Эра джихада

Александр Афанасьев, 2013

Эта книга о будущем – но об очень плохом будущем. О том, к чему мы сейчас идем. О следующих шагах, которые может сделать и сделает наше общество в попытке защититься от терроризма. О появлении одиноких убийц, существующих в этом мире только для того, чтобы уничтожать других. О джихаде, который может быть объявлен не только русским – но и русскими, как война на уничтожение. О русском терроре. Надо ли нам это? Кто выживет в такой войне? Кем мы стали и кем мы станем? Нужна ли нам – эра джихада?

Прошлое

13 сентября 2001 года

Грозный, Чеченская Республика Ичкерия

Народ в Город^[4] по своим делам потянулся уже с утра…

Серые люди, в обмотках и рваной одежонке — это, скорее всего, русские, не чеченцы. Многие отсиживались, когда шли бои, на своих огородных участках, многие и на чужих. Сейчас, когда война прокатилась паровым катком и ушла на восток, они каждый день шли в Город. Посмотреть, что осталось от жилья, уже начать разбирать завалы, получить какую-нибудь помощь. Никто из местных их не подвезет, не предложит руку помощи — помогают всегда своим. Кроме русских в таком положении и другие народы, кроме чеченского.

У чеченцев — своя история. Мужиков мало. В основном старики и горластые, напористые тетки. Кожаная куртка или плащ, черное платье, напористый голос, наглости на десятерых хватит. У этих — в основном есть машины. Какие-то угнанные, какие-то нет — поди проверь, это не Нью-Йорк с компьютером у каждого полисмена. Они везут в Город овощи, фрукты, немудреное турецкое и китайское тряпье на базар. Если хорошо поискать — то и наркоту, наркоманов тут после четырехлетней вольницы много, потому что пьянство Аллах запретил — вот про наркотики в Коране ничего не сказано. Конечно же несут они и сообщения в Город от лесных братьев, и деньги, и все, что нужно. Работа уже идет… ищутся подступы к нужным людям, предлагаются деньги, водка, женщины — благо вдов теперь хватает, а вдова по чеченским меркам — не человек. Чеченский народ не похож на русский. Он един, у него единая цель. Здесь мать не приедет забирать сыночка из джамаата, как бы плохо и неудачно ни воевал амир. Призывающего к миру глашатая — интеллигента при первом же выступлении прирежут и откажутся хоронить по обряду. Чеченский народ един, каждый чеченец, проходящий сейчас под дулами автоматов и пулеметов, приторно улыбающийся, предлагающий попробовать фрукты-овощи, открывающий багажник своего автомобиля, — часть единого, целого, неразъемного. Пацан притащит на дорогу мину или даст очередь по зазевавшимся солдатам, семья отправит вдову сына проституткой на блокпост, чтобы выведать у потерявших бдительность солдат систему его охраны, в любом доме укроют в подвале пришедших на ночлег и покормят последним боевиков. Все они — едины, все одним миром мазаны — и все отвечают за тех выродков, что резали глотки русским рабам и отправляли семьям пальцы похищенных, чтобы быстрее собирали деньги. Вот только русские этого не понимают, русские меряют их своей меркой, и потому за то, что они собираются сделать, им грозит трибунал. Избиение, угон машины, превышение должностных полномочий.

Бронежилеты тянут вниз, к грязной земле. Пальцы на спусковых крючках. В бетонной башенке на укрепленной крыше блока — наводчик у АГС, кургузый ствол нацелен на зеленку. В бойнице, отслеживающей колонну машин, торчит ствол ПК. Еще один день на контроле — восемь — день на грани жизни и смерти…

— Выйдите из машины…

— Откройте багажник…

— Где прописаны…

Рано или поздно в багажнике какой-нибудь машины окажется фугас или граната, поставленная на растяжку. Но все равно надо открывать, надо смотреть. Это их работа…

— Документы…

— Вот…

— Где прописаны…

— Чечен-аул.

— Улица…

— Аргунская.

— Выйдите из машины.

Водитель недоволен, но из машины выходит. Типичный «мирный чеченец» — старая шляпа, синие спортивные трико «Динамо», резиновые сапоги, обтерханный, грязный пиджак.

— Откройте…

Машина — старый «рафик»^[5] переделанный под грузовой. Едва держится, но везет. Машины здесь эксплуатируют, пока окончательно не развалятся. Или пока в пропасть не улетят.

— Какие-то мешки…

— Что в мешках?

— Мука, дорогой.

Подходит офицер. Козыряет.

— Капитан Симонов, что происходит?

В руке чеченца появляется сиреневая пятисотенная купюра — богатство по чеченским меркам. Он быстро протягивает ее офицеру.

— Возьми, дорогой, клянусь Аллахом, нет больше…

Офицер — неприметный, среднего роста, в форме без знаков различия — нехорошо улыбается.

— Взятку предлагаете, гражданин?

Чеченец оскорблен до глубины души.

— А-а-а-а! Какой-такой взятка! Зачем говоришь — взятка! Уважение! Зелимхан торгует немножко, туда-сюда мука возит. Хлеб надо — надо? Лепешка надо — надо. Пирог надо — надо. Как бэз мука? Или мешок мука возьми, хлеб покушаешь, да…

Офицер раздосадованно качает головой:

— Вы знаете, что два дня назад в Нью-Йорке террористы два самолета на небоскребы направили? Оба рухнули. У нас усиленный режим, приказано всех тщательно проверять. Откуда я знаю, может, ты не муку, а гексоген везешь? Может, ты в город въедешь и как в Нью-Йорке машину на комендатуру направишь? А?

— А! Зачем Нью-Йорк, какой такой Нью-Йорк? Клянусь Аллахом, не мы сделали. Нэт никакой Нью-Йорк.

— Прошу отъехать в сторону для досмотра машины и личного досмотра. Вон туда!

— Вах, зачем отъехать, я тороплюсь, рынок торговать! Возьми мешок, проверь здесь!

— Всех проверяем, не вас одного…

— Как всэх?! Как всэх! Передо мной Али проехал, ему ничего, а Зелимхана можно, да?

Офицер перевел взгляд на солдата:

— Почему пропустили?

— Так с Дуба-Юрта был же… — необдуманно сказал солдат.

— А… — и возмутился Зелимхан, — вот что! С Дуба-Юрта можно, а с Чечен-аула нельзя, да! Я жалоба напишу! Что дубаюртовские тебе взятка дали, ты чеченаульских не пропускаешь, да…

Продолжая возмущаться, чеченец заехал туда, где не было видно с дороги, для досмотра, уже представляя, как взгреет русистов своей жалобой. Русист был глупый — если чеченец никогда не накажет чеченца по жалобе неверного, русиста-то русист с радостью покусает, дай только повод. Вот почему русисты слабые такие, глупые и слабые. Рано или поздно русистов не будет — а они, чеченцы, будут. Вся земля им принадлежать будет…

С этими мыслями Зелимхан и получил мешочком с песком по башке. Десантники связали ему руки, быстро с рук на руки передали несколько мешков — то ли с мукой, то ли еще с чем — и сели в машину вшестером…

Шестеро — четверо в штурмовой группе и двое в подгруппе обеспечения. В штурмовой группе два АПБ и два АС — это не считая штатного оружия. В подгруппе обеспечения — пулеметы РПК и ПКМ, плюс на каждом — по две «мухи», итого двенадцать выстрелов. У каждого — бронежилеты, у штурмовиков — по две «Зари». Этих гранат мало, почти не достать, а армии тем более не полагается. Из остального — только отрезки парашютных строп, чтобы руки вязать, по фляжке с водой, несколько сухарей, по два ИПП, две аптечки на группу. Даже с учетом того, что совсем почти не взяли ни жратвы, ни воды — все равно вес на пределе. Но плевать — им не по горам бегать. Им или грудь в крестах, или голова в кустах…

Минут через десять груженый «рафик» выезжает из-за блока и устремляется в обратную сторону. От города…

Чечен-аул — небольшой населенный пункт почти рядом с городом, в стороне от дороги на Старые Атаги и дальше. Район — хуже не придумаешь, сплошная зеленка. Рядом с селом протекает грязный, ветвящийся тут на множество рукавов Аргун, рядом с селом — считай что болото. Поста внутренних войск тут нет — только комендатура в селе, которая даже днем ничего не контролирует. Зеленка, одноэтажная застройка — контролировать тут что-либо вообще невозможно. На въезде — пробитый пулями знак.

Конечно же, боевики в селе были, причем было их достаточно. За время с первой по вторую чеченскую укрытий нарыли достаточно. Раньше в чеченском доме вообще не был предусмотрен подвал, теперь в подвале догадались содержать рабов — а так как рабы были у всех, то и подвалы теперь были у всех. Жили люди подработкой, торговали на базаре в городе. Женщин в селе было примерно вдвое больше, чем мужчин…

Конечно же боевики не стали рисковать и поставили наблюдательный пункт. В армии наблюдательный пункт представлял бы собой машину, или бронетранспортер, или огневую точку на господствующей над местностью высоте, или, по крайней мере, пару решительных и умеющих маскироваться людей со стереотрубой. Здесь наблюдательный пункт представлял собой группу пацанов, у одного из которых была рация, недорогая «Алинко». Такие пацаны были по всей Чечне, они были горды тем, что им доверяют мужское дело, доверяют настоящее, взрослое дело — войну с русистами, и каждый из них мечтал о том времени, когда он станет достаточно взрослым и сможет воевать с русистами с автоматом в руках. В зеленку здесь уходили даже как-то буднично, как в других местах уезжают в райцентр по делам. Группа эта была не единственной, со стороны реки тоже велось наблюдение — недалеко была Ханкала, и все знали об этом.

Когда стрелки на дешевых советских часах еще не встали по стойке «смирно», со стороны города в направлении села свернул и покатился микроавтобус, принадлежащий дяде Зелимхану. У дяди Зелимхана дети были в Москве, а не в банде, это не добавляло ему уважения, но он был из сильного тейпа, всегда платил закят на джихад и был чеченцем, а не проклятым русистом, которые приезжают на бронетранспортерах. Именно поэтому ни один из пацанов не сорвался, не побежал, не закричал — и машина проехала мимо, ковыляя по разбитой дороге в сторону цели…

— Подъезжаем… — процедил сквозь зубы человек в военной форме без знаков различия, сидевший на переднем сиденье. Форма так и оставалась на нем — но теперь к ней добавилась черная шапочка, которая легко раскатывается в маску, и борода. Борода была накладной — единственная накладная борода, которая у них была. Сидевший за рулем Старый щеголял аккуратными офицерскими усиками — в Чечне их носили многие, подражая погибшему под бомбами Дудаеву. У него, как у революционного матроса, поверх формы крест-накрест была повязана пулеметная лента, такая же черная шапочка прикрывала волосы…

— Внимание!

Машина ковыляла по разбитой, много лет не ремонтировавшейся сельской дороге из плит. Мимо — зеленка, давно разбитая колхозная заправочная станция — колхоза больше не было, емкости были на вес золота, они нужны были для самопальных скважин и самоваров^[6]. Мелькнула ярко-синяя ветровка — пацан! Ребенок, наверное, попросили поиграть здесь и посмотреть, не поедут ли злые дяди на бэтээрах.

Стуканет.

— Лис? — вопросительно.

— В эфире чисто.

Их единственная разведка, единственная система раннего предупреждения — трофейный «Кенвуд» со сканером, постоянно гоняемый по частотам, на которых любят потрепаться боевики. Если про их замысел узнают — в эфире сущее бешенство поднимется, и у них будет шанс унести ноги. Боевиков переоценивать тоже не следует — бардака у них хватает, и шанс выскочить из петли имеется…

— Пост справа, — говорит водитель.

— Жми…

У въезда в село, у самодельного КП, представляющего собой неизвестно каким ветром занесенную гаишную будку-стакан, стоит старый ментовский «уазик». Мент, держащий свой автомат за спиной, вальяжно поднимает руку. Автомат за спиной — важный признак, он показывает, что людей из леса этот мент не боится, те, кто боятся — ведет себя по-другому. Здесь вообще не в чести верность, долгие годы войны, разборок, крови отучили людей от верности чему-либо. Ведь верность — это не более чем привычка класть все яйца в одну корзину, дурная привычка, это вам скажет любой здравомыслящий человек. Вот и этот мент — типичный пример чеченского мента, идти в боевики смелости не хватило, но он живет на этой же земле, в этом же народе, и чтобы оставаться в живых, служит двум хозяевам, дует в обе стороны. Одновременно с этим он ненавидит собственный народ за этот страх и молчаливое осуждение — и если русские все же победят, он еще отыграется, он отомстит своим односельчанам. Но еще не время для мести. И потому если остановиться, он обязательно стуканет по рации тем, кто сейчас в селе, о том, что пожаловали гости. А если пристрелить его, то это будет поводом для уголовного расследования при любом окончании операции.

— Жми.

— Тормозит.

— Жми!

Мент явно ничего такого не имеет в виду — он просто хочет взять дань. У него форма, автомат и красная книжка — это повод брать дань, а не охранять здесь закон. Зелимхан был на базаре, Зелимхан наторговал — Зелимхан должен поделиться…

Шлагбаума нет — спасение. Просто не успели поставить. «Рафик» пробегает мимо, обрызгав стоящего мента грязью из лужи — тот ошалело смотрит ему вслед, но ничего не предпринимает. Возможно, увидел чужих людей за рулем, но решил не связываться. Возможно, сделал себе заметку разобраться позже — Зелимхан все равно из села никуда не денется.

Чечен-аул! Грязная дорога, закутанные в черное женщины на улице. Сидящие у какого-то дома, исполненные собственного достоинства старики — наверное, годекан. Летящие из-под колес куры, брызгающая в стороны грязь. Старорежимные золотые шары грустно глядят на улицу из палисадника из-за сетки-рабицы…

— Куда?

— Направо. Давай.

«Рафик» поворачивает. Двигатель чихает, он явно не привык к такому обращению, но плевать. Им главное сейчас скорость, сделать все, прежде чем поймут.

Как и говорил информатор, крашенные ярко-синим, новенькие железные ворота — богатый дом! Приветом из старого, давно погибшего под пулями мира — согнутый из стального прутка улыбающийся Мишка под пятью сплетенными кольцами. Олимпиада-80…

— Справа. Синие ворота.

— Есть…

«Рафик» включает фары — горит только одна, но плевать. Скошенный нос микроавтобуса почти упирается в ворота, нервно гудит клаксон…

— Приготовиться, — бросает офицер на переднем сиденье.

— Приготовиться! — бойцы снимают оружие с предохранителей.

Несмотря на то что машина чужая, двери начинают открываться. Здесь привыкли доверять людям, здесь вообще очень дружелюбно относятся к людям — вот только людьми здесь считают далеко не всех…

Молодой, лет восемнадцати пацан открывает ворота. Треники, безрукавка из вывернутой мехом наружу бараньей шкуры, тапочки… В руке окровавленный нож — резал скотину или кур. Сегодня в доме гости — мужчины. Много мужчин. Надо много мяса.

Сидящий за рулем Старый посылает машину вперед, прежде чем пацан успевает сообразить, что к чему. Тупой нос микроавтобуса погребает его под собой, отбрасывает воротину. Машина врывается в просторный, покатый двор…

— Пошли!

Открытая дверь — шаг наружу, в смертельно опасный мир. В углу двора еще один пацан, совсем ребенок — выпускает из рук обезглавленного, трепыхающегося, брызгающего кровью петуха. Рот распялен в предупреждающем крике — русисты! Русские!

Две пули отбрасывают пацана назад, штурмовая группа выскакивает из теснины машины. Стрелок с АПБ идет первым, с пистолетом гораздо проще управляться в тесноте коридоров и комнат, пистолет позволяет обходиться с ним одной рукой. Первый номер бежит, чуть пригнувшись, второй сопровождает его, прикрывая более мощным АС. Светошумовых у первого номера по три, у второго — по одной. Точно так же распределены и другие имеющиеся гранаты — в бое в помещении, в городе у кого больше гранат, тот и прав.

— Бойся!

Белые — чтобы не спутали с боевой — ребристые, похожие на мячики для разработки пальцев гранаты летят в окна. Ослепительные проблески, глухой грохот взрывов, летят стекла. В замкнутом помещении это еще более впечатляюще — до разрыва барабанных перепонок…

— А, шайтан!!! — исполненный муки и ярости крик.

Девятимиллиметровая пуля выносит косяк.

— Вперед!

Пинок по двери, темный коридор, скользкий линолеум, чувяки под ногами. Много — в доме много народа. Какие-то крики — воют и визжат напуганные женщины, они пока дезориентированы. И хорошо, что так — успокоятся и так попрут…

Дверь. Из веранды идет в комнаты. Фигурная, со стеклянными вставками. Звенит стекло, внутрь летит еще одна «Заря»…

— Ай… граната!!!

Новый взрыв — теперь достается уже штурмовикам.

Пинок в дверь — пошли!

Большая комната. Глушенные как тараканы боевики — ковер на полу, на ковре блюдо с мясом, с которого надо есть руками, автоматы в рядок у стены. Это не амиры, это их охрана — душье непуганое, совсем обнаглели за пять лет свободы. АПБ упруго толкается в руку, на обои в цветочек брызгает кровь. Жалеть никого не надо — если что, за эти пять лет они никого не жалели, ни рабов, ни украденных. Так что все справедливо. Тот, кто живет по законам беспредела, должен быть всегда готов к тому, что и с ним поступят по законам беспредела…

Боевики упокаиваются один за другим. Заполошные голоса…

Дальше, дальше…

Чеченские дома разделены на мужскую и женскую половину — правда, не так, как в арабских странах, потому что в арабских странах дома изначально строятся так, а здесь приходилось перестраивать, потому что при советской власти так было не принято. Омерзительные бамбуковые занавески — шуршат, стучат, ничего не видно — а пуля сквозь них только так летит…

Еще боевики. Гремит выстрел — то ли ПМ, то ли АПС, пуля проходит мимо, бьет по потолку, летят щепки. Ответный огонь повергает и этого боевика на пол. Стрельба ведется с глушителем, поэтому ничего не слышно, и боевики пока не опомнились, не могут понять, что происходит. Может, думают, что бомбежка началась. Если бы была шумная, обычная стрельба — пришли бы в себя очень быстро.

Автоматная очередь — из коридора, ее глушит пулеметная очередь извне дома. Ага, тараканы начинают разбегаться…

— Бойся!

Еще одна «Заря» летит за угол. Оглушительный грохот…

— Аллах Акбар! — истерический визг.

Плескучий взрыв гранаты. На сей раз настоящей…

— Пошел!

Комната — разорванная осколками, дым, занимающаяся пламенем занавеска. Оплывающие кровью, израненные бородачи — какой-то ублюдок то ли не справился с гранатой, от шока выпустил ее под ноги, то ли сознательно бросил ее под ноги, чтобы погибнуть, но только не попасть в руки русистам.

— Держать!

Одна группа остается в комнате, вторая идет дальше. Коридор…

— А-а-а-а…

Пуля Вала отбрасывает назад старую, одетую во все черное женщину, бросившуюся на них с ножом. Та падает, но не умирает и продолжает хрипло выть на полу.

— Бойся!

Новый взрыв «Зари». Крики, визг, надрывный плач ребенка…

— Пошел!

Двери нет, вместо нее занавеска из какого-то материала. Слепо шарящие руки… заходящийся в крике ребенок, лежащий на полу бородач, в ужасе закрывшийся руками…

— Ништ фаери! Ништ фаери, шурави!^[7] Ништ фаери!

Душок, с..а. Мало ему Афгана было — еще и сюда приполз, гнида. Поставить бы ногу на эту бородатую башку — и раздавить. Но нельзя…

— Пакуем!

— Аллах! Аллах! Аллах! — причитает одна из женщин.

Сильный пинок повергает ее на пол, ствол автомата отслеживает все движения — у любой может быть пистолет или граната, тут даже дети воюют.

— Заткнись, дура. Мы сейчас для тебя Аллах…

— Тайфун, Тайфун^[8], это Спринтер! Тайфун, Тайфун — это Спринтер, ответь…

Как всегда — какая-то хрень, шум и ничего больше. Ну почему бы не наладить порядок со связью, а?

— Тайфун, это Спринтер, ответь немедленно…

Бормотание рации — заглушил рокот ПКМ, поставленного на крыше захваченного дома — идеальный обстрел во все стороны, крыша очень плоская, словно под это спецом и рассчитанная. Пулеметчик ударил длинной очередью по перебегавшим от дома к дому боевикам, молнии трассеров ударили по человеческим фигуркам, разметав их в стороны. Двое остались лежать…

— Ты кто такой?! — заорали с другой стороны улицы. — Выйди, поговорим, да?!

Чеченцы до сих пор не могли поверить, что дом захватили русские. Слишком это нетипично, непривычно для русских — одна трофейная машина, никакой группы прикрытия, никаких вертолетов, никаких бронетранспортеров — ничего. Всего несколько человек, к тому же мент на въезде в село сказал, что ехали муджахеддины, не русские. Сопротивление в Чечне делится на идейных и простых боевиков, которые больше преступники, чем идейные воины, и всегда готовы вцепиться друг другу в глотку по любому реальному или выдуманному поводу. Поводом к нападению могло послужить все, что угодно — стадо скота угнали, дедушка дедушку зарезал, деньги не поделили. Но в доме кроме хозяина, против которого, несомненно, и направлена эта месть, есть еще и муджахеддины, и очень важные люди. И отвечает за них — не хозяин — а все село, вся умма. Если с ними что-то случится, претензии будут предъявлять всему селу. А это будет даже не русский фильтр, это намного круче…

Именно поэтому по дому не стреляли. Пытались понять, кто это, разрулить непонятку. В Чечне по своим надо стрелять очень осторожно, того и гляди, наживешь себе кровников. Без проблем можно стрелять только по русским.

— Ха д’е т’ъен!^[9] — проорал пулеметчик изо всех сил.

— Зачем так говоришь! Извиняться будэшь! Ты нэ амир, гдэ твой амир, пусть вийдет!

— У нас заложники! — заорал пулеметчик по-русски. — Только подойдите, всех кончим! Всех завалим!

— Нехорошо делаешь! Ты какого тейпа?! Зачем сюда пришел?! Ноъхчо ву?!

— Не твое дело! Ас х’ъа нан динна! Дошло?!

В доме, куда перетащили всех, готовясь к обороне, — дом был хороший, стены в три кирпича, как маленький замок, — офицер в форме без знаков различия на минутку оторвался от рации. Передохнуть, воды хлебнуть — в глотке совсем пересохло. Поймал на себе взгляд пацана, которого подстрелили около зарезанных животных, — тот оказался ранен на удивление несильно. Связанный куском парашютной стропы пацан — мускулистый, крепкий, как и все чеченцы, в четырнадцать лет крепче, чем призывники в матушке Руси, — лежал на боку и смотрел на русиста. И в его взгляде не было ничего, кроме пустоты. Так смотрели индейцы на американских поселенцев во время колонизации континента — они даже не говорили ничего, они просто молча смотрели. А потом начинали убивать.

Смотришь… ну-ну, смотри, смотри. То ли спортсменом станешь — вон какой крепкий, то ли боевиком.

Офицер снова включил рацию.

— Тайфун, это Спринтер, ответь…

— Спринтер, это Тайфун… — донеслось через шум помех, — слышу тебя плохо, прием.

— Тайфун, это Спринтер, не уходи с частоты! — встрепенулся офицер. — Работаю по духовской связи, свою потерял! Блокирован в населенном пункте Чечен-аул, в частном секторе, без брони. До сотни духов, автоматическое оружие и РПГ, как понял. Пока удерживаю позицию в частном доме, нужна бронегруппа, и как можно быстрее. Нужна срочная, конкретная помощь — хотя бы поднимите воздух, сделайте пару проходов над селом. Свое местоположение обозначу дымом. Тайфун, как понял, я Спринтер, прием…

Примечания

4

Чеченцы так называют Грозный. Любой другой город называется названием, а Грозный — часто просто Город.

5

Микроавтобус, выпускался в советские времена в Латвии на агрегатах «Волги». Сейчас почти полностью заменен более выносливой рамной «Газелью», но не везде. Автор видел такие машины в Дагестане в две тысячи десятом, причем они перевозили людей! Этим машинам было по меньшей мере лет тридцать — но Дагестан живет так бедно, что там не могут себе позволить даже старенькую, подержанную «Газель».

6

В Чечне в некоторых местах нефть находится у самой поверхности. Самовар — примитивная установка для получения прямогонного бензина с октановым числом примерно 60. С помощью присадок его поднимали до 72 и даже до 80. Учитывая бедность Кавказа, во времена оные прямогонного бензина продавалось больше, чем нормального.

7

Не стреляй! Не стреляй, советский!

8

Тайфун — подлинный позывной дежурного РОШ в Ханкале. Спринтер — позывной выдуманный.

9

Чеченский посыл на три буквы.