Сатурн, Змея и Амариллис

Александр Зайцев, 2023

Бостон, конец XIX века. Адам – талантливый, но безуспешный художник, чьи странные и пугающие картины не могут добиться признания, встречая лишь взгляды, полные тревоги и отвращения. Не найдя себе места в обществе, став добровольным затворником в собственной мастерской, меланхоличный художник, однако, не оставляет попыток создать полотно, способное донести до людей его искажённое видение красоты. Проследуйте за ним по этому пути и станьте свидетелями того, куда может привести заблудшего творца всего одна роковая встреча.

VII

— Я не ослышался? В полный рост?

Сегодняшняя встреча обещала быть более плодотворной, чем та, что состоялась позавчера. Дождь мягко постукивал в окна гостиной, пока мы выбирали подходящий размер холста и обсуждали детали будущего портрета, прежде чем подняться наверх и приступить к работе.

— Всё верно, таково моё желание. Оно меня не покидает с того самого дня, когда я увидела изображение мадам Готро в одном из парижских салонов, примерно десять лет назад. Тогда я была ещё совсем юной девочкой, простой и нескладной, но жутко впечатлительной. Теперь же я расцвела, обзавелась средствами и, что самое важное, нашла, наконец, идеального человека для подобного дела.

— Не помню, чтобы в прошлый раз причина объяснялась тем же.

От этих слов, окрашенных сомнением, она легко отмахнулась одним рассеянным жестом.

— На тот момент у меня было недостаточно уверенности в том, подходящая ли передо мной кандидатура. Я уже представляла, что ты за человек, но понятия не имела, какой ты художник. Сейчас мне всё ясно, и больше нет необходимости в полуправде.

— Что же, рад это слышать.

Потребовалось чуть более дюжины быстрых набросков, на которых Белинда позировала в различных вариантах, прежде чем один из них был признан ею «идеальным». Закончив со всеми приготовлениями, мы отправились в мастерскую, вернувшую свой первозданный вид и избавленную ото всей «паутины». Не было более нужны скрывать её содержимое, и в новообретённой свободе всё помещение будто бы расцвело и зашевелилось, подобно гниющему саду. Переступив порог, я тут же ощутил прилив давно потерянного вдохновения.

— Что насчёт одежды? Я принесла с собой несколько разных комплектов, но оставила сумку внизу.

— Пока забудь об этом, просто носи то, в чём будет удобно позировать. Сначала я хочу изобразить лицо — одежду и детали фона оставим на потом. Гораздо важнее определиться с причёской.

— Хочу оставить эту.

На затылке её длинные волосы цвета беззвёздного ночного неба были небрежно собраны в объёмный пучок, являя взгляду тонкую бледную шею. Лицо, обрамлённое струйками свободных прядей, было достаточно открыто, но кусочек неровной чёлки тенью падал на правый глаз, частично его скрывая.

— Разве не что-то похожее было у тебя в тот вечер, когда мы впервые встретились? Только немного короче.

— Как мило, что ты заметил. Тебе нравится?

— Думаю, да. Кто-то говорит, что для портрета лицо должно быть полностью открыто, в особенности это касается глаз, но тебе очень идёт, так что оставим как есть.

— Спасибо. Ну что, начнём?

Неловкий кивок сыграл роль условного знака, и каждый из нас занял собственное место. Казалось, мы ощущали волнение друг друга. Первые полупрозрачные штрихи в тишине легли на холст, знаменуя собой зачатие нового произведения, родиться которому предстояло ещё очень не скоро. Мир за пределами мастерской перестал существовать, и слух в тот же миг покинул меня. За окном исчез ветер и пение птиц, шум дождя больше не заглушал шаги прохожих — ведь их тоже не стало. Осталась только моя рука, осталась зернистая поверхность холста. Остались лицо и тело Белинды, чей образ отчаянно желал быть запечатлённым на этом полотне. Остался свет, что рисует её в пространстве передо мной. То был момент, оправдывающий всё, что было до него, и всё, что будет после — момент творения. Тогда я понял, что вместе с ней мы дадим начало чему-то… Чему-то. Это осознание обрушилось на меня так внезапно и с такой силой, будто бы я очутился на дне океанской бездны, где вокруг меня всем своим чудовищным весом сомкнулась невообразимая толща воды. Сюда не проникали солнечные лучи — этому месту были знакомы лишь абсолютный холод и бесконечное одиночество. Тошнота скрутила мои внутренности. Что бы ни находилось в моей руке — оно выскользнуло из ослабевшей хватки и упало вниз. Я уловил стопой вибрацию от соприкосновения предмета с полом, но сам звук остался где-то там же внизу, не коснувшись моего уха. Единственное, что я слышал в тот момент — как чей-то голос издалека пробивался ко мне сквозь глухие воды, с каждым новым словом становясь всё громче, пока, наконец, не выдернул меня на поверхность, где я уже снова мог отчетливо различать все звуки.

— Адам! Ты меня слышишь? Очнись!

Мой взгляд упирался во взволнованное лицо Белинды, на щеках я ощущал её мягкие ладони.

— В чём дело? Что ты делаешь?

Звук собственного голоса показался мне каким-то чужим и далёким, а постепенно утихающий тонкий звон в перепонках частично заглушал его вибрацию.

— Это я должна спрашивать. Было похоже на то, что у тебя случился обморок, только тело твоё не упало, а замерло на месте. Как будто ты потерял сознание… Оставаясь в сознании.

— Со мной всё в порядке, я уже пришёл в себя. Возвращайся на место, нужно продолжить работу.

— Точно? Может, передохнём?

Её глаза были так близко, что мне казалось, я увидел в них своё отражение.

— Нет, мы только начали, я хочу рисовать, пока есть вдохновение.

— Похоже, сильное у тебя вдохновение, раз оно даже смогло выбить душу из твоего собственного тела.

Робким движением, будто боясь поранить, я отнял её длинные пальцы от своего лица, наблюдая за тем, как она медленно отступает назад, шаг за шагом, до последнего момента не выпуская своих рук из моих. Вернувшись на прежнее место, модель изящно повторила условную позу и замерла, будто лишившись дыхания. Казалось, для неё это было таким естественным, что не требовало никаких усилий. Лишь её губы едва уловимо пришли в движение.

— Знаешь, говорят, при написании портрета, человеку, с которого он пишется, и художнику просто необходимо общение. Взаимное понимание раскрепощает модель и углубляет её образ в глазах мастера, что делает совершеннее и само изображение.

— О чём ты хотела бы поговорить?

— Для начала, расскажи мне что-нибудь о себе — я хочу, чтобы разговаривал именно ты. Так мы будем уверены, что рассудок тебя не покинет. А если подобное снова случится, то я смогу это быстро заметить.

— Договорились. Что ты хочешь узнать обо мне?

Поддавшись инстинкту, Белинда в задумчивости склонила голову, её левая кисть подалась навстречу, ища прикосновения к подбородку кончиками пальцев. Опомнившись, женщина спешно вернула контроль над телом и заняла невольно нарушенную позу.

— Хм… Ты живёшь здесь один? Это твой дом?

— В основном один, да. Но дом не мой, его купил отец, который теперь здесь редко бывает. В отличие от меня, он знает, как зарабатывать деньги, чему и посвящает всё своё время. Можешь не спрашивать, чем он занимается — я слишком глуп, чтобы понять, а уж тем более, унаследовать его дело. Но, несмотря на всё это, мы с ним в хороших отношениях. Он добрый человек и всецело поддерживает моё увлечение живописью, поскольку оно, что называется, у меня в крови — я впитал его вместе с молоком от матери. Но, пожалуй, именно это и не даёт ему забыть о тех чувствах, которые он к ней до сих пор испытывает. Наверняка отсюда же и все его попытки забыться в работе и уехать подальше от этого места.

Конец ознакомительного фрагмента.