю.

‒ Вот-вот, именно, очень не советую. Впрочем, если ты всерьёз решил сюда зачастить, вон туда тебе, за угол. Да не лезь ты на охраняемую территорию, ещё успеешь попасть! Выйди наружу — и в переулок, налево. Заодно узнаешь, где передачи в СИЗО передавать. Жена-то ‒ есть? Ну давай, до скорого!

Завернул я за угол, прошёл мимо небольшой толпы женщин с серьёзными лицами и сумками в руках, толкущимися возле мрачного вида двери. Попадались, впрочем, и граждане делового вида. Как я выяснил позднее, эти предлагали разнообразные платные услуги, пользующиеся спросом в изоляторе временного содержания. Например, устройство в малонаселённую камеру (в обычной спали по очереди — нар не хватало), снабжение сидельца мобильным телефоном (это особенно прибыльная услуга, поскольку при каждом обыске в камере телефон отбирался, а потом возвращался через тех же лиц, опять же за деньги). А самое главное: за 500 долларов в месяц (цены 2003 года, тогдашними я легкомысленно не поинтересовался) тебя в камере никто не обижал. (Ой, про мобильник-то я соврал! Тогда их ещё не было. А, впрочем, году к 2000-му всё это всё равно стало правдой).

При виде этой подкладки жизни я, не скрою, забеспокоился, но терять лицо перед отцом, понятно, было невозможно, и я проследовал к следующей мрачной двери, на которой висел клочок грязной бумажки, где от руки было накарябано («написано» — сказать не позволяет социалистический реализм. Кто не знает: был такой литературный стиль, которого стараюсь всемерно придерживаться): «Утверждение макетов печатей».

Захожу, руки, на всякий случай, держу за спиной. В кино видел: вроде так посторонние в коридорах Петровки передвигаются. Осмотрелся, конвоя вроде не наблюдается, сидят две женщины приличного и замученного вида, что для того времени было синонимами, с папками и сумками на коленях. У одной из кошёлки торчит кусок обгрызенного батона, а у другой — початая бутылка кефира. (Давно видно сидят). В углу притаился мужик — постарше меня — лицо унылое. Над окошечком в конце коридора объявление, не буду врать, соцреализм всё-таки, напечатанное на машинке: «Эскиз печати, подаваемой на утверждение». Мама дорогая! Вот это чертёж! Тушью, с простановкой размеров по всем правилам инженерного искусства, указанием вида шрифтов согласно ГОСТу 2.304-81, размеров полей. Отдельное место указано для подписей, причём расшифровка подписи челобитчика должна быть выполнена строго (здесь это слово звучало как-то по-особенному задушевно) по тому же государственному стандарту. Как сейчас перед глазами стоит это нетленное произведение.

Тут надо отметить одну важную веху в моей истории жизни, иначе источник ужаса, меня охватившего, будет не понятен широким массам читателей.

Поступил я в институт, на кафедру турбостроения по требованию моего папы, поскольку сам в жизни ещё не разбирался, а отец, будучи главным инженером турбинного завода, считал, что лучшей специальности для сына, мечтавшего о физике элементарных частиц, не придумаешь.

Первую сессию окончил с отличием и почти уверовал в ДАО, указанное родителем, но наступила зима, и выпускники с моей кафедры стали готовить дипломы. (Какой дурак с осени диплом готовит?). Первым делом они вынесли из нашей комнаты в коридор мою кровать, объяснив, что теперь я буду жить там. Потом вынесли свои кровати и объяснили, что жить в коридоре мне будет нескучно. Затем они тщательно вымыли в комнате пол и свои ноги, чего с момента поступления в институт не делали, судя по запахам в общежитии. (Конечно в мужской его части. В женской-то вечно благоухало яичницей, картошечкой на пару и заливистым девичьим смехом. Хочешь учиться — держись от женской половины подальше).

После такой разминки ребята застелили весь пол в комнате белоснежными листами ватмана и… начали чертить на них турбину в разрезе, в натуральную величину! Тушью! (Если кто-то думает, что это враньё и турбина в просторной комнате общежития всё-таки не поместится, пусть померяет турбину — одноступенчатую, с противодавлением, а потом высказывается).

Я стал белым, как тот ватман, а на душе стало черно, как та тушь. Бросил я в коридоре свои пожитки и помчался в Калугу, к маме. Плача, обрисовал ей это кино Хичкока под названием «Диплом турбиниста» и умолял поговорить с грозным родителем относительно перевода на другой факультет — любой, но без черчения, хоть самый завалящий, например, автоматики и вычислительной техники. (Там, кстати, был самый большой женский контингент).

Ярость родителя в рамках соцреализма не описать. Но в конце концов приняв в расчёт слёзы мамы, крики бабушки: «Я этого не переживу! Когда от немцев бежала, не так страшно было!» — и моё слабое зрение (тремор рук справедливо считался вещью временной), он поехал переводить меня на другой факультет.

Да не тут-то было! Новый факультет с физикой плазмы в качестве специальности отличника взять согласился, а вот старый — отпускать такового ни в какую. Вот вам! Хорошие оценки тоже надо с умом получать. (После этого отличником я уже никогда не был. Очень надо!).

Однако папаня боялся домой показаться с непереведённым мальчиком и добил-таки этот вопрос, угрожая деканату трудностями с введением в строй новой турбины на означенном заводе, может той самой, портрет которой занимал моё спальное место в общаге. Так что любовь к черчению у меня с детства…

Теперь, надеюсь, понятно, что изловчиться и начертать требуемое законными властями мне не представлялось возможным, а тем более подписаться гостовским шрифтом. Кроме того, печать ещё и изготовить надо! Однако, как поётся в песне: «Кто ищет, тот всегда найдёт!». Вспомнил я дядьку очень подозрительного вида, что нарезал орбиты вокруг отцовского банка. Почему так пафосно — орбиты? Да потому, что трудился он в московской гостинице «Космос» не то вахтёром, не то завхозом. Я как-то слышал, как он жаловался отцу, что ему на хвост село ОБХСС (отдел борьбы с хищениями социалистической собственности, с той же Петровки). А «хитить» по тем временам в «Космосе» (гостинице конечно, а не в безвоздушном пространстве) очень даже было что. Прикинув, что раз он с ОБХСС знаком, то без печати там точно не обошлось, пошёл на явку. Принял он меня душевно: видно, не оставила его надежда подломить батин банк. Я изложил ему свою горькую долю (Это выражение не моё — один знакомый олигарх впоследствии, когда я поинтересовался, а какая моя доля, ответил: «А доля твоя будет горькой»).

‒ А какая печать-то, нужна? С гербом СССР или сойдёт союзной республики? За СССР больше попросят и, если что, больше дадут.

‒ Да нет. На эскизе (достаю кустарно изготовленную копию вышеописанного нетленного произведения) герба не наблюдается, только «решка» — надпись в смысле.

‒ Сразу понял, несерьёзные вы с батей люди. Кто же так дело ставит? Без печати с гербом? (Впоследствии отец эту недоработку учёл). Ладно, давай червонец, из принципа беру. За такое г…но я тебе доплачивать должен. Заходи на недельке.

Получив заветный эскиз, поскакал (Чёрт! Втемяшился в голову гобелен с абреком) обратно в Мордор. Давешние тётки из коридорчика пропали, а вот унылый мужик — нет. «Странно, — думаю, — что он сюда зачастил? Или не уходил вообще? Впрочем, не моё дело». Вхожу гоголем (птицей, а не писателем, поэтому с маленькой буквы) в Кабинет (это слово с большой — в знак уважения). Сидящий там майор, усталый от приставаний, как Лаура в «Каменном госте», берёт эскиз, устав филиала и сравнивает, переводя взгляд с одного судьбоносного документа на другой. Хотя, чего там сравнивать? На одной бумаге рисунок, а на другой текст. Ан нет! Тут-то и расположился камень гробовой!

‒ Гражданин!

Я сразу распрямился, насколько смог, руки за спину, пятки вместе, носки врозь.

‒ Вы собственный устав-то читали?

‒ Обижаете! (Хотя, конечно, не читал. Итак дел невпроворот).

‒ А раз так, — с человеколюбивой улыбкой, (как показала впоследствии мне жизнь, характерной для следователей по особо важным делам) изрекает он, — вы должны были бы заметить, что принесли мне устав именно филиала.

‒ Таки и что?

‒ Таки и то, что на стене при входе висит не только эскиз, но и инструкция, гласящая во весь голос, что филиалам выдаётся печать треугольной формы, а не круглая, которую вы тут запечатлели.

‒ Это как штампик на рецепте для аптеки?

‒ Это как штампик на рецепте. Там, вдали, объясняю для плоховидящих, ещё один эскиз имеется. Повертите шеей повнимательнее в коридоре. Я вас не задерживаю.

‒ Подождите, как же так? Мне эту толкушку на бумажки, которые об деньгах, шлепать! У вас же в том же коридоре начертано, что для денежных документов нужна именно круглая печать! У меня же Центральный банк треугольный штампик не признаёт! (Это я соврал. Вопрос о топологии печати мною в Центральном банке не вентилировался. Однако был приказ: получить именно круглую печать — с названием банка по краю и, мелко-мелко, чтоб незаметно, словом филиал).

‒ Гражданин! — голос посуровел. — Написано: филиал — треугольный, значит треугольный! Не задерживайте тут!

Авиакатастрофа! В смысле, что всё вдребезги. Вываливаюсь в коридор. На меня понимающе смотрит тот самый мужик.

‒ Ну чё геометр сказал? Треугольник?

‒ Ага, Пифагор хренов. А у тебя тоже недоразумение на почве квадратуры круга?

‒ А что же, ты думаешь, я здесь вторую неделю ошиваюсь? Думал, думал ничего, кроме как умолять пощадить филиал совместного с Израилем предприятия, не придумал. А ты тоже с землёй обетованной совместный бизнес затеял, так сказать «с гоем пополам»?

‒ Не, у меня банк.

‒ Ну, тогда хреново. У меня хоть какая-никакая международная поддержка в виде иврита по краю печати.

Вышли мы на крылечко, стали эту теорему геометрии решать. И тут нам прямо на голову — манна небесная! (Ну, наверно ему, он всё-таки еврей, а я вовремя рядом случился. Как говорит один мой знакомый: «Тусуйся рядом, будешь при лавэ!»). Проходит мимо нас группа тётенек, явно замужних и поэтому озабоченных поисками, чего бы купить недорого. «Ребята! Чего вы тут стоите? Дают что?» Ну, совместный предприниматель и пошутил с горя: «Да конфискат, отобранный на обысках у кооператоров, реализовывать будут!»

Вот тут-то с неба и посыпалась та самая крупа! Мгновенно у двери образовалась очередь — по всем правилам, с криками, слезами, номерочками, написанными чернилами на запястье, и регулярными перекличками через каждые два часа: кто не отозвался, мы не виноваты, вычёркиваем из очереди! В те благословенные времена (ностальгирующий по СССР народ не даст соврать) любая уважающая себя женщина, завидев очередь хотя бы человек из трёх, инстинктивно бросалась к ней — кто последний, я за вами! И только после этого шла к началу оной интересоваться, что дают и на всех ли хватит. А в голове этой «line» (ничего, что я по-английски? Слышал по правилам хорошего тона, надо синонимами часто повторяющиеся слова заменять) неожиданно оказались мы с совместным евреем, списками очередников и сообщением, что давать будут дефицит, конфискованный при жёстком задержании трудовым народом кооператоров, а что — пока неизвестно. Ну скажите, кто же из такой очереди уйдёт?

«Сейчас мы этому лорду-хранителю печатей покажем!» — шепчет мне товарищ по непризнанным шедеврам живописи. Я ничего не понимаю, но поддерживаю. (Эка невидаль! Да так все избиратели поступают!). Для того, чтобы нас не рассекретили сразу, иногда мимо очереди пропускали действительных просителей печатей. На крики: «Это почему эти вперёд лезут! Мы здесь первые стояли!» — объясняли, что это спецконтингент, по особому распоряжению. Все верили, поскольку рядом с каждой очередью в СССР была параллельная — для «особых».

Впрочем, эта традиция жива и сейчас. Например, во время показа пояса Богородицы в Храме Христа Спасителя рядом с громадной очередью верующих и не очень россиян быстренько сварганили параллельную — для высших чиновников, светских львиц, телеведущих и олигархов…

Время от времени, пользуясь правами распорядителей, в кабинет проникали мы с другом и показывали майору свои эскизы со словами: «Присмотритесь, пожалуйста, может она всё-таки немножко угловатая?». Майор-геометр сначала ничего не понял (при всём уважении — всё-таки не Лобачевский), почему на одного просителя печати к нему в кабинет попадают три-четыре странные тётки, интересующиеся французским нижним бельём или польской картошкой. Один раз я — с особым цинизмом — пропустил без очереди мужика, искавшего цепь для бензопилы. Выйдя покурить на крылечко и увидав живую копию фото 1917 года «Работницы в очереди за хлебом», майор, как говориться, притух.

А народ волнуется, переклички проводит, вдоль очереди шныряют бабульки, продающие горячий чай, из кустов начинает пованивать — бросать своё место под солнцем надолго никто не решался. Естественно, появились откуда ни возьмись торговцы местами — в общем всё наладилось и функционировало с минимальным нашим участием.

Служитель правосудия хотел было наряд бойцов вызвать, да побоялся. Тогда вам не сейчас — бить гуляющих, хотя бы и в очереди, дубинками не принято было. Короче, сдулся майор. Утвердил нам с сыном израилевым круглые печати, взамен потребовав убрать страждущих из-под стен.

Мы вышли и объявили, что облава на кооператоров временно отложена из-за погодных условий — собака след не смогла взять, поэтому можно пока расходиться, а через недельку вернуться и, если загон пройдёт успешно, мы будем тут, на приступочках, стоять, очередь восстанавливать.

Всё! Занавес!

Эпизод третий. Освоение передового опыта зарубежных банков, или деньги из воздуха

«Смотрите сюда, сейчас вылетит птичка!».

Из фольклора фотохудожников

Пошатавшись некоторое время по Москве в роли руководителя филиала коммерческого банка (здорово! слово «круто» тогда ещё никто в этом смысле не использовал), я понял, что неплохо бы подумать, как зарабатывать деньги будучи банкиром. Поскольку окошечка, к которому 5-го и 20-го в родном НИИ я радостно топал за зарплатой, поблизости не наблюдалось, надо было что-то придумать: дети хотели есть, как и при советской власти.

Ничего не придумав сам (это вам не физика плазмы), я решил отправиться за советом в метрополию, то есть в головной офис, в Калугу.

Сел на электричку, под песни цыган (чем не купец?), приехал.

Забежал к маме, вещи бросить. Вид у неё был обеспокоенный.

‒ Что случилось? Почему на нервах?

‒ Сашенька, тут отец какую-то факторию придумал, а когда изложил идею заезжим коммерсантам, сотрудникам самого Артёма Тарасова, те его на руках до квартиры донесли ‒ так мысль понравилась. Как бы чего не вышло.

Артём Тарасов ‒ звезда коммерции тех времён. Особенно прославился тем, что его зам, будучи честным коммунистом, заплатил 90 тысяч (!) рублей партийных взносов, чем вызвал всесоюзный шок. Вот этот-то зам со товарищи, по словам мамы, и пёр отца на третий этаж, выражая своё восхищение.

‒ Ладно, мам, не волнуйся, узнаю, как и что ‒ может обойдётся.

Поехал к отцу на работу, захожу в кабинет. Кабинет — это комната аж в 6 кв. м, на двоих с главным бухгалтером. Босс сидит, углубившись в чтение толстой книги, что уже само по себе меня потрясло.

‒ Ну, чего тебе?

‒ Так, приехал посмотреть…

‒ Что, как заработать не знаешь? Как догадался? А чего тут сложного — ты ж кандидат физ.-мат. наук, они отродясь работать не умели. Один кандидат на производстве равен двум диверсантам.

‒ Это почему это? — вступился я за честь Высшей Аттестационной Комиссии

‒ Да очень просто. Диверсант — он до поры маскируется и работает хорошо, а этот «матьегонаук» сразу всё своими идеями начинает разваливать.

Ладно, приведу пример бизнеса учись сынок! Вот смотри: книга — «Коммерческие банки США». Из неё берём международный опыт и творчески применяем. Видишь слово — «факторинг». Это когда банк платит предприятию вперёд за уже отгруженную покупателю, но ещё не оплаченную продукцию. За это берёт небольшую комиссию — уразумел?

‒ Уж не за идею этого факторинга тебя на руках по Калуге таскают? Прибылью поделиться за науку не обещали? Они люди зажиточные!

‒ Как же без обещаний! Люди высокой культуры быта и бизнеса. «Однако, ‒ говорят, ‒ мелковата Калуга для настоящего размаха и алчности. Провернуть такое надо один раз, но по-крупному». И как три сестры: «в Москву, в Москву, в Москву!» ‒ поехали Минавиапром окучивать. Адреса, правда, своего не оставили.

Ладно, слушай внимательно, как творчески применять быт США к нашим реалиям:

У предприятия (дело было в 1989 году) есть два плана: план по производству и план по реализации — за срыв любого будет слово с буквой «ц» на конце, а премия объявится, если только оба к концу квартала выполнены.

Вник? Как не вник? Идём дальше.

В конце квартала, как всегда, аврал — всем миром, на морально-волевых, заканчивают «Изделие». Обычно хорошо, если к числу 25-му «Изделие» закончат, есть пятилетку в три года! Тьфу ты, то есть план по производству! Начинаем грузить. Ну, это отдельная песня, не буду объяснять, штука тонкая: начальник станции, всё такое. Короче, если к 27-му — 28-му отправим «Изделие» заказчику — всем премия, однако при условии выполнения плана по реализации. Чисто блиц у Знатоков! Как остановись? Как покурить? Ты, может, ещё и оправишься прямо тут? Стоять! Вникать!

А вот с планом реализации-то полное сальдо-бульдо, как говорят банкиры. Он считается выполненным только после того, как придут документы об оплате изделия заказчиком, а нужно, чтобы пришли они 1-го следующего месяца, крайний срок. А на дворе у нас 30-е, да дорога, да ещё заказчик там со своей военной приёмкой, да мы, банкиры, с пересылкой платёжек — в общем, труба, то есть золотое дно, я хотел сказать.

Ну, так вот. Числа этак 29-го появляемся я и мой бухгалтер на предприятии. Почему бухгалтер? Да потому, что больше сотрудников в банке нет — нас всего в штате двое. Начинаем шелестеть договором факторинга. Мы, мол, вам сейчас за изделие заплатим, вы план выполните, премию получите — только и вы нас уважьте. Заплатите вашим спасителям 5 процентов от стоимости изделия. От такой суммы ближайшие к нам сотрудники обычно теряют сознание, в кабинет директора несут валидол, а нас просят удалиться, пока целы.

Однако к вечеру 30-го в мозги несчастных въезжает понимание, что деньги на счету предприятия это одно, а премия это другое и, кляня Горбачёва, реформы, Минобороны с грёбаной приёмкой, а также жену, ждущую сапоги на зиму, директор подписывает договор советского факторинга, клятвенно обещая отомстить при удобном случае.

Вот так. 5 процентов от стоимости изделия умножаем на четыре квартала — это сколько получится, учёный ты наш? По лицу вижу: посчитал.

‒ Погоди, шеф, а если заказчик не примет изделие, ну там недоделки…

‒ Ты что? Я же сказал — творчески применять, мы ж не в Америке. Во-первых, где он, бедолага, другое изделие найдёт? Во-вторых, он это изделие в другое изделие вставляет, и у него тоже план по производству, отгрузка и т.д. — в общем, я об этом уже толковал.

‒ А средства?!

‒ Это ты — откуда деньги у банка на оплату факторинга, умник? Ну, напрягись, подумай.

Страшная в своей гениальности мысль, пузырясь, всплывала из подсознания, заполняя сознание.

‒ Ты хочешь сказать, что тоже предприятие положило деньги на депозит в твоём же банке под 3 процента годовых?!

‒ Я хочу сказать, что меня представители ЦБ ждут — я им лекцию по факторингу читаю. Иди, работай.

Эпизод четвёртый. Внешнеэкономическая деятельность, страшная месть, а также, как я посрамил честь Родины

«Для кого даже честь — пустяк, для того и всё прочее ничтожно».

Аристотель. Собрание сочинений (по-видимому)

Освоив основные банковские операции, о чём речь шла выше, руководство банка решило, что пора переходить к международной деятельности. Тогда все поголовно были уверены, что заграница — просто рай земной.

Я лично слышал от моего знакомого году уже 1990-м, как хорошо иметь бизнес в Нигерии — не то, что в СССР. При этом он показывал мне письмо оттуда, где предлагалось недорого продать не то бриллианты, не то изумруды. У него даже хватило отваги и слабоумия поехать в эту самую Нигерию, где он благополучно и сгинул, ожидая выкупа при активном невмешательстве нашего консульства. Недалёкие нигерийские бандиты не смогли понять, для начала, что тогда у нас солидным бизнесменом считался банкир с уставным капиталом банка аж в 500 тысяч рублей (примерно 50 тысяч долларов — по курсу чёрного рынка), а главное, что для советских дипломатов в консульстве коммерсант был классовым врагом почище Пиночета.

Другой ухарь-купец предлагал мне приобрести фальшивые доллары. (Он так и сказал: фальшивые). Когда я выразил изумление, мол, зачем? Ответ последовал гениальный: «Так ведь дёшево!».

Прибавьте сюда ещё постоянное формирование секретных списков на конвертацию деревянных в зелёные какими-то шустрыми ребятами, требовавшими комиссионные вперёд, а также по-прежнему присутствие в уголовном кодексе статьи (по-моему, 88-й): операции с валютой, «вплоть до высшей меры», и вы поймете, что банку пора было выходить на международную арену.

И вот два знаменосца перестройки, отец и я, прибыли в представительство Дойчебанка в Москве с предложениями о взаимовыгодном сотрудничестве. Предложения сводились к следующему:

Дойчебанк, с одной стороны, даёт нам доллары (в крайнем случае, дойчмарки), а мы, c другой стороны, со временем, по-честному, может быть, вернём эту сумму рублями по государственному курсу — 60 копеек за доллар США.

Выслушав наше взаимовыгодное предложение, а также наш английский, директор представительства (здоровенная рыжая тётка) вызвала охрану и попросила нас покинуть помещение. Уходя, я из-за папиной спины что-то кричал про 1945-й и клялся никогда не открывать в Дойчебанке счета — хоть на коленях умоляйте.

И надо сказать, что я осуществил свою страшную месть — никогда не открывал счета в Дойчебанке, так им и надо!

Потерпев фиаско на фронте корреспондентских отношений с инобанками, отец отнюдь не пал духом.

‒ Санёк, ‒ наставительно сказал он, — не журись. Настоящий мужчина, когда ему плюнули в морду, утрётся и в те же двери — ещё раз, пока не победит.

‒ Это что же, опять к рыжей и жадной?

− Нет, мы эту проблему диалектически решим, про Гегеля — составную часть марксизма — слыхал? В общем, дадим несимметричный ответ, как наш Генеральный Штаб — рейгановским звёздным войнам. Сейчас на международную выставку поедем: других дураков, то есть партнёров искать.

У дверей выставочного павильона на Краснопресненской набережной нас встретил вёрткий мужичок лет пятидесяти — сотрудник какого-то торгпредства или бывший фарцовщик, сейчас не помню точно, в общем человек бывалый. В руках бывалый держал авоську (Это такая сетка для продуктов. От слова: «авось» что-нибудь купить удастся).

‒ А! — приветствовал он батю профессиональной широкой улыбкой дипломатов и фармазонщиков, — рад видеть, давно вас жду.

На меня он даже не взглянул, боковым зрением определив, что я так — staff.

‒ Ну, и где наши зарубежные контакты? — спросил отец.

‒ Не беспокойтесь, от меня, как от Джульбарса, — не уйдут.

(Джульбарс — это тот же Мухтар. Только первый служил на границе с Карацюпой, а второй — с Никулиным на Мосфильме).

Здесь хотелось бы сделать маленький (страницы на две) флэш-бэк, как выражается мой продвинутый сын, чтобы читатель, если таковой отыщется, осознал меру отчаянности отца, рискнувшего встретится с иностранцами, да ещё и в присутствии агента КГБ (А кем же, по-вашему, мог быть кадровый сотрудник торгпредства СССР?).

В далеком, 1957-ом, году отца послали в Великобританию принимать закупаемую продукцию «загнивающих» каппредприятий, чтобы потом по-тихому «цап-царапнуть» (как выразился недавно наше всё, а тогда выражались точнее — сп…ть) всю конструкцию и выдать её за новейшие уникальные разработки наших инженеров, закончивших рабфак.

Почему именно его? А потому, что тогда батя руководил отделом технического контроля завода и всех просто з…ал своими требованиями, которые он, садист, объявлял справедливыми. Например, категорически отказался принимать теплообменник, внутрь которого сварщица уронила маску вместе с десятком-другим электродов. Все доводы начцеха, что наличие этих предметов в межтрубном пространстве только улучшит теплообмен благодаря дополнительному завихрению потока и у него на этот счёт уже подготовлена заявка на изобретение, отец отверг, поскольку теории теплообмена не знал, а знал чертёж теплообменника. В общем, пришлось эту махину разбирать, так как выковырнуть посторонние предметы с помощью лома и рыболовной снасти не удалось. Так что на орденоносном заводе резонно решили, что пусть он лучше капиталистам мозги сушит.

Мама тоже поехала в Англию — люди в погонах очень заботились о моральной (читай: сексуальной) устойчивости наших граждан, а в этом плане маманя не уступала КГБ. Господи, какая устойчивость! Видели бы вы отцовский выходной костюм! Мама же отправилась на Запад в бабушкином плюшевом синем платье, зелёном пальто и бордовой шляпке с чёрной вуалью.

Пересадка у неё была в Париже. Советских граждан сопровождающий сотрудник органов разместил в ресторане, строго-настрого запретив что-либо заказывать. Валюты — оплатить хоть чашку чая — не было. Когда же мама попыталась достать из сумки припасённые бабушкой пирожки и крутые яйца, капитан в штатском и это запретил: нельзя показывать капиталистам, что денег нет. «Фоторепортёры снимут, во всех газетах пропечатают», — объявил он.

Так практически на грани голодного обморока прибыли в Лондон. Здесь случился конфуз. Мама не признала во встречавшем её мужчине мужа.

‒ Что вы меня морочите! — возмущалась она. — За кого вы меня принимаете? Что я мужа забыла за три месяца? Он у меня такой… а этот? Посмотрите!

‒ Женщина! Спокойнее! Прекратите срамить государство! — зашипел сопровождающий.

‒ Это ваш муж, просто костюмчик прикупил да shoes вместо сапог одел. Вы присмотритесь, присмотритесь!

(Видимо всё-таки опасения ЧК на счёт половой устойчивости не были лишены оснований).

Всю дорогу из аэропорта «Хитроу» («Это ж надо такое противное название придумать! Вот их капиталистическая сущность и проявилась!» — впоследствии возмущалась мама) она пролежала (буквально) на заднем сидении такси, боясь, что в неё выстрелят шпионы.

Кто-то теперь подумает, что всё это шутки, но это чистейшая правда — шёл 1957-ой год. Меня вывезти не разрешили — как я понимаю, оставили заложником с любимой бабушкой. (Эх, началась жизнь — не то, что при родителях. Кстати, эта черта — предпочтение бабушки и дедушки маме с папой — оказалась передающейся по наследству. Уже мой сын, когда жена приехала проведать, как ребёнку живется у деда, пробурчал: «И чего приехала? Кто её звал?»).

Так вот. Возвратившись на родной завод, мама умудрилась ляпнуть на профсоюзном собрании, что в Англии рабочие живут хорошо и Маркса не читают. Зачем она это сказала, непонятно, ведь всего пять лет назад она же безутешно рыдала на похоронах Сталина.

На следующий день отца вызвали в партком и посоветовали больше на работу не приходить (ещё, слава богу, что на дворе стоял не 37-ой, а 58-ой) — завод, мол, режимный, контингент политически грамотный — нечего на него пагубно влиять. Тут папа, цинично пользуясь тем, что Отец народов уже отдыхал в общей спальне с Вождём мирового пролетариата, потребовал приказ об увольнении с обоснованием. Приказ по непонятным причинам издан не был (земной поклон директору и главному конструктору), но на проходную, находящуюся в ведении 1-го отдела, пришло указание не пускать батю на завод. Самое смешное (это теперь, а тогда — не очень) было то, что про маму никто, включая профком, в этой передряге даже не вспомнил.

Ну и как бы вы, гордые, гражданско-правовые современники в этой ситуации поступили бы? На завод пройти нельзя — вахтёр сочувствует, но не пускает. Не ходить на работу тоже нельзя: уволят за прогул с «волчьим билетом». Задача! А вы говорите — андронный коллайдер.

Так отец что сделал? Приходил к 8-00 на проходную и там весь рабочий день стоял. И так три месяца. А тогда, между прочим, суббота тоже была рабочим днём, в том числе и в Еврейской автономной области (затерянной в монгольских степях советской исторической родине). Перефразируя известную песню тех лет: век не забуду «проходную, что в люди вывела меня!»

И батя победил! Указание — не пускать его на завод — как-то само по себе улетучилось, а приказа об увольнении не было (опять поклон директору и главному конструктору); всё и улеглось.

Теперь, надеюсь, понятно, почему встречу с иностранцами без утвержденного соответствующими органами спецзадания я считал прелюдией к героической работе под всполохами полярного сияния.

Итак, в сопровождении шустрого дядьки мы прошли на выставку. Посвящена она была передовым достижениям в области тары и упаковки. В общем, это неважно, чему; главное, смотрим: бизнесменов вокруг — видимо-невидимо. Стали мы по стендам ходить. Надо отдать должное нашему проводнику в «мир чистогана» (так обзывал Запад и часть Востока, В. Зорин — незабвенный обозреватель газеты «Правда» из этого мира почему-то не вылезавший), он достаточно многих там знал.

Скоро выяснилось, что никто из буржуев предложениями взять у них взаймы валюту не вдохновляется. Вместо этого они показывали на нас пальцами, таращили на нас глаза и подзывали приятелей посмотреть на этот аттракцион — коммерческих банкиров в стране развитого социализма. На все потуги завести разговор о бизнесе ответ был один: «Водка, икра есть? Нет? А больше нас ничего в России не интересует — ну, может, ещё нефть и золото — но это не наш профиль». Тем не менее, они радушно угощали городских сумасшедших кофе и бутербродами с весьма редко встречавшимися в окружающем выставку пространстве финской колбасой и норвежской сёмгой.

И вот тут-то до меня дошло, зачем нашему сталкеру авоська! Прямо по Чехову (а может, Станиславскому?): если на сцене висит ружьё, оно обязательно пальнет — мало не покажется. Ну, вы тоже, наверное, поняли эту нехитрую задумку: под прикрытием двух буревестников грядущей капиталистической революции, затариться дефицитом для семьи, пока они там «гордо реют», пытаясь выклевать валюту.

Мне оставалось в этих условиях только поддерживать честь Родины и отказываться, к удивлению окружающих, жрать и затариваться, следуя совету классика: «От подарков их сурово отвернись. Мол, у самих добра такого завались».

Я героически сопротивлялся запаху колбасы, и смысл переговоров до меня не доходил. (Для понимания момента: мой сын на замечание его тётки: «Зачем ты ешь шкурку от колбасы?», — резонно ответил: «Это тоже кайбаска»). «Инобизнесмены» взирали на меня, как на ожившего героя русских былин: «Смотри, смотри, он ещё и на халяву не ест!».

Однако, когда чёртов финн, щедрая душа, открыл банку пива — мой патриотизм рухнул, как от удара Тайсона. (К тому времени, благодаря объявленной борьбе с пьянством и алкоголизмом, пива было не достать даже в гадюшнике «Мутный глаз», где и в лучшие времена в него добавляли стиральный порошок — для пены).

Тут как раз наш Харон, заполнив до отказа авоську и сунув подмышку десяток фирменных полиэтиленовых пакетов (тоже дефицит, за которым стояли в очереди!), объявил, что согласно международному бизнес-этикету нам пора выйти вон.

Так я потерял свою честь и посрамил честь Родины. Только не забытый до сих пор божественный вкус дешёвого баночного пива и остался от моего первого захода на капитализм.

Эпизод пятый. Кооперативный кредитный ресурс

«Движение — всё, цель — ничто».

Э. Бернштейн. Сказано где-то между 1850–1932 гг.

Заграница заграницей, а что-то предпринимать для обнаружения прибытка в балансе надо было. Капитала, чтобы пустить его в оборот не предвиделось, впрочем, как и самого оборота.

В этот момент на горизонте всплыл кооператор — мой друг из НИИ, также поверивший Горбачеву и его НЭПу. Выпив за встречу, потом за удачу, а потом за тяжёлую долю пассионариев, разговорились. К моему удивлению, у него тоже была напряжёнка с прибылью — а я-то, как и вся страна, был уверен, что кооператорам деньги с неба приходят переводом до востребования.

Однако столкновение в одном месте двух научных сотрудников и двух бутылок портвейна «три семёрки» дало синергетический эффект.

‒ Тебе хорошо, дал деньги и сиди себе, проценты подсчитывай — ни тебе склада, ни тебе транспорта.

‒ Да, дал, подсчитал, тебе их не вернули — считай дальше. Да и доверить мне сбережения народ не ломится — это тебе не международный кинофестиваль.

‒ Оно конечно, но всё равно у меня трудней. Постоянная смена товара и контингента: сегодня компьютеры есть, а завтра компьютеров нет — есть женские колготки, снова покупателя с деньгами ищи. Без денег-то — проблем нет. А, впрочем, постой. Ты говоришь, тебе никто денег не даёт?

‒ А тебе их суют, возьми, сделай милость?

‒ Знаю место, где денег, как народу в очереди за обоями в нашем магазе. Но там дадут только банку, на крайняк — филиалу.

‒ Это где же — в раю?

‒ У его ворот, в Сбербанке.

‒ Да совался я туда, в результате — навар от яиц.

‒ А ты с чем совался? Со своей мордой?

Тут я обиделся, хотя красавцем меня считала только мама, да и то в детстве.

‒ С договором.

‒ Это где «мы, цыгане, с одной стороны…»? Ну, не лезь в бутылку, нам её ещё сдавать. Ты же видел: там сплошь женский контингент, а мы с тобой с Ален Делоном имеем сходство весьма отдалённое.

‒ Что же мне теперь операцию по коррекции профиля сделать, а заодно и уши отрезать, чтобы лапшу не вешали?

‒ На счёт ушей это ты хорошо придумал, для банкира полезно, но лучше достать то, что женщины ценят больше мужской красоты.

‒ Это что же?

‒ Свою красоту.

‒ То есть?

‒ Предложи им мои колготки по сходной цене, а сам за это попроси кредитный ресурс по цене ниже сходной, банкир!

Последнее слово он произнёс так, что я понял — где-то он уже пытался взять кредит.

Тут, наконец, я въехал в тему (мне простительно: он был выпускником Физтеха, а я туда по конкурсу не прошёл) и засуетился.

‒ Значит план такой. Завтра к 9-00 ты к N-скому отделению Сбера подгоняешь грузовик и, как только я махну тебе из окна директрисы, начинаешь распродажу.

‒ Ты ещё карту достань, Кутузов, а в окне цветок выстави, чтоб бедный Плейшнер не ошибся, когда нижнее бельё вываливать.

План пошёл, как по Марксу: товар-деньги-товар. Ресурс, полученный в качестве кредита, опять вкладывался в женское бельё — друг работал творчески и ассортимент расширял.

Процентная ставка обсуждалась на закрытом собрании трудового коллектива N-ского отделения, с учётом качества исподнего. Дамы демонстрировали: сидит-не сидит, пытаясь при этом повысить эту самую ставку, а друга — заставить скинуть цену. «За такие трусы 15 процентов годовых?!» Ну, чисто песня «Коробейники».

На мои робкие поползновения задать классический вопрос типа: «Остап Ибрагимович, когда же мы будем делить наши деньги?», — друг отвечал словами, вынесенными в эпиграф.

Он даже наладил безотходное производство. Снарядил пару машин с остатками отвергнутых банкиршами (из-за оранжевого цвета) панталон в российскую глубинку, где оборотистый шофёр, надев на себя женские трусы и переоборудовав кузов пятитонки в подиум, продал их с невиданным гешефтом.

Тем не менее, месяца через два в моем банке образовался доход, а у моей жены новые колготки.

Эпизод шестой. Соцсоревнование

«Как же я теперь отличу твои деньги от моих? Если я стану отдавать тебе твои монеты, вдруг между ними попадутся мои? А своих денег я не намерен отдавать никому, никому!».

Раджа из мультфильма «Золотая антилопа»

Я был горд собой невероятно. Во-первых, достал жене колготки, чем поверг её в транс. Она подумала, что-либо всё это ей мерещится от усталости после осмотра главного паропровода на 21-ой отметке ТЭЦ-20, либо она по счастливой ошибке вышла замуж не за того человека, с которым расписывалась в ЗАГСе. Во-вторых, можно было выплатить себе премию и зажить!

Однако для начала надо было отразить в балансе доход, чтобы, отразив там же расход, получить прибыль. Подумаешь, скажет кто-то, делов! А вот и делов! Проблема была в том, что бухгалтера у меня не было — только подпись одной сердобольной женщины, которая взяла с меня клятву никогда не приставать к ней с составлением отчётности. Сам же я не отличал сальдо от бульдо. Пришлось звонить в головной офис: просить прислать помощь в виде бухгалтера. И дозвонился на свою голову. Услышав, что в филиале завелись средствА, ко мне нагрянула не только бухгалтерия, но и ревизия.

Перешерстив все мои операции в количестве пяти штук, они помчались на центральный телеграф (в комнатушке, которую я именовал офисом, мыши были, а телефона не было), сообщать, что деньги, как ни странно, действительно есть. Чего они там насообщали, не знаю — переговоры держались от меня в секрете. Однако результат до меня довели. Через два дня на моё имя прибыла подписанная Шефом депеша следующего содержания, цитирую близко к тексту:

90 процентов всей прибыли филиала перечислить в головной офис за «крышу».

Оставшиеся 10 процентов перечислить туда же для зачисления в «Фонд».

Строго указывалось на сомнительный характер проведённых мною операций по привлечению средств. (Сами они из Сбербанка, несмотря на все потуги, получили только горячее понимание, а женскую красоту и колготки я в отчётности предусмотрительно не отразил).

Большие риски на одного заёмщика (как будто у меня их было несколько).

В связи с вышеизложенным, мне объявлялся выговор и предписывалось в трёхдневный срок устранить и доложить.

Отдельным абзацем в конце этой государевой грамоты милостиво сообщалось, что премия будет мне выплачена в конце года по результатам (оцените формулировку) «социалистического соревнования между подразделениями коммерческого банка».

Мечта завалиться с женой в «Арагви» осталась в том же месте, где и была.

Эпизод седьмой. Бег с интеллектуальными препятствиями,

Ковровая дорожка и Белая мышь

«…да примчался к ним на подмогу Мальчиш-Кибальчиш».

А. Гайдар (не путать с Е. Гайдаром)

‒ Наконец, филиал мне может пригодиться, — так приветствовал меня отец при очередном своём появлении в столице нашей Родины.

‒ Рад стараться! — бодро ответил я. К тому времени я уже усвоил содержание указа 9-12 Петра I (от 09.12.1708), где предписывалось: «Подчинённый перед лицом начальствующим должен иметь вид лихой и придурковатый…».

‒ Что делать будем, ресурс добывать?

‒ Да нет, дело тут похуже — о нас государство вспомнило.

У меня засосало под ложечкой. Надо сказать, что в первый год нашей работы правительство не могло решить, что же с таким чудом-юдом, как коммерческий банк, делать. В том числе и как начислять на него налоги. Мы их и не платили. Как сказал Чёрный Абдулла Верещагину: «Так нет никого в таможне!».

‒ Что, налоговая?

‒ Тише ты, труба иерихонская, услышит ещё кто. Пока нет. А вот регистрироваться в ЦБ придётся.

‒ Подожди, ведь нас уже регистрировали!?

‒ Это я под шумок в Промстройбанке по дружбе зарегистрировался. Тогда ещё не разобрались, нужно ли вообще регистрироваться и где. Печать-то всё равно гербовая, а что там мелкими буквами по краю написано — так кто это читает? Теперь вот разобрались, чтоб их балансом прибило, придётся вставать на учёт в ЦБ СССР. У них устав регистрировать.

Я стоял, не зная, что сказать: лихой вид пропал, остался придурковатый.

‒ Так, бери вот устав банка, осторожней — это первый экземпляр, а я коньяк понесу.

‒ Слушай, а где ты такой пространный устав взял — нести тяжело.

‒ Это я у одного знакомого разведчика выпросил. Он привёз из Лондона устав Московского Народного Банка. Такой наш совзагранбанк есть. Мне его слово в слово перевели. Пусть попробуют не принять устав, который в Лондоне, финансовой столице мира, уважают.

‒ А зачем разведчику устав какого-то банка?

‒ Да надоело им чужие секреты вынюхивать. А тут живое новое дело. Опять же прибыль, если повезёт. Ты погоди, наши разведчики ещё банками да бизнесом займутся — мало не покажется!

Здесь пора частично объяснить название главы. Дело в том, что весь этот разговор вёлся на бегу. Ну, ладно, не на бегу — на спортивной ходьбе, но в очень высоком темпе.

«Солнце склонялось к закату, небо окрасилось в багровые тона. Тьма, пришедшая…» Стоп, стоп куда-то я не туда. Короче, до конца рабочего дня оставалось немного, а по часам чиновников он и вообще закончился.

Подбегаем к ЦБ СССР на Неглинке. Пропуск у отца уже в кармане — кто бы сомневался. Батя мне всегда говорил: «Запомни сынок! Театр начинается с вешалки, а руководитель — с пропуска в вышестоящую организацию».

Ворвались в ЦБ, побежали искать кабинет, где уставы регистрируют. По дороге брали языков из числа зазевавшихся клерков, поэтому быстро нашли. Остановились перевести дух. Отец:

‒ Ну-ка, Сашок, загляни внутрь: сидит там белая мышь?

Я не понял, какая мышь, но приказы не обсуждают. Заглянул и понял! Сидит за столом сухонькая, седенькая старушка — вылитая белая мышка.

‒ Есть, говорю, попалась! Ты её, что ли, на коньяк ловить будешь?

‒ Потом узнаешь, я надеюсь.

Тут батя приосанивается, входит в кабинет и говорит, будто ждал этой встречи, как… ну, словами не объяснишь:

‒ Здравствуйте Н-да Н-на! Принесли вам устав, как договаривались. Два месяца с лучшими юристами составляли.

Бабуся на него так зыркнула, что стало понятно: «ждёт нас не лёгкий бой, а тяжёлая битва».

‒ Где устав?

Я сбрасываю на стол свою ношу.

‒ Что ж, давайте читать.

Склоняется над первой страницей и надолго замолкает. Я отцу шепчу:

‒ Так она больше двух страниц до конца рабочего дня не осилит.

‒ Не знаешь ты старую гвардию, племя ты молодое, с жизнью незнакомое. Главное, чтобы она за работу взялась, а там будет сидеть, пока не закончит. Так у нас, сталинских соколов и мышей, заведено.

И точно, старушка на часы даже не смотрит, только карандашиком чирк-чирк. И вдруг:

‒ Кто эту ерунду вам написал? Ничего не понимает в банковском деле.

Такого апперкота отец явно не ожидал. Бабулька решила отвергнуть устав, слово в слово повторявший устав банка, действующего практически в двух шагах от забора Букингемского дворца. Первый раз я видел его, хватавшего ртом воздух.

Тут я сообразил, что главное — не допустить перехода непосредственно к военному конфликту и, как Киссинджер на Ближнем Востоке, приступил к челночной дипломатии. (Почему челночной — вскоре станет ясно).

‒ Конечно, ошибки есть, оспаривать не будем, однако оставить Калугу без банковского обслуживания тоже, согласитесь, нельзя ни на минуту.

‒ Молодой человек, вы не Мольер, не ломайте комедию.

Тут уже я чуть не упал под ударом эрудиции.

‒ Упаси бог, ещё в детстве во дворе приучен: со старшими шутить себе дороже. Я конструктивно. Вы вот первую страничку поправили? Дайте её мне, а сами вторую читайте.

Схватив исчёрканную страницу, я выскочил в коридор. Задача была — быстро найти приёмную какого-никакого начальника. Тут опять пригодилась мудрость предка: «Хочешь найти в министерстве кабинет министра, иди по ковровой дорожке». Секунд через пятнадцать вхожу в Приёмную (с большой буквы).

‒ Девочки, вопрос жизни или прозябания: дайте воспользоваться вашей пишущей машинкой, мазилка есть? (Мазилка, кто не знает, это такая белая краска. Раньше, в каменном двадцатом веке, ей замазывали ошибку в тексте, а поверх печатали исправление).

Что-то в моих словах, по-видимому, было: секретарши усадили меня за машинку, снабдив всем необходимым.

Печатал я неплохо — спасибо диссертации, поэтому через минуту-две с исправленным текстом (под исправлениями кое-где проступали прежние ошибки: времени, дать просохнуть замазке, не было) я влетел обратно в зону конфликта.

‒ Н-да Н-на! Вот, все исправления учтены, где вторая страница? Старушка посмотрела на меня внимательно:

− Хороший у вас мальчик — шустренький.

В глазах отца застыло безмерное удивление и, как у раненого Атоса на дуэли, немая надежда. Это придало мне новые силы и повысило скорость. Так и пошло: она чёркает, я чиню, в смысле исправляю, батя сидит, процессу не мешает.

Часам к восьми вечера бабуля стала выдыхаться, в ответ я увеличил темп. Видя такое дело, она сдалась, грохнула печатью об наш устав (теперь уже точно наш, не английский же), расцеловалась с отцом: они успели подружиться, и мы откланялись.

Вот в нынешние времена модно ругать чиновников СССР, а вы попробуйте сегодня хоть что-нибудь поправить в задрипанной бумажке прямо в ЦБ — враз обратно в экспедиции окажетесь. Не говорю уже о том, что прорваться через рентгеновские аппараты на входе стало нереально. Видимо, охране приказано передавать наверх всю подноготную посетителя. А тогда мы спокойно, без сопровождающих и блокированных кодом дверей вышли на Неглинку.

Отец выглядел, как Ника Самофракийская с потерянной от счастья головой, — сейчас воспарит.

‒ Теперь понимаешь, для кого коньяк припасён, малыш? Заслужили. Пойдём на лавочку, возле ЦУМа, сядем, на заводе всегда так после аврала делают. Стакан из автомата с газировкой прихвати.

Эпизод восьмой. Царевны-лягушки

«Я торговец живым товаром, Себастьян Перейра!»

Фильм «Пятнадцатилетний капитан». (Цитата по памяти)

‒ Дай кредит — из бедности подняться! — вместо «здрасьте» приветствовал меня тот же бизнесмен, который предлагал недавно купить фальшивые доллары.

‒ Опять?

‒ Не, валюту не покупаю, теперь я её зарабатываю.

Вот это неожиданность! Я ещё ни разу не видел человека, заработавшего хотя бы доллар. Чеки для «Берёзки» — да. Сам за публикацию своих мыслей за рубежом относительно отгадок загадок плазмы, получил парочку. (Жена их спрятала на чёрный день и тратить не позволяла, пока не дождалась чёрного дня — «Берёзки» прикрыли).

‒ Так зачем тогда тебе рубли, валютчик?

‒ Лягушек купить.

‒ Зачем?!

‒ Ну, не самому же их ловить, хотя…

‒ Зачем тебе земноводные? С зоопарком договор? Но откуда у зоопарка валюта?

‒ Тёмный ты человек — учёный! — с презрением ответил валютный бизнесмен из Люберец.

Наивняк, хотел меня унизить. Я и не такое слыхал. Как-то раз рассматривали мы в Комитете по изобретениям и открытиям проект вечного двигателя. (Хорошо ими тогда хоть посёлки не отапливали, как сейчас). Так автор в жалобе в соответствующие органы на наш отказ запатентовать открытие, писал: «А какой-то пацан (это я) ходил вокруг и говорил, что он учёный. Какой он учёный — хрен мочёный!».

‒ Может, и тёмный, да только на ловлю лягушек тебе, при свете, кредит никто не даст, так что колись, как из лягушек доллары делать. Из шкурок, что ли — они ведь тоже зелёные?

‒ Шкурки мы действительно можем оставить себе, при желании, а вот мясо и ливер толкнём французам, они лягушек едят и хорошо за них платят.

‒ Постой, они специально выращенных едят, а ты, как я понял, собрался их в ближайшей луже ловить.

‒ Во-первых, не в луже, ‒ обиделся отважный траппер, ‒ а у нас в Люберцах, на пруду, а во-вторых, я этих лягушатников убедил, что, в связи с общим развалом советской промышленности, экология в СССР сильно похорошела.

Тут он был полностью прав: даже Яуза теперь воняла по-другому.

‒ Неужто и договор есть на поставку квакушек из Люберец прямо в «Максим»? — упорствовал я.

‒ А как же! Бумажку исписать дело не хитрое, вот подпись на ней получить — задача для настоящего Дуримара. Да не боись, есть подпись, зацени — французская!

Действительно, на засаленном от долгих обсуждений листочке всё было в наличии: подпись, печать. Пришлось перейти к деталям: напором Люберецкий заготовитель обладал страшным.

‒ Так, а как же ты требуемое количество наловишь, и удержишь? Как ты мясо до границы довезёшь? Тут указано приём на границе с Венгрией. А…

‒ Не частИ.

Я тут же заткнулся — условный рефлекс у меня. (В общежитии при трапезе из общей кастрюли вслед за этим заклинанием следовал удар ложкой по лбу от старшего артели).

Между тем, соискатель кредита продолжал:

‒ Всё учтено великим ураганом. Зелёную живность мне наловят местные за небольшое количество расфасованного зелёного змия. Это затраты смешные — обсуждать не будем. Теперь не очень смешные — надо рефрижератор нанять, чтобы наши попрыгуньи не волновались в дороге. Хотел я бочки с водой использовать — из соображений гуманизма и дешевизны, да это партнёров не устроило: не хотят на границе лягушек по бочкам ловить. Сколько я их не уговаривал, что, по русской традиции, лягушек в молоке или в воде (для СССР это почти синонимы) возят — не соглашаются. Ну, ладно, дай срок — Бриджид Бордо на них пожалуюсь: жестоко с животными обращаются. Да-а-а…, за морем и лягушка — полушка, да франк перевоз. А вообще-то, классно было бы у французов молоко для перевоза получить. Мы бы лягушек доставили, а освободившееся молоко продали бы на рынке в тех же Люберцах. Или масло, если лягушки правильными окажутся. Ох, что-то я размечтался, как Манилов какой. А я не помещик — я гордый сын библейского народа, то есть человек практический. Впрочем, можно затраты уменьшить, если ты войдёшь в долю.

«Ну, ‒ думаю, — началось, откат-подкат, кредиту закат». Но я ошибся.

‒ На водителе сэкономим. Я сам фуру поведу, а ты рядом посидишь — одному ехать опасно, а тебе платить не надо.

‒ С тобой ещё опаснее, видел я, как ты водишь.

‒ Не трусь, прыщ столичный, кроме платёжек иногда ещё и на накладные полезно взглянуть: хоть мир увидишь из окна рефрижератора. За Московской кольцевой-то бывал? Опять же товар под присмотром директора банка — гарантия возвратности средств.

Последний аргумент крыть было нечем, пришлось согласиться.

Примерно через неделю, утром, под моими окнами, а жил я на последнем, 12-м этаже, в доме по улице Нагатинская, раздался рёв автомобильной сирены. Играла сирена марш Мендельсона. Поцеловав спящих детей и плачущую от страха жену, я кубарем скатился во двор — толерантность соседей на музыку в пять утра не распространялась.

‒ Готов? — спросил Дуримар, салютуя мне по-пионерски.

‒ Всегда готов!

‒ Тронулись!

Понеслись километры под лысые покрышки КАМАЗа. Родина проносилась за окном под бесконечные заунывные песни приятеля о том, как он со своей бандитской крышей отбивается от других крыш. Эх, «птица-тройка», ничего, в общем-то, по сути не изменилось со времён Николая Васильевича. Ближе к ночи сбивались в кучу с другими водилами, раскладывали костерок из старых покрышек, готовили немудрёную закусь; поевши, укладывались спать. Выставляли, конечно, и дозорных с дубьём — стереглись разбойничков.

Но даже в этой обстановке, располагавшей к неспешным размышлениям о смысле жизни, природная коммерческая жилка люберецкого Афанасия Никитина не давала ему покоя.

‒ Слушай, Шурик, давай толкнём немного наших лягушек водилам на завтрак, а французам скажем: утруска при транспортировке.

‒ Ты видно решил, что мы уже в Венсеннском лесу. Так мы ещё не доехали, а кто тут будет лягушек замороженных кушать?

‒ А вон — якут с Восточно-Сибирского плоскогорья, им, говорят, мама строганину вместо соски в детстве дает. Пойду ему предложу.

После якута настала очередь молдаван и т. д., с тем же успехом. Долго ли, коротко ли, добрались мы до самого края земного диска — границы.

‒ Посиди тут, я на таможню загляну, понюхаю обстановку. Только двигатель не глуши, гляди жарень какая, как бы пассажирки не разморозились. (Холодильная установка у нас работала от двигателя).

‒ Да ничего, раньше же не размораживались!

‒ Говорю же, тёмный ты человек. Ты когда-нибудь карту годовых изотерм европейской части Союза нерушимого видел?

‒ Что?

‒ А то, что они идут не с запада на восток, а практически с севера на юг из-за влияния Гольфстрима.

Я молчал, подавленный объёмом географических познаний.

‒ При продвижении на запад (продолжал климато-географическую лекцию водитель-эколог), климат всё теплее и теплее, а мы к тому же не на Вест, а на Зюйд-Вест курс держали, так что стереги холод в холодильнике, я пошёл.

Через некоторое время Дуримар вернулся. Выражение лица его было озабоченное.

‒ Ну, Аристарх, договорился с таможней?

‒ Нерасчитос случился.

‒ То есть?

‒ Лягушки наши, оказалось, в Красную книгу занесены, теперь хорошо, если просто не растаможат, а могут и повязать. Говорил же я, в бочках надо было везти! Сейчас бы декларировали товар как воду из Люберецкого святого источника, а лягушки, ну, типа биологические индикаторы чистоты — как канарейки в шахте. Да не трясись ты, браконьер, подумаешь, отсидишь годик-другой, человеком с чистой совестью выйдешь. Жена твоя, как я понял, уже проведала, где и как передачи посылают.

‒ Почему это я браконьер?

‒ Да потому, что я тебя, как хозяина груза указал, а сам водилой представился. Ну-ну, потише с кулаками — шучу я. На случай предъявы за браконьерство, у нас классная отмазка есть. Лягушек-то мне люберецкие охотоведы в кузов живыми побросали — они там уже заморозились. А даже ты знаешь, что тварь эта без всякого вреда для здоровья разморозиться может. Значит, пришить нам убойную статью не выйдет, скажем, мы их так, как бы на экскурсию возили, обратно вернёмся — отпустим.

Я перевел дух.

‒ Но проблема с вывозом остаётся: убедить таможню, что экскурсия эта в Париж, не прокатит.

‒ А что таможня?

‒ Добро не даёт, идите, говорит, думайте.

‒ Так мы же уже думали, даже в расходах учли.

‒ Это само собой, без этого пройти таможню на КАМАЗе, что игольное ушко на том же транспортном средстве, даже если ты на самом деле святую воду в Ватикан везёшь. Тут в другом дело. Надо такое название для нашей живности придумать, чтобы в декларацию безбоязненно вписать.

‒ А…

‒ Слово «царевны» не предлагать: пойдём чалиться за организацию проституции в международном масштабе. Ты «Повесть о Ходже Насреддине» читал? Он там озеро на воробья выменял с помощью переименований, вот бы его сюда: в золото свою Гюльджан одел бы.

Наконец, после тщательного изучения Даля (по памяти) и УПК, одолженного на таможне, решили обозначить груз, как «крио-сувенир — продукт народного промысла». Таможенник, пряча в карман нашу презумпцию невиновности, сказал: «Можете ведь, когда хотите! Идите в очередь вставайте. Нет, нет, не могу, там все, такие, как вы. Для других во-о-он та очередь есть, видите?».

Мы видели. Делать было нечего, пошли номерок на руке писать. В общем-то дела были не так плохи — к завтрашнему вечеру должны были товар сдать.

Однако на безоблачном небосклоне у самого горизонта замаячила, разрастаясь и грозя поглотить весь навар, грозовая неожиданность. Погода оставалась жаркой, двигатель глушить было нельзя: холодильник требовал корма. Внезапно выяснилось, что, если мы ещё сутки-двое тут покоптим, расходы на нефтепродукт перекроют ожидаемые выгоды.

Для спасения нашей концессии, я решил тряхнуть стариной. Прикинул теплоотдачу фуры, подсчитал требуемую мощность холодильной установки и вывел оптимальный график работы двигателя нашего ковчега. Получалось, что, заводя и глуша мотор по графику, можно уложиться в смету. Увидев меня, схожего с роденовским мыслителем (из-за жары я был практически голым, только локоть не на колене, а на капоте), друг поумерил стенания и приступил к составлению графика дежурств.

Однако главное было впереди. Часа в три ночи меня разбудил жуткий грохот: кто-то колотил по железной крыше нашего рефрижератора. Вываливаюсь из кабины, гляжу — Афанасий Люберецкий приколачивает доску к крыше.

‒ Ты чего?

‒ Щель тут, надо заделать.

‒ Ночью?

‒ Немедленно, невзирая на часы. Лягушки разморозились, вылезают, зелень пузатая.

Подтверждая его слова, с крыши рефрижератора на меня спикировало что-то холодное и скользкое.

‒ Как разморозились? Я ведь считал…

‒ Ты только не обижайся, я тут решил немного соляры сэкономить.

‒ Да ты…!

‒ Сам это слово, кто же в инженерных войсках без запаса считает? Да ты орать будешь или товар ловить? Вон они по всей стоянке разбрелись, пасутся.

Стали мы с ним лягушек ловить и обратно в холодильник забрасывать. Один забрасывает, а другой на воротах стоит: желающих погулять не пускает.

‒ Ты не просто кидай, — покрикивает на меня товарищ по охоте. — Ты считай, сколько закинул, а я постараюсь — сколько выпрыгнуло, приход-расход положительный должен быть. Да в меня-то зачем? Потом славою сочтёмся, а одна штука помнишь, сколько стоит?

Я вспомнил и взял себя в руки.

‒ А французы штрафные санкции не выставят, что у нас лягушки не расфасованы?

‒ Не-е-е, такого пункта в договоре нет, а мы ещё и рефрижератор опломбируем — скажем, таможенники. Я вообще практически договорился вместе с машиной товар задвинуть.

Что тут скажешь, в любых обстоятельствах он сохранял присутствие духа и коммерческую смекалку. Мне кажется, что, если было бы нужно, он и вправду мог израильские листовки палестинским моджахедам недорого продать.

С тех пор я кредиты на замороженные продукты не выдавал: инстинктивно боялся, что «ножки Буша» тоже, невзначай, разбегутся по дороге. А лягушачий бизнес как-то сам собой угас. Дуримар говорил, что лягушки быстро закончились. Недавно был в Люберцах, подошёл к пруду: действительно, лягушек не видно, не соврал Афанасий Люберецкий.

Эпизод девятый. Отдохнём наконец,

Или свадебное путешествие на пятнадцатом году семейной жизни

Вот вам миленький рецептик,

Как привлечь вниманье мужа,

Если красоту он вашу

Перестал вдруг замечать.

Вымажьте лицо кремами,

Свёклой щёки напомадьте,

А на веки прилепите

Пару свежих огурцов.

И внимательно следите,

Чтоб при вашем появлении

Муж любимый не собрался

По карнизу улизнуть.

Вы ж держите под рукою

Две таблетки валидола,

Кислородную подушку,

Камфару и нашатырь.

А пока приводят в чувство

Оошалевшего супруга,

Быстренько с лица сотрите

Все косметики следы

И, очнувшись, муж воскликнет,

Обливаяся слезами,

Ты вернулась, дорогая!

Здравствуй, милая моя!

Подражание Г. Б. Остеру

Тем временем в семейный бюджет пришло изобилие, как я его тогда понимал. Поэтому на радостях решил через 15 лет после свадьбы свозить жену в свадебное путешествие. Дело было в начале 1992 года, и мы с ней ещё не привыкли к ощущению полного кошелька. Это я про рубли, доллары тоже уже видели, но издалека. Сказано — сделано. Купил путёвку, и в составе группы интересующихся двинули мы на родину Гюго с Оноре де Бальзаком.

Накануне, в первом часу ночи, перед отбытием, раздаётся звонок в дверь. Открываю — на пороге мой друг-кооператор, спец по нижнему белью.

‒ Привет, заходи, случилось что?

‒ Это у тебя скоро случится!

Не то что бы я испугался, а всё же, как говорил мне впоследствии следователь-важняк»: «Ты у нас банкир? Банкир. Значит, что-нибудь, да найдём!»

В прихожую выскакивает жена:

‒ Ой, Серёжа! Проходи! Принёс?

Я окончательно теряюсь:

‒ Что принёс? Кому? Что тут происходит?!

‒ Не ори! Детей разбудишь! Давай, а сам проходи, чайку попьём, на жизнь пожалуемся, — предлагает жена другу.

Тот достаёт аккуратно перетянутую резинкой от трусов пачку долларов и протягивает жене:

‒ Девяносто два.

‒ Сейчас, — отвечает жена, бросается на кухню, хватает кастрюлю с гречкой, купленной по-советски — с запасом, выкапывает из сельхозпродукта семейные сбережения и протягивает гостю. ‒ Держи!

(Тут недоверчивый читатель может задать вопрос: «Почему это у банкира деньги в гречке, а не в банке?». Да потому, что жена считала кастрюлю понадежнее моего банка и оказалась права).

‒ Спасибо!

‒ Тебе спасибо!

‒ Может, прекратите обмен комплиментами и объясните, что тут за подпольная меняльная лавка?

Жена посмотрела на меня презрительно:

‒ Как не мог ты в доме гвоздя забить, так бесполезным и остался. Что же я, без денег, с одной любознательностью и тобой в придачу в Париж направлюсь? А детям подарки? А скатерть приличная? А родителям — ничего?!

На этом месте я понимаю, что сейчас вместо свадебного вояжа получу печальную повесть о пятнадцати годах мучений с мужем-романтиком.

‒ Птичка моя! Ну, почему ты такая вредная? Я просто хотел предупредить, что валюту самим вывозить — контрабанда.

Действительно, в те годы седой старины валюту положено было везти только старшему группы под присмотром «прикреплённого» товарища офицера. Выдавалась она уже по прибытии под роспись и квантами по 20 франков в день на человека — получил и «ни в чём себе не отказывай».

‒ Не бойся, не испорчу я твоей карьеры. Я проконсультировалась. Нынче женщин личному досмотру не подвергают без серьёзных оснований, а по моему внешнему виду в жизни не догадаются, что я под грудью доллары несу.

Жена у меня — женщина крупной отчаянности. Чтобы через границу — и без нарушений, фи! Не комильфо. В период карантина по птичьему гриппу протащила через таможню перепелиные яйца, а в разгар соляного дефицита решила вывезти в ту же Швейцарию две пачки русской соли, там, в горах, оказывается соль не та. Таможенники, завидев эти пачки на просветке, чуть не поставили меня лицом к стене, ноги шире — подумали: кокаин. Разорвали упаковку, начали пробовать. Я им культурно:

‒ Вы лучше понюхайте, сразу убедитесь.

Я в шутку, а таможенник в самом деле нюхнул. Пробовали соль нюхать? Попробуйте.

‒ Это что?! Соль?!

‒ Соль, я же говорил.

‒ Проходите, у нас приказа ненормальных задерживать нет.

«Ладно, — думаю, — две рохли на семью и впрямь перебор. Пусть везёт валюту, может и обойдется». Обошлось. Добрались-таки до города — мечты советского ителлигента.

Первые два дня всем стадом достопримечательности осматривали, а потом в группе полыхнул русский бунт.

‒ Не будем табором ходить! По интересам разобьёмся! Нам теперь свободу на родине дали, так мы её до Парижа донесём! — примерно такие лозунги звучали.

‒ Ладно, спокойно! — произнес дяденька, без погон, с лицом майора. — Вижу, бежать от родных берёз по «дороге просёлочной, которой не видно конца», никто не собирается, а на счёт разнообразных интересов совет могу дать. Тут километрах в двух магазин «Тати», там все наши отовариваются. Недорого и недалеко — деньги на транспорт сэкономите.

Естественно, разные интересы тут же совпали так плотно, как сейчас, по словам первого канала, совпадают дела «Единой России» и чаяния населения. Выстроились в походный порядок и тронулись, разве что строевую не грянули. «Крутой маршрут» был проторен аккурат по Пляс Пигаль. Витрины — с соответствующими картинками. Я думал, жена смутится, мне лично стало слегка некомфортно, а ей хоть бы что, чешет вдоль секса, «походка свободная, от бедра». С ориентировкой проблем не было — навстречу нагруженная клеёнчатыми сумками с надписью «TATI», двигалась нескончаемая вереница наших. Видели когда-нибудь муравьиную тропу? Очень похоже, только ощупывают друг друга не усиками, а взглядами на поклажу.

Вышли в заданный район, рассредоточились по прилавкам. Залы служат яркой иллюстрацией единения советского и африканского народов. Жена у входа застыла, напряглась вся, взгляд сосредоточенный.

‒ Ты чего? ‒ Спрашиваю.

‒ Не мешай, я должна собраться и… ринуться!

Ринулась, а я остался. Зачем давиться? Там, у входа, такие баки, похожие на мусорные, стоят. В них вещи разные. Я раскопал парочку на подарки — ничего так.

С тех пор каждое утро вместо разминки − бегом до «TATI», потом силовые упражнения: с сумками до отеля, после душ и завтрак. Здоровый образ жизни! Вся группа, как-то сплотилась, женщины похорошели, у мужей мускулы подналились. Только одной ячейке — семье опытного работника Внешторга не повезло. Они порешили на завтраках да ужинах сэкономить, ну и потравились «Краковской» — колбасой, с собой привезённой. Холодильника-то в номере не было.

Собственно, мы тоже на ужинах экономили. Жена сказала, что есть на завтраке надо побольше, а на обед брать с собой наворованное со столов на завтраке. Ужин же вообще вреден для здоровья.

Однако дня через три я выклянчил поход в продуктовый магазин: хоть что-нибудь на ужин прикупить — хлебца там, сухариков. Видимо супруга поняла, что совсем не кормить гужевой транспорт неразумно — может сумки из TATI на мостовую уронить, и отправились мы в ближайший продуктовый магазин.

Заходим в него, и я понимаю, почему погибла власть Советов. Магазин был самый завалящий, контингент покупателей — девушки с Пляс Пигаль. (Одна из них, чёрная, как Багира, как раз швыряла в корзинку сыр. Жена на неё чуть не бросилась — так стало обидно за фривольное обращение с дефицитом). А вот такого набора продуктов я не видел даже в спецраспределителе на площади Дзержинского, куда нам иногда доставал пропуск отец подруги жены, работавший в Моссовете. По суровой правде, выходило, что проститутки в Париже питаются лучше, чем партийная номенклатура.

У жены тоже чувства притупились, как говорил известный персонаж по поводу стола у бандитов: «Мне на твоё изобилие смотреть больно!». Я попытался, пользуясь её временной неадекватностью в восприятии мира, прикупить бутылочку пивка, однако это мгновенно вывело её из ступора, и попытка пропить франки была пресечена.

Ну, в общем, и правильно. Поскольку, когда я второй раз попал в Париж уже без любимой казначейши, попытка пропить удалась, с неприятным конфузом на финише. А дело было так. Накануне нашего отбытия к тонким колоскам на родных полях мы с приятелем решили посетить ресторан «Максим». Надо сказать, что внешне впечатления он не произвёл — к тому времени у нас были и покруче места. Действительно, что можно ожидать от ресторана, названого в честь пулемёта? Однако я углядел в меню вино выпуска 1926 года. «Давай, — говорю, — попробуем! Может, на родине завтра снова революция при такой-то власти случится — опять придётся “Плодово-ягодное” пить». Заказываем. Официант бормочет что-то и исчезает. Через некоторое время появляется солидный дядька — видимо, начальник ихний и спрашивает: «Вы точно хотите это вино?». Друг (он по-французски понимал достаточно, чтобы выпить суметь) отвечает, что да, конечно! Метрдотель аккуратно спрашивает: «Вас цена не смущает?». Тут уже я вскинулся, хотя, честно говоря, на цену забыл посмотреть: «Мы что, похожи на бомжей?». — «Да нет. Пока». Сами понимаете, что при такой диспозиции отказаться от заказа без ущерба для престижа России было невозможно. Начальник над винами удаляется и появляется вновь с какой-то грязной поллитровкой, причём несёт её по залу, как святой грааль, а все присутствующие поворачивают головы и смотрят на нас с сочувствием. Ставит её на стол, откупоривает, тяжело вздыхает, просит нашу кредитку и удаляется. Приятель мой, конечно, не преминул тут же нацарапать на пыли, покрывающей сосуд, неприличное слово из трёх букв.

‒ Ты чего делаешь?

‒ Да фигня! Никто здесь русского не знает в нужном объёме, а я удержаться не могу при виде так хорошо загрунтованной основы!

Тут за нашими спинами раздаётся культурное покашливание, и за стол к нам присаживается старушка благообразно-древнего вида.

‒ Господа! Я вижу, вы русские? Я эмигрантка с 1918 года, и мне очень хочется поговорить с живыми носителями современного русского языка. Вы, я вижу, ещё и что-то пишите на бутылке?

Мамочки родные! Больше добавить нечего.

А на следующее утро случился вышеупомянутый конфуз: вино сожрало все деньги на карточке, подчистую, так что оплатить задолженность за проживание было нечем. Еле вырвались. Приятель объяснил завресепшеном, что я представляю собой президента банка. (Одет я был по случаю дальней дороги в «треники» и футболку с надписью: «Демократический выбор России», выданную мне руководством соответствующей партии за любовь к демократии и начальству). Француз поднял брови и только и смог проговорить:

‒ О-о-о!

‒ Не о, а ого-го! — поправил его приятель и спросил: — Вот у вас во Франции президенты банков кидают отели на бабки?

‒ Нет, ничем таким не кидают.

‒ А что же ты к нам по национальной дискриминации привязался?

Француз молчал, как Наполеон под Бородино на требование пустить в дело старую гвардию.

‒ Ну тогда мы поехали, деньги на неделе пришлём.

И мы отбыли.

Возвращаюсь к свадебному вояжу. В конце концов моя нервная система не выдержала, и я высказался.

‒ Однако, что это мы всё в одно TATI гуляем? У нас свадебное путешествие или что?

‒ Согласна. В самом деле, давай посетим Дефанс.

Ура! Жена, оказывается, тоже романтизм заначила. Слово-то какое красивое — Дефанс! На романс похоже.

‒ Если уж путешествовать, так путешествовать! Выделю, пожалуй, средства на транспорт, а то до этого, с красивым названием, пешком долго добираться, — сказала жена.

‒ Неужто авто возьмём? — потерял я связь с реальностью.

‒ На такси моего романтизма не хватит, на метро путешествовать будем.

А что? В Москве туристов в метро водят, почему бы и нам на чрево Парижа не поглядеть? Одноимённый рынок-то закрыли, как впоследствии наш «Черкизон», так что чревом, по понятиям, теперь метро должно быть.

Пока ехали, ничего достопримечательного не заметил — может, смотрел плохо? Чрево оно и есть. Грязноватое и пахнет соответствующе.

Выводит меня жена наверх на конечной станции и предупреждает:

‒ Билет не потеряй, я его в оба конца приобрела, раз уж у нас опять любовь.

Вышли, осмотрелся я — приличненько так. Правда на место свиданий Ромео и его пассии не похоже — стиль не тот. Небоскрёбы какие-то.

− И где же мы вздыхать будем? Дефанс-то где?

− Щас, покажу, обвздыхаешься, — говорит жена.

Тащит меня к дверям ближайшего небоскрёба, заталкивает в них, и куда мы попадаем? Правильно, в магазин! Дефанс-то торговым центром обернулся. Что поделать, такова сокровенная жизнь сердца замужней женщины. Вывод: не всегда красивое слово означает нечто поэтическое — «ремонт», к примеру.

Единственная радость: нашёл я в этих джунглях ширпотреба трансформеры для младшего, так что считай медовые десять дней недаром прошли. Загрузила меня жена продуктами капитализма, так что похож я стал на студента, возвращающегося после барщины на овощебазе. Только после этого вывела из катакомб Али-Бабы.

Кстати, положение моё — сумки в руках, в зубах и за плечами — напомнило мне один случай. Послали меня как-то в году 1980-м на эту самую овощебазу капусту заготавливать. (Странное дело, при социализме всё было для блага народа, но почему-то для прокорма этого объекта всеобщих забот постоянно не хватало продуктов и рабочих рук). Вы видели, как этот процесс происходит? Держись, кто квашеную капусту любит, сейчас рассказывать начну!

Стоит вросшая в землю, как старая крепость, огромная бочка — диаметром метров шесть, а глубины — не знаю какой, я во вторую смену попал, капуста там уже была. Однако от уровня народной закуски до края — больше моего роста. Выдают мне резиновые сапоги, телогрейку и шапку-ушанку. (За окном конец августа). «Это, — говорят, — спецодежда: производство пищевое, стерильность нужна». Подводят к борту циклопической постройки:

‒ Прыгай вниз!

‒ А как же назад?

‒ Разговорчики на производстве! Прыгай!

Прыгнул — по колени в капусту ушёл, как Иван, крестьянский сын, от удара Горыныча. В тот же момент из трубы над бочкой на меня начинает сыпаться мелко нарезанный продукт.

‒ Беги! — кричит девушка-бригадир. — Стоять будешь — засосёт!

Я начинаю прыгать на борта бочки, пытаясь зацепиться за край. Ничего не выходит — ноги в капусту проваливаются, оттолкнутся не получается.

‒ Ты куда, придурок?! По кругу беги, утаптывай, а то не проквасится!

‒ А как же я отсюда выскочу?! Я же погибнуть могу, меня ж засыпает! Ноги вязнут!

‒ Не дрейфь, очкарик! Авось не засыплет! До краёв наберётся, тогда и выскочишь! Да голенищами капусту-то не черпай! Колени выше!

Обнадежив меня, девушка удаляется, а я несусь по кругу, что твоя цирковая лошадь. Пот с меня в чан градом, телогрейка с ушанкой в августе — это вам не бельё от «Intimissimi». На соли они, что ли, экономят, пот взамен используют? Попробовал ушанку скинуть — нет, правильно выдали, капуста без неё в глаза и за шиворот попадает, приятного мало.

Долго я после этого квашеную капусту есть отказывался, да время лечит даже аллергию — подзабыл постепенно детали, начал снова закусывать.

Сильно я в тот раз на Моспищеторг обиделся и решил, что вправе получить компенсацию — украсть капусты, сколько унесу. Надо сказать, что кочаны были на загляденье — крупные, крепкие. Такие до магазина никогда не доходили. Погрузил дары природы в предусмотрительно захваченный рюкзак, да вот незадача, поднять не могу, а выгружать жадно. Однако мой друг, сдававший норматив по бегу в соседней бочке, нашёл выход.

‒ Клади рюкзак на землю лямками вверх. Так, ложись спиной на рюкзак, руки в лямки просовывай. Получилось? Теперь руку давай и, как дёрну, телом вперёд рванись. Ну вот, встали, а ты беспокоился, что не украдёшь!

К проходной, понятно, желания идти не было, так что потопал я прямиком к бетонному забору, отгораживающему этот край изобилия от публики. Стал думать, как с рюкзаком на ту сторону перебраться. Но недаром я учение Нютона штудировал, знал про кинетическую энергию. Раскрутил рюкзак и запустил его поверх забора. Сам за лямочки ухватился — полетели мы, рюкзак и я, вместе, как Союз–Аполлон. Но что-то я, видимо, в теории полёта не доучил. В результате рюкзак и предплечья оказались по ту сторону забора, а всё остальное по эту. Причём ни одна из частей конструкции до земли не доставала.

Вишу в задумчивости. Можно, конечно, рюкзак отпустить, а потом самому через забор перебраться. Однако забор высокий, без помощи кинетической энергии рюкзака осложнения возникнуть могут. Есть ещё возможность через проходную пробежать до места приземления тары с капустой, да на этот обходной манёвр много времени уйдёт. Народ-то у нас — без чести и совести, украсть наворованное могут. А время поджимает, охрана посторонний предмет на заборе вот-вот засечёт.

Однако плохо я о нашем народе думал. Шли мимо рабочие со смены:

‒ Что, человек умственного труда (по очкам определили), застрял? Продукт для семьи вынести и то толком не можешь! Правильно про интеллигенцию говорят — никакой вы не класс, так, прослойка. Ну-ка, ребятЫ, возьмём шефство, не бросим в беде на заборе!

Как дёрнули они рюкзак, так я и перелетел на ту сторону, крепко держась за лямки. Подняли меня, котомку помогли надеть, дорогу от забора до станции показали, чтоб не мимо проходной идти. Что не говори, а союз рабочего класса, крестьянства и трудовой интеллигенции на самом деле был.

Вот о чём я думал, когда, мало отличаясь от верблюда на задании, топал к станции метро c названием, напоминающим романс. Дошли до входа, суём билетики в автомат, а он глотать не желает — отплёвывается. На втором десятке попыток решили призвать на помощь служителя Аида, с цветом кожи, подобранным в тон подземному царству. Он-то нам и объяснил на жуткой смеси английского, французского и суахили, что билеты наши не действуют, поскольку мы, невзначай, пересекли какую-то зону. «Так что по “пятнашке” вам, граждане», за билет.

Услышав, что за вторичный осмотр внутренностей города поэтов и художников придётся отдать тридцать франков, жена трубит отступление и покидает радушный метрополитен. Выбравшись на поверхность, стали решать, как багаж до отеля доставить. О такси напоминать, конечно, не надо было, а других мыслей у меня не имелось, поэтому я сосредоточенно молчал.

‒ Пойдём-ка вот эту достопримечательность осмотрим, — предложила жена, показывая на квадратную арку огромных размеров, стоящую посреди площади. Спорить сил уже не было — пошёл осматривать. Поднялись на самый верх, Париж, как на ладони.

‒ Во-о-н видишь, Площадь Звезды? — мечтательно произносит супруга.

‒ Вижу. Красиво! У самого горизонта, в дымке, как на картинах Моне.

‒ Да, красиво, а главное наш отель от неё километрах в двух, не больше.

‒ Ну и что? — почуял я недоброе.

‒ А ни что! Теперь куда идти знаем, вперёд! К вечеру дойдём.

Вот это было настоящее свадебное путешествие — «не дрёма да скука»!

Глава вторая. НОРМАЛЬНЫЙ БАНК.

КАРЬЕРА: ВИДЫ, ЭТАПЫ, МОДЕЛИ

«Славная была охота!». Акела

Эпизод первый. Бумага

«Без бумажки — ты букашка

А с бумажкой — человек».

В. И. Лебедев-Кумач

‒ Сдам я тебя, пожалуй, в аренду в нормальный банк. Поработаешь, опыта наберёшься.

К кипучей энергии отца я уже привык, но это было что-то новенькое. Не может быть, чтобы он отпустил сотрудника, трудившегося за обещание светлого завтра. Наверняка бизнес-задумка, о которой мне пока лучше не ведать. Зная по опыту, что заставить отца говорить, о чём он не хочет, всё равно, что заставить Анку-пулемётчицу выдать Петьку белоказакам, я подчинился.

Позвонив по указанному номеру и назвав пароль — ФИО шефа, я прибыл по адресу. Нормальный банк располагался во дворах между Цветным бульваром и Сретенкой. Если верить Гиляровскому, в бывшем публичном доме.

Захожу, просачиваюсь мимо охранника — этому я уже научился, пытаюсь найти кабинет Председателя Правления. И тут мудрость предка, о которой я упоминал выше, даёт сбой. Никакой ковровой дорожки нет, в помещении всего три комнаты. На одной написано (непосредственно на двери, от руки): «Касса. Не входить!». Ясно, что начальник и касса — вещи совместимые только в день зарплаты. В двух других комнатёнках (метров по 10 кв.) сидит–стоит–лежит человек 25.

В коридорчике, рядом с девушкой с телефоном,

на ящиках с надписью по-английски: «PC», перегораживая ногами проход, развалился молодой парень атлетического телосложения, в камуфляже и с кобурой на ремне, весь потный. (Охранник? Да нет. Охранник вон у дверей трётся). К себе я ничьего внимания не привлёк. Оно и понятно, появление ещё одной единицы в помещении, где находиться человек 25-27, не превышает уровень случайной погрешности наблюдения. Это хорошо: есть время оглядеться. В офисе, как в бою, для лица подчинённого, самое главное: слиться с окружающим ландшафтом.

Девушка в коридоре одновременно варит кофе, разбирает какие-то бумаги, разговаривает по телефону и читает вслух Омар-Хайямовские рубаи (наверное, у бурятов училась два звука одновременно произносить). Охранник дремлет у входной двери, из комнат валит табачный дым, вокруг гвалт, стучат принтеры, в кассе кричит ребёнок. Работа кипит, аж пол подпрыгивает, разобрать, где искать начальника, не представляется возможным.

Тут из комнатёнки (какой из двух — засечь не успел) выскакивает задыхающийся дядька и, обращаясь к парню в камуфляже, орёт:

‒ Савельич, ты что отдыхаешь на рабочем месте?! Давай, договор подписывай — клиент с крючка сходит!

Савельич достаёт из кобуры «паркер» с золотым пером и начинает расписываться.

Я шёпотом обращаюсь к девушке, указывая на дядьку:

‒ Не это ли Председатель Правления?

‒ Нет, Председатель вот.

Кладет руку на плечо парня в камуфляже. Тот не реагирует, продолжая расписываться.

‒ Видал, какая авторучка? У нас в банке одна такая!

Да, надо взять на вооружение ещё одну народную примету: если есть дорогая авторучка, где-то поблизости начальник.

‒ А чего это он так: с кобурой и в камуфляже? Маскируется, не хочет, чтобы его беспокоили?

‒ Да нет, просто он сейчас инкассировал клиентов, ну их деньги нам привозил, видишь, упарился. Мешки-то нелёгкие, денег, слава богу, много! А камуфляж и кобура ‒ так у нас охранник пока один, вот Савельич из себя конвой и изображает, бандитов отпугивает. А собственно, что это ты интересуешься, ты вообще кто? ‒ С подозрением спросила меня любительница средневековой персидской поэзии.

Тут я гордо говорю пароль — папино ФИО.

‒ А-а-а, ибн-Захарыч!

Хлопает по плечу парня в камуфляже.

‒ К вам клиент от Захарыча.

‒ Очень рад. Прошу в кабинет.

Втискиваемся в одну из комнат. Я держусь в фарватере, иначе сомнут. Всё это мне живо напоминает посадку в автобус у метро Новослободская.

‒ Освободите место! Не видите, посетитель у меня!

Человека три-четыре встали из-за стола или слезли с него, остальные слегка потеснились.

‒ На работу тебя берём начальником отдела информации, зарплата 700 рублей.

Прежняя моя зарплата — 260. Состояние в этот момент у меня было, как у моего заведующего лабораторией после того, как он поднял кабель, подключённый к напряжению в полтора киловольта. (Аспирант попросил подать ему этот провод, а когда волосы у доктора наук заискрили, хладнокровно заметил, обращаясь ко мне: «Я же говорил: под напряжением, а ты — отключил, отключил!»).

‒ Когда приступать и где будет моё рабочее место?

‒ Приступать немедленно, а рабочее место твоё во дворе — иди информацию собирай, я тебя сюда не втисну. Хочешь, компьютер с собой возьми.

Опять шок. Вот так просто: возьми компьютер? В НИИ мы, чтобы поработать два часа на компьютере, две недели в очереди стояли. (В филиале отцовского банка его и вовсе не было, баланс я сводил вручную, «шахматкой». Кто знает, оценит).

‒ А какую информацию?

‒ А любую, но такую полезную, чтоб в дрожь бросало. Ну, иди и без информации не возвращайся. Эй, выдайте ему компьютер!

В дверях охранник сунул мне в руки два больших ящика и мягко вытолкнул за дверь. Я решил больше вопросов не задавать, чтоб не спугнуть удачу и отправился прямиком домой. Радость моих детей пером не описать — в ящике оказались ещё и дискеты с играми!

С этого дня жена не могла спать по ночам из-за рёва авиационных моторов (звук у компа не отключался): начальник отдела информации летел бомбить секретные объекты на территории СССР — игры были американские.

Однако 700 рэ давили на совесть. (Указанную сумму мне, действительно, выдали за дверью с надписью химическим карандашом: «Касса»). Поэтому какую-никакую информацию добыть я был должен. Вот только какую? Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что.

Исходя из здравого смысла, никакая информация Нормальному банку была нафиг не нужна, а нужен был дефицит. Это уже был большой шаг к пониманию момента. Оставалось узнать, в чём нуждается контора, возящая деньги мешками, раздающая прямо из них немыслимые зарплаты и одаривающая детей сотрудников компьютерами.

Слава богу, я фильмы про шпионов с детства любил и, следовательно, знал основной метод добычи нужных сведений на просторах Союза свободолюбивых республик: надо было подружиться с сотрудниками, находящимися в состоянии лёгкого алкогольного опьянения.

Дальше всё пошло как по маслу. Дождавшись конца рабочего дня (я уважал КЗОТ), появляюсь в Нормальном банке с сумками, набитыми выпивкой и закусоном, купленном на Центральном рынке. (Прежней зарплаты в этом роге изобилия хватало только на обзор продуктов).

Объявляю, что решил проставиться по поводу приёма на работу. Кроме девушки у телефона, меня, конечно, никто не признал, но и выпить никто не отказался. Дальше началось застолье. Ребята оказались классные: весёлые и гостеприимные. Правильно говорил кто-то из великих: «Принимай нового сотрудника тогда, когда старые уже так завалены работой, что любому дурню будут рады, лишь бы дух перевести».

Во время застолья и выяснилось, что самый большой дефицит после времени на личную жизнь — писчая бумага. Почему именно бумага? А почему нет? В Стране Советов постоянно что-нибудь пропадало, кроме лозунгов. Нормальный банк пожирал бумагу ящиками, поскольку составлял письменные договоры, несмотря на заверения отдельных предпринимателей, что их слово твёрдое — купеческое.

К счастью, на эту тему у меня имелась домашняя заготовка. Совсем недавно я защищал диссертацию, а для неё, кроме научных результатов, с чем проблем не было, ещё и бумага была нужна, с чем проблемы были. Поэтому я знал одного завскладом, который ей подторговывал, заменяя в коробках проданную писчую бумагу совестью перестройки: «Московскими новостями», «Огоньком» и т.п.

Что ж, на людей я посмотрел — надо было и себя показать. Поехал к завскладом. Когда назвал требуемое количество, он взглянул на меня уважительно:

‒ Наконец-то ты, парень, делом занялся, а то пачечку, две. Кто так работает? Сейчас грузовик вызову, да пару ребят, погрузить-разгрузить. Средство их не обидеть есть?

Я позвенел сумкой.

‒ Хорошо, но надо бы отлично, перестройка как — никак. К тому же борьба с алкоголизмом.

‒ Ладно, четвертачок каждому, устроит?

‒ Да ты у нас кооператор? — в голосе завскладом послышалась неприязнь.

‒ Не, я по другой статье — банкир.

‒ Тогда другое дело.

Пару ребят с грузовиком долго ждать не пришлось.

‒ Познакомься, это Колян, это Серёга. Начали, орлы!

Парни работали привычно и споро.

‒ Как дополнительную услугу крупному клиенту — Колян с тобой поедет, мало ли что, а он у нас командир народной дружины (были такие формирования, помогавшие милиции), красное удостоверение может показать, если что.

Кто видел въезд Клеопатры в Рим в голливудском фильме, может представить меня, подъезжающего к Нормальному банку в кузове грузовика, верхом на груде бумаги, в сопровождении правоохранительных органов в качестве грузчиков. Триумф полный! Девушки аплодируют, мужчины разгружают, начальники отделов записываются в очередь на получение папируса. На радостях Коляна и водителя грузовика одаривают улыбками и ста рублями на физическое лицо.

Может, кто и осудит меня за скупку краденного (назовём вещи своими именами), да только сколько у государства не укради — своего не вернёшь.

Эпизод второй. Электрификация

«Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны».

В. И. Ленин (из выступления на Московской конференции РКП(б) 20.11.1920)

Живу себе, в ус не дую, информацию добываю, под отчёт сдаю. Внезапно звонит мне зампредседателя и сообщает радостную весть:

‒ Я тебе рабочее место добыл, приезжай скорее — еле удерживаю напор желающих на него сесть.

Хватаю попутку, приезжаю. Действительно, рабочее место — вот оно. Правда, ни двери, ни, поэтому, мебели, ни электричества в помещении нет. Да это для буревестника перестройки беда небольшая.

Притащил со двора пару ящиков, досками дверной проём закрыл — дело стало за электричеством. Компьютер на ящике работать может, а без сетевого электричества тогда ещё не мог.

Я был так окрылён оказанной мне честью, что не то, что электричество подвести, гидроэлектростанцию в ватерклозете мог бы построить. (Надо сказать, что заканчивал я энергетический факультет, диссертация тоже не без электричества обошлась. К тому же имел официальное удостоверение, допускавшее к работе на электросетях до полутора киловольт).

Отвёл я проводок от лампы в кабинете председателя, во дворе трубу закопал, заземление сделал. Трёхфазные розетки в мусорной куче в Сухаревском переулке нашёл. Пришлось, правда, вместо предохранителя гвоздь приспособить, чтобы не перегорал — ну да это обычное дело.

Только устроился, входит благодетель зампред:

‒ Ну как у тебя тут? Ты, я слышал, и электричество провёл? А я к тебе предложением, от которого ты не сможешь отказаться. Это помещение мы бухгалтерии отдаём — не спорь, отдаём, а для тебя другая комната есть, получше. Там стол стоит.

Делать нечего, переселяюсь. Опять трёхфазные розетки, опять провода — устроился. Входит зампред:

‒ Ну как? Знаешь, для тебя эта комната маловата, у меня другая на примете есть.

Тут до меня начинает доходить: не просто так всё это.

‒ Толь (тогда к начальнику можно было по имени обратиться, все чувствовали себя боевыми товарищами), скажи, зачем ты мне голову морочишь? Чего тебе надо?

‒ Понимаешь, электрика вызывать — мороки на весь день, а ты быстро и без претензий помещения электрифицируешь. Ну, что тебе стоит, переедь ещё пару раз!

Эпизод третий. Заговор, а также как мне пригодился диплом кандидата физ.-мат. наук

«Мне тайна открылась чужая — случайно…

Холодная дрожь пробежала по телу…».

Наталья Анищенко

Не прошло и трёх месяцев, как выяснилось, зачем я был послан в Нормальный банк. Отец решил от акционеров избавиться. Сделать это было решено с помощью немудрёной схемы, её даже Центральный банк России понял. Лет через десять. Суть комбинации в следующем. Банк выдаёт кредиты своим фирмам, а те на эти деньги покупают акции банка. Как говориться, «дёшево, надёжно и практично».

Однако папаня был эстетом, и открывать счета фирмам в своём же банке не захотел, как и регистрировать фирмы в окрестностях родного города. Поэтому он выбрал партнёра — Нормальный банк, руководство которого тоже решило раздружится с акционерами. Схема становилась симметричной, что добавляло ей красоты и неловленности.

Об акционерах, если кого интересует, все думали примерно так же, как председатель правления Промстройбанка: «Акционеры, — заявил он, — у нас жадные и глупые. Жадные потому, что ждут дивидендов, а глупые потому, что думают, что их получат». Впрочем, те отвечали банкам взаимностью: вымогали кредиты, а потом обещали когда-нибудь их отдать.

Мне в этой комбинации отводилась роль наблюдателя-аманата, но вмешались непредвиденные обстоятельства: бумага и электрификация. Руководство Нормального банка меня полюбило и по успешному завершению аферы отпускать обратно в филиал не захотело.

Более того, выделили мне постоянное (!) рабочее место. Начитавшись, по совету бати, книг об иностранных бизнесменах, я решил, как и они в этих книгах, повесить на стене за своей спиной все мои дипломы. Почётное место (прямо над лысеющей макушкой) занимал, естественно, политый потом и слезами диплом кандидата физ.-мат. наук.

Только приколотил, только гордо уселся за стол на корзину из-под мусора (даже уважение начальства не могло помочь со стулом), входит зампред — благодетель-электрификатор.

‒ Это что? — могучий палец упирается в мой диплом (зампред начинал свою карьеру грузчиком в денежном хранилище ЦБ СССР).

‒ Диплом кандидата наук.

‒ Красивый. Где достал? Во сколько встало?

‒ Да нет, это мой, честно добытый в борьбе с Учёным советом.

‒ Хорош заливать. Дай-ка его сюда, я фальшивые банкноты на нюх чую.

Снимаю диплом, подаю. Зам с удивлением принюхивается минуту-другую, потом выходит в коридор и кричит, не скрывая восторга:

‒ Бабы! Мы-то думали Санёк у нас совсем м…ак, а он кандидат наук!

Так единственный раз в жизни мне по-настоящему принесло пользу учёное звание.

Эпизод четвёртый. На юг, за повышением квалификации

«Летят перелётные птицы

В осенней дали голубой

Летят они в дальние страны…».

М. В. Исаковский

Не прошло и трёх месяцев, как я ещё выше поднял свой авторитет среди передовиков капиталистического производства — добыл по-настоящему ценную информацию. В городе Сухуми организовывался семинар по повышению квалификации банковского планктона, как сказали бы сейчас.

Надо сказать, что дело было в ноябре, в Москве становилось совсем грустно, так что выезд в теплые края вместе с «командировочными» средствами был принят на ура всеми, за исключением остающихся. Меня, как добытчика сведений о легальном отлынивании от работы за счёт заведения, не посмели не послать вслед за перелётными птицами.

Товарищи по счастью отнеслись к делу серьёзно. Нашли в кредитных историях заёмщика родом из деревни под Сухуми. С помощью нехитрой аргументации убедили его взять шефство над выездным филиалом, чему он и сам был рад — давно не видел бабушку.

Погрузились, выпили, полетели.

После снега с дождем, сыпавшего с серого московского неба — теплынь и солнце в аэропорту дружественной республики. «Прямо Канны», — заявил предводитель группы. Мы согласились, хотя все, в том числе и оратор, слабо представляли, о чём это он.

На площади возле аэропорта нас встретили кунаки кредитозаёмщика на двух «девятках» с тонированными стёклами — по тем временам шик невообразимый.

Сели, поехали, вернее полетели — джигиты держали фасон. Мчимся по улице, впереди перекрёсток, видимость заслоняет буйная флора. Пилот не тормозит, пролетает перекрёсток. Я осторожно интересуюсь:

‒ Зачем же так рисковать?

‒ А-а-а, здэсь рэдко машины ездят! — под лезгинку, рвущуюся из приёмника, небрежно замечает сухумский герой.

Вдруг с противоположной стороны дороги, наперерез нам бросается за добычей гаишник. Жезл вертится так, что издали работника ГИБДД не отличишь от ударного вертолёта К-50 «Чёрная акула». Не сбавляя скорости, рулевой приспускает стекло и кричит:

‒ Дорогой, не могу остановиться — спешу очень! Обратно поеду, поговорим!

Гаишник молча поворачивается и идёт к своему авто. Да, сколько не говори про тонкость Востока, а он всё равно тоньше.

Под Москвой такое не прокатывало. Приведу пример. Внимательный читатель помнит, что Родитель тогда ездил на москвиче типа «каблучок» — с двумя сидениям и грузовым отсеком. И вот как-то раз идём мы на этом отечественном сухогрузе (так его Шеф называл — в детстве моряком мечтал стать) по курсу Москва-Калуга. На посту ГАИ нас тормозят. Шеф, вместо того чтобы остановиться, даёт правой ногой команду полный вперёд и начинает уходить от тут же образовавшейся погони. Наш «пелотон» движется (мчаться мощность моторов не позволяла) по киевскому шоссе под завывания сирен, мат из гаишного громкоговорителя и мои мольбы остановиться.

‒ Пап, ты чего?! У нас труп министра финансов в багажнике?!

‒ Не, мы под иностранным флагом идём, — отвечает отец, круто меняя галсы.

‒ Осторожно! Тормози! Какой, нахер, флаг?!

‒ Госномер не наш.

‒ Как не наш?! А чей же?

‒ Да от мерседеса. Недосуг было москвич регистрировать, а тут знакомый кооператор мерс разбил. Так всё, что осталось: номера — мне подарил, хороший парень, нежадный, не то, что эти, сзади. Смотри, как стараются! А мы вот так!

На моё счастье, вскоре пламенный отечественный мотор работать в таком режиме отказался. С радостными взвизгами менты пошли на абордаж и взяли отважного председателя правления в плен. Пришлось немалый выкуп платить, а на Востоке вишь как: подожди, потом заеду.

Возвращаюсь к теме. Приехали в гостиницу, разместились. Меня, как автора идеи семинара, послали узнать, где лекции, или что ещё там, будут, а сами ушли на разведку — в смысле местного вина. Все возвратились, успешно выполнив задание и без видимых потерь. Тут, конечно, застолье, гитара, заскочившие на огонёк сотрудницы конкурирующих банков — всё, как положено. Даже один интеллигент пришёл: «Разрешите, — говорит, — у вас спички попросить». Ну, ему наш руководитель группы (родом из Сочи — порядки знает) быстро объяснил:

‒ Ты в дом зашёл?

Интеллектуал ошарашено кивнул.

‒ Сядь за стол.

Сел.

‒ Мне бы спички.

‒ Я ещё не закончил. Сел? Возьми стакан. Взял? Выпей. Теперь говори.

Поскольку в стакане была чистейшая чача, бедняга молчал, пытаясь вдохнуть.

‒ Вот видишь, немного подумал, и сказать-то нечего. Кушай вот лучше, потом ещё раз попытаешься.

Надо признать, что после чачи парень оказался вполне себе сносным, только немного утомлял всех сагами про свою командировку в Австрию. Впоследствии он стал художником, что естественно: такие картины нам расписывал в жанре натюрморта — залюбуешься! Никто ему всё равно не верил: слыханное ли дело — наш командировочный в их ресторанах ел! Да все мои тогдашние знакомые, кто попадал за рубеж, питались привезённым ржаным хлебом и супом из пакетов, который варили в раковине, опуская туда предусмотрительно захваченный кипятильник. Валюту на гостинцы берегли.

Вот вам показательный пример из жизни творческой интеллигенции. Лечу я с женой из-за границы. Жена распаковывает притыренные на приёме со шведского стола фрукты — перекусить. (Надо сказать, что это было повальное увлечение граждан «самой читающей страны». Со шведского стола — фрукты про запас, из туалета в номере — мыло и шампунь, из номера — тапочки). Рядом с нами сидит, прижимая к груди скрипку, девушка с одухотворённым лицом. Под глазами аристократическая синева — наверно ночи не спит, Паганини обыграть мечтает. Я в её сторону посмотреть боюсь — вдруг про Вагнера спросит? Что я, Кобзоном крыть буду? Тут аристократка духа поворачивается к жене и говорит: «Вам банан очень нужен? Можно я его съем? Мы со всем академическим оркестром уже вторые сутки голодаем, валюта кончилась».

Так о чём это я? Да о семинаре. Наутро меня посылают разузнать, что там на лекции объясняют, законспектировать и доложить суть. Делать нечего, набираю в чайник холодной воды, иду на лекцию. Народу, как ни странно, собралось порядочно. На первых рядах развалились мелкотравчатые клерки из банка «Менатеп», выставляя на всеобщее обозрение предмет роскоши — диктофон. (Это я сейчас знаю, что это был диктофон, а тогда недоумевал, чем это они в рот лектора тычат?).

Лектор заунывно учит нас вести бизнес в рамках приличия. Я пью из чайника холодную воду, выдавая её за горячий чай. Глаза слипаются, в желудке пакостно. Конспектировать в такой обстановке воспитание не позволяет.

Внезапно до меня доходит, что я слышу лекцию как будто с двух сторон одновременно. «Так, — думаю, — расплата прибыла». Начинаю тереть уши: говорят, если при оптических галлюцинациях нажать на глаз, можно понять, глюк это или нет — может, при слуховых растирание ушей поможет? Ничего не пропадает — видимо, реальность. Ага, вон радиоточка, из неё-то голос дуэтом и вещает. Я, хоть и выпивши, а остроты ума не потерял. Бегу обратно в номер к своим, расплёскивая воду из чайника.

‒ Братья! Не нужно никакого конспекта! И ходить никуда не нужно! По радио вся лекция транслируется, можно на кровати слушать, — говорю я и включаю радио погромче.

Однако моё открытие сонных друзей не обрадовало.

‒ Тебе было сказано прослушать и доложить суть, вот иди к себе в номер и слушай, вечером суть доложишь.

Да ладно, не удалось их заставить слушать и не надо. Пойду в номер, вздремну под лектора, а вечером что-нибудь им доложу — во сне усвояемость знаний лучше.

Жизнь наладилась. По утрам я кратко излагал приснившиеся мне мысли, народ согласно кивал, отпаиваясь компотом, к обеду приходили в себя, закупали, что надо, обсуждали программу на вечер и т.д. В общем, семинар задался.

Съездили, навестили нашего сухумского куратора. Это событие не стоило бы упоминания: обычное в те времена широкое кавказское гостеприимство, однако одна деталь из быта горцев запомнилась.

Решил хозяин нас свежей курятиной угостить.

‒ Сейчас, — говорит, — курицу добудем.

Достаёт пистолет и, не вставая с кресла, открывает беглый огонь по птицам, мирно гулявшим во дворе.

‒ Я человэк уважаемый, моя жэна нэ должна перед гостами срамится — за курицей гонатся, как какая-нибудь.

Во дворе пороховой дым, куры короткими перебежками следуют из укрытия в укрытие, демаскируя своё положение истошным кудахтаньем, женский коллектив дома выносит из-под огня раненых пернатых.

Вдруг хозяин прекращает артобстрел и в задумчивости начинает шевелить губами, подняв глаза к расположенным поблизости горным вершинам.

‒ Послушай, жэна, скока курица стоит? А патроны?

Выясняется, что один патрон стоит одну курицу.

‒ Нэ, так нэ пойдёт, ты лучше кур так лови, гости отвернутся, смотрэть нэ будут.

Но всему хорошему приходит конец. Сначала закончились деньги, а потом и семинар. Уже в аэропорту столицы суровая правда жизни напомнила о себе сразу и недвусмысленно: двигатель оставленной нами на стоянке «Копейки» замёрз, как «Челюскин» у пролива Беринга. Слава богу, девушки из конкурирующих банков выходили вместе с нами и, поскольку конкуренция на быт не распространялась, стали толкать наш жигуль. Дотолкали от аэропорта «Внуково» до Киевского шоссе — только тогда он завёлся.

Пока коллеги женского пола толкали наш автомобиль, на меня нахлынули воспоминания о похожем героическом поведении другой женщины, моей бабушки, с той лишь разницей, что машину она не толкала, а тормозила.

Когда мне было года четыре, ещё были в основном живы инвалиды — ветераны Великой Отечественной. И, как ни странно, государство иногда о них вспоминало — в положительном смысле. Так, одному дяденьке выдали машину для инвалидов.

Кратко опишу технические характеристики этой гордости отечественного автопрома.

Тип кузова — кабриолет, двухдверный. Двери открывались не как у современных машин, а наоборот: щель для удобства посадки водителя или пассажира — инвалида — находилась впереди открытой двери. Мотор двухцилиндровый. Ходовая часть состояла из трёх колёс. (Конструкция была скопирована с вызывающей уважение тщательностью с трехколёсного детского велосипеда). Имелись тормоза (в нерабочем состоянии) и откидная крыша (не закрывалась).

Так вот. Наступил незабываемый день, когда инвалиду выдали новую машину: улучшенной конструкции — имелись четыре колеса, а в остальном то же самое. Мужчина прошёл войну от звонка до звонка, обладал душой невиданной щедрости и поэтому подарил старую трехколёску местной шпане, в составе которой выделялся мой дядя — подающий надежды боксёр лет семнадцати.

Счастье малолетних нарушителей закона и примкнувших к ним просто малолетних объяснить тем, кто тогда не жил, весьма затруднительно. Ведь даже велосипед в распоряжении несовершеннолетнего был редкостью не меньшей, чем сейчас, скажем, руководитель в образе альфа-цапли (или журавля?). Это я про взрослый велосипед. Детские двухколёсные ездили только в кино. На взрослом же мы катались так: одна нога на педали, вторая просовывается под раму и давит на другую педаль. Сам велосипед для сохранения равновесия удерживается с необъяснимой ловкостью под углом сорок пять градусов к мостовой. Стиль езды назывался: «под рамой».

И вот погрузил мой дядя своих друзей-пацанов (штук десять) в этот драндулет и поехали они производить положительное впечатление на близрасполагающихся девушек. А вслед за компанией мажоров по булыжной дороге (асфальт тогда в наш посёлок ещё не завезли) бежал рыдающий ребёнок (это был я), скандирующий требование добавить его к пассажирам, если уж порулить нельзя.

Поскольку наличие этого страдальца в фарватере мешало состряпать перед девушками образ благородного владельца авто, мой дядя открыл дверь и, поставив ногу на мостовую, затормозил. (Вот зачем двери открывались назад — конструкция позволяла дублировать отказавшие тормоза. В нынешней-то феррари так не получится!). Я тут же забрался по заднему бамперу в кормовое пространство, дядя дал газу, и мы понеслись.

Однако коллектив мажоров был обнаружен моей бабулей, возвращавшейся с рынка с полными сумками. Она, как и все в поселке, была знакома с состоянием тормозной системы чуда отечественного автопрома. Впечатлившись развернувшейся перед ней картиной, бабуля, не выпуская сумок, бросилась в погоню, догнала наш болид и, схватившись за задний бампер, остановила (как у Некрасова) железного коня. После краткой неполиткорректной разборки с моим дядей (её сыном) и мною, заключавшейся, в основном, нанесении нетяжких телесных повреждений продуктами питания (дядьке, например, досталось кочаном капусты по заду), я был отправлен для отбытия наказания домой, в угол, а начинающему плэйбою доходчиво разъяснено, что если он ещё раз рискнёт жизнью и здоровьем ребёнка, то… В общем, ясно.

Правду писал Некрасов о нашей женщине (цитирую в адекватном переводе на современные реалии): «Стального коня остановит, замёрзший жигуль заведёт». А вот Пушкин не прав, когда с горечью посетовал, что «… вряд найдёте вы в России целой три пары стройных женских ног». Пока девчонки толкали, я ноги рассмотрел: всё хорошо.

Эпизод пятый. Книга — друг человека

«Не надо относиться слишком трагически к изданию нелепой книги. Она ведь никому не причинила вреда. И вообще, лучше напечатать десять неполноценных книг, чем не напечатать одной хорошей».

Л. Ландау

Вот это точно! Как всегда у Льва Давидовича. Особенно это касается издательского дела, как мне кажется. Действительно, пока будешь ждать хорошей рукописи — разориться можно на постоянных затратах, как то: налоги, аренда помещений, зарплата конечно. Это я к тому, что издательствам можно было бы и мою рукопись обнародовать. Небольшой удар по великой русской литературе после Дарьи Донцовой.

А помогли мне прийти к этим выводам из постулата Ландау и воспламениться литературным трудом ниже описываемые события.

Сижу я в электрифицированной мною комнате на корзине от мусора под копией диплома кандидата физ.-мат. наук. (Оригинал отнёс домой от греха подальше после упомянутых событий с зампредом). Входит, откинув занавесочку, используемую вместо двери, зампред. Только не электрификатор, а второй, ответственный за корпоративных клиентов и корпоративы. Мы с ним в Сухуми крепко подружились на почве утончённости вкусов. (И он, и я отказывались глотать местный самогон).

‒ Слушай, хочешь заработать миллион?

‒ Что спрашиваешь, конечно хочу!

Даже не поинтересовался: миллион чего? Да чего хочешь, миллион же!

‒ Тогда тихо! Пошли со мной.

Аккуратно расталкивая толпящийся в коридоре народ, пробираемся во двор, где уже ждёт ещё один заговорщик — начальник отдела по работе с частными лицами.

‒ Так, все в сборе, излагаю. Тут наш председатель отказался финансировать создание литературного Зиккурата.

‒ Чего-чего? — влез я.

‒ Того-того! Дикий ты человек! Слушай, может мы его зря позвали? Вишь, малообразованный — не гож он по литературному делу, — засомневался во мне второй заговорщик.

‒ Да брось ты! Зарплата у него хорошая, он кроме нас ещё в филиале калужского банка директорствует, а что необразованный, так технари все такие, кроме формул — ни хрена. Ты его диплом видел на стене?

− Ладно, поясняю. Зиккурат — это охренительное сооружение, где древние жрецы ковали себе средства на пропитание. Теперь понял?

‒ Чего уж не понять. Вы собираетесь с меня деньги срубить на какое-то дело, поскольку своих не хватает, а банк за эту авантюру платить не хочет.

‒ Ты смотри! Правильно Толя в коридоре кричал, что он не м…ак! Значится так. Обратились к нам очаровательные девушки за финансовой помощью…

‒ Нет, нет, финансирование любви за деньги — не мой профиль!

‒ Да погоди ты! Они хоть и очаровательны, но добродетельны.

‒ Да не может быть!

‒ Вот и я говорю, не может, а все-таки есть! Так эти ангелы во плоти решили свое литературное издательство соорудить. Видимо, и ангелам не чужды законы капитализма.

‒ Что же тут удивительного? — говорю, — если вы про них правильно подумали, они же бабло рубить будут на продвижении вечных ценностей в народ. Хотя порнуху и жесть издавать поприбыльнее было бы. И точно не прогоришь.

‒ А ты откуда знаешь?

‒ Да уж знаю!

А я действительно знал. Дело было так. Вызвал как-то меня батя на свидание и с порога как залепит: «Я взятку решил взять!». Ну, думаю, крыша у старика поехала — бредит. Однако — нет. Действительно решил на старости лет оскоромиться. Будучи проездом через Калугу, завернул к нему известный кинематографист и предложил вложиться в создание фильма «новой волны», где, по его словам, вся правда жизни будет показана без прикрас. Папа согласился, как говорится, «махнул не глядя», не прочитав ни сценария, ни финансового плана — просто из любопытства. Однако киношник заявил, что у них, людей искусства, без отката не принято деньги брать даже у государства. Поэтому ждёт батю с деньгами на 51-м километре Киевского шоссе.

‒ Слушай, сынок, поехали со мной. Поддержи в трудный момент. Службу безопасности не хочу привлекать — стыдно.

‒ Да какой там трудный! Тебе же деньги дают, а не с тебя требуют! Поехали!

Получили деньги (тысяч десять рублей), стали ждать премьеры. Хотя я лично побаивался, что не будет никакого бессмертного произведения, а будет банальный невозврат, скрашенный высокими художественными достижениями. Однако ошибся я. Фильм вышел на экраны, кредит вернули, а перед этим нас с батей пригласили на премьеру в кинотеатр в гостинице «Россия».

Первая неприятность, которая с нами там случилась — отец попёр прямо на стеклянные двери входа, думая, что ему их, как спонсору, распахивать начнут. Ан нет! Финансирование финансированием, а Россия «Россией». Врезался наш филантроп в стеклянную дверь. Хорошо хоть привык к ударам судьбы — лицо выдержало.

Вторая неприятность похуже. Стали мы этот фильм смотреть. Я конечно не моралист, но такого! И вот такого! Короче сбежал я из кинозала — стыдно стало «за так потраченные деньги». (Сейчас, закалённый новым НТВ и политическими шоу по телевиденью не сбежал бы, конечно, тем более что после фильма было назначено дружественное поедание деликатесов). Договорился потом с режиссёром выкинуть упоминание банка из титров. Папаня было завозражал, однако я на его позицию уверенно повлиял:

‒ Ты представил в деталях, что будет, если мама случайно этот шедевр посмотрит, а там мы с тобой в титрах?

‒ Да она в кино уже лет пятнадцать не ходила, чего это она именно на эту киноленту западёт?

‒ Не западёт, а попадёт. Кинохудожники-реалисты, договорились вот это всё по телевизору показать, в перерыве между трансляциями заседаний Верховного Совета СССР с Ельциным в главной роли, а уж Ельцина мама с бабушкой не пропустят!

Весь мир искусства потом очень удивлялся и восхищался нашей природной скромностью. А кино мы больше не финансировали — честь дороже.

Ладно, возвращаемся к продвижению вечных ценностей за бабки.

‒ Значит так, — не упускает нить зам. − Скидываемся по… (не помню по сколько, но то, что я аж крякнул, это помню). Ты, Шурик, пойдёшь на учредительное собрание, нам там показываться нельзя, банк засветим, а ты птица вольная, по всем помойкам информацию собираешь, на тебя не подумают.

‒ Это почему это по помойкам? Как в Сухуми — так молодец, а как что, так помоишник?

‒ А что тут обидного? Вон чайки, символы чистоты, если верить Чехову, постоянно на помойке тусуются!

‒ Да не собачьтесь вы, ещё прибыли не видно. Вот, как делить начнём — тогда… — примирил нас зав. по частным лицам.

Делать нечего, миллион хочется — аж «кушать не могу». Пошёл я на это собрание. Вот это да! Проходило оно в комнате, раза в полтора больше по площади, чем весь наш банк, включая лестничную клетку у входа. Посередине стоял круглый стол, на нём художественное произведение — ваза с цветами в стиле фэн-шуй. (Мне потом объяснили, что ваза представляла собой антикварную ценность, взятую на прокат зачинщицами). Народу уселось за стол порядочно — человек пятнадцать. Я сижу, пытаясь сообразить, во-первых, будут кормить изысканно или нет, а во-вторых, кто тут деньги принёс, а кто для антуражу.

Стали обсуждать детали обогащения на почве любви народа к литературе. Тут надо сказать, что СССР ещё помнился хорошо, а в «самой читающей стране мира» любые книги, кроме трудов классиков марксизма-ленинизма (включая «Малую землю» Л.И. Брежнева), а также поэтов и писателей, к ним примкнувшим, были дефицитом и стоили больших, нет, не денег — усилий.

Действительно, старики помнят схему добычи «Трёх мушкетёров», к примеру. Значит так: собираешь газеты, картонки (собачонку не надо), прокладываешь их вырванными листами из вышеозначенных трудов, поливаешь водой (мокрое больше весит) и тащишь всё это сдавать в макулатуру. (Я добавлял туда ещё и авторские экземпляры моих научных работ, но это не у всех было). Если с очередью в пункт сдачи всё в порядке, приёмщик хотя бы отчасти трезв, тару завезли и т.п., получаешь талончик и идёшь записываться в другую очередь — за источником знаний о нравах французского дворянства. Стоишь месяца два, ходя на переклички через каждые шесть-восемь часов (ночь, полночь — твои проблемы) и, может быть, получаешь заветное. Пока в очереди стоишь, заодно и перечитаешь взятых у соседей «Трёх мушкетёров», «Двадцать лет спустя» и «Виконта де Бражелона», чтобы не ошибиться, то ли ты берёшь.

В связи с вышеизложенным, собравшиеся ждали невиданных прибылей от издания литературы, далёкой от научного коммунизма.

Стали выступать. Тут-то и выяснилось, что «денежных мешков» за столом только двое: я и зампред банка «Столичный». Вернее «мешок» — это он, а я так — бабушкино портмоне. Остальные — высококультурные, потому безденежные «доны и дуэньи». Однако отсутствие средств компенсировалось у них оптимизмом.

Навыступавшись, присутствующие уставились на «Столичного» зама. Тут он произносит бессмертное:

‒ Деньги говорят последними!

А сам сверлит взглядом меня, очевидно считая, что количество моих денег — не деньги. Но не на того напал! Если деньги говорят последними, то личные лучше совсем помолчат, ты-то не свои кровные в топку изящной словесности намерен метать. Своими деньгами ответишь? Не ответишь! А почему? А потому, что никто не отвечает… своими.

Вот так, то играя в молчанку, то разражаясь речами о будущем обогащении и литературы, договорились всё-таки основать издательство.

Название предложили насекомоядное — «Скорпион». Я хотел сразу уйти — не люблю членистоногих, особенно ядовитых. Однако случилась за столом женщина обворожительной наружности — я и остался. Она мне шёпотом растолковала, что это не в честь ядовитости персонала, а в память издательства, существовавшего на заре книгопечатания. (Как я выяснил попозже, этот древний «Скорпион» обладал таким умением высасывать деньги у купечества, что впору было назвать оное «Телятей». Так что название, несомненно, было выбрано с прицелом ядовитого хвоста на спонсоров).

Вернувшись к пославшим меня в эту паутину (Или скорпионы паутины не плетут? Неважно), я доложил, что всё норм, наших денег больше нет, в смысле вложены.

‒ Ты, что, думаешь это всё? — спрашивает зам. по корпоративам.

‒ Думаю, это всё — с концами.

‒ Нет, информатор (это он скаламбурил: я, напомню, заведовал отделом информации), ты теперь в это место ходить будешь, как на работу: следить за вложениями.

А мне что? Я и в банк-то не очень хожу, оправдываясь поисками важнейших «сведений со стороны». Так что и туда в том же режиме можно. Тем не менее, тоска по непомерным трудом пр…ным средствам, погнала-таки меня знакомиться с подноготной изящной словесности.

Я был слегка расстроен, что не все работницы (а в штате были одни женщины, кроме водителя автобуса для развозки вечных ценностей) такой же внешности, как стреножившая меня на учредительном собрании девушка. Впрочем, моё расстройство — ерунда по сравнению с их переживаниями, когда они узнали, что «к нам едет ревизор».

Что же, подобное оскорбление недоверием можно, если не развеять, то хотя бы сгладить естественным способом — совместным застольем на халяву. Пригласил я всю очаровательную компанию (кроме водителя — перебьётся) к себе домой отпраздновать «начало славных дел». На ресторан средства мои подельники выделить отказались, а тут как раз жена с детьми укатила на воды, к маме. (Я говорил, что моя жена родом из Минеральных Вод?). Чего не погулять? (Не надейтесь, ничего интересного не было: просто выпили, и всё). Я, правда, немного напрягался во время застолья. Ещё бы! Вы пробовали сказать комплимент каждой из девяти присутствующих женщин, ни разу не повторившись? А я попробовал! И смог!

Девушки оказались весьма обаятельные: закуску принесли с собой, а перед уходом ещё и посуду вымыли. (Я хотел попросить их и полы помыть, раз такое дело, но постеснялся).

Вообще везло мне в жизни на самоотверженных женщин. По-видимому, это национальная черта российских гражданок. Говорят, в далёкие времена, когда водолазные помпы были ручные, на них качать воздух водолазу ставили только женщин, поскольку, если с подводником что-то случалось, они сутками продолжали качать, пока его живого или мёртвого не вытащат. Мужики бросали подавать кислород часов через пять-шесть: «Всё равно уже задохнулся или замёрз поди! Пойдём выпьем за упокой!».

Так что ревизия была прощена и заменена на дружеские посещения — мол, не надо ли чего?

Впрочем, ничего особенного и не надо было, разве что подвезти на машине до ближайшего метро (я вроде не рассказывал, что автомобиль приобрёл?), кроме единственного раза.

Звонит мне самая красивая «скорпионица»:

‒ Обращаюсь к вам как к инвестору!

«Ну, — думаю, — дело дрянь!»

− Издательство может обанкротиться, требуется ваше срочное вмешательство! Приезжайте.

На часах — одиннадцатый час вечера. За окном — темень и дождь, но поехал, что поделаешь! Деньги, правда, из кошелька вынул и дома оставил — мало ли что.

‒ Что стряслось? — спрашиваю, — вы аж подурнели!

Последнее конечно не сказал, что я ненормальный? Хотя, если деньги сюда вложил, то — может быть.

‒ Пойдёмте, сами посмотрите! — плача, отвечают девушки.

Идём на задний двор, и что я вижу? Автобус, гружённый продуктами жизнедеятельности издательства (книгами, кто не понял) по ступицу в землю вошёл, как русский богатырь во время боя с превосходящими силами нечистой силы из сказок, издаваемых этим самым «Скорпионом». Впрочем, что удивительного? Именно этими сказками он и был загружен по самое не могу, а водитель, точно — Иван-дурак, если решил пробку во дворе по газону объехать.

‒ Нам, — уже рыдают в голос Василисы Премудрые, — завтра это всё надо в магазин доставить. Иначе штрафные санкции такие, «что ни в сказке сказать, ни пером описать», как сказано вон в той верхней книжице. Или, чтобы человеку с техническим образованием было понятно, каюк нашим трудам и вашим деньгам. Так что, не соизволите ли вы, уважаемый акционер, приступить к разгрузке? Автобус порожняком, может, с газона и выберется, а народной мудростью обременённый уже пробовал — никак.

‒ Что ж поделать, — говорю, — пойду алкашей у ближайшего магазина найму разгрузить-погрузить.

‒ Нет, ни в коем случае! Разве можно книгу, источник знаний, доверить перманентно нетрезвому человеку? У него же тремор! И запахи! Наши сказки после в магазин заносить откажутся! К тому же им платить надо, а вы вон какой сильный! И нежадный, судя по инвестиционной политике.

Скажите, какой мужчина перед такой наглой ложью из женских уст устоит?

‒ Ладно, становись цепочкой, уважаемые, от автобуса до помещения. Дождь на дворе, не под живительными же струями литературу складировать! Вот если бы мы её на макулатуру сдавали — тогда другое дело.

Выстроились, женщины и девушки (гражданки всех возрастов были мобилизованы), а я начал из автобуса связки книг швырять, стараясь не промахнуться мимо. И так я физическим трудом на свежем воздухе, вырвавшись из своего кабинета с мусорной корзиной вместо стула, воодушевился, что первую в цепочке девушку приходилось постоянно менять — слишком сильно связки книг швырял. Не могли барышни их просто поймать — в грудь им печатные знания били так, что потом мужьям пришлось происхождение синяков на этом месте как-то объяснять.

Долго ли, коротко ли, разгрузили мы плоды тяжёлого труда (в буквальном смысле).

‒ Стойте тут, − говорю. − Если что, зонтики раскройте, а я пошёл грузовик ловить, подгоню — загружать начнём.

‒ Нет, нет, вы еще автобус не вытащили!

‒ Девушки, ваших комплиментов на автобус не хватит!

‒ И не думайте даже отказаться! Автобус на балансе стоит, вы, что, хотите нам бухгалтерскую отчетность погубить? Нет уж, вытаскивайте!

В общем, и автобус вытащили.

А в целом вся эта история с издательством закончилось благополучно: деньги пропали, издательство через некоторое время — тоже, а с девушками дружу до сих пор.

Эпизод шестой. Автовладелец

«Железный конь идёт на смену крестьянской лошадке!».

Остап Сулейман Ибрагим Берта Мария Бендер-бей

Можете мне не поверить, но в те былинные времена в Нормальном банке руководство относилось с отеческой заботой к нам, простым работникам прилавка. (Кто не знает, слово «банк» происходит от итальянского «банка» — скамья, прилавок). Особенно в этом преуспел зам. — электрификатор. Он, уже после моего ухода, построил целый жилой дом в районе Северного речного вокзала и роздал квартиры всем работникам. Все испытывали большую благодарность к Анатолию Владимировичу, но недолго.

Но я сейчас — про другой случай. Собрал он как-то всех нас во дворе (в помещение всех втиснуть было невозможно, как я уже говорил) и объявил, что все желающие могут приобрести автомобиль «Москвич» непосредственно на заводе и по заводской цене. Честно говоря, я подумал, что это такая проверка на честность — нет ли у кого лишних денег, то есть не подворовываем ли мы на рабочих местах.

Действительно, кто не помнит, достать тогда не деньги даже, а разрешение на покупку автомобиля было для советского человека сродни покорению «Пика Коммунизма» на Памире. Разрешения эти выдавались на предприятиях по специальным спискам, в которых учитывались успехи в работе, отсутствие жалоб на поведение в семье и, самое главное, к какой страте общества ты принадлежал — сначала партработники, потом профработники, потом рабочий класс и крестьяне и лишь потом интеллигенция, поскольку она не класс, а «согласно единственно верному учению», «прослойка». (Мы, научные сотрудники, чтобы не терять лицо, между собой называли себя «начинкой»). Это разрешение позволяло купить автомобиль года через три после получения собственно разрешения. Срок ни у кого не вызывал возражений, поскольку именно столько требовалось обычному человеку, чтобы успеть собрать по друзьям и родственникам требуемую сумму, примерно семь тысяч рублей. Зарплата старшего научного сотрудника была около 250 рублей в месяц, так что как раз года за два, если питаться у бабушки, а одеваться за счёт жены, можно было бы подкопить, но такой режим экономии мало кто выдерживал.

Поэтому эти разрешения получали не только с целью — «Все в “Автодор!”», но и для последующей перепродажи, то есть имея умысел конвертировать разрешение в рубли.

К моему изумлению, Толя не шутил и не провоцировал на признание в хищении. Всем желающим был выдан план площадки для готовой продукции завода «АЗЛК», на котором крестиком была обозначена будка тётеньки, принимавшей оплату и отпускавшей на волю новоявленных владельцев «Москвичей» вместе с этими «Москвичами». На обороте плана был написан пароль, без которого работница быстро посылала наглеца в ж…у.

Когда все разбежались за рублями, я подошёл к неумеренному альтруисту и попросил позволить мне приобрести две машины — для себя и для папы. (Отец по-прежнему ездил на казённом москвиче типа «каблучок», в который, кроме мамы, остальную семью можно было только в грузовой отсек сложить, а там окон не было и сестре с её мужем было душно). Ну, отец, как «замковый камень», на котором держалась вся схема обдуривания акционеров, описанная в третьем эпизоде главы, без вопросов получил добро.

‒ Только ты, — сказал мне Анатолий, — давай побыстрее, успейте с родителем до подхода главных сил трудящихся — не надо ненужных вопросов.

Эх, вот тут и наступил мой звёздный час! Представьте только: я, которого отец всю жизнь обзывал научным сотрудником, использовал только на подсобных работах, да и то из жалости, звоню в Калугу и приказным (!) тоном выдаю:

‒ Быстро (!) собирай деньги, где хочешь — достань, а завтра утром, с рассветом, я тебя жду на площадке готовой продукции АЗЛК — «Москвич» тебе покупать будем!

‒ Ты что там, белены объелся? — отвечает отец.

‒ Не ел я ничего ещё сегодня, для тебя машину выбивая! Есть машина! «Седлайте коней, господа офицеры! Во Франции революция!».

Эта бессмертная фраза была весьма к месту, поскольку обозначала «коренной перелом» в моём имидже. Как мне потом рассказывала мама, родитель ходил весь вечер, шевеля губами и вздыхая — никак не ожидал от меня такого фортеля. А наутро собрал, всё что дома было, чего не было — занял и прибыл по указанным координатам.

Прибыл он не один, а с «сотрудником для особых поручений». Этого сотрудника я очень не любил, поскольку при любой командировке в Москву он первым делом бросался в магазин за апельсинами и колбасой и только потом, если время оставалось, приступал к выполнению командировочного предписания. Тем не менее, он считался спецом по дефициту и должен был оценить: машину нам будут продавать или муляж. Как выяснилось потом, основания для сомнений были.

Ровно в 8-00 я постучался в дверь будки, где обреталась та самая тётенька. Войдя, кладу на стол «пароль» — 100 рублей одной купюрой. (Именно такая цифра была написана на обратной стороне плана, выданного Анатолием Владимировичем).

Тётенька, не отрываясь от лузгания семечек, отточенным движением смахивает бумажку в ящик стола, принимает остальные деньги в кассовый аппарат, подвигает ко мне пачку каких-то листов и молча, кивком головы, указывает на стоянку, где одиноко белеет наша мечта. Я выхожу на крылечко и так же молча протягиваю руку с зажатым в ней свитком в сторону стоянки. (Не с меня ли Церетели Петра Первого ваял?).

Правда, отец всё впечатление от монументальной картины попортил, поскольку ничего не понял:

‒ Ну, и где же получать автомобиль?

Пришлось прекратить невербальное общение и перейти на человеческий язык.

‒ Вон он стоит.

‒ Не понял, — вмешивается «сотрудник “по особым”». — Что дальше?

‒ Дальше берём у меня документы и ключ, подходим к машине, заводим и уезжаем, пока сотрудники банка нас не обнаружили. Нельзя Анатолия подвести.

‒ Что, и всё?

‒ А вы ещё, что ли, одну хотите? Для вас?

Но мой сарказм оказался неуместен. Папа и «сотрудник» просто не могли понять, как это так, ни давки, ни слез, ни…, ну, в общем, ничего привычного, в том числе и разрешения на покупку вкупе с проверкой социального происхождения — просто машина, ключи, и свободен!

Со слезами умиления на глазах калужане погрузились в авто и отбыли, а я пошёл домой досыпать. Терпеть не могу вставать ни свет, ни заря. Тем более, что завтра мне — опять сюда, уже за своим, «идущим на смену крестьянской лошадке».

Впрочем, без трудностей у папы всё-таки не обошлось. Его внучка (моя племянница) наотрез отказалась ездить на машине — белый цвет не понравился. Вместо того, чтобы дать эстетке по попе, отец раскрасил борта авто чёрной акварелью. Весь двор «угорал» над этим графити. Я тоже смеялся, пока у меня самого внучки не появились.

Назавтра погода испортилась, повалил снег с дождём, подул холодный ветер. В тон природе развивались события у заветного сарайчика. Захожу, однако тётенька делает вид, что я тут посторонний. Выхожу на улицу, обхожу строение — нигде засады правоохранительных органов, мечтающих взять нас с тёткой «на кармане» не видать. Тогда в чём дело? Захожу обратно:

‒ Женщина, это ж я! Суток не прошло, как мы друг друга любили!

В ответ получаю совет идти в то самое неприятное место. Тут меня осенило: Толя ведь предупреждал, что этот совет тесно связан с отсутствием на столе пароля номиналом в 100 рублей! Выхожу и обращаюсь к небольшой (утро ещё ранее) толпе моих банковских коллег:

‒ Кто сотню зажилил и не донёс, куда сказано?

‒ А ты чего раскомандовался? — дружно отвечают коллеги. — Мы же думали, что «сто» — это пароль! Поэтому, когда эта «принцесса на автомобилях» молча на нас посмотрела, ожидая пароля, мы дружно сказали: «Сто!». Вот теперь стоим, отзыва ждём.

‒ Ну и будете теперь ждать «дождичка в четверг» вместе со мной!

‒ А чего его ждать? Вот он с неба сыплется, а сегодня как раз четверг. Но если ты про деньги на бедность этой карге, так мы думали, что Анатолий Владимирович все вопросы решил и ответы получил.

В этот решающий момент у сарайчика появляется Анатолий Владимирович, смотрит на нас укоризненно, достает кошелёк, заходит в помещение, тут же выходит и командует:

‒ Что стоим? По машинам!

Все бросились к заранее присмотренным. Особенно пользовался успехом вишнёвый цвет. Но таких на всех не хватало, поэтому особенно ушлые становились поперек дороги выезжающей из ворот завода «ласточки» нужного цвета (помните Вицына в «Кавказкой пленнице»?), садились рядом с водителем и прибывали на стоянку с криками: «Моё! Не подходи!». Конечно, мне живописного лимузина не досталось. (Я уже привык. Почему-то именно передо мной всегда заканчивались тарелки в студенческой столовой — карма!). Взял, что дали.

Надо сказать, что водить я не умел — только ездить. Как-то не приходило мне в голову, что когда-нибудь у меня может появиться что-то дороже велосипеда. Ну я и выучился на велосипеде. Поэтому попросил начальника по частным клиентам перегнать машину под окна моего жилища, раз уж ему по должности положено было заботиться о частных лицах. Парень был невредный, к тому же мой тайный подельник.

Все разъехались на своих машинах, а я остался его ждать. Пока ждал — чуть не замёрз. Ещё бы! На улице холод и мокрый снег, ноги промочил, поскольку площадку никто не убирал, а завести мотор и включить печку я побоялся — вдруг автомобиль сам собой поедет? Судьба Незнайки из Цветочного города ещё была свежа в памяти.

Наконец, в замерзшее окошечко машины постучал мой приятель:

‒ Тепло ли тебе девица? Давай, открывай!

Он завёл машину, включил печку, и я стал оттаивать.

‒ Ты мотор заводил, ездить пытался?

‒ Нет, ты что! Я и куда ключ вставлять, не знаю, а уж согласовано сцепление и газ прижать — это не про меня.

‒ Хорошо! А то тут у наших, особенно у тех, с вишневым цветом, недоделки обнаружились, особенно с коробкой передач.

‒ Какие такие недоделки?

‒ А такие, что коробка-то есть, да только детали её не собраны — их просто в корпус этой самой коробки покидали. Навалом. Кому повезло, у тех немного друг к другу прикручены. Поэтому у Анатолия четвёртая передача как включилась, так внутренность этой системы и рассыпалась, а он ещё на дачу машину погнал. Ты по просёлочной дороге пробовал на четвёртой передаче ездить?

К счастью, у меня всего лишь не включалась вторая скорость. Ерунда! Ну, поревёт немного мотор — как-нибудь до третьей разгонимся. Хуже всего пришлось нашему юристу. У него не только передачу (третью) заклинило, но, как выяснилось к вечеру, ещё и фары не включались. Он в сумерках и въехал в припаркованный на обочине грузовик. Весело получилось — сегодня купил, а завтра на утилизацию сдал.

И я ещё издевался над отцом и его сотрудником, когда они за муляж волновались! Может, в целом «Москвич» и не муляж, но вот коробка передач — точно.

Ладно, автомобиль есть, правами озаботимся. Все, кто не умел руль правильно крутить, в том числе и я, записались в автошколу. Кое-как выучились — пошли экзамены сдавать.

Дело происходило так. Теорию сдал, не поверите, самостоятельно и по-честному. Память тогда была хорошая, поэтому просто тупо запоминал: первая картинка — второй по счёту ответ, вторая — четвёртый и т.д. Если в сути разбираться на экзамене — ошибок можно наделать.

Жена сделала ещё проще: принесла под полой на экзамен поллитровку, поставила её в специальный шкафчик, где уже стояло их штук двадцать, и пошла домой с залуженной оценкой «отлично».

После теории начал практику вождения сдавать. Первый раз — тронуться не смог. Второй — задним ходом в бордюр врезался. Что поделаешь, волнение! А тогда давались только три попытки, потом надо было всё снова начинать в автошколе. Поэтому я решил не рисковать. Как говорит моя жена: «Проблема, решаемая деньгами, не проблема, а расходы». Следуя женской мудрости, на третий раз осторожно приблизился к ГИБДД с заднего хода, попросил толпящихся там указать ответственного за выдачу заветных лицензий. Подхожу, показываю краешек сторублевки. Реакция была мгновенной:

‒ Давай сюда, сам вон в ту машину садись!

‒ А нельзя ли: два раза по столько и не садиться? Спешу очень.

‒ Погуляй пока тут, я вопрос провентилирую.

Минут через десять появляется с правами:

‒ Давай, свободен! Удачи на дорогах! Она тебе понадобится!

Да-а-а! Умел я когда-то вопросы оперативно решать. С годами мудрости набрался, а умения почему-то поубавилось. А тогда, для полноты картины, я ещё месяца два от навязчивых участников дорожного движения отбрёхивался с помощью немудрёного приёма. На вопрос: «Ты чего, дядя, первый день за рулём?» отвечал: «Да нет, второй!».

По вечерам же мы с женой грузились в машину, младшего клали на заднее сиденье и катались по ночному Нагатино, млея от счастья.

Нежно-зелёный свет приборной панели, жена прижимается плечом, не спуская влюблённого взгляда, на заднем сиденье тихонечко посапывает сынишка. Июльская ночь за окном…

Глава третья. СЕКРЕТНЫЙ БАНК

«…уже много веков это место будоражит умы охотников за сокровищами».

Выписка из интернета

Эпизод первый. Пропили

«Мой инструктор помог — и коленом пинок ‒

Перейти этой слабости грань».

В. С. Высоцкий. «Затяжной прыжок»

Сидим как-то раз с партнёром по бизнесу, солидным мужчиной в годах. Шёл уже 1991 год.

‒ Не хотел бы ты стать председателем правления крупного банка?

‒ Это как?

‒ Вакантное место есть.

‒ Шутите.

‒ С детства не шучу.

(Ну, в общем, по внешнему виду — похоже).

‒ А что это за банк? Чем занимается? Кто акционеры?

Это я вопросами демонстрирую профпригодность, другими словами — мимикрия под востребованного специалиста.

‒ Банк секретный!

‒ Как это может быть? Деньги по секрету раздаёт?

‒ Учреждён министерством, руководящим важнейшей оборонной отраслью.

‒ А-а-а, а чем занимается, откуда средства на пропитание?

Вместо ответа мужчина суёт мне газету.

‒ Вот почитай, там подчёркнуто — всё и поймёшь.

Читаю:

«Россия мозолистыми руками оборонщиков, которым достаются гроши, укрепляет боевую мощь иностранных армий и набивает мошну трутней, присосавшихся к невероятно доходному корыту… Свою долю сладкого пирога от оружейного бизнеса получают и те, кто причастен к системе так называемых «уполномоченных» банков. Задача «уполномоченных» — инвестиции в производство и продажу оружия (не для Российской армии, разумеется: что с неё возьмёшь?). Как из данного вида деятельности извлечь сверхприбыль, затырить и спрятать от государства валютную «капусту» — это уже дело техники». (Каково сказано! Эх, забыл первоисточник, но, «клянусь рукой!», это истинная цитата).

‒ Ух, ты! Крепко приложили гадов! А мне туда, в трутни, можно? А научат этой технике, про которую там сказано?

‒ Научат, а не сможешь — заставят. На-ка анкету заполни, только не ври там, люди серьёзные, проверить могут.

Пишу анкету, стараясь сильно не врать. Партнёр кладет её в пухлый портфель и исчезает. Недели через две появляется и, к моему удивлению, объявляет, что анкетный этап я прошёл и надо идти на смотрины к Председателю Совета.

В этот момент, как говорит моя внучка, со мной случился «струс». Я уже пообтёрся в российском бизнесе достаточно, чтобы понять: прибыль за красивые глаза даётся только женщинам.

(Кстати, одна из таких удильщиц прибыли на прекрасные очи и прочие части тела совсем недавно в горячке спора о финансовом состоянии «выдала» моему коллеге, что она может купить оптом его и его банк вместе с кредитами и депозитами. Впрочем, в те времена, да и в эти, такой вариант не исключался).

Без мудрого совета тут не обойтись, значит — опять к родителю.

‒ Па, ты хоть посмотри на этого Председателя Совета, может, что почуешь нехорошее.

‒ Ладно, не хнычь — не на таких смотрели.

Это он правду сказал. Однажды, в году в 1950-ом, они с директором завода отправились в Кремль решать какую-то проблему. (Тогда по оборонке практически всё шло через Кремль). Принял их товарищ Мехлис Лев Захарович. Проблему решили, уехали и, на тебе, недели через две выясняется, что не до конца решили. Чего-то там забыли. Делать нечего, поехали опять за зубцы. Товарищ Мехлис их снова принял, а в конце беседы и говорит: «Что-то вы в Кремль зачастили. Думаю, это в последний раз — больше не увидимся». После этих слов директору хватило здоровья — только до Спасской башни. Аккурат под часами он завалился под ноги почётного караула, печатавшего шаг к «долине царей» у кремлевской стены. Папаня оказался духом покрепче, вынес героя соцтруда к Киевскому вокзалу, погрузил в поезд (электричек тогда, естественно, не было) и доставил его в родной дом, сдав жене находящегося практически в коме кормильца.

А если кто не знает, станция для проходящих поездов в городе Калуге находится в 18-ти километрах от собственно города. (Калужские купцы ещё до великого октябрьского перелома отказались помочь материально проектировщику дороги, а стали учить его жить). В дополнение к этому, отец был типичный легковес, директор же весил ненамного меньше выпускавшегося на заводе, под большим секретом, «Изделия».

В назначенный день и час прибываем по указанному адресу. Через КПП нас проводят в кабинет, в стиле «сталинский ампир». За столом сидит мужичище — Святогор (в пиджак можно нас с отцом запихнуть и ещё место для остальной семьи останется). Ничего не говоря, указывает на стулья — садитесь, мол. Минуту-две отец и Святогор молча друг на друга смотрят. Со стороны оба руководителя очень напоминают кавказскую овчарку и бультерьера, еще не решивших, завилять хвостами или начать кушать друг друга. Я с нетерпением жду начала обсуждения перспектив моего обогащения. Тут богатырь всея ВПК встаёт и изрекает: «Про-о-шу!». Мы следуем за ним в заднюю комнату. Там уже накрыт стол по всем правилам рабоче-крестьянского комсостава: огурчики, селёдочка — домашние, и самая что ни на есть дешёвая водка. В полном молчании наполняются стаканы.

‒ Во славу русского оружия — до дна!

Отец выпил, глазом не моргнул, я обмишурился — закашлялся.

Стаканы мгновенно наполняются снова. Хозяин молча взирает на отца, явно ожидая ответного тоста. Интенсивность разговора ясно показывает, что оба крепко помнят: «Болтун — находка для шпиона».

‒ Как я понимаю, — говорит наконец батя, поднимая стакан, — я его (кивок в мою сторону) пропил!

Эпизод второй. Горькое похмелье и мудрые советы

«Не кручинься и не хнычь!

Есть печали и опричь!»

Л. Филатов. «Про Федота-стрельца, удалого молодца»

Наутро, слегка протрезвев, я отправился в Секретный банк, расположенный в здании Секретного же министерства, принимать дела у бывшего председателя правления. Шикарное помещение! Три комнаты, малонаселённые. Правда, проникнуть в эти хоромы клиенту банка абсолютно невозможно: что вы хотите — режим секретности. Но, может быть, уполномоченному банку клиенты и не нужны? Затыривать-то и прятать валюту лучше именно в режиме секретности. Трутни, я слышал, вообще из улья не вылезают, им и там хорошо. Однако беседа с моим предшественником на героической «валютно-капустной» вахте вскрыла некоторые обстоятельства, перекрасившие стены уполномоченного банка из радужных в багровые тона.

Первое.

Уставной капитал существовал исключительно в приказе министра. На деле, взносы сделали только два личных друга председателя правления, которые собирались их забрать обратно практически синхронно с его уходом. (Мелочь, вытрясенная из отдельных заводов, не в счёт, поскольку её не хватало даже на четверть требуемого по закону капитала).

Второе.

Тем не менее, деньги своих друзей мой предшественник успел отправить на тот свет — в Петропавловск-Камчатский. Мне же предлагалось востребовать кредиты досрочно у приморских братков.

Третье и самое приятное.

Выяснилось, зачем это акционеры, не внесшие денег, тем не менее умудрились собрать собрание, уволить бедолагу и заочно назначить меня. Он отказался (какая наглость!) «взять на грудь» выбитый военно-промышленным тараном из ЦБ СССР кредит и раздать его предприятиям министерства. Наши оборонщики и не такое придумывали, а уж проект — повесить ответственность за кредит на коммерческий банк и его начальника, а самим освоить денежку, выдали «на гора» мгновенно.

Однако предшественник оказался «битым фраером», уже посидевшим в СИЗО КГБ, и принимать кредит из ЦБ в одном пакете со сроком отказался. Тут-то в прицеле доблестных оружейников и возник недалёкий честолюбивый карьерист в моём лице.

Приняв дела, я взгрустнул. С одной стороны, не хотелось отказываться от жизни трутня — шинковщика капусты, а с другой, и не хотелось закончить так, как обычно заканчивают трутни в улье.

Однако долго грустить не пришлось: позвонил родитель. Его всё-таки беспокоила судьба пропитого имущества. К тому же я числился директором его филиала, хотя одновременно уже работал ещё в двух банках — Нормальном и Секретном. Причём в моей трудовой книжке были только записи о приёме на работу и ни одной записи об увольнении. (Это обстоятельство вкупе с упоминавшейся выше коллекцией записей принят-уволен с полугодичными интервалами за 1980–1984 годы чуть не испортило мне впоследствии приятного общения с инспекторами биржи труда. Они никак не могли поверить, что я в свою трудовую книжку никогда не заглядывал, правил приёма и увольнения не знал, а отдел кадров в тогдашних банках считался пережитком социализма).

‒ Дела принял? — спросил отец.

‒ Принял.

‒ И как — дела?

‒ Да так, что ты, может, последний раз со мной без адвоката разговариваешь.

‒ Интересные дела! Излагай, только факты, а не жалобы в Amnesty international.

Излагаю факты.

‒ И из-за этого ты растираешь телефоном сопли по лицу?! Значит так:

Первое. Денег никаким друзьям не отдавать. Объяснишь, что непременно, скорее всего вернёшь, как только всё наладится. Впрочем, лучше ничего не говори, на работе к телефону не подходи, а в банк они через режим секретности не прорвутся. Место жительства на время лучше смени — «заляг на тюфяки», как советовал Марио Пьюзо.

Второе. Не вздумай просить у заводов обещанных взносов в уставной фонд. От доблестных героев тыла никто и никогда денег не получал, а нытиков-просителей они не любят.

Третье. Про средствА, сгинувшие в районе долины гейзеров, забудь. Кредиты отрази в балансе как спонсорскую помощь региону восходящего солнца. Мы ещё везде тебя показывать будем, как пример социально ответственного бизнесмена в гипертрофированной форме.

‒ Подожди, а как же работать без денег?

‒ А вот это четвёртое. Когда, говоришь, монеты из ЦБ получить можно? Как только всё оформишь? Значит, если не лениться, завтра, а лениться — на неделе. А отдавать когда? Через два года? Так чего ты руки заламываешь, как Майя Плисецкая? Бери: «за это время кто-нибудь обязательно помрёт или эмир, или ишак, а потом разберёмся, кто лучше знал богословие!». Да, не удумай добытые финансы министерской ватаге в кредиты раздать, если сладкая жизнь дорога!

‒ Как же я им не отдам? Они вон, у банковских помещений уже дозорных выставили с рациями — стерегут.

‒ Эх, всему тебя учить! Ты сначала разработай порядок выдачи кредита. Думаю, если постараться, месяца три-четыре на это уйдёт. Потом собери коллегию министерства для утверждения этого самого порядка. Если я ещё нюх не потерял, они там должны все доутверждаться по «самые это, ну тебе по пояс будет», подводя правила под себя и выводя из-под коллег. Люди они серьёзные, полагаю — раньше, чем через год, ссориться не перестанут. В это время ты в глубокой тайне выдай пару кредитов заводу, где наш предсовета директорствует, он станет тебя прикрывать, в надежде получить ещё. Глядишь, уже время — долг ЦБ возвращать, а ты ещё кредитовать и не начинал. Тогда запускай своих бронебойщиков опять в ЦБ, раз они так умело его пользуют, и всё опять по новой: сначала деньги, потом порядок выдачи, коллегия и так далее. Ну как, я ещё не «мёртвый волк»?

‒ Живее всех живых! Спасибо! Ну, поехали!

Стали мы с главным бухгалтером документы на получение пайка из ЦБ готовить. Да только в ЦБ из условий такой лабиринт соорудили — куда там Дедалу с Минотавром! Однако мало-помалу, кое-как что-то состряпали. И всё же одно препятствие стояло Берлинской стеной между мной и Эльдорадо. Не хватало нам требуемой величины уставного капитала. Что делать — ума не приложу.

В этом месте ЦэБэшного лабиринта, Ариадна ‒ главный бухгалтер и говорит:

‒ Это элементарно, Ватсон! Простите, забыла ваше отчество. Какой, говорите, капитал нам нужен?

Берёт письмо в ЦБ, где был описан весь наш экстерьер, и впечатывает в него необходимую величину этого самого капитала.

‒ Что вы делаете?!

‒ А что? Мы сейчас ксерокопию с письма снимем — заметно, что цифра после впечатана, не будет.

‒ Да разве в этом дело? Письмо и перепечатать можно. Но от этого подлог не исчезнет!

‒ Ах ты божешь мой! Держите меня трое! Подлог! Слова-то какие — чистый прокурор! Да если бы мы в министерстве творчески к делу не подходили, обороноспособность страны давно бы порушилась, поскольку не видать бы нам финансирования, как мне поездки в Париж! А перепечатывать письмо я не стану, ночь уже на дворе, муж ни за что не поверит, что я с таким интересным мужчиной письма перепечатываю.

Этим последним она меня окончательно покорила — подмахнул я ксерокопию письма (на всякий случай, левой рукой, чтоб потом можно было сказать, что подпись не моя).

И что вы себе думаете? Получили мы из ЦБ свой «аленький цветочек»! А сладкоголосую сирену я вскоре отправил в Париж за счёт заведения. Так что и её мечта сбылась.

Эпизод третий. Подпольщики

«Строгий секрет. Государственная тайна… кто, по-вашему, этот мощный старик? Не говорите, вы не можете этого знать!»

Остап Сулейман Ибрагим Берта Мария Бендер-Бей

Полгода пролетели в радостных заботах по выдавливанию соков из государевых денег. За это время разгон инфляции достиг таких масштабов, что можно было и в самом деле начать кредитовать оборонку. Рубли так стремительно превращались в пыль, что вернуть займ ЦБ не представляло труда, а пыль от рублей можно было заводам и подарить, чтоб не плакали о возврате. (Как и обещал отец, эмир помер).

В результате я стал уважаемым членом общества. Мне даже после произнесения тоста: «Во славу русского оружия!» позволялось пить не до дна. Чудо-богатыри делали скидку на мой малый вес. «Ладно, отстаньте от него, ему ещё деньги считать!» — говорил Святогор — предсовета. Надо отдать ему должное — лучшего начальника за всю жизнь я не встречал.

Он простил мне даже отсутствие на рабочем месте в переломный момент истории — 19 августа 1991 года — и не оказание помощи ГКЧП. Сам-то он издал приказ всемерно поддерживать это начинание. Вы не поверите (потому что никто не верит), но в это время я отдыхал с семьей в Форосе (местечко выбрал, а?), поэтому всё судьбоносное пропустил вместе с Горбачёвым.

Как-то, по-моему, в ноябре 1991 года, звонит Святогор мне в кабинет.

Да-да, теперь у меня был собственный кабинет! Раскинулся он на месте бывшего склада (для швабр, половых тряпок и пр.), отбитого у заведующего этим складом в честной аппаратной борьбе. (А завскладом-то, чистая душа, при нашем первом разговоре нагло заявлял, что ноги моей не будет на его родовой территории).

Для оценки достигнутого мною положения в обществе, нужно отметить, что звонил он по «вертушке». «Вертушка» ‒ это телефон правительственной связи. Наличие его у меня было предметом моей гордости, поскольку «вертушку» ставили только номенклатурным людям, в качестве знака отличия ‒ нечто вроде генеральских погон. Предполагалось, что значительным персонам для обсуждения важных государственных вопросов требуется особая связь. Однако, к моему удивлению, 99% звонков сводились к просьбам решить бытовые проблемы. Первый, как сейчас помню, был звонок замминистра, просившего купить ему топор.

− Зайди-ка в заднюю комнату, к министру.

Вылезаю из-за стола и бегу, верхним чутьём (отцовская школа) предчувствуя поживу.

Кстати, стол у меня появился — классный! Я его в качестве контрибуции на подписании завскладом безоговорочной капитуляции взял. Правда, зелёное сукно на столешнице в одном углу мыши обгрызли, да я это место Законом о банках и банковской деятельности прикрыл — солидно получилось.

Прибегаю, в задней комнате гуляют крепкие парни. Все мне знакомые, кроме одного. Ростом он пониже меня, зато в ширину — как мой любимый начальник. Толщина, впрочем, не уступает ширине.

‒ Знакомьтесь, это наш банкир, Шурик. А это зампред ЦБ В-ан В-ыч.

Представил нас министр и продолжил прерванный, видимо, разговор:

‒ Вот ты, В-ан, наш друг, а ничего для нашего банка не сделал.

‒ Как не сделал? А кредит кто выделял?

‒ Так это когда было!

‒ К тому же я вашего Шурика не знаю, может ему доверять нельзя.

‒ Так познакомься!

Тут присутствующие гаркнули про славу разделяющихся боеголовок и выпили. Все — до дна, только я, пользуясь индульгенцией, половину. В-ан посмотрел на мой стакан неодобрительно:

‒ А он-то у вас не коммунист!

‒ А мы его примем!

‒ А когда?

‒ А сейчас!

Надо напомнить, что за окном — ноябрь 1991-го, нерушимый союз коммунистов и беспартийных рухнул, подняв вверх кучу пыли, новой номенклатуры и бандитов, а секретарь Свердловского обкома КПСС запретил деятельность своей родной партии.

‒ И как же это вы его примете?

‒ Незамысловато — вот как. Нас тут трое, не считая тебя, значит по уставу первичная ячейка уже в наличии. Можем принимать новых сообщников, голосуем! Единогласно!

‒ А испытательный срок? Срок нужен.

‒ Срок он и без нас получит. А вот ты устав родной партии плоховато разучил.

‒ Чёй-то?

‒ Той-то. В условиях подполья испытательный срок не нужен.

‒ Ишь, ты! И то правда!

‒ То-то! Бери бумагу, Сашок, пиши заявление в партию большевиков.

‒ Не-е, пусть он сначала водку допьёт, а то я в его искренности сомневаюсь.

Я допил, потом написал, потом — не помню. А по партийному стажу я сейчас уже ветеран, с опытом работы в подполье.

Эпизод четвёртый. Кооператив «Счастье банкира» и живое творчество масс

«Хотели, как лучше, а получилось как всегда».

В. С. Черномырдин

Пока я сидел в подполье на партийной работе, ухвативший власть за демократическую бороду отечественный бизнес не стоял на месте. Борьба с прежним «прижимом», как выражался М. Шолохов, принимала, как это помягче, причудливые формы.

Нашёлся уральский умелец, вычитавший в условиях выпуска ещё сталинских облигаций госзайма, что физическое лицо, собравшее бумажек больше определённой (не помню какой) суммы имеет право предъявить их к оплате без очереди и в безусловном прядке. Так этот Данила-мастер, раскинув невод по всему Уралу, укомплектовал финансовыми «мёртвыми душами» мешков десять и прибыл в Минфин, в кассу. Впечатление от его появления хорошо иллюстрирует шедевр Брюллова «Последний день Помпеи». За неимением средств к оплате, Минфином были предложены переговоры, в ходе которых уральский мастер выменял мешки на лицензию финансовой биржи — получил-таки свой каменный цветок.

Тем временем в ЦБ было прислано новое руководство из числа предавших ГКЧП чекистов. Поскольку горячее сердце не дружило с холодной головой, чистые руки месяца через два развалили всю систему расчётов. Платёжные документы (компьютерной сети в ЦБ не существовало) заполнили помещения ЦБ, как, по уверениям Советских газет, зерно заполняло закрома Родины. Даже в приёмную начальника проникли ушлые мешки с платежками.

Не умея обращаться с межбанковскими расчётами и не доверяя им, бравые офицеры предложили банкам рассчитываться между собой чеками с гордым названием «Россия».

Вообще недоверие к бухгалтерскому учёту и, в частности, к отражению средств накопления и платежа в балансе, характерно для органов. Уже много лет спустя дотошная прокурорша всё добивалась от меня: куда я дел средства клиента — предприятия с громкой оборонной славой. Ответ, что все деньги — на депозитном счету, её не устраивал. Страж законности искренне считала, что они, аккуратно сложенные в чемодан, закопаны где-то поблизости.

Так вот. Чеки-то выпустили, а как их учитывать, не прикинули. Говорю же, бухучёту не доверяли. В результате, банкиры — ум, честь и совесть возрождённой России — явочным порядком установили свои правила. Состояли они в следующем. Далее читайте внимательно − здесь закопана собака Баскервилей.

Банк, пославший средства, списывал их со счёта только по получении письменного подтверждения прибытия чека с гордым именем в банк-контрагент. (Последнее слово особенно нравилось новому руководству ЦБ — навевало воспоминания о молодости).

А банк-контрагент зачислял эти средства себе на счёт, под легендой — «деньги в пути» сразу, как только получал по телефону известие об отправке чека из Жуликобанка. Таким образом, те, кто умеет считать, поймут, что на просторах нашей Родины родилась новая денежная масса в размере посланных средств. Говоря по-научному, два ума без чести и совести осуществили эмиссию рублей, перехватив эту тяжёлую ношу у Центрального Банка. Оп ля! Можно пускать возникшие по мановению авторучек фей от финансов денежки в оборот.

Отдельные таланты довели этот процесс до совершенства, добавив, как говорится, штрихи мастера к портрету. Чеки посылались не абы кому, а своему собственному филиалу, срочно открытому где-нибудь вблизи Чукотки.

Заметив, правда не сразу, смелый почин стахановцев от финансов и не в силах хоть что-то придумать по поводу его обуздания (расстрелы на время вышли из моды) или, на худой конец, налаживания нормальных расчётов, руководство ЦБ постановило извлечь коммерческую выгоду из ситуации.

Чеки были запрещены, а вместо них появился кооператив, получивший в банковских кругах кодовое имя «Счастье банкира». Кооператив по справедливой цене занимался спасением платёжек вашего банка, затерянных в бесконечном море мешков. После обнаружения, за отдельную плату, можно было их и исполнить.

Так что практически всю премию за стахановско-эмиссионный почин пришлось отдать доблестным наладчикам расчётов.

Эпизод пятый. Схватка за счёт

«Доброе утро! Если оно вообще доброе».

Ослик Иа-Иа

Бухгалтерия банка всю плешь мне проела: надо, мол, клиентов привлекать на обслуживание, а вы (к тому времени я уже был «вы» всё пьёте с руководством, а потом по Минфинам да Цетробанкам шляетесь.

Да шляюсь, признаю, но ведь не без успеха! Вот на днях выделенная нам из запасов Минфина сотрудница вместе с моим доблестным заместителем под моим чутким руководством (с безопасного расстояния) так замминистра финансов в лифте прижали, что он враз всё необходимое подписал.

Однако «бухини» не отставали: выложи да подай им новых клиентов с гарниром из расчётных счетов. Делать нечего. Наметил я, как мне казалось, цель попроще — родную alma mater, вуз, где мне в голову вбивали законы природы.

Направляю туда свои блудные стопы, и что узнаю? Оказывается, мой родной дом уже вовсю окучивает известный бизнесмен, будущий сиделец за демократию. При этом, пытаясь соблазнить невинные учёные души, врёт безбожно про какое-то обладающее демонической силой межбанковское объединение, которое он вот-вот родит.

Незадолго до этого этот видный демократ провернул аферу с выпуском акций, по которым не то что дивиденды не начислялись, а неясно было даже, кто их должен начислять. В его рекламе говорилось про одну организацию, акции под этот трындёж выпускали сразу три других, а «гробовые» деньги бабулек собирала пятая. И так это было обставлено аппетитно (включая муху на телеэкране в качестве рекламы), что в число лохов поспешили записаться даже сотрудники экономической кафедры вуза.

После сбора урожая, отдыхая перед телекамерой, наш герой втолковывал пришедшим в себя акционерам, что дивидендов ждать не нужно, а нужно ждать повышения курса акций. (Эту тему впоследствии подхватил и с большим успехом исполнил Мавроди).

Ясно, что в схватке за расчётный счёт организации, несущей разумное, доброе и всё остальное, будущий узник совести имел гандикап.

Пришлось активизировать старых друзей, хотя сомнения относительно наличия купюр достойного достоинства в этом заведении, не скрою, были.

Прихожу к И.Б. — доверенному лицу ректора. Тот сидит грустный.

‒ Что ты молодец не весел? Что ты уши тут развесил? — спрашиваю я, осторожно подводя к теме, что конкурент им лапшу на уши вешает.

Он даже не улыбнулся. Конечно, шутка так себе, а всё-таки что-то тут не то, юмор — не зарплата доцента, его у И.Б. всегда хватало.

‒ Случилось что? — уже серьёзно забеспокоился я.

‒ Вот и ты тоже! — отвечает болезный, глаза слезами налились, дышит с трудом.

‒ Да что у тебя?! — не на шутку перепугался я.

‒ День рождения у меня, а никто даже не вспомнил.

«Вот неудобняк какой, — думаю, — а у меня даже горшочка из-под мёда с собой нет. Надо быстро за коньяком сгонять».

Тут в комнату входит ректор.

‒ Привет, ты что тут делаешь? — это он мне.

‒ А ты что такой? Тараканы покусали? — это нашему Иа-Иа.

Вся сцена с забытым днём рождения повторяется до мельчайших подробностей, на сей раз с ректором в главной роли. Отец-командир краснеет (вот что значит высокая учёная степень!) и скрывается за дверью. Я тоже делаю вид, что очень хочу в туалет и мчусь за коньяком. Дело знакомое, и маршрут тоже. Меня, как самого молодого на курсе, вечно гоняли из общаги за добавкой. Повторив личный рекорд по скорости добычи спиртного, возвращаюсь обратно. Ёлки-моталки! В кабинете весь стол уставлен яствами из студенческой столовой, в бокалах, доставаемых ректором только по особым случаям, брызги шампанского, магнитофон орёт музыку того же названия, начальник хозчасти толкает речь.

«Ну, — думаю, — пронесло, а то больно уж стыдно — забыл день рождения друга. Всё нажива проклятая. Место души уже заняла, а всё ей мало — на мозг перекинулась».

Достаю бутылку коньяка, со слезами раскаяния подношу И.Б., наливаю себе из неё же и выпиваю. А что тут такого? Мои товарищи по голодухе в общаге всегда так делали. Шли в гости с бутылкой водки в качестве подарка, сами её выпивали, а закуска-то хозяйская.

Правда, следующий шаг, логически вытекающий из такой тактики: употребить закуски как можно больше, нёс собой определённую опасность. Пригласили как-то раз моего товарища в приличную профессорскую семью — девушка решила его с родителями познакомить.

Голодающая общественность тут же выдвинула встречное предложение жениху: либо идём на смотрины все вместе, либо он нам не друг и, в случае чего, куска хлеба не подадим. Не то, чтобы счастливчик испугался — лишнего куска всё равно не предвиделось, а совесть на профессорские харчи менять не захотел. Прибыли мы, расселись за столом, кому места хватило, крикнули авансом «горько» — чтоб другу в благодарность приятное сделать, выпили.

Хватаю я самый большой солёный помидор, из поблизости разложенных, и запихиваю в рот. Однако он оказался немалого размера — целиком не проглатывается. Пытаюсь раскусить, опять же из-за его размеров зубы не сходятся, а нёбом сдавить не удаётся — профессорша солить умела. В отчаянии хочу выплюнуть — зубы назад фрукт не пускают, а шире рот раскрыть — уже нет никакой возможности. Товарищи давятся от смеха, жених краснеет от стыда, девушки скромно смотрят в разные стороны, а я начинаю задыхаться: помидор, чтоб его, и дыхательное горло перекрыл. Тут профессор встаёт и, перекрывая лёгкое замешательство хорошо поставленным преподавательским голосом, говорит: «Вы что иронизируете? Не видите, студент в беде! Не расстраивайтесь, молодой человек, сам в общежитии жил — хорошо вас понимаю. Прошу вас, пройдёмте в ванную, я закуску вилкой выковыряю».

Тем временем праздник разрастался — прибывали новые, вызванные ректором забывчивые коллеги. Все были рады загладить вину и выпить. Только именинник как-то беспокойно ёрзал на стуле.

‒ Что опять не так?

‒ Пойдём, выйдем, посоветоваться надо.

Выходим.

‒ Говори, ща совет дадим.

‒ Тут такое дело. Как бы сказать, чтоб никого не обидеть. В общем, так сказать, ну, да, вот…

‒ Ещё пара вводных слов, и я за себя не ручаюсь.

‒ Мой день рождения ещё только через полгода будет.

‒ В самом деле… Точно! Зачем же тогда ты «стену плача» в кабинете воздвиг?!

‒ Да грустно как-то было. Настроения никакого. Ты же сам заметил.

Я не то что бы рассмеялся — я скис от смеха так, что по-настоящему помчался по малой нужде. Поэтому объяснения И.Б. с публикой не видел. А зачем приходил — забыл начисто. Хорошо посидели…

Эпизод шестой. «Безумием окована земля,

Тиранством золотого Змея»

«Ты, братец, ступай на реку, опусти хвост в прорубь, сиди да приговаривай: «Ловись, рыбка, и мала и велика! Ловись, рыбка, и мала и велика!» Рыбка к тебе сама на хвост и нацепится. Да смотри, сиди подольше, а то не наловишь».

«Лиса и волк». Русская народная сказка

Следуя логике революционного процесса — крепчать в ногу со временем, пришла ваучерная пора — «очей очарованье» во всей своей «печальной красе».

Не все, конечно, приняли её с таким же восторгом, как классик ‒ осень. Известный парламентарий на букву Ж., в бессильной злобе назвал двух своих собак Ваучер и Чубайс, после чего, гуляя по закрытой территории дач новых начальников, боровшихся с привилегиями, любил покрикивать: «Ваучер, пошёл вон! Чубайс, сидеть!»

Однако инвестиционные фонды и другие организации, ведущие славную родословную непосредственно от «Рогов и копыт» росли, как плесень в чашке Петри.

Например, в недостроенном, полуразрушенном здании бывшего министерства электронной промышленности вместе с мечетью разместился инвестиционный фонд «Тибет». Название было выбрано то ли из-за близости к «небесам обетованным», то ли из-за труднодоступности финансовой отчётности. День и ночь там стояли громадные очереди очарованных граждан, желающих подарить ламам из новых русских свою часть великой страны.

Но мастер-класс в этом деле продемонстрировали новорусские бандиты. В предгорьях «Тибета», на первом этаже старого дома с аркой во двор, было арендовано помещение. Из него в арку прорубили окно. (Так и хочется сказать — в Европу). После этого привлечённые к делу «мошенники на доверии», понимавшие наших людей не хуже правительства, подходили к концу очереди в Шамбалу, а дальше происходило следующее:

‒ Чего дают? Зачем давка?

‒ Это не давка, это собрание партнёров.

‒ А долго стоите?

— Да с ночи.

‒ Слушай, я тебе по секрету скажу, тут в «Тибет» другое окошечко есть, его только сегодня открыли — не все знают. Пока.

‒ Где?! Покажь! У меня дома тёща больная, а у неё дети не кормлены.

‒ Только из жалости к «детям без призора» — пойдём.

Инвесторы сопровождались к заветному окну, где с благодарностями отдавали мелко нашинкованную Чубайсом Родину.

Через некоторое время секретная тропа в «Тибет» была засыпана, окно замуровали, а новоявленные гуру, как и положено святым, растворились в воздухе.

Впрочем, убытки умников, сдавших ваучеры в подворотню, не превысили убытков тех, кто закопал их непосредственно на высокогорье. «Тибет», в отличие от горной страны с таким же именем, вскоре сгинул без следа — даже сейсмической волны по России не прошло.

В моём родном Секретном банке тоже появились продвинутые личности, предлагавшие организовать скупку ваучеров и всего, что попадется в сети вместе с ними. Видя по дороге на работу успехи высокогорного фонда, я не смог устоять под их энтузиазмом и выдал из казны — на раскрутку.

День проходит, два проходит, неделя — от добрых молодцев телеграмм с победными реляциями не поступает. Начинаю беспокоиться: не забрёл ли я впотьмах ажиотажа той же секретной тропой на высокогорное плато? Обращаюсь к общему знакомому: «Куда ловцы человеческих душ запропастились?» Сначала тот замялся; тогда, конечно, допрос с устрашением — он и раскололся.

Оказывается, чтобы финансы не застоялись в конюшне, пока скупка чубайнайдшульваучеров налаживается, решили ребята деньги в оборот пустить. Купили на мои инвестиции в Молдавии напиток богов — «Вишню на спирту». Штук двадцать десятилитровых бутылей. Прежде чем продавать, честные инвестиционные управляющие постановили общим голосованием убедиться в качестве жидких ваучеров, чтобы народ не потравить. Вот и убеждаются до сих пор — оторваться не могут.

Выслал я в этот схрон пару крепких гонцов, брокеров в чувство привести, а заодно продать, если что осталось после дегустации. Через непродолжительное время звонят голуби мои почтовые и объявляют, что тут не они со своими навыками нужны — тут реанимацию вызывать пора. А товар весь, кроме одной вскрытой бутыли, цел.

В ответ выражаю сомнения. Я, мол, этих ребят с институтских времён знаю, не может быть, чтобы они за неделю всего только десять литров осилили. На это мне рапортуют, что если в бутыль, из которой животворный спирт уже исчез, налить водички, то вишня снова в воду C₂H₅OH выдаст так, что напиток от первого разлива не отличить. Естественно, приказ продать немедленно отменяется, и следуют два других: неразменные ёмкости доставить мне в кабинет, а бойцам вызвать-таки реанимацию — пусть живут, заслужили.

Решение оказалось мудрым, ребята впоследствии неплохо работали, а добытый ими нектар весь банк ещё целый год пил.

Эпизод седьмой. Подкрепление кассы

«В горах изумрудных

Сверкает река,

Как сказка, прекрасна,

Как сон, глубока.

…

Меня ты поймёшь.

Лучше страны не найдёшь!»

И. Понизовский. «Чудесная страна»

Для тех, кто на своё счастье не знает, что значит это подкрепление, объясняю. Как это ни странно, банк хранит некое количество грошей для своих клиентов, что бы те могли иногда свои деньги увидеть из окошечка кассы. Но на всех, естественно, тугриков не хватает, поэтому время от времени руководство бросается в ноги ЦБ с просьбой прислать настоящие, то есть наличные, деньги.

Однако «в начале славных дел» валюты в ЦБ было маловато, а именно её почему-то и жаждала публика, постоянно вызывая на бис. Поэтому возникла необходимость доставки «твёрдых» бумажек непосредственно из заграничного банка. Сказано — сделано. Перевели в Швейцарию на счёт уважаемого банка записанные на бумажке (то есть безналичные) доллары, заказали настоящие и отправили за ними за дремучие леса, за высокие горы самого надёжного сотрудника — меня. Поскольку Швейцарию я видел только на глобусе — закрашенную из-за высокогорья тёмно-коричневым цветом, пришлось нанять проводника. Звали проводника Паша. Отправил я его вперёд разведчиком-квартирьером.

Через некоторое время звонит Паша с-под Монблана, говорит, что перевод пришёл, наличность заказана, номер в хорошем отеле забронирован — милости просим. По голосу чувствуется — отдыхает хорошо.

А надо вам сказать, что это был мой первый одиночный выезд за рубеж. «Элоун», так сказать. (Ничего, что я опять по-английски? Просто тема обязывает). До «заколдованного места» с долларами надо было добираться с пересадкой в столице гномов — Цюрихе. Слез я одного самолёта, пошёл другой искать. Сначала всё было хорошо: иду вместе с толпой, куда большинство, туда и я. Однако толпа потихоньку рассосалась. К такому повороту я был не готов: в наших аэропортах толпа была всегда и везде. Стою совершенно один в светлом коридоре, по-видимому, необитаемом: на полу мусора нет, стены словами из трёх букв не исписаны. «Ну, — думаю, — пропал». Тут, на моё счастье, раздаётся цокот каблучков и из-за поворота появляется девушка в форменном одеянии. Я к ней как брошусь! Она от меня как шарахнется! Однако я оказался ловчее, прижал её к эскалатору, под нос билет сунул. Девушка, сообразив, что бешеный иностранец насиловать её не собирается, а всего лишь просит указать дорогу на посадку, слегка успокоилась и замахала руками в нужном направлении. Я двинул туда, а она быстро скрылась, видимо не до конца уверовав в чистоту моих помыслов.

С помощью такого приёма, повторённого несколько раз, добрался я до гейта, с которого посадка на мой самолёт должна быть. У стойки регистрации никого нет. «Молодец, — думаю, — первый очередь занял». На всякий случай садиться на лавочку не стал, остался у стойки, а то потом доказывай, что ты здесь стоял. Первое правило завсегдатая очередей: дождись, пока за тобой займут, а уж тогда иди очередь в туалет занимать.

Стою, стою, никто за мной, наступая на пятки, пристроиться не спешит. До вылета всего ничего — полтора часа, нет никого. Час до вылета — нет никого ни у стойки, ни вокруг! Делать нечего, оставил вместо себя чемодан: очередь сторожить, пошёл очередную девушку ловить. Поймал, мыча по-английски, показал билет. Она что-то в ответ лопочет, успокаивающе улыбаясь, мол, всё в порядке — стой, где стоишь.

Пятьдесят минут — до старта, метнулся к той же пифии узнать, может я «чё» не понял? Призываю её сфокусировать взгляд на времени отлёта, проставленного в билете — никакого впечатления, спокойная улыбка Будды и всё.

Сорок пять, сорок, тридцать пять. Пропал! Посреди Европы затерялся! В отчаянии сел, родной чемодан обнял. Тут, за двадцать пять минут до вылета, приходит регистраторша, следом человек 20 — 30 пассажиров, нас без паники и давки (даже не пришлось никому доказывать, что я тут первый) погружают на самолёт.

Сколько лет прошло, а я всё от изумления отойти не могу.

Прилетел в заветный город, где банк доллары желающим выдает, никто меня не встречает — не велика птица, хоть по тем временам в Европе и редкостная. Нашёл отель, где номер забронирован. Что-то он на обещанные хоромы не похож. Да ладно, вон звёзды над входом нарисованы, целых две — не плохой, видимо. Захожу, за стойкой регистрации сидит толстяк, уплетает что-то с расставленных там же тарелок.

Вежливо постукивая чемоданом, пытаюсь привлечь к себе его внимание — безрезультатно. Начинаю махать над тарелками «краснокожей книжицей» — паспортом с надписью «СССР» и гербом несуществующей державы на обложке. (Новая власть в целях экономии решила, что пусть граждане сначала старые паспорта доносят, а что в них не та страна указана, так кто это за границей разберёт?)

Толстяк скорчил недовольную морду и с трудом выговорил: «l am eating now!» Вот это он зря! Я тут же почувствовал себя, извините за каламбур, «в своей тарелке». Раз так, не обессудь, швейцар, опять пардон за каламбур, я тебе свой «коронный приём» продемонстрирую.

Если в студенческой столовой под народным названием «Рыгаловка» весёлая девушка с грязным полотенцем вместо передника уже метнула тебе на поднос первое блюдо: борщ с капустой и второе — капусту из этого борща (на третье — денег обычно не хватало), а все места в зале, включая подоконники, уже заняты, применялся «коронный приём». Высмотрев среди жующего коллектива лицо поинтеллигентнее, надо было с задумчивым видом встать сзади намеченной жертвы, держа поднос практически над её головой. В идеале угол подноса должен был время от времени нежно тыкать сидевшего в ухо. («Ах, извините! Тут так тесно! Прямо ужас!») Обычно испытуемый на прочность выдерживал не более 5-10 минут и освобождал территорию, хотя бывали случаи, когда приходилось печально вздыхать минут 20, если с идентификацией лица ошибся.

И вот я, по всем правилам искусства, склоняюсь над тарелками европейца, вздумавшего смутить азиата хамством, и застываю непринуждённо в сантиметрах тридцати от швейцарских яств, время от времени цыкая зубом. Надо отдать «швицу» должное: минут пять продержался, а на вид и на три не тянул. Бросил он свои ложки-вилки и выдал мне ключи.

Захожу в номер, ничего так: кровать одна, значит соседей не предвидится — храпеть, мешать спать никто не будет. Ванны нет, зато и у душа насадки тоже нет, только шланг резиновый, опять хорошо: не сломается. Дверь, вот, правда, хлипковата, похоже из картона, да я набега поклонниц не жду — перетопчемся. Дело было к вечеру, Паша-квартирьер куда-то запропастился, решил я спать пораньше лечь — устал с дороги.

Проснулся я от колокольного звона, в открытое окно заглядывала ветка цветущей мимозы — мир был прекрасен, но насколько, я узнал позднее, выйдя из двухзвёздочного «Ритца» на сбегающую к сверкающему озеру мощёную булыжником улицу. Прямо на ней, под весенним солнцем, были расставлены столики, покрытые скатертями в цветовой гамме окружающих снежных вершин. На столиках — солнечно-жёлтые бокалы пива, молочно-белые чашечки с чёрным кофе; народ никуда не торопится: читает, разговаривает, курит. Короче ясно, что «озеро не горит».

Перестал и я суетиться, сел, ноги вытянул, пиво заказал, глаза прикрыл — всё, нирвана. Тут появился мой проводник–квартирьер.

‒ Отдыхаем?

‒ А что, на работу пора?

‒ А мы уже работаем, баксы ждём. Чемодан приготовил?

‒ Шмотки из моего выкинем, места хватит.

‒ Хорошо!

‒ Хорошо!

‒ Очень!

‒ Точно!

Через часик-другой, окончательно размякнув, прибываем в банк назначения — я, Паша и чемодан. Проводят нас в комнату со старинными гобеленами. «Зелёные спинки» уже на столе разложены — нас ждут, попахивая свежей краской. Говори теперь, что деньги не пахнут. Это у императора, собиравшего дань с посетителей общественных туалетов неподалеку отсюда, не пахли, а честно нажитые «смерти вопреки» — очень даже.

‒ Проверять будем? — спрашиваю. — Вдруг «куклу» подсунут?

‒ Да неудобно как-то. Смотри: прилично одеты, банк старинный, в тысяча восемьсот дремучем году основан. Опять же не Савёловский вокзал — Швейцария.

Стали мы миллион в чемодан запихивать: сели на крышку, придавили, и закрылся наш сейф. Я встал, отдышался, пот рукавом вытер, водички попил, только после этого заметил, как на меня инограждане смотрят. «Вот ыз зэ мэта?» — спрашиваю. Паша мне объясняет: «Я тебя на входе президентом банка представил, а они редко видят, как президенты в чемодан наличность заталкивают».

С набитым чемоданом двинули в отель — деньги прятать, обратный транспорт на Родину был только завтра.

‒ Давай в сейф на рысепшене положим, — предложил брат-инкассатор.

‒ Нет, не доверяю я нашему хозяину. К тому же у меня с ним намедни инцидент вышел, мог обиду затаить.

‒ А отдыхать вместе с чемоданом — я не согласен.

‒ Зачем же так экстремально: за пивом с чемоданом. Мы его в номере спрячем.

‒ Миллион долларов?! В номере?! С картонной дверью?!

‒ А мы его хорошо спрячем!

Зашли в номер, стали место понадежнее искать. В общем, выбор не большой: комната — метров десять квадратных, да душ, совмещённый с туалетом.

‒ Давай бумажки в целлофановый пакет засунем — и в унитаз! — предлагает находчивый коллега.

‒ Не, ещё зайдёт, кто чужой, по нужде, смыв нажмёт, где их тогда искать?

‒ Не согласен, миллион — это много, он так просто не смоется — засор случится.

‒ Всё равно, что о нас европейцы подумают, когда увидят, как президент банка из дерьма деньги выковыривает?

Вспомнил я случай из далекого детства. Послала бабушка моего брата за молоком, рубль железный дала, чтоб трудней было что-нибудь с ним учудить. Собака наша, конечно, за ним увязалась, как-никак — выход в свет. Возвращается братан — ни рубля, ни молока. Плача объясняет, что шёл, не баловался, просто рубль подкидывал и ловил. Один раз всего не поймал — так проклятая псина его и проглотила. Бабушка, выдав, что заслужил, брату, привязала собаку и всё, что та из себя выделяла, проверяла на предмет наличия сокровищ. Бедный пёс, никогда на цепи не сидевший, выл, не переставая в ответ на такое обращение. Уже даже соседи стали просить отпустить не понимавшее своей вины животное. Однако бабуля стояла насмерть: «Как же, отпусти, будет собака бегать по посёлку, срать рублями!»

С унитазом не вышло: попробовали мы чемодан к карнизу привязать, да он хлипким оказался — рухнул. И тут меня осенило:

‒ Паш, приподними-ка этот антиквариат, — показываю на шкаф.

‒ Легко.

Мужик он здоровый, шкаф поднял, я под него чемодан подложил, классно получилось, почти ничего не заметно, только шкаф ножками до пола не достаёт, качается.

Энтузиазма другие секретные места искать уже не было, подпёрли мы шкаф кроватью, чтобы не качался, и пошли заслуженно отдыхать.

«Вот видишь! — уже в Москве сказал мне Паша, — какие в Швейцарии честные люди, никто даже не проверил, почему это шкаф качается».

Однако тут он слегка ошибся, потому что с этим старинным швейцарским банком у меня впоследствии история приключилась — прямо роман. Поскольку я не совсем Достоевский (а жаль, такой сюжет для его пера!) изложу кратко либретто.

Она: некрасивая девушка из уважаемой в городе семьи — сотрудница банка, на хорошем счету. Он: жиголо, мот и гуляка. Роковая любовь. Соблазнение несчастной на преступление — подделку подписей клиентов и снятие с их счетов наличности. Негодяй проматывает похищенное в казино, в Монте-Карло. Обнаружение недостачи, суд, позор. Любовник под протокол заявляет, что ничего не знал о происхождении проигранных денег. Девушка, несмотря ни на что, берёт всю вину на себя, так как продолжает любить подлеца. Каково?

А теперь добавим немного реализма: угораздило меня в этом самом надёжном банке самой надёжной страны счёт открыть. Очень уж хотелось кредитной карточкой, не у нас выпущенной, похвастаться. Через некоторое время пытаюсь похвастаться — на тебе! Счёт заблокирован ввиду отсутствия средств. А средства там были, может по меркам олигархата и плёвые, а для меня — так нет. К тому же вдруг откуда-то кредитная задолженность образовалась в обнимку с угрозой уголовного преследования за злостную неуплату.

Пришлось ехать доказывать свою кристальную честность, хотя бы в этом деле. Тут вся эта история и выплыла, заодно c техническими деталями.

Пылающая роковой страстью мадумазель, оказывается, наклеивала мою подпись, вырезанную из какого-то документа на поддельную платежку, потом всё это ксерокопировала и носила в банк. Банк с вековой репутацией охотно выдавал наличные деньги под это произведение.

Хорошо ещё, что жертва неземной любви была швейцаркой: все поддельные платёжки с наклеенными подписями, аккуратно сложенные по датам, хранила у себя дома, где они и были обнаружены любознательными полицейскими. Иначе мне ещё пришлось бы «зуб давать», что я с ней, вернее с её Вальмоном, не в сговоре и не провожу тут, в честнейшей из стран, отмывку средств русской мафии «с умыслом на теракт».

Так знаете, что мне после всей этой микстуры из достоевщины с уголовщиной честные банкиры предложили? «Мы, — говорят, никому не скажем, что у вас тут деньги были, так что ваше имя в суде упоминаться не будет. А за это огромное одолжение вы должны написать прокурору, что претензий к нам не имеете. Деньги ведь похитила девушка, а не банк. Правильно? Что же касается задолженности по карте, случившейся ввиду этих прискорбных обстоятельств — мы её вам, так и быть, простим». Как излагают? — «Учитесь, Шура!». В ответ я объявляю моим спасителям, что некорректно с моей стороны пользоваться их благородством, так что, пожалуй, я сам к прокурору схожу и заявление оставлю с благодарностями им, их банку, а заодно уж и всей надёжнейшей банковской системе этого горного рая.

Только после этого контрпредложения, не уступающего по изысканности их собственному, начался долгий и мучительный для обеих сторон возврат «честно нажитых».

Так что не напрасно я насчёт «куклы» беспокоился.

Эпизод восьмой. Грянула денежная реформа

«‒Спасайся кто может!

‒А кто не может?».

Диалог на пароходе «Севрюга»

Уже вторая, чтоб её! Однако ж руководящие кадры, на сей раз прогрессоры-рыночники, так же, как и их предшественники, ретрограды-плановики, сильно недооценили подопытный народ. Тем более, что на первой он уже потренировался, хотя, не к ночи будь помянутые ретрограды-плановики, секреты маскировали — на зависть нынешним шпионам-государственникам. За три дня до этого всенародного сюрприза председатель ЦБ даже руки предлагал себе отрубить, если таковой случится. (Или это он — перед второй реформой? Ладно, не в этом суть).

Как-то по ящику его видал: руки на месте, одной даже чешется постоянно, мудрости свои излагая. Подумаешь, соврал, не впервой для всеобщего блага. Незадолго до его клятвы — захаракирить себя в облегчённой форме, я имел честь лицезреть этот эталон банкира на закрытой встрече для своих. Так там, в ответ на стоны генерала в резерве, что Внешэкономбанк не выдаёт честно нашпиониную валюту, самурай от финансов заявил: «Государство не может позволить себе вернуть ваши деньги». Вот так! Прежние-то не знали пощады «ни к женщинам, ни к детям, ни к генералам в отставке». А как же: социальная справедливость, твою мать!

С тех пор в узкой среде банковских руководителей фамилия председателя ЦБ применялась в качестве эталона честности. Например: «Зуб даю. Предложение — справедливее не бывает: два Г…о».

Возвращаюсь к реформе. Вечером, после объявления этого первого всенародного гуляния от накоплений, я имел возможность наблюдать знакомое мне только из учебников научного коммунизма «творчество масс». Граждане менее чем за три часа придумали и осуществили не меньше шести способов обменять находящиеся вне закона 100 — и 50-ти рублёвки. Предлагаю молодёжи, не нюхавшей пороху и прочего амбрэ реформ, в качестве домашнего задания найти эти методы самостоятельно — пригодится в будущем, я думаю.

В эту сказочную ночь я, тогда ещё работник Нормального банка, понял, как должен действовать настоящий банк в условиях встречного ночного боя с превосходящими силами реформы. Так что во второй раз на грабли наступили только мудрые руководители, подвижники-демократы. Мы-то были отмобилизованы по полной.

Во-первых, надо было успокоить бьющуюся о ворота конторы толпу, грозящую взять кассу штурмом. Вышел я к мученикам за веру в правительство и, клянясь всеми святыми, Марксом, Энгельсом и свободой слова, обещал работать всю ночь — до полного обмена. Волнение упало баллов до четырёх, хотя отдельные обещания «в случае чего — мы тебя» и вскипали на гребнях беспокойства.

Во-вторых, с целью окончательно унять рефлекторный тремор граждан, послал девочек из секретариата раздавать в очереди чай и горячие пельмени. Народ ел, но бдительности не терял.

В-третьих, следовало отсепарировать из «девятого вала» нуждающихся знакомых и менять им без пересчёта — на доверии. Риск был, но скорость важнее. Из всех знакомых выделили важных знакомых — этими, с подачей успокаивающих напитков, занимался я, остальными — мои замы и сотрудники.

Неопознанным личностям меняли в кассе. Вы видели, как считает купюры настоящий кассир в таких обстоятельствах? Выгибает пачку и считает купюры по торцам, не распечатывая саму пачку. Получается быстрее, чем на машинке, а ошибок я лично не видел. Ненастоящие кассиры считали с помощью техники, но с неменьшим остервенением.

Понятно, что бумажки, называемые по привычке деньгами, носили по банку в чём попало, иногда просто охапками.

Картина как раз для учебников по истории революции: «отмена капитала — введение продразверстки». Пол засыпан чистоганом, очумевшие сотрудники с презрением его топчут, иногда нагибаясь за сдачей.

‒ Эй, не найдется разменять пятьдесят по рублю?

‒ Загляни к кредитникам, там, как войдёшь, у шкафа с досье лежала кучка.

Бухгалтерия фиксирует операции «со слуха», руководствуясь здравым смыслом. Около двух часов ночи в углу кто-то затянул, и счетоводки, все как одна, подхватили:

«Идём, идём весёлые подруги, страна как мать холит и любит нас!»

«Везде нужны заботливые руки и наш хозяйский, теплый женский глаз!» — поддержали две бабульки-уборщицы, сметавшие с пола в корзины неоприходованные средства.

«А ну ка девушки, а ну красавицы! Пускай поёт о вас страна!» — сквозь подступившие слёзы прошептал я.

Кафка в «Замке» отдыхает!

К утру угар ажиотажа рассеялся, дав возможность обозреть поле битвы за сбережения. Как вы думаете: недостача была? Кто-нибудь, что-нибудь, с пола похитил? Правильно, ни копейки! (Тем более что их тогда в обороте не было). Вот какой у нас народ, когда беда всенародная!

Более того, в моём кабинете оказались неизвестно чьи 237923 р. Сколько ни вешал объявления на двери кабинета — так никто за ними и не пришёл, может хозяин погиб в давке?

Ещё более этого: после сверки баланса с данными из ЦБ у нас вообще четыре миллиона лишних оказались. Как честные люди, мы их в ЦБ привезли, возьмите — не наше. А нам в ответ: уберите свои мешки — они нам отчётность рушат. Без них всё сходится, а с ними всё по новой пересчитывать.

Так 4 миллиона 237 тысяч 923 рубля и остались на счёте «невыясненные суммы» в качестве приза за ночной поединок с правительством.

Эпизод девятый. По кручам к новым вершинам, или Менеджер — генеральный по бюджету

«Позови меня с собой,

Я приду сквозь злые ночи,

Я отправлюсь за тобой,

Что бы путь мне не пророчил…».

Татьяна Снежина

Гуляя по поляне свободного предпринимательства, Секретный банк, естественно, принюхивался к местам, где паслись хоть какие-никакие состоятельные клиенты, чтобы неожиданно выскочить из-за кустов и предложить своё обслуживание. В «оборонке» таких было — днём с осветительной ракетой не найти, поэтому, расширяя область промысла, набрели мы на залежи: бюджет Москвы. Прямой заход-поход на приём к начфину не принёс ожидаемых результатов, поскольку нас просто не впустили в здание мэрии.

Действительно: «Всех пускать — ковры потопчут, а полы не намоешься!» — так выразилась глубоко верующая бабулька-уборщица, когда мы с приятелем пришли, как спонсоры, на церковное мероприятие по приглашению патриарха. Бабулька заставила нас, уважаемых, судя по количеству пожертвованного, людей пробираться вдоль стеночек парадного зала. Действительно, калош на нас не было, а ковёр и полы были чистыми. Поскольку сменную обувь я невзлюбил ещё в школе, больше на приёмы к духовному пастырю не ходил.

Пришлось пробираться с заднего крыльца. Нашёлся профессиональный ходатай, занимающийся подводом желающих на водопой в мэрию. Привёл меня в какое-то скромное, ну совсем скромное, помещение больше похожее на кладовку. За столом сидит мрачный кавказец.

‒ Привет! — обращается к сыну гор бюджетник-профессионал. — Вот он, — показывает на меня. — Все вопросы решены, можно вести.

‒ Не могу, — отвечает джигит, — пост у меня!

‒ Как это? Мы же договаривались!

‒ Я своё слово держу! Просто кушать очень хочется. Сейчас Солнце зайдёт, звёзды выйдут, перекушу и поедем.

«А-а-а, вот почему такая мрачность на лице, — думаю. — Конечно, целый день не есть не пить — радости мало». Тут как раз закат, одновременно восход, но луны; правоверный достаёт цыпленка «гриль» и мгновенно от него остаются одни косточки. Куда там пираньям!

‒ Вот теперь поехали.

Садимся в «Волгу» (!) и едем. Я был безмерно удивлён скромности и близости к народу южанина, если к тому же принять во внимание меру моей благодарности. Приезжаем куда-то, в Черёмушки, заходим в квартиру. В маленькой двухкомнатной «хрущёвке», на раскладушке лежит-болеет бедно одетый мужчина. Горло завязано, на табуретке стакан горячего молока.

‒ Он? — хрипит моим конвоирам.

‒ Он!

‒ Всё в порядке?

‒ А чего же мы приехали?

‒ Тогда так, — это уже мне. — Завтра бери документы своей конторы и подъезжай к подъезду номер (сейчас не вспомню). Я к утру оклемаюсь, включим тебя в ряды уполномоченных!

Вот что это было? Где золотые перила на лестнице, бассейн в «хрущёвке»? Потом мы с этим деятелем крепко подружились, и никогда не видел я в его окружении хотя бы одного предмета роскоши! Поумней нынешних был. Желание помочь нуждающемуся чиновнику само по себе возникало, без напоминаний. «Лев Натанович, если бы у вас был миллион, что бы вы сделали? — Я бы сделал вид, шо у меня его нет!».

Так Секретный банк попал в число любимых Москвой. Пошёл я на первое совещание: послушать, что да как, где та квартира, где деньги лежат. За столом сидят уважаемые люди, например, известный ныне борец с коррупцией, а тогда известный подносчик средств в высшие эшелоны, будущая руководительница крупнейшего в РФ банка, а тогда просто влюблённая в борца женщина, что было заметно до неприличия; владелец глашатаев из свободной прессы, ну, и остальные — так, по мелочи, вроде меня.

Начальник финансового департамента что-то удивительное вещает насчёт посильной помощи обнищавшей мэрии и Москве. (Именно в таком порядке!). Никто его не слушает, будущая сберегательница счетов пенсионеров, например, постоянно пишет записочки и с хихиканьем подкидывает их борцу, словно влюблённая восьмиклассница.

Я, наоборот, внимательнейшим образом слежу за происходящим, зажав руками рот, чтобы не пообещать сгоряча лишнего.

Закончилось совещание, а где золото — так и не объяснили. Подождал на крылечке своего знакомца-аскета.

‒ Ну и что это было?

‒ А ты не понял? Плохо. Мне тебя, как сообразительного, охарактеризовали. Ладно, на первый раз прощаю и объясню. Но больше за руку водить, как поводырь, не буду. Смотр!

‒ Что смотр?

‒ Ты в пионерах был? В армии, понятно, нет.

‒ Ну, был.

‒ На линейку ходил?

‒ Ну, ходил.

‒ Тебе там путное что-нибудь говорили?

‒ Никогда!

‒ А зачем собирали-строили?

‒ Ну, в пионерлагере — проверить, не сбежал ли кто от счастливого детства, а в школе — чтобы не расслаблялись.

‒ Молодец! Здесь то же самое.

‒ А как же то, зачем я здесь?

‒ Это ты уж сам как-нибудь. Помнишь анекдот про мента? «Пистолет с корочками дали — теперь сам!».

Памятуя о начале беседы, я не стал просить дальнейших объяснений, боясь порушить и без того покосившийся имидж.

Однако долго грустить мне не пришлось. Весть о новой наложнице в гареме мэрии уже разнеслась по Москве, и вокруг меня зароились интересные люди. Оно и понятно: новая девушка всегда вызывает живой интерес, чтобы там не говорили борцы за нравственность. Конечно, если она готова отвечать взаимностью на хорошее отношение. А я готов был. Согласно классикам: «…и пусть никто не уйдёт обиженным!». По возможности.

В результате в банке появилась бывшая активистка — начальница из Московского городского комитета незабвенной партии большевиков, подрядившаяся вести меня по кручам и обрывам к вожделенным бюджетным счетам.

Внимательный читатель может начать недоумевать: если через весь текст проходит красной нитью неприязнь автора к «красным», особенно к большевикам, как же так случилось, что он дружески взаимодействовал с активисткой коммунистического движения, более того — чуть ли не любил её? Не говорит ли это о двуличности повествователя? Нет не говорит. Этому есть простое объяснение.

Общаясь с людьми, особенно с пожилыми (активистка была практически ровесница моему отцу, хотя держалась — молодые завидовали), я в первую, да и в последнюю, очередь обращаю внимание на их человеческие качества, а не на идеологические установки в прошлом. «Банальность добра», — как вещает известный властитель дум. Если проще, без философии и закидонов для него характерных, мне симпатичен человек, помогающий старушке поднести тяжёлые сумки и крайне несимпатичен борющийся за демократию государственный деятель, попутно ведущий эту старушку поближе к кладбищу, а друзей — поближе к национальным богатствам и яхтам в Ницце.

Активистка же работала на совесть, натаскать под шумок в свою норку не пыталась и вообще очень напоминала подходом к делу моего отца: кипучая энергия, смелые проекты и надежда на справедливое вознаграждение за труд, которую я старался оправдывать.

Обустроившись, она и пришедшие с ней люди похожего типажа, развернули кипучую деятельность по окучиванию счетов мэрии и префектур. Поскольку человек в кепке тайно, и не очень, симпатизировал работникам с коммунистическим прошлым, работа шла — залюбуешься. В качестве снарядов я выдал ей визитки с надписью: «Генеральный менеджер». Как указал Корсиканец юристам, писавшим Кодекс: «Пишите коротко и не ясно — людям нравится!».

Единственный раз Генеральный менеджер «засбоила». Префект одного из округов ни в какую не поддавался. «Что такое? — подумал я. — Почему этот вездеход завяз, причём, казалось бы, в такой беспроигрышной колее?». Начистил сапоги, поправил портупею и направился на рекогносцировку лично. Префект принял меня любезно, поскольку слухи о новом любимчике мэрии тщательно (как и всё, что она делала) распространялись той же активисткой. Завязался обмен мнениями о будущем общем счастье. Вот тут-то и выяснилось, что не может префект простить ей давнего случая.

В седую старину сдавала будущий Генеральный менеджер какой-то объект вышестоящей Советской власти. А этой властью, тогда как раз и был будущий префект. Как всегда, к сроку сдачи объекта строительство как раз только началось. Перед приездом комиссии наша затейница нагнала на стройку народу и довела до товарного вида всего один сквозной коридор в построенном (на бумаге) объекте — с прилегающими к нему двумя-тремя комнатами. Прибывшее начальство под белы руки провели по этому коридору, открывая двери нужных комнат — «Не хотите ли взглянуть?». Поскольку кругом нестерпимо воняло краской и негашёной известью, начальство не хотело, поэтому быстренько пробежало по туннелю, выбралось с другого конца и отбыло. Так что все аплодисменты присутствующих заслуженно достались активистке. Случай этот получил широкую известность и даже последователей. Естественно, кто же простит подчинённому успешную операцию по превращению тебя из видного мужчины в объект юмора?

Я, узнав такое, проявил редкое самообладание:

‒ Беда! Можете сказать, в данных обстоятельствах мне удастся без убытков уйти, как вы думаете?

‒ Приятно иметь дело с человеком, легко относящемуся к неминуемым потерям. Коньячку?

‒ С удовольствием!

Хотя — какое уж тут удовольствие! Каждый день — к вечеру — пьяный. Святогор утешал:

‒ Саш, знаешь в чём разница между алкашом и хозяйственным руководителем? Один думает, как напиться, другой как не — , а результат к вечеру один. Так что не расстраивайся, наливай!

Выпили с префектом по коньячку, я и говорю:

‒ Для закрепления, так сказать, знакомства позвольте явку с повинной оформить. А то кто-нибудь донесёт, выяснится, что скрытный я человек.

‒ Сейчас, диктофон включу, чтобы всё — честь по чести! — поддерживает префект и продолжает:

‒ Показания даются в 16-00, в светлой комнате, при естественном освещении. Ну, давай! «Облегчи душу, сразу легче станет, я знаю!».

‒ Видите ли, при первых свободных выборах в Верховный Совет СССР вы пытались туда проникнуть от правящей партии. Так я голосовал против вас!

‒ Боже мой! Да как ты посмел! Хитрый ты: знаешь, в чём признаваться и, главное, когда. Уговорил! Где твои бумажки на открытие счетов? Подпишу за знакомство. А засылать туда средства или нет — зависит от дальнейшего взаимодействия.

‒ Ну, тогда за него!

Я поднял рюмочку с коньяком, и мы закрепили, так сказать.

В результате таких усилий Секретный банк занял место по «бюджетности» в группе лидеров.

Вдохновившись результатами, активистка повлекла меня на главное направление:

‒ Наша следующая высота — заместитель мэра!

Я засомневался:

‒ Не круто ли берёте? Не получиться ли, как у Жукова подо Ржевом, после успехов под Москвой?

‒ Антисоветские сравнения не уместны! Я операции потщательней некоторых разрабатываю. Собирайтесь, оденьтесь поприличнее. У меня билеты, в смысле приглашения, на трибуну по случаю Дня города припасены. Засядем на два ряда выше цели, а там увидите, что будет.

‒ Раз так, подъеду к вашему дому на шикарном «Саабе»: подвезу вас и себя заодно к правящей трибуне.

В знаменательный день подъезжаю к её дому, за рулём сам, в знак уважения.

Надо сказать — не первый это случай, когда я шофёра изображаю. Непосредственно перед описываемыми событиями попросил проделать то же самое мой старший сын:

‒ Папань, сыграй понатуральнее моего водилу! Только брюки поменяй, эти у тебя на коленях пузырятся.

(Было воскресенье и я надел любимые штаны).

‒ Это ещё зачем? Я как раз собрался по пивку!

‒ Потерпи, мне на девушку впечатление произвести надо. Да, пропуск твой в закрытый клуб на Рублёвке отдай. Я, когда его показывать буду, имя большим пальцем заслоню — думаю, пропустят.

Конец ознакомительного фрагмента.