Поле боя при лунном свете

Александр Казарновский, 2011

В 1967 году три соседних государства – Египет, Сирия и Иордания – начали блокаду Израиля и выдвинули войска к его границам с целью полного уничтожения еврейского государства вместе с его жителями. Чтобы предотвратить собственную гибель, Израиль нанес упреждающий удар и в результате Шестидневной войны занял находящиеся в руках врага исторические еврейские земли – Иудею, Самарию (Шомрон), Газу и Голанские высоты – а также Синайский полуостров, который в 1977 был возвращен Египту. В то время как правящие круги Израиля рассчитывали, использовать эти территории как разменную монету, с целью подписания мирных договоров с арабскими правительствами, религиозная молодежь и просто люди, не желающие вновь оказаться в смертельной опасности стали заново обживать добытые в бою земли. Так началось поселенческое движение, в результате чего возникли сотни новых ишувов – поселений. Вопреки тому, как это описывалось в советской и левой прессе, власти всеми силами мешали этому движений. В 1993 году между израильским правительством, возглавлявшимся Ицхаком Рабиным и председателем арабской террористической организации ФАТХ, Ясиром Арафатом был подписан договор, по которому арабы получали автономию с последующим перерастанием ее в Палестинское государство. Подразумевалось, что, со временем ишувы будут уничтожены, а евреи – выселены. Но, создав Автономию, Арафат в 2000 году начал против Израиля войну, которая вошла в историю под названием интифада Аль-Акса. Именно в разгар этой войныи происходят описанные события, большая часть которых имело место в действительности.

За двадцать дней до. 28 сивана. (8 июня). 11.30

Им меня не достать! Стоило мне выйти из «каравана» Иошуа на солнышко, посмотреть на горы да на то, как ветвятся, вырастая друг из друга, перевалы — как тут же выяснилось, что все не так уж паршиво. До своего эшкубита я уже добежал, чуть ли не вприпрыжку.

— Им меня не достать! — сказал я Гоше. Гоша подошел, виляя тем, что добрые люди оставили ему от хвоста, и лизнул меня в лицо.

Родился Гоша в Петербурге, а в Израиль его привезли пятимесячным щенком шесть лет назад. Когда спустя полгода после приезда хозяева подали на развод, Гоша оказался единственным алмазом в совместно нажитой сокровищнице, который каждый из супругов щедро уступал другому. Тут подвернулся я, потихонечку свихивающийся от одиночества, и ситуация разрешилась к радости всех троих, но не Гоши. Он тосковал по своим двуногим родителям, скулил целыми днями, отказывался от еды и, простите за жалкий каламбур, смотрел на меня волком. Сначала даже не позволял гладить, оскаливался, затем какое-то время, стиснув длинные острые зубы, стоически переносил мои ласки, и, наконец, настал день, когда он впервые лизнул меня в губы — точь-в-точь, как сейчас.

Я обожал это лохматое, навязчивое, суматошное чудо, которое, стоило мне войти в комнату, начинало прыгать вокруг меня, как сумасшедшее, повизгивая от глубины экстаза.

Но я отвлекся. Итак, им меня не достать.

Не помню сейчас, какие светлые идеи дурманили мой разгоряченный мозг. Но одна из них, сладкая, как конфета, пела мне, что рав Рубинштейн жив и здоров, а значит, ОНИ берут нас на пушку. К этой мысли подключалась следующая, до приторности ласковая. Вылизывая меня, как щенок, она при этом шептала на ухо:

— С чего вы вообще взяли, что в Ишуве работает какой-то их агент. Штуёт! Глупости!

Итак, поселенцы исключены. Кто еще остается? Иностранные рабочие? С ними жители Ишува очень мало общаются. Ведь для такого агента задача номер один — знать, кто что в Ишуве собирается делать завтра. Иностранец, да без знания языка — что он тут выяснит? А кто еще на мушке наших подозрений? Сотрудники моаца эзорит — Районного совета. Среди них люди разные — есть из Петах-Тиквы, есть из Од-А-Шарона, есть из Рош-А-Айна, есть из Городка. Но ведь они в этом Совете в собственном соку варятся, и к тому же все на виду. А в четыре часа дня спецавтобусом уезжают из Ишува — много в этих условиях нашпионишь?

На этой ноте обе идейки-утешительницы лапками утерли пот с мохнатых лобиков и отправились спать, а на вахту заступила третья, верткая, как змейка. Она уселась подобно удаву из советской мультяшки, облокотилась раздумчивой мордой на хвост, как на ладонь, и начала рассуждать гнусавым голосом:

— Ну, хорошо, предположим, у них есть агентура. Ну, и как им тебя заполучить? У тебя нет машины, выезжаешь ты из Ишува редко, а если едешь, то на автобусе, защищенном от пуль. Когда нет автобуса, ты берешь тремп. Так ты же не будешь об этом давать объявление в «Кешер амиц» — ишувской газете. Или ты думаешь, они по твою душу в сам Ишув явятся? Это ведь ишув, а не квартал в Городе, пропитанный пылью и вонью от никем не убираемых дохлых собак и кошек. Здесь для араба каждый шаг — как по канату. Он с автоматом крадется в темноте и смотрит, где дети бегают. Туда он и заходит. Будет он ломиться в запертую дверь, поднимать шум, чтобы подсесть на пулю одного из сбежавшихся поселенцев вместо того, чтобы насаживать их на свои пули.

Нет, им меня не достать!

От неожиданного стука в дверь я весь тут же покрылся потом, будто меня завернули в мокрое полотенце. Вот тебе и смельчак. Вот тебе и оптимист!

Нет, конечно, это был не араб с автоматом, а Хаим, наш учитель английского. Хаим — йеменский еврей. Он хромает — по одной версии после ранения в Ливане, по другой — от полиомиелита. Он еще миниатюрнее, чем я, и такой же живчик. Сейчас у него наблюдалось явное повышение температуры на почве бешенства. Бешенство хлестало из его карих глаз, неразбавленное, какое бывает только у южного человека. На суперсмуглых щеках проступал румянец, что придавало им фиолетовый оттенок.

— Что случилось, Хаим?

— «Что случилось? Что случилось?» Где ты бегаешь? Дома тебя нет, мобильный закрыт!

— Мобильный был на подзарядке. Я его ночью включил и забыл выключить, вот он и разрядился.

— Ну вот! Мобильный закрыт, сам торчишь невесть где, а тем временем в Ишув явился корреспондент «Маарива»!

Вот оно! Значит, укрыться не удастся. Теперь мое имя расщебечут воробьи по всей стране, и…

«…Кальман Фельдштейн

Уриэль Каалани

Тувия Раппопорт

Иошуа Коэн

Иегуда Рубинштейн

Ури Броер

Барух Фельдман

Малахи Нисан

…………

Рувен Штейнберг»

Араб с автоматом проступил на фоне облупившейся грязно-белой известковой стены за спиной Хаима. На этот раз он был совсем не похож на призрак — высокий, без кровоподтеков на лбу. Он передернул затвор «калаша» спокойно, как бы оценивающе взглянул на меня, улыбнулся и начал целиться. Я заставил себя, отвести взгляд и «врубиться» в то, что говорит Хаим.

–… и ты понимаешь, они уже идут к машине, а я слышу, как он говорит: «я, говорит, побежал, выстрелил, вон там были ребята…» гляжу, а этот корреспондент начинает фотографировать — сначала площадку с разных ракурсов, а затем Турджемана с автоматом. И тут я понял.

— Что ты понял? — я настолько впился всем своим существом в то, что говорил Хаим, что если бы сейчас меня ударили по ноге, наверно, не почувствовал бы.

— Турджеман сказал корреспонденту, что это он застрелил террориста! — театрально выкрикнул Хаим, по-римски воздев правую руку.

— Что?! — я аж подпрыгнул от радости. Призрак исчез.

— Вот именно, — удовлетворенный моей реакцией, произнес Хаим. — Я тоже ужасно возмущен.

— Да нет же! — заорал я. — Продолжай! Продолжай!

— Я бросаюсь к машине, — продолжал он, — и еще издалека слышу, как этот корреспондент говорит: «Ты герой. Я горжусь, что среди нашего народа есть такие парни». И по плечу хлопает, а тот, скотина, улыбается. А этот — раз и в машину. Я бегу, рукой машу — стой, мол! — а корреспондент эдак пальчиком повел влево-вправо, дескать, «тремпистов» не беру, и — газу. Но ничего, время еще есть. Сейчас найдем какой-нибудь номер «Маарива», там есть телефон редакции — или по сто сорок четыре узнаем. Но Ави-то какая сволочь!

— Никуда мы звонить не будем, — тихо сказал я.

Страх победил.