Глобус Билла. Пятая книга. Козерог

Александра Нюренберг

Экипаж корабля Глобус обживает Эриду. «Боги просты». С высадки миновало девять месяцев, но плоды самые неожиданные.Не только похищение леди Шанни застало их врасплох. Синий огонёк войны разгорелся.Дядюшка развлекается со школьным глобусом, но его планы куда масштабней. А в свои планы Мардук сир Ану вписал всех четверых, не говоря уже об Иннан.

2.Прогулка в дядин череп

— Как они вычислили… — Начала Шанни, стараясь не прислушиваться к своему телу, которое отключили от розетки. Вот бы пошутить насчёт того, куда вставляется штепсель…

Она замолчала. Сразу вспомнилось многое — мрачный Билл ворчит с утра, что не выспался… выражение лица Аса и зажёванная обмолвка… Билл шутит по поводу нибирийских болельщиков, его руки зарыты в полотенце… под локтем странная ранка, Шанни поднимает с пола брошенный неряхой-Биллом скафандр, следа повреждения нет… пальма накануне своего побега… рисунок. Рисунок.

Шанни придвинулась и схватила его за руку. Билл не сопротивлялся, глядя, как она закатывает рукав его формы.

Молча она указала на светлое пятнышко, оставшееся на месте удара или пореза.

— Что… а?

— Ты выходил той ночью из Глобуса и что-то нашёл?

— Меня что-то нашло. И стукнуло вот по этой голове.

Они какое-то время пялились друг на друга. Билл не отряхивал задранный рукав.

— Значит, меня пометили.

— Да, и если это так…

Она подумала о них. Какие они были самовлюблённые покорители бесконечности и вещества, путешественники-одуванчики… обветренные лица с сердцами в виде кулаков.

Шанни лежала щекой на комышках земли. Она слышала, как сердце отсчитывает удары, с конца к началу, это не было больно.

Перевернулась и посмотрела на небо. Луна, окружённая звёздами, поместилась в окно небесного дома. Кто-то смотрел на них оттуда. Это, пожалуй, похуже похищения будет, сказала она себе.

Издалека и всё ближе слышался гул океана, будто начался потоп.

— А теперь… — Подумала она и услышала, как Билл что-то ответил.

— Когда мы вернёмся… — Кажется, так.

Видимо, она произнесла это вслух.

Лёжа, она видела свою светлую скрутившуюся от влаги и грязи золотую прядку, поделившую обзор.

В необъяснимом полусне, словно от великой усталости и в тоже время наслаждения полнотой жизни, чувствуя свою молодость, как молодость природы, Шанни-беглянка поняла, что Билл сопутствует её мыслям. Её это не удивило — ведь она летела с ним сквозь великую Явь.

Тьма и синева мира, белые кольца владыки Аншара, обман и правда — они всё это делили так долго, что теперь понимали мысли друг друга, как произнесённые слова и даже лучше — ведь на словах они часто врали.

— Да…

В забытье она любовалась краешком неба, побелевшего на западе перед закрытием занавеса. По небу бежал паучок, как по листу бумаги, на котором следует что-то написать.

Паучок куда-то исчез, и она, в беспричинном предчувствии по макушку, села. От леса, ныряя за деревьями, летел за синим огоньком беззвучный вертолёт.

Шанни закричала:

— Билл…

Он уже вскочил, потом рухнул на колено. Вращалось против часовой стрелки колесо….с неба спустилась сила незримая и различимая только по наитию.

Билл упал ничком и повернул к ней лицо. Он прошептал:

— Беги…

Потом Шанни ощутила, как её друг проваливается в сон, подобный смерти, столь ненавистной ему.

Шанни не стала раздумывать и последовала совету. По опушке скачками двигалось существо, которое некогда до обморока напугало её. Следом мчались знакомые фигурки патрульных.

Билла доставили в беззвучном вертолёте, как беззвучное бревно, и так аккуратно, точно он был из самого дорогого дерева.

Он увидел то, что видела Шанни — бегущего по листу бумаги паучка, и очнулся.

В нежилой комнате, похожей на старинную классную для богатых детей, было пусто. Пахло пылью, и окна полузадёрнуты. Шторы вымазаны сверху донизу — их явно использовали вместо утренних полотенец. Пахло безвременьем, мелом… трёхногий стул припал к паркету с выбитыми тайничками. В одном из них Билл увидел отломанный кусок пистолета — гарду и курок. Как водится, эту комнату некогда использовали для квартировки войск. Мятежники видели здесь сны о равенстве и братстве или «федеральные» дядины драконарии отгоняли в ночи призраков совести и сомнений, поди угадай.

Верёвки на теле Билла ослабили, пока он спал. Теперь, когда он очухался и задёргался, швартовка с него сползла.

Дверь не скрипела и вообще — только тень прошлась по солнцу, наполнявшему шторы. Солнце вечернее, так сказать, последнее письмо. Далеко уволокли его, к самому западу. Это не полуостров…

Билл не смог бы объяснить — но знал и без солнечного послания, что пятиугольная сцена, на которой у светлячковой рампы океана его предки разыграли первое представление — чтоб им было хорошо там, где они сейчас — что эта сцена осталась далеко за его спиной, а новый акт сыграют в балаганчике.

Билл привстал и увидел входящего Мардука. Стройная и огромная фигура нависла над изрезанной ножичком партой, плащ задел брошенную скамейку-кошарика, точь-в-точь такая телепалась у них в кухне небесного дома.

— Билл…

Узник перевернулся на полу. Билл смотрел снизу вверх, а в голове бродил паучок. Внезапно у него загорелся висок под рыжими волосами, боль прошлась по кругу, утверждаясь короной призрачной власти.

Вошедший поднял и показал ладони, белые узкие.

— Я с миром.

Билл вытер лицо книзу, снимал лицо, с осоловевшими глазами и встревоженной нижней челюстью, и натягивал подходященькое. Посмотрел на ладонь. Толстая и крепкая, с подушечками Незнакомки и Привала, со значком под пальцем Посланника и Лжеца, с маленьким парусником на последней фаланге Пальца Представлений, ладонь Билла была мокра, красна. Мардук автоматически повторил его движение и уставился на руку Билла. Губы его шевельнулись. В глазах почтение — кровь племянника ведь была и его кровью.

— Билл, мы могли бы всё тихо решить. — Заговорил он, впустив свой голос в комнату. Такой голос… Из приоткрытой дверцы клетки, пригибаясь, выбрался крупный чёрно-жёлтый хищник. — И жить в мире на этой земле.

Он поглядел туда-сюда, выдвинул заскрипевший ящик учительского стола и вытащил старый школьный глобус. Упали несколько трубками свёрнутых плакатов, мелькнул человек с содранной кожей — анатомическая схема.

Подойдя — сначала взглядом он спросил разрешения у молчаливо опёршегося на локоть большого Билла, — присел на пол, на корточки, без усилий — заслуженные суставы в отменном состоянии. Глобус, — такой маленький в его длиннопалой стиснутой кисти, — держа за ножку, поставил так, чтобы мог видеть Билл.

— Смотри. Мы бы поделились, и всё было бы прекрасно.

Он поискал под плащом и в рукаве, где старый фокусник, очевидно, держал всякие мелочи. Спросил:

— У тебя есть… м, карандашик?

Билл собственный голос услышал со стороны — тихий неуверенный:

— Нету, дядя.

Мардук забормотал:

— Погоди… а!

Вытащил из внутреннего кармана, просыпав дождик трухи, огрызок красно-синего карандаша и провёл красным кончиком по глобусу, придерживая его за верхушку.

— Ты посмотри. — Попросил он.

Билл послушно сел и мысленно охнул — в голове-то свечку поставили, да не одну, а как на праздник, но зато пришла взамен сонливости ясность.

Пригляделся, придерживая голову. Несмотря на дядину хватку, карандаш почти не оставил следа. Билл вопросительно взглянул на дядю, и тот, кивнув, помуслил карандаш в своих любострастных губах. Теперь Билл видел след карандаша. Дядина рука в порыве геодезического вдохновения отхватила всё восточное полушарие, смело пройдясь по синеве затёртых вод, на коих некогда нацарапала ушедшая в землю другая рука забавное словечко.

По горам и долам тянулся слабый карминный след, пропахав по ветхой бумаге борозды. Там будут траншеи войны, полные еды — человеческого мяса. Там сгинут и найдут последнее упокоение герои и предатели, любовники и мстители. Мысли о несделанных делах и недописанных книгах будут витать дымком над сигареткой конвоя.

— Это мне… по старшинству. Да что там… Когда я отойду к проклятым предкам, всё — тебе. Поэтому твоя доля… вот…

Мардук старательно — Билл это отметил — и совершенно серьёзно, сунув предварительно карандаш в уста и обработав мощным языком, закрасил, придерживая вертящийся глобус, почти всё оставшееся полушарие.

Синева штрихов побила дождём два красавца-материка, похожих как братья, и большой остров…

Мардук полюбовался на свою работу, вспомнил что-то и замялся, поморщился.

— Ну… кусок-то надо оставить твоему дружку. Этот… Энкиду.

Дядя ткнул в огромный материк в нижней части. Желтизна его была нетронута, правда, верхнюю половину дядя отгородил своим карандашиком.

— Не хотелось бы… вот здесь месторождения. Как бы не позарился. Мы ему оставим вот эту скатёрку с животинками. До этой речки, и будет с него. Как ты думаешь, он согласится?

Билл молвил:

— Он любит животинок.

Мардук вздохнул с облегчением. Сел полегче, выставив длинную ногу.

— Ну, и пастбище для бастарда.

Подмигнул: восковая складка века натянулась, не полностью прикрыв сочное глазное яблоко.

— Ручаюсь, он там понастроит лестниц до небес, гнёзд навьёт. Феникс… Дикари в юбках полюбят его штурмовики.

Билл слушал и, кивнув напоследок, показал подбородком:

— А я смотрю, ты что-то, дядя, забыл.

Он показал пальцем левее. Там, в волнах купался россыпью небольшой, но очень выразительный архипелаг.

Дядя с треском встал, распрямился.

— Я не забыл. Мы туда будем нехороших лулу ссылать. Можно будет туда высаживаться, чтобы на них поохотиться. Правда, здорово? По-моему, самое то для крутых парней.

Билл отрешённо покручивал глобус пальцем.

— Но ведь, дядя… раз мы все крутые парни. Ты ведь понимаешь, что каждый захочет побольше?

Мардук покивал.

— Договор. Поставим по границам в качестве гарантии те штучки… которые вы привезли. Ты ведь дашь мне их, Билл?

Билл молчал. Дядя ждал, с полным уважением относясь к тому, что его собираются помурыжить. Подошёл к печке и, подняв с пола из горки, предназначенной для растопки, связку бумажных лохм, сунул в огонь. Билл задумчиво погладил глобус по синей щеке и накрыл своей левой лапой.

— Дядя, я решил. Возьму всё.

Отдёрнул хапалку. Глобус запачкался, по нему стекали капли — с полюса на несуразную перевязку между материками.

— Поэтому, дядя, ты свободен. Пока…

— Ах, Билл.

Кажется, Мардук другого и не ожидал. Он просунул руку в огонь и подправил там растопку. Билл пригляделся — то была старая книга без корешка, книжный блок, по живому выдранный из переплёта, даже ещё торчали нитки каптала, занявшиеся, как фитиль бомбы, крохотным огоньком. Билл прочёл на титуле, что это учебник истории за какой-то там класс. Мардук поудобнее пристроил растопку в задымившемся облачке, поднялся, кряхтя, и толкнул шпорой глобус — нечаянно.

— Ты подумай ещё…

Он оглянулся от двери.

— Ты умница у меня, Билл. Сейчас тебя выпустят.

Билл уже стоял на ногах.

— Не трудитесь, дядя. Боюсь, у меня нет чаевых для ваших преторианцев.

Мардук добродушно показал ему зубы в проёме двери.

Берег рабов.

Такое название прочёл Билл на жёлтой ленточке одного из материков. Прочёл он не нарочно — туда упирался дядин палец с крепким слюдяным ногтем. Написано было каллиграфически, от руки, буквы нибирийского алфавита подтекали и острия выведены чрезмерно многозначительно. Буквы угрожали рогами и щерились. В целом — убедительно.

По давней традиции, в центре планеты помещается адово пекло. Вот о нём дядя забыл упомянуть.

Кому оно-то предназначается?

Билл и Шанни вошли.

Энкиду обернулся и вскочил так поспешно и с таким искренним выражением радости, что Шанни на мгновение растрогалась.

— Ах, ты… — Молвил Энкиду и даже руки распростёр. — Ас, ты глянь… наши-то.

На пороге с огромной коробкой, опутанной свисающими проводами, показался Ас. Шанни встретилась с ним взглядом. Глуповатый иероглиф, но что поделать: на перекрёстке этих виртуальных трасс воздух сгустился и зашипел. Можно яиц напечь запросто.

Она оттолкнула Билла и, промчавшись мимо Энкиду, прыгнула пред Асом.

— Мои пистолеты… — Задыхаясь от захлёстывающей злости, еле выговорила она. — Мои пистолеты! Я была совершенна беззащитна. Совершенно!

Ас, защищённый коробкой и проводами, сначала потупился, отдавая дань страданиям Шанни. Потом он предложил ей смущённый взгляд (фальшивка) и реплику:

— Я очень рад, что всё обошлось.

Сзади ему шикнул Билл, но командир не внял.

Перехватив тяжёлую коробку с лязгнувшим содержимым, в котором яростная, с потемневшими изнутри от злости глазами Шанни угадала кондиционер, Ас молвил очень рассудительно:

— Получается, что я виноват… но ведь Билл не позволил и волосу твоему упасть.

Вот это было неумно и более того… сугубо литературный волос был помянут тут зря совершенно.

— Это ты упадёшь. — Шанни присвистнула от волнения.

Ей вдруг стало жарко, на лбу выступили горячие капли… она поняла, что за время их приключения погода изменилась.

— Что?

Вместо ответа Шанни без звука с такой силой ударила по коробке, что та рухнула из рук командира — как это вообще могло случиться? — и с силою шарахнула по ногам, пригвоздив его к полу.

Нервное и чувствительное лицо Аса исказилось, он прикусил от неожиданности губы, и всё таки у него вырвалась удивлённая жалоба.

Он нашёл взглядом дружков за расправленными плечами Шанни, но обе физиономии были полны удручающего сочувствия.

Ас поднял руки и — ух ты — пошатнулся. Шанни нанесла ему удар в челюсть, как могла, со всей доступной силой.

Ас споткнулся и шмякнулся навзничь, Шанни прыгнула по ни в чём не повинному кондиционеру и, встав коленом на грудь Аса, закричала:

— Мои пистолеты!

Ас оставил руки по обе стороны лица, будто лежал на лугу, облака считал. Он смотрел на Шанни и, если исключить мимическую попытку вернуть челюсть в надлежащее положение, не шевелился.

Но Шанни, которую он видел смутно в ореоле прыгающих золотых волос, пунцовая от гнева, снова ударила его — костяшками пальцев по скуле. И тогда он инстинктивно, как всякий избиваемый, локтем защитил лицо, что вызвало целый град метких и крепких ударов.

Шанни била его прицельно и очень сильно, и только неистовый гнев, в который она, как будто падала в потерявшем управление лифте, мешал ей сосредоточиться. Ас слышал, как она дышит, и всё — в комнате было тихо.

Энкиду с любознательным выражением подошёл на безопасное расстояние и дотошливо наблюдал, как ногти Шанни царапают руки Аса и рвут ткань защитки, чтобы добраться до его лица.

Билл выдохнул:

— Ох. Ох.

Энкиду глянул — брат был в восторге. Очень осторожно, как выращенный в любви и ласке леану, впервые увидевший драку, Билл бочком-бочком, шажком-шажком, поближе. Глянув на Энкиду, он сделал выразительный жест.

— Шанни… — Слабеньким голосом молвил он. — Будет с него. Этак мы его замуж не сможем выдать. Ой.…Ой.

Он отскочил с поднятыми ладонями — зардевшееся мокрое лицо Шанни мрачно сверкнуло на него почти прозрачными от гнева глазами.

— Не слушай никого. — Заговорил Энкиду. — Он в шкурне работал. Вот так же народ бил.

Произнёс он это вкрадчиво и едва слышно. Тут же произошло вот что — Шанни будто сама получила удар. Она опустила руки. Ас вежливо убрал локоть с лица, на котором не было ни царапины.

Энкиду в электрической полутьме комнаты выглядел, как холм в ночи, когда в нём угадываются очертания кого-то прекрасного и сильного. Пшеничные, отросшие волосы на покрасневшем от загара лбу обвели лицо ореолом.

Шанни, опоминаясь, оглянулась и сообразила забаву диспозиции. Вскочив, она не озаботилась ни судьбою кондиционера, ни состоянием Аса — просто выбежала без стеснения из комнаты.

Билл немедленно присел возле Аса и, глупо ухмыльнулся.

— Ты такой же, как был?

Ас не сразу сел. Мрачно сказал:

— Чёртов кондиционер.

— Надо было отдать ей стрелялки.

Ас резко поднялся и, поморщившись, отпихнул затаивший дыхание кондиционер.

— Ещё чего.

Энкиду закивал:

— Действительно… товарищ, береги оружие. А то, что какая-то девица осталась безоружной, это, конечно же, не стоит ваших размышлений, гражданин начальник.

Ас посмотрел на него, скосив глаз с лопнувшим сосудом, потрогал уголок рта пальцем и, ни слова не сказав, присел возле кондиционера, выбравшегося из коробки и внимающего разговору белковой формы угнетателей.

— В нём что-то надломилось. — Билл рассматривал склонённые плечи командира. — Я слышал треск.

Ас встряхнул машину.

— Ерунда.

Он встал, а на плечи можете по чашечке кофию поставить — если у вас имеется.

— У неё бы отняли оружие… тогда что? — Не глядя на Энкиду, сказал он.

Когда Энкиду сообразил, что командир — оправдывается, он даже сходу не поверил, что ему накатил джек-пот.

— Что-с? — Сладко молвил он. — Отняли? Бы?

Он дерзко и грубо оглядел Аса.

— Я не ошибся? У меня галлюцинации, быть может, от трудностей жизни. Кто-то сейчас лежал на полу? При том, что пистолетов у Шанни не было.

Билл решил заступиться за командира.

— Он же не сопротивлялся.

Энкиду внезапно сменил тактику.

— А почему, кстати?

Ас облизал губы и промолчал. Билл назидательно объяснил:

— Это такие правила. Мы не бьём женщин.

— Мы — это благородные господа с Нибиру?

Лицо Энкиду исказилось.

— Исключения, конечно, только подтверждают правила. Сир Мардук хлыста на крепостную актрису не поднимет… просто он применил ядерное оружие на двух материках, но это опять же мелочи.

Ас, молча, студёным жестом остановил Билла в полутёмной прихожей. Они оба почти одновременно подошли к покоям Иннан. Приложив костлявый палец к тонким губам, Ас, сделавшись символом сговора, приоткрыл без стука дверь.

В комнате, где обычно преобладал нежный свет, сейчас ярились бесчувственные лампы над столом, с которого всё небрежно посдвигали на углы.

Иннан ёрзала на краешке стола.

Следом вошли Энкиду и Шанни. Синилки беспистолетной барышни сразу расширились. Билл понял, куда она смотрит.

— Иннан исследовала милое яблочко. — Заговорил сходу Ас, желая сбить их с драматизма на дело. Он повернулся к Шанни.

— Сильнейший парализатор. — Изрекла Иннан, поставив тем самым комнату на паузу.

Никто не осмелился отменить тишину.

Оно лежало, неистлевшее ничуть, свежее и слегка потемневшее там, где безупречный свод зубов оставил слепок.

Шанни содрогнулась неприкрыто.

— Там их было так много. Не меньше тонны.

Она повернулась к Биллу.

— Говоришь, ничего?

Он пожал плечом, с тревогой глядя на неё.

— Густой лес, и эта штука. Всё.

— Быстро они свернули свою походную лабораторию.

Иннан процедила:

— Интереснее другое…

Ас молча кивнул.

— Да… кому это предназначалось.

Энкиду апатично предположил:

— Во всяком случае, коль сия лесная дама так охотно поставила пробный опыт на первом попавшемся объекте, у них не всё схвачено. Идут, так сказать, разработки… по календарю, с дежурствами и шутками сменщиков. Производственное соревнование в тылу.

Ас согласился, но не вполне уверенно:

— Возможно…

Он перехватил взгляд Билла и посмотрел на Шанни.

— Очень было страшно?

Шанни нечутко взглянула. Энкиду повторил вопрос Аса дословно, подрядившись переводчиком — должность всегда почётная.

Шанни поняла, что они твёрдо решили вставить утепляющий момент, и ответила:

— Не так, как было слушать проклятия Билла, когда он сбривал свою девятидневную бороду.

Билл облегчённо охнул, осёкся и сказал сурово:

— Что, я так сильно ругался?

— Сильнее не бывает. — Уверила Иннан. — Мы все слушали по очереди. Окошко возле той двери, которая ведёт в узенький переход у ванной комнаты, запотело. Мы ссорились и толкали друг друга.

Шанни покачала головой, прижимая руку к подбородку, точно удерживая впечатления — этот жест поразил Билла:

— Но как ты там ругался…

Билл потёр руки.

— Надеюсь, я обогатил язык.

Он знал точно и, когда произносил это, и позже, когда они выходили: с этого жеста Шанни они все ощутили натиск событий.

Так ощущал его лишь Том, когда впервые решил записать свою историю.

В прихожей они, впрочем, все чувствовали обыкновенный страх. Так не бывает, когда ты дома. А разве они были здесь когда-нибудь, как дома? Все они? И даже Иннан. И в первую очередь — Иннан.

Два дня прошло и три ночи, теперь они отсчитывали время, как туареги. Уж что там думал сир Мардук — верный покровитель, смешливый дядюшка, безумный отец и хранитель майората, — это не им, жалким визитёрам, понять.

Вёл он себя при встречах, как прежде.

— Удивительный… — Даже прошептала Шанни.

Иннан сильно толкнула её.

— Что, дорогая? — Заботливо склоняясь к ней над корзинкой для пикника — они завтракали по его настоянию на воздухе, — спросил Мардук.

Шанни отпихнула Иннан и, вытаскивая из корзинки булочку, повторила, смело глядя ему в глаза:

— Вы удивительный…

Мардук просиял — вот стервец, точь-в-точь, как положено сиять старому хмырю, когда дама строит ему глазки.

— Ах, как приятно… как хорошо, дорогая.

Он свирепо оглядел всех прочих. В его глазах всё пространство синевы занимал победительный блеск. Мол, слыхали?

Об истории с младшим глобусом Билл пока никому не рассказал и сомневался — правильно? Или надо всё же…

После булочек и вранья пришло время Великой Жары. Собственно, их предупредил о том, что грядёт, сир Мардук. Как-то поздним утром, полюбовавшись из окна Второй Башней — выражение глаз нечитаемое, — он, поворачиваясь, — а клянусь, в радужках застыли фото башни! — молвил:

— Ну, детки… грядёт Великая Жара.

Билл буркнул:

— Что, ещё более великая?

Они вспомнили нагретую воду в крантиках с пометкой «хол», а Шанни вдобавок — расстёгнутые вороты мужчин, и всех четверых волною передёрнуло. Впрочем, верилось плоховато — дни приходили один за другим дивные, и если бы не их нынешнее состояние, они бы насладились умеренной теплотой утренних часов, приятным сухим воздухом полудней, припахивающих песком пустыни и целебными, истолчёнными солнцем водорослями, а уж ночи-то были чудесно прохладными. Под лёгкими покрывалами сладко спать, а под утро втаскивать себе на плечи вкривь и вкось припасённый плед с изножья.

Хозяин принялся объяснять:

— Надо одеяла развесить на просушку… покрывальца. В общем, меховые вещи.

Он оглядел почему-то лица мужчин, как бы придирчиво проверяя их на предмет мохнатости. Билл провёл по собственной челюсти пальцами и поморщился — ссадины после инфернального бритья давали о себе знать. Мардук мельком заметил:

— А вот ты зря бороду не оставил.

И тут же отвлёкся, поясняя Шанни:

— Ну, вы понимаете, дорогая… это такие деньки в начале лета: надо их поймать… — он поднял руку над столом и знобко сжал пальцы. — Чтобы позаботиться о вещах. Среди бебихов есть весьма ценные… кое-какие гобелены на исторические темы. В общем, вынесем на солнышко.

Шанни — полковой подпевала и тот бы замешкался — подхватила:

— Отдам распоряжения сразу после завтрака.

Иннан с лёгкой насмешкой оглядела отца и приятельницу. Что она подумала, даже сиру М. не дано прочесть.

Самое обидное, дядя оказался прав.

— Как всегда. — Самодовольно подтвердил он, спустя два дня на середине третьего, когда знаком велел доместикусу поснимать с верёвок во дворе развешанные цветные тряпки — сплошь раритеты.

— Как всегда. — Льстивым эхом отозвалась Шанни.

В лесть она подмешала усмешку, отчего похвала выглядела достовернее.

Вытирая шею за воротом, Билл вздохнул. А ведь дядюшка живёт тут с рождения, эта земля — его. Как бы они не пыжились, лучше, чем он, им не узнать всех подробностей договора Эриду со своими гражданами.

То, что так торжественно поименовал знаток дядя, и впрямь пришло — так и виделся громадный колышущийся великан, широкими шагами подступивший к замку и заключивший серую громаду в свои объятия.

Как будто вся влага, накопленная почвой, белый призрак снега и весенние ручьи, тёплые дожди прошлой осени, разом повинуясь волшебной палочке, поднялись и пропитали воздух.

Верхний слой океана перегрелся и решил совершить метаморфозу — ядовитый солёный туман поплыл над бесконечными водами.

Стало парко и душно.

Конечно, — о, конечно, — можно пойти в великолепные дворцы космодрома или незаметно удрать в город туарегов, придвинутый в последние две недели к самым границам командира. Там царствуют кондиционеры, которые исправны… вентиляция налажена и обновляется… озонаторы воздуха в каждом самом маленьком помещении.

Можно… но живут-то они в замке. Где всё обветшало и ковры, несмотря на то, что их своевременно и мудро проветрили и прокалили, начали заявлять о своём существовании. Невытравленная спитым чаем пыль десяти поколений, дух пролитых в гневе чашечек кофию — когда не заботились о социальных перегородках, — детских и щенячьих лужиц, клейстера от самодельных игрушек перед новогодними праздниками, всей семейной истории разочарований и амбиций, — эта слежавшаяся субстанция сильно шибала в нос, по выражению Энкиду, самого чувствительного к запахам.

Великая Жара в Глобусе показалась теперь так, пустяком вроде первой читки.

— Ну, где же дождь? — Ворчал Билл. — Безобразие.

Звезда плавила тени, и горы виделись помещёнными в стакан — как некогда глаз бармена, засёкшего входящих в утлый приют на окраине столицы Нибиру двоих разрушителей покоя. Не жара — жар был у природы, в котловине, как в кастрюле, поднялась температура у всех и всего.

Даже Ас слегка взлипал в своих белых рубашечках, хотя это было ему к лицу. Энкиду сделался сперва совершенно красным, а спустя пару дней пятнистым, в слезающей кожице. Тут и стало видно, как велика его красота. Выглядел облупившимся вечным шедевром на раскопках, извлечённым из потайных глиняных глубин. Нежная кожа не выдерживала натиска солнца и облезала до классически округлых мышц.

Что касается Билла, то он предсказуемо и постоянно жаловался — шипел, стонал, оттягивал ворот и старательно дул в собственные глубины. Пару раз он вознамерился перейти на, как он выразился, более лёгкую форму одежды, но взгляд и убийственное коротенькое замечание Аса зарубили его неизвестно где найденные штанцы на корню.

Ас знал, как обращаться с будущим монархом.

Билл тихо выругался и принялся доказывать, что —

— Чтобы ты понимал, настоящие военные летние брюки цивилизаторов времён первого великого восстания землекопов.

Ас охладил его взглядом — и это было к месту, учитывая экваторианскую липкость и влажность в Гостиной, куда они по привычке, приобретённой за время Яви и Нави, сползались к вечеру.

— Надеюсь, — сказал он и всё….

— Ну, что, ну, что? — Завопил Билл, мученически откидываясь в кресле, застланном простынёй.

— Что ты не перейдёшь на классическую форму собственно землекопов времён Великого восстания.

— А что они носили? — Спросила Шанни.

К возмущению Билла, она была вполне свежа, разве что истомлена жарою. Под глазами голубоватые тени, похудела, но дышала вольно и выбирала платьица отнюдь не пляжного фасона.

Ас поканителился.

Посмотрел на Билла и его колониальные шорты.

— Крестики. На шее.

Билл открыл уста — крупные искусанные, как у прекрасной роженицы, и обдумав, снова врата мысли затворил.

Энкиду слабо улыбнулся. Он сидел в позе лягушки на полу у холодного камина, в странной и тайной надежде на метаморфозу веществ, которые должны из благодатного лона исторгнуть вместо некогда необходимого тепла ныне необходимую прохладу.

Билл переключился, ужаленный прелестью этой улыбки.

— Нет, ты посмотри… посмотрите на него.

Он указал на Энкиду, будто в жалком виде брата был повинен жестокий командир, не позволяющий Биллу облегчить свою ношу.

— Страшно смотреть. — Согласилась Иннан.

Билл с негодованием изучил новоявленного костюмера. Волосы Аса были гладко прилизаны и собраны в пучок на затылке. Нелепое дамское украшение подчёркивало прямизну его мощной шеи.

Билл со вздохом перевёл взгляд на девиц. Шанни лениво пощипывала гроздь чёрного винограда, Иннан фабриковала для отца собственный табель за прошлую сессию. Дело в том, что учебное заведение выслало запрос по поводу мистрис Ану — удерживать ли для неё место или она продлит академический отпуск?

Иннан примчалась на истошный вопль Мардука и, увидев его посреди Гостиной размахивающим жёлтым конвертом, который он наконец, поправ собственные принципы, вскрыл, — мгновенно наврала с три короба, наплела целые вязаные штанцы. Мардук успокоился, то ли потому что Иннан была убедительна, то ли он смутно понимал, что лучше оставить всё, как есть, а то эта аферистка и вовсе закопается, так что концов не сыщешь.

Теперь в подтверждение своей легенды Иннан и рисовала табель, изредка вслух размышляя по поводу того, какие предметы туда вписать и какие отметки она получила на зачётах.

— Как вы думаете… — Задумчиво покусывая карандаш и закатывая глаза, спросила она. — Что мне поставили по Истории?

В ожидании, когда присутствующие выскажутся, она потянулась и оторвала зубами виноградинку.

Шанни немедленно напомнила ей про сира Софокла, но Иннан не шутила.

— Серьёзно, черти. Сочините чего-нибудь… а то он меня запрёт, и у нас пропадёт великолепная возможность под видом сессии посылать меня к партизанам.

— Ну, тройку поставь. — Вяло отозвался Энкиду.

Иннан взглянула так, будто он оскорбил её до глубины души.

— Нечего тогда спрашивать. — Справедливо заметила Шанни.

— Нет, тут кто-нибудь способен услышать голос разума?

— А что, ты хорошо знаешь историю?

Иннан махнула пёрышком.

— Поставлю четыре.

— С плюсом.

Билл громко сказал:

— Что ж… извиняюсь. Извиняюсь!

Все молчали.

— Может, будет круче «Новейшая история Эриду»? Я лучше пойду и посмотрю, как это называется. А то Билл так орёт, и вообще от вас толку по нулям.

С этими словами Иннан поднялась и ушла, разглядывая на ходу своё сочинение.

Билл встал, расставив ноги. Колониальное одеяние выглядело, что бы там не зудел Ас, внушительно.

— Извиняюсь! — Ещё громче молвил Билл, двигая коленями такого калибра, что их эквиваленты в железе вполне могли бы усмирить это самое восстание на корню. — За то, что пытался облегчить вашу жизнь. Я думал, мы от бедствий сроднились и можем не церемониться… но, если вам угодно, ходите в галстуках и подтяжках.

При этих словах даже Ас содрогнулся. Билл, направившийся к арке выхода, это приметил и остановился.

— Пусть он, — показал на Энкиду, — задыхается от боли, натягивая на свои ожоги этот… как его… что это?

— Бобочка. — Объяснила Шанни. — Очень аккуратная.

Энкиду кротко проговорил:

— Билл… в такую жару лучше надевать что-то, закрывающее кожу. И я бы очень тебя поблагодарил, если бы ты не заботился обо мне публично.

— Вот те раз. Что я сделал?

— В присутствии красивой женщины ты обсуждаешь мои физические недостатки. Мне неловко, милый.

Ас хмыкнул.

Билл символически сплюнул и окончательно, с высоко поднятой гривастой головой, пошёл к выходу. Резко свернул и позаимствовал у Шанни несколько виноградин. Погрузив их в рот, сразу повеселел — виноград был крупный и, как в сказке, прекрасно утолял жажду.

— Как хотите. — С голубиной уступчивостью высказался он. — Мир тебе, красивая женщина.

Удалившись, он, спустя четверть часа, явился в костюме с криво сидящим галстуком и в подтяжках.

Сев, он ни на кого не посмотрел. Когда садился, ему пришлось сильно взяться за штаны классическими щепотками, но тщетно — ткань, невзирая на совершенство форм, которые ей было предложено облечь, увы — прозаически повиновалась законам перемещения влаг и — прилипла, господа…

Ас подмигнул Шанни. Она быстро посмотрела на часы командира, которые тот выставил, как бы нечаянно.

Энкиду, вовлечённый в игру, исподтишка показал три пальца. Ас покачал головой с пучком и выкинул два. Шанни показала мизинчик. Билл краем глаза уловил момент, когда Шанни, выгнув рот, беззвучно возражала Асу.

Все посматривали на часы. Рука Билла непроизвольно потянулась к галстуку и подёргала. Энкиду зыркнул на циферблат — стрелка прошла одно деление с половиной.

— Шанни. — Шепнул, подавая знак.

Билл завертел башкой и застонал. Ас заорал:

— Я!

Билл испуганно подскочил.

Шанни яростно возразила:

— Я!

Оба посмотрели на Энкиду. Тот сказал:

— Минута менее чем с половиной. Шанни.

Ас сказал:

— Нечестно.

Билл вертел головой.

— Что? Что? — Спрашивал он.

И посмотрел, направленный взглядом неосторожного Энкиду, на часы. Ахнул — понял.

— Ставки делали. Сво…

Ас стыдливо закашлял. Билл скривился.

— Нехорошие вы нибирийцы.

Светлый отменного качества костюм подёрнулся тёмными пятнами — пышная душа Билла проступала кругами и прочими геометрическими фигурами.

Ас энергично отложил книгу, встал. Билл со злорадством отметил, что военные брючки вполне зимнего образца пришлось также подтянуть усилием.

— Вот что, господа… мои извинения, но совершенно необходимо поговорить.

Билл полюбопытствовал:

— А для этого надо было так резко принимать вертикальное состояние? Почему бы, небрежно не отложив книгу на великолепное колено и не забыв в книге волнующим жестом костлявый палец, не сказать негромко… о чём поговорить?

Ас уже подался к выходу:

— Давайте только отсюда… леди Шанни, ребята.

— А чем тебе здесь не нравится?

Ас исповедовал похвальный лаконизм:

— Жарко.

— Ах, вот оно что.

— И ты бы убрал вот это…

— Я тебя не пойму.

— Билл, мне надо, чтобы ты соображал. Чтобы мы все по возможности соображали на самых коротких волнах. А галстук передавит твои последние… я хотел сказать, жарко, Билл.

Шанни поднялась. Ас быстро посмотрел на неё. Лицо у него было чересчур непринуждённое. Энкиду покинул логово с улыбкой, свидетельствующей, что она прикрывает болевой синдром.

Ас позвал их в комнату, где гад-дядя показывал им книгу великого ветеринара. Там допотопная система вытяжки почти справлялась с перегревом: туннели, дырявящие каменную плоть, проталкивали в вентиляцию воздух, охлаждённый северным крылом замка.

Шагали в душных коридорах… по стенам ползли капли пота древнего здорового дома. Шанни припомнила запах поддельного адъютанта и в противной полутьме нашла взглядом сердитую спину Билла. Ей до сих пор как-то не верилось, что тогда это был он.

Билл без предупреждения остановился и с шумом почесал липкую рубашку.

— Ну, вот… вот! Как прикажете в такую жару революцию делать?

Энкиду, на которого он наткнулся тёплым плечом, отклеил его и оглянулся.

— А где наша институтка?

Дверь сбоку выругалась, и к ним присоединилась Иннан.

— А что, уже началось?

Ас набрал полные лёгкие тяжёлого воздуха.

— Вот что, господа… если мы будем всей толпой передвигаться по дому, сир Мардук может решить, что мы действительно что-то затеваем.

Иннан, с карандашиком в зубах, ухитрилась осклабиться.

— А мы ничего не затеваем?

В комнате было и, правда, прохладнее. Хотя уют этот отдавал плеснецой, яблоками греха и затаёнными нехорошими штуками, да и цокоток Доместикуса слышался кое-кому из них. В арке призраком висельница-муха. Хозяин отлично сплетённой мишени отсутствовал. Видно, паук сидел где-то в потайной своей комнатушке.

Всякий раз их поражало отсутствие окна. Кротовьи норы вытяжки по четырём углам у потолка выталкивали запахи, по ощущению, из нутряного центра самой Эриду.

Ас не предложил, как обычно, когда они бывали в полном составе, присесть дамам, мебель не передвигал, как в ресторане. Не вытянулся во фрунт по привычке.

Расхлябанно по-штатски облокотился в арке под мушиной тенью. В этой небрежности почудилась едва ли не угроза. Но кому?

— Вы не догадываетесь, зачем я вас позвал?

— Что нам делать? И кто виноват? И будет ли завтра настоящий день? И кто бродит на заднем дворе? И всё такое?

По дороге Билл тишком избавился от галстука и запихнул в карман. Подтяжки ему не так досаждали, и он подтренькивал одной оптимистично.

Кровать в нише привлекла их взгляды. Над нею раздался хлопок крыльев. Видимо, мышь не была вполне довольна визитом в неприёмный день.

— Билл…

Ас смотрел на него с непонятным выражением. Шанни припомнила, что в последние дни это выражение она уже замечала — хотя не так явственно.

— Если ты сосредоточишься…

Шанни заговорила громко:

— Догадываюсь.

Ас бросил на неё взгляд… Энкиду нахмурился. Билл, всецело поглощённый извлечением аккордов из подтяжки, встал посреди комнаты. Оба увидели, что взгляд Аса — неожиданно свиреп.

— Да… — Уравновешенно откликнулся сей. — И почему же?

— Не потому, что ты подумал…

Билл шумно сунулся к брату:

— Кажется, они поглощены беседой. Эй, детки… Вы не одни на скамейке. Про луну-то вы забыли.

— Подумал?

Энкиду молчал, подойдя к замурованному окну. Билл переводил взгляд с подрагивающих губ Шанни на оскаленную полуулыбку Аса.

— Ребята, вы драться опять будете?

Внутри этого каменного черепа все пятеро столпились, как основные эмоции. Стало тесно.

Энкиду посоветовал Шанни:

— Прежде чем кидаться словами… скажи, что случилось-то? Мы, видать, не такие умные, как женщины Нибиру.

Билл принял близко к сердцу.

— Не тех самцов в коробку посадили. Тебя в лабиринт сажали, браташа?

Ас явно сделал усилие над своей натурой — дверь в раскалённую кузню прикрыли.

Он отвернулся от Шанни:

— Помните, в первый вечер за ужином с костями, дядя Эм упомянул некую профессию… мол, запрещённую?

Все молчали. Билл завспоминал:

— А-а. И что будто ему в голову кто-то лезет… как же.

Энкиду глубокомысленно квакнул:

— Была такая буква.

Ас скрипнул зубами — ну, вот честное слово, звук был:

— Тогда я списал всё на паранойю.

Билл согласился:

— У всех военнообязанных лиц такое случается… раз в месяц или вроде.

Снова их разделило молчание.

— Ну, хватит. — Не выдержала Шанни. — Ты смотришь прямо с ненавистью… и прямо на меня, если не ошибаюсь.

— Ты ошибаешься, Шанни. — Заверил Энкиду. — Конечно, нет.

— Потому что он помнит, что, кроме тебя, здесь, — подхватил Билл бойко, — двое здоровенных и тщеславных бугаёв… второй слегка облезлый. Но первый просто душечка.

Ас надменно глянул на подтяжку Билла. Тот шевельнул толстым пальцем.

Дзеньк!

— Мудрость оружие женщины. — Примирительно затянул Билл, берясь за левую — правую? — подтяжку. — Не обижайся, Шанни. Это мы должны обижаться, что в мозголазании он в первую очередь заподозрил особь с женской причёской.

Он хихикнул, подчёркнуто уставившись на темечко Аса. Тот молчал. Непонятно было, укрепился ли он в своём подозрении.

— А яд чьё оружие? — Отколол Энкиду.

— Трусливого мужчины. — Ответила она без запинки. — Который… и так далее.

— Долго будем молчать? — Спросила опять же она.

— Если не ты, — Ас оборвал себя…

— Ты? — Ляпнул попугайски Билл.

Невинно поднял брови.

— А почему нет? Кто кричит: «шапка горит»?

Энкиду подтвердил:

— Вот Билл даже, кажется, обиделся, что ты не его заподозрил в умении считывать мысли и образы.

Молчание на сей раз имело сюжетное развитие. Ас всем железным профилем развернулся — флюгер, устойчивый в убеждениях на заржавевшей ноге. Энкиду — тихий и похожий на тигра более, чем когда-либо, ответил домашним взглядом.

Билл повернулся, шагнул, но Шанни сообразила и крикнула:

— Стойте на месте!

Ас на её крике успел отчеканить:

— Куда опасней… непокорней… как там, господин полосатый?

И, зашипев, кинулся очень ловко — мимо Шанни.

Шанни шепнула:

— Лётчик!

Ас отменил атаку, качая самолёт у самого носа Энкиду.

— Ты лез мне в голову. Умник.

Сжал кулаки. Энкиду не шевельнулся. Шанни обошла Аса и, присев, попыталась попасть в поле его зрения.

Ас, остывая, опустил руки.

— Ладно… я тебе попомню это. — С будничной, в стиле семейки, мстительностью наобещал он. — Сейчас за тебя вступилась женщина, но…

— Лётчик. — Повторила Шанни. — Стыдно.

Билл одобрил:

— И потом, комр, тебе же придётся всех нас убить за то, что мы видели тебя таким взволнованным.

— Дай ему сказать. — Продолжала Шанни.

Энкиду лекторским тоном заметил:

— Я бы мог сказать, что у меня нет такого намерения…

–…но ты не будешь вести себя по-детски. — Заключила Шанни. — Верно?

И, повернувшись к распахнутой кузне, подытожила вразумительно:

— Словом, у нас есть оружие.

Билл погрозил брату:

— Ты давно…

Энкиду расплёл руки.

— Когда я был в сопротивлении и меня готовили… Потом в заповеднике со зверями… мы помогали уводить их с опасных мест.

Билл завертелся.

— Закройте дверь. — Встревожился.

И метнулся.

— А дверь поможет? — Спросила Шанни.

— Если плотно прикрыта.…И вот что странно. — Думал вслух Энкиду.

Он настойчиво посмотрел на Аса.

— Можешь верить… можешь не верить. Я ни тогда… ни сейчас… ни одну секунду… и никогда бы… ничего такого не сделал.

Ас, простите, безмолвствовал.

— Я тебе клясться не буду, конечно. — Проходя мимо бывшего командира, бесстрастно говорил Энкиду. — Думай, что хочешь… А я тебя не трогал… и Мардука тоже, кстати.

Ас посмотрел с яростным желанием убедиться в правоте Энкиду, и Шанни возрадовалась сердцем.

— Но я… — Начал он уже не так уверенно.

Он был слишком мужествен и твёрд, чтобы каждую секунду изображать сверхнибирийца. Он им был.

— Может, у меня вырвалось что-то… — Задумчиво промямлил Энкиду. — Сила. Против воли…

Шанни мельком посмотрела на Билла. Тот решил надуться.

— Всегда так. — Сказал он. — Как бы вы ни ссорились, в конечном итоге вы все объединяетесь против Билла. Билл всегда виноват. Ну. Валяйте. Сила у него, понимаешь, вырвалась. Двигатель паровой. Где у нас пособие для починки чайников?

— Возможно. — Подтвердила слова Энкиду Шанни. — Или вырвалось или…

— Или он не единственный. — Именно вырвалось у Аса.

Он подошёл к Энкиду.

— Что там говорится в твоих сказках?

— Опять заставишь? — Спросил Энкиду, показывая кулак и постукивая оным об ладонь.

Ас кивнул. Шанни презрительно прищурилась.

— В самом деле, врежь ему…

Энкиду возразил:

— Я вспомнил… мне кто-то говорил, что ты из королевского рода.

Билл незаметно, как ему казалось, усмехнулся.

— Примерно представляю, кто.

Вновь все почему-то посмотрели на дверь. Шанни подошла и потрогала замок.

— Железный, как наш вспыльчивый лётчик.

Энкиду ещё чутка стянул никому не нужное одеяло на себя:

— Если бы не его бдительность, вы бы не узнали о моих возможностях.

— Теперь вопрос, как тебя пустить в дело?

Энкиду посмотрел на Аса — это было окончательное примирение.

— Словом, нужно залезть к нему в голову и узнать, что он намерен…

Ас, ещё враждебный, перебил:

— Сначала надо залезть к нему в его нору. А ещё раньше узнать, там ли он… Билл, ты чего?

Билл беспечно отпустил подтяжку:

— Значит, брат, ты точно не осквернял голову Аса?

— Ну, хватит.

Билл повернулся к Асу:

— Вчера ты хватался за голову… а этого молодца в комнате не было.

Все примолкли. Кроме Энкиду.

— Залезать в голову сира Мардука, когда он бодрствует — нельзя. Он из тех, кто чувствует взлом.

— Значит, следует устроить этот визит в дядин череп ночью… если его не мучает бессонница, конечно. — Подумав, добавил Билл.

Всех охватило чувство, которое можно описать так: ночью дверь в соседнюю комнату открылась, и там, в окне напротив звезда. И вот она вплывает в открытую дверь, ну, как это? Страшно… странно.

Но одному из них не было страшно, не было странно. Энкиду просто обдумывал практически, как проделать всю эту штуку, дело предстояло чисто слесарное, и нужны лишь определённые навыки и умения.

— Взломать комнату… — Как бы про себя произнёс он. — И выкрасть корону.

Ас очухался от наваждения:

— Комната под сигнализацией, корона заминирована.

И верно. Когда они разошлись, все, — кроме Иннан, поглощённой своими мнимыми успехами в истории, — пребывали в заботе и недоумении.

Иннан окликнула:

— Эй. Как насчёт Закона Божьего?

Шанни обернулась и состроила гримасу:

— А разве церковь не отделена от государства?

Энкиду изумился:

— Вот те на. Кто о чём, а мажорка о зачётке.

Ас, в отличии от него, счёл вопрос достойным внимания и разъяснил, пока они рассасывались, как смертоносные таблетки, принятые старым замком, по комнатам:

— Отделена, но весьма шаткими перегородками, вроде тех, из-за которых Биллу кофию не дают. Постоянно в главных газетах появляются письма трудящихся с просьбой воссоединить эти два института подавления человеческой воли.

— Мардуку это ни к чему. — Рассеянно буркнул Энкиду.

Шанни воззрилась на него.

— Наивный дикарь. А десятина? Церковный налог, который эта чудесная организация, уничтожившая всех, чьи имена воспевает, утратила около века назад?

Ас возразил:

— Деньги, конечно. Но главное, нынешние правительства задумались над тем, какой замечательный инструмент управления выпал из рук нынешней демократии. Иннан, тебе, как наследнице божественной власти, следует поддержать Закон Божий.

— Да я там под чужим именем. Никто не знает, что туда наведывается отпрыск солнечных лучей.

— Ага, а против наследницы, значит, возражений не нашлось.

— С точки зрения человечества, — продолжал развивать свою мысль Ас, — происходит поступательное движение от худшего к лучшему. От рабства закованных в цепи нагих рудокопов к толпам клерков, влекомых трамваями к месту семичасового ежедневного заключения… От догматического сознания — к свободе совести. Но человечество не задумывается, что вся-то его история… нет, Иннан, это я не тебе… та, что позволено запомнить, составляет не более семи тысяч лет. Из них на зачётки, скрижали и Мегамиры записано около половины. Прочее — в тумане. Там человечеству видится гуманоид, бродящий с потерянным выражением несформировавшегося небритого лица.

— Ну, и что?

— А то, что следует посмотреть на происходящее глазами — вернее, единым оком власти, так замечательно описанным Руальдом сиром Толкиным, — и тогда вы поймёте, что жизнь по истине, свобода и прочие милые штуки — всего лишь досадная прореха в этом пыльном мешке, под названием История Эриду.

— Вроде той, которую так ловко заделала мистрис Шанни?

— Именно.

Шанни внезапно раздражилась.

— Значит, это я виновата, что исправила ваше головотяпство, сир Александр, как вас там дальше.

Ас ничуть не рассердился.

— Шанни права. — Оборвал он себя на приблудившейся непроизнесённой мысли. — Сейчас нам надо подумать, как подобраться к чёрному ящику.

Билла насмешило то, как командир назвал красивую седую голову дяди Мардука, но Шанни молча коснулась руки Аса и глазами показала: легче.

Энкиду стоял у стены, нуждавшейся в реставрации — отсюда через маленький внутренний дворик во вздувшейся от сырости брусчатке, начиналось крыло дома, где ему удобнее было бы свернуть и узкими коридорами выбраться на открытый двор. Там он обойдёт парк под молчаливыми брошенными гнёздами и окажется у своего окна.

Все примолкли, глядя на него и соображая, что им предстоит.

Энкиду попрощался с невежливой небрежностью, но он не хотел их обидеть — он думал.

Позднее к вечеру он поделился уже только с мужчинами плодами своей мудрости.

— Со двора и думать забудь. — Остудил его, даже не отведав этих плодов, командир.

Сир Мардук обитал в одной из мрачных с высокими потолками комнат юго-западного крыла, где в первое утро любопытствующие посетители с Нибиру отыскали редчайшее издание…

Как оно называлось?

— Как называлась та книга, которую мы видели в этой комнатушечке? — Морщась, спросил Билл.

— Зачем тебе?

— Не знаю… — Билл пожал плечами. — Просто…

Энкиду с полминуты смотрел на него, потом отвернулся и заговорил:

— Никакого поста у крыльца… самолюбие не позволяет, видать. Но никто, я думаю, не сомневается, что стоит ступенечкой скрипнуть, как из парка нацелятся не только бинокли.

— Драконарии очень хорошо обучены. — Ответил Ас с нескрываемым почтением.

— Из дома — хода нет…

Они приуныли.

— А вы подкоп сделайте. — Предложила Иннан, когда они все вместе опять сидели, на сей раз в комнатах Шанни.

Ас пригляделся — вроде не загорелся издевательский огонёк в глазах студентки. Хотя он признался себе, что мало знаком с тем, как эволюционировало чувство юмора нибирийской расы под воздействием солнечной радиации.

Энкиду тоже выпучил глаза на малолетку.

— У тебя хорошо работает голова. — Огорошил он.

Иннан не особо вдохновилась комплиментом.

— Я просто её расчёсываю. — Призналась она. — Иногда.

Энкиду перебил:

— Когда хвалят, хватай и беги, сестрёнка. Помалкивай, не порть впечатления.

Он смотрел на всех разом:

— Известно ли вам, что под южным крылом что-то вроде старых катакомб? Ну, не совсем, но там — то ли канализация времён… тех времён, когда новейшей истории не преподавали… то ли что-то совсем другое.

— Может, это то — что есть во всех замках? — Робко предположил Билл.

— Ты про туалет?

Билл смутился:

— Вот его-то как раз, собственно и… нет, я…

— Билл имеет в виду каталажку. Одиночки с вонючей соломой и белыми косточками съеденных крыс.

— Ну, не так выразительно, но в целом ты передала мою мысль.

Энкиду не оценил догадливость Шанни.

— Где план здания, который одна великая строительница обещала нам составить?

Ас поспешно сунулся на линию огня:

— Он у меня. Но южное крыло там отсутствует.

Шанни объяснила:

— Я мало что смогла считать благодаря измерениям навскидку. Не буду же я ходить, поигрывая рулеткой, вокруг дядиного крыльца. К тому же, вы сами сказали — со стороны дома хода нет. Как только я нечаянно оказывалась там, возникал доместикус с салфеткой, перекинутой через руку, или он же, в фартуке и с карнавальной шваброй.

Судя по усмешкам и вытянутым лицам присутствующих, удивительные способности доместикуса были им знакомы.

Даже Энкиду с его непринуждённым умением вписываться в любые закоулки, где пахло землёй, и тот ощущал неудобство, когда доместикус проделывал свои трюки.

Весь день держалась жара такой силы, что Биллу не пришлось бы нагревать камень на костре, буде у него возникло бы желание пошутить.

Вечером Энкиду рано завалился — жара изнурила и его. Подступающая прохлада оказалась необычайно приятной: кажется, дух огня договорился с духом усиленной влажности. Лёгкий, почти неприметный озноб, шаля, скользил по коже самым тоненьким ветерком: первым за много вечеров.

Энкиду задремал и за пару минут дрёма увела его в глубокий сон.

Сон оказался коротким. Что-то пробудило его. Открыв светлые не сонные глаза он увидел на подоконнике листок, прижатый камнем.

Лень и неторопливость движений, порождённые жарой за эту неделю, сразу покинули его: отлепив себя со своего низкого ложа, с которого он убрал всё, напоминающее о постельных принадлежностях и, оценив скромность Шанни, Энкиду развернул листок. Поглаживая себя, как не подлежащий обработке драгоценный камень, он тщательно проследил взглядом и пальцем линии на рисунке.

Одни вели под прямоугольник, на котором значилось «старые покои», другие подлезали под завал в конце широкого короткого коридора на северо-востоке. Энкиду вспомнил, что когда Мардук водил их по замку, то с небрежной отмашкой молвил: «Злое место. Здесь пришлось срезать крыло — реставрации не поддаётся».

С него и начнём. Пунктир особенно понравился Энкиду, и он надолго прижал его большим пальцем. Да, молодец леди.

Не только Энкиду получил послание, но не все леди отличаются похвальной скромностью.

Первая ночь после Великой Жары убаюкала Билла богатым запахом остывающих трав, а потом принесла и подарок: запах соли и водорослей. Ветер, едва родившись на западе, сменился на восточный и летел над волнами океана, пока не долетел до окна царского сына.

Билл ещё блуждал в необычайно отчётливом сне с большой рыбой и, едва он успел себе сказать — как бы с рыбой не проснуться, а его уж позвал голос с этой стороны. Даже во сне Билл знал, чей это голос.

— Билл… э, Билл.

Он щурился на свет и ворочался, потом сел внезапно и тут же взвизгнул и принялся тянуть на себя все те принадлежности цивилизации, от которых отказался его брат. Впрочем, Иннан, хоть и сидела, как оно водится за хозяйскими дочками, по-хозяйски прямиком на его постели, лицо она прикрывала растопыренными пальцами. Между указательным и средним, посвящённым Аншару, зажат какой-то конверт.

— Билл, я не смотрю. Вот так и сижу, жду, когда ты… э!

Билл, принарядившись, насколько это было возможно, в одеяла и простыни, причём, вспомнился ему последний на Нибиру телефонный разговор, осерчал:

— Превратился в оленя один парень, когда смотрел на божество.

— Но и кошке можно смотреть на короля. — Возразила Иннан. — Ты как? Можно, я…

С этими словами она посмотрела на него и сразу принялась совать в слабые руки Билла конверт.

— Билл, будь милый. Поезжай с этим на почту и отправь. Это в университет. Хочу разузнать, какие у них, к чертям, дисциплины, чтобы не лажануться. Сама не могу — папа следит за мной.

Билл осторожно посмотрел на конверт.

— А в почтовый ящик его? — Прохрипел он.

Он имел в виду почтовый ящик в конце аллеи, где по-прежнему висело гнездо ремеза.

— Ты что. Папа, наверное, в гнездо своего агента поселил. Билл, выручи меня.

Иннан уже встала.

— Спасибо за честь. А почему я?

Иннан оглянулась в дверях, Билл тут же спрятался в свой кокон, как туарег, только не так величаво.

— Ас на работе. Шанни ушла с ним. Энкиду куда-то запропал. Бездельничаешь только ты.

Она улыбнулась своей самой лучшей, слегка хищной улыбкой и… порх, хлоп. Билл один.

Билл рассмотрел конверт без всякого интереса. Спасибо, конечно.

На остановке, где он покачивался полчаса спустя, ему казалось, что на нём по-прежнему только простыня. Проехала крохотная ярко синяя машина с эмблемой Почты Полуострова: обвившийся вокруг глобуса электрический шнур с оскаленной рогатой мордочкой включалки.

Спали большие собаки. Две пожилые леди шли мимо, и одна из собак спросонья вскочила и растерянно огляделась. Пожилая леди расстроилась и, встав толстым столбиком, сказала:

— Ну, извините.

Собака — огромный приблуда пёс, — не мог понять, что его пробудило. Билл посочувствовал ему. Дама считала себя виноватой и, пройдя с подругой несколько шагов, обернулась и громко посетовала:

— Так хорошо спал, ну, надо же.

Вот бы кто Билла так пожалел. Его-то, небось, разбудили и сразу оскорбили, да ещё и обрекли скитаться по жаре, чтобы прикрыть проделки бездельницы Иннан. Вот я партизанам скажу.

В маршрутке Билла сразу укачало. Правда, набралось народу маловато, отчего водитель молча сердился, отбирая деньги. Жара не собиралась сдавать свои позиции, да и заняла она их основательно. Старые сиденья громко запахли раздражённой дерюгой. Вдобавок по ходу движения Билл узрел верхушки гор, намазанные чем-то белым.

Снег!

Ну, это попросту безобразие.

Билл перестал понимать, какое сейчас время года. Он согнулся и выставил в проход длинные ноги.

Пытаясь унять подступающую тошноту, он боролся с прыгающими в голове и выпрыгивающими из неё фразами и движениями вчерашнего дня. Что-то из сказанного или увиденного царапало нежное подсознание, но Билл никак не мог отыскать саднящее местечко.

«Энкиду куда-то пропал». Его как толкнуло изнутри. Он вдруг ощутил, что он рыжий и собственная рыжина ослепила его.

Энкиду собирался, как выразился командир, «ушедший на работу», вскрыть чёрный ящик. Биллу почему-то сделалось жутко. Они небрежно отнеслись к собственной затее… разве можно было…

Тут он поймал взгляд женщины.

Взгляд по классификации случайный, но явно заинтересованный. Сидевшая боком на одном из передних сидений пассажирка рассматривала его. Билл выпрямился и мигом пятернёй привёл свою голову в порядок.

Плохое настроение упорхнуло, как Иннан из мужской спальни. Женщина оказалась симпатичная, с высокими скулами, пышногрудая, очень свежая для такого утра. Каштановые волосы с первой изморозью, в отличие от ландшафта, не раздражили Билла.

Он втянул ноги в нечищеных ботинках под сиденье и ответил приветливым взглядом. Когда он разглядел, что рядом с женщиной у окна сидит молодая девица, очевидно, дочь, он и вовсе развеселился.

Правда, девушка была вялая и неприветливая в потёках длинных волос, не такая милая, как соседка, но Билл великодушно подумал, что сам-то он вряд ли выглядит внушительнее.

Билл и душка-попутчица не обменялись ни единым словом, женщина отвернулась что-то сказать девушке.

Когда выходили, девица пошатнулась, и женщина взяла её под локоть крепкой уверенной рукой.

Билл направился в город, размышляя, показалось ли ему, что девушка будто хотела броситься куда-то прочь. Решил, что показалось.

Почту отыскал сразу. Издалека над маленьким сквером поднимался указатель — тот же, что и на виденной недавно машине. Широкая лестница с узкими, как ножи ступеньками, вела к стеклянному зданию, обсаженному деревьями, на которых резвились сразу три белочки.

Вот и Билл, оказавшись за стеклом, засуетился.

Не зная, куда ему притулиться, чтобы выполнить поручение Иннан — она несколько раз потребовала, чтобы он «послал с уведомлением», Билл увидел несколько групп беседующих.

Кто-то у плеча негромко спросил:

— Вам что?

И, увидев письмо, которым неуверенно двигал Билл, указал:

— Держитесь вон той компании, молодой человек.

Билл окликнул вставших плотным колечком людей, но никто не отозвался. Биллу сразу почудилось в происходящем нечто зловещее, но незримый советчик не бросил Билла и прошептал:

— Они глухонемые. Вы подойдите, молодой человек.

Билл, пройдя весь зал в гулкой тишине, встал сбоку. Он увидел, что люди делают знаки руками, дирижируя невидимым оркестром, а звук выключен.

Один из рисунков, быстро начерченных по воздуху, изумил его.

— Что он сказал? — Шепнул Билл, не удержавшись.

Человек, игравший пальцами, увидел его шевельнувшиеся губы и, повернувшись, с очень приветливым лицом произнёс несколько слов.

Голос говорившего был звонкий, а дикция превосходной, но Билл ничего не разобрал.

— Он сказал: а демократия там есть?

Это опять проклюнулся тихий советчик сбоку.

Билл Баст всегда был чувствителен к чужому мнению. Он мог фыркать в ответ на попытки мира дискредитировать его, но мысли Билла тут же принимались метаться, как рыбки в прорубке, по грубому выражению Иннан, которое она подцепила у Энкиду, а тот неизвестно где.

Стоило, скажем, Шанни бросить что-нибудь вроде: «Ну, Билл, ты и разъелся на дядиных хлебах» или «Билл, ты совершенный профан в технике», как этот самый Билл принимался то и дело оглядывать себя через плечо или шёл искать учебник по вождению автомобиля. Это при том, что он знал точно — его тело совершеннее изображений в анатомическом атласе, раздел Мускулатура Нибирийца, а Шанни не умеет менять покрышки.

Он завидовал Иннан, которая вообще плевала на постороннюю точку зрения. Она была его полной противоположностью в плане веры в себя. Всякие шуточки по поводу её вымышленных успехов на ниве университетского образования ничуточки на неё не подействовали. Надо сказать, что она твёрдой рукой дорисовала свой табель и в графе История вписала высший балл.

Она даже не исправила орфографическую ошибку, просто потому что прекрасно знала: папа не будет вчитываться. А что его дочь получила пятёрку — ну, а что ещё могла она получить?

Да… и вот.

Что за письмо и куда отправил в таком случае Билл Баст по её поручению?

Билл был не в меру доверчив. Он и не подумал проверить адрес, нацарапанный Иннан на конверте. Зато это сделала Шанни за те несколько минут, которые послание провело в одиночестве на столе Иннан под твёрдой ножкой микроскопа.

Возможно, Иннан, которая была очень сильна в своей науке — это знал, кстати, Энкиду — именно потому была так уверена в себе во всех остальных мелочах.

Прошло несколько часов утра, а Энкиду не появился.

А он и не мог появиться. Энкиду лежал неподвижно в темноте, объявшей его, он был холоден, и от него воняло, как от мертвеца.

Стыдно сказать, они так наслаждались приплывшим с гор облаком прохлады, что не очень-то задумались, где может находиться это немалое тело да с душою, которую никто не видел, но которая была больше этого тела.

Только за поздним завтраком, когда Мардук спросил:

— А где наш богатырь? — Шанни вдруг сообразила, что фреска с Кишаром, обычно возникавшая с её точки зрения аккурат над пшеничной макушкой Энкиду, болтается нимбом-бездельником.

Они все — по мере сообразительности — всполошились, но даже Билл ухитрился не подать виду. Только коржик застрял в зубах — очень хороший коржик, из целой груды густо пахнущих корицей, лаковых с виду, похожих на игрушечки — Доместикус побаловал.

Мардук, впрочем, не особо озаботился, а вставая, чтобы их покинуть и засовывая в карман лишний пакетик с кофе, весело заметил:

— Как бы и его не унесли эльфы?

С этими словами он подмигнул Биллу и, беседуя с шипящим и почтительно гнущим плечи мажордомом, оставил их. Все молча проводили господина и слугу взглядами, все — и Билл с коржиком.

Едва они остались сам друг вчетвером, как трое из них принялись наперебой обсуждать проблему. Когда первые предположения были высказаны и они умолкли в нахлынувшей тревоге, Шанни подала голос.

— Вчера я положила ему на окно то, что он требовал.

— План! — Неосторожно вскричал Билл и тут же пожалел.

На него разом шикнули Шанни и Ас — да так дружно, будто репетировали.

Но затем произошло ещё кое-что, поразившее всех. Иннан поднялась над столом — ива выросла, если ивы бывают с чёрной густой листвою, — и вперилась блеснувшими зелёными глазами в свою подругу.

При этом она вытянула по направлению к ней руку, застрелить хотела.

— Ты… — Произнесла она дрожащим от ярости голоском, тоньше обычного. — Ты… стерва! Да как ты могла! Ты же спровоцировала… — (Иннан едва выговорила сложное слово), — он ведь пошёл искать… да мало ли что с ним могло стрястись!

И она, к общему прискорбию, повторила грубое слово.

Сначала все замерли. Во-первых, их поразило предположение Иннан, но во-вторых и третьих, поведение Иннан. Ботаничка-грубиянка никогда особо не дружила с Энкиду. Отношение к ней хозяина степей было безразлично-ласковым. Оно даже не отличалось обычной галантностью, которую Энкиду проявлял к Шанни. Он не принимал Иннан всерьёз.

Размышлять некогда, но когда выпадет минутка — стоит задуматься над тем, что у Иннан, возможно, было этой серьёзности на двоих?

Им пришлось слушать с полминуты причитания Иннан, упавшей в своё креслице и схватившей себя за обе щеки, будто у неё острые зубки заболели:

— Куда он мог пойти? А вдруг он..

И так далее, и тому подобные нежности.

Прервал это эмоциональное расточительство командир. Он сдвинул со звоном прибор и встал над столом, подобно своей второй башне. Внушительно и спокойно он молвил:

— Господа, нам следует это обсудить. Иннан, извинись перед Шанни за свою грубость, совершенно неоправданную, и скажи, какие у тебя появились предположения… только более внятно, пожалуйста.

Его жёсткость, а, возможно, весь его вид — ведь командир был очень высок, строен и прям, а глаза его всегда были, как присыпанное пеплом пламя, — подействовали на крикунью. Извиняться она — (конечно), — не стала, но хлюпая и дёргая себя за чёрные кудри, произнесла:

— Предположений… у меня нет… Но я боюсь… вдруг он куда-то делся… как сказал папа?

Ас вздохнул. Билл хотел было что-нибудь этакое изречь, но слова имеют обыкновение застревать в зубах, не хуже чудесных изделий из домашней кондитерки. Вдобавок, его обдало холодом… и не только от предположений Иннан.

Шанни предусмотрительно помалкивала. Иннан всё ещё была не в том настроении, чтобы с ней можно было обсуждать отрез на джинсы. Ас, по-прежнему возвышаясь над столом, набрал воздуху, чтобы начать новый воспитательный экскурс. Дверь открылась, никто не вошёл. Просунулась рука в перчатке и постучала трижды — стук да стук.

— Войдите, Доместикус. — Разрешил Ас так, будто это было самое обычное дело.

Страшный дворецкий появился из-за двери и, понукаемый Асом, приблизился.

— Сир Гурд просит передать свои извинения… он малость занемог. Не соблаговолят ли господа посетить его?

Все разом вскочили, а командир сел. Доместикус поспешно добавил:

— Сир Гурд покорно и настойчиво просит леди повременить с визитом… только мужчины, пожалуйста.

Девушки, несмотря на свои контры, переглянулись. Иннан радостно улыбнулась.

Ас и Билл стояли у двери в комнату Энкиду. Доместикус был отпущен с предупреждением далеко не уходить, если понадобится. Они вошли со всё возрастающим беспокойством. Сначала они никого не увидели. Постель, на которую они посмотрели сразу, пустовала. Широкое низкое ложе было не тронуто.

Но…

— Что за вонь? — Молвил вполголоса Ас, а чувствительный нос Билла шевельнулся.

Из угла донёсся слабый смешок. Тогда, приглядевшись, увидели — в углу под фонарём, там, где меньше всего света, полусидел, привалившись спиной к стене, потерянный Энкиду.

— Где же… — протянул еле слышный голос, в котором с трудом можно было узнать тягучий и тяжёлый бас, — ваши кружевные платочки?

Билл кинулся к нему, хотя его встретил, как осязаемое препятствие, неприятнейший запах — сырой могильный смрад.

Энкиду был бледен, а его огромное тело как бы развинчено, так обессилено выглядела его поза. Большая рука повисла, пальцы раскрыты. Голова в свалявшихся волосах почти лежала на плече, шея как подрубленная.

— Тебе нужен врач. — Ас присел и ухватил широкое запястье Энкиду. — Сейчас я…

Энкиду запротестовал очень рьяно, хотя было видно, что каждое слово даётся ему ценой предельного напряжения.

— Твой Терезий, латающий машины и переливающий кровь из девы в деву? Упаси Абу-Решит. Умоляю… — Добавил он, видя, что Ас счёл его слова не заслуживающими внимания протестами больного в бреду. — Я в полном рассудке. — Прибавил он, как мог, убедительнее.

Он пошевелился и, подняв руку, сам себя повернул за подбородок. Билл всмотрелся и ахнул. На шее Энкиду отчётливо выделялся в тени огромный кровоподтёк.

Ас не вскрикивал, но промямлил потерянно:

— Понятно.. понятно.

Энкиду тут же перебил:

— Мне не понадобится ничья кровь. Я ведь не аристократка с Нибиру. И вот что, господа… не спорьте со мной… откровенно говоря, мне трудновато болтать…

Они послушно замолчали.

— Всё, что требуется: вытащите меня отсюда на холм и обдайте водой из шланга. Надо избавиться от этого запаха, он у меня в голове… Неловко просить о таком, но я сам не смогу.

Билл передёрнулся и робко предложил:

— Давай я позову этого… шипящего. Пусть согреет воды и…

Энкиду раздражённо пошевелил пальцами.

— Сделайте, как я прошу. Мне главное — избавиться от этого амбре. Отлежусь и буду лучше прежнего. Билл, поверь, ты погуляешь на моей свадьбе.

Билл нервно засмеялся, и смех осёкся. Энкиду, как не был слаб, что-то почувствовал.

— Что у вас?

Ас решил, что следует выполнить настойчивые просьбы раненого, тем паче, что прекрасно его понимал — запах был ужасен и способен довести до головокружения.

Он просунул руку под мышкой бессильно лежащей груды мышц, тяжёлых, как слежавшаяся земля.

— Да вот, дамы приплакивают… сам понимаешь, ты популярен. Билл, а ну-ка, подсоби. Что ты стоишь, как просватанный в манной каше?

Билл очнулся от оцепенения, и оттого, что воспитанный командир употребил прибаутку из арсенала дядюшки, ему стало не по себе. Послушно опустившись на колени, он подхватил брата. В нос ему шибануло так, что из глаз брызнули слёзы.

Вонь была престранная — это был словно не поток частиц, атакующих обоняние, а что-то, действующее непосредственно на нервы. Струны натягивались в мозгу… это сама смерть, подумал кто-то в голове Билла, сама смерть…

Живая тяжесть брата чуть успокоила его.

Им пришлось напрячь почти все свои силы, чтобы приподнять Энкиду и подволочь его к подоконнику. Перевалив его на холм, Ас почувствовал, что сомлел и изнемог.

Его испугало то, что он так испугался. Массивное тело, столь мощное и столь беспомощное, напомнило ему о чём-то, что он хотел бы забыть.

Тогда он счёл необходимым позабыть о своём воспитании. Он вспомнил про вовсе нечуждый ему жанр грубой мужской беседы и, присев рядом с Энкиду, изрёк нечто ободряющее.

Билл расхохотался.

Ас всё же посмотрел по сторонам — к счастью, девицы сдержали своё слово, одно на двоих.

Холм молчал под защитой низких густых кустов. Неподалёку торчала колонка, о которой и упоминал бедняга Энкиду.

Они помогли ему избавиться от одежды, которая до нитки пропиталась токсичной вибрацией зла, словно вобрала в себя саму суть темноты.

Ас, несмотря на драматизм ситуации, счёл необходимым спросить:

— Может, сожжём твои джинсы? Это вроде указания Судьбы?

Энкиду с внезапной твёрдостью ответил:

— Хорошая попытка. Но это не пройдёт. Судьба вовсе не против моих джинсов.

— Ладно, ладно. Но что прикажешь с ними делать?

Энкиду указал, он явно оживился от свежей воды:

— Там за деревом бочка. Замочите мою одежонку. Там драконарии стирают свои портянки.

Билл поймал на себе взгляд Аса и покорно потащился к бочке. Ас спустился в комнату за простынёй. Энкиду стало легче, когда он избавился от объятий призрака, и его, замотанного в простыню, мокрого и холодного, было легче впереть в комнату.

— Киньте меня на койку. — Распорядился он.

Ложе застонало под его тяжестью. Энкиду потребовал, чтобы его укрыли по горло и подоткнули края.

— Хочу выглядеть прилично. — Пояснил он и, поморщившись, тронул кровавое пятно на шее. — Я так понимаю, официальный визит отменить не удастся?

Ас кивнул, выполняя поручение:

— Правильно понимаешь. Не дёргайся.

Выпрямляясь, он с сомнением бросил взгляд на рану.

— Ты уверен…

— Абсолютно. — Оборвал Энкиду.

Он шевельнул под простынёй плечом и коленом.

— Теперь валите и можете прихватить мне укрепляющего… да, можете прихватить.

Билл, обтирая ладони об собственные волосы, проворчал у двери:

— Похоже, он вне опасности.

Ас продолжал смотреть на Энкиду, покоящегося в кровати надгробием на саркофаге рыцаря. Потом он зорко обшарил взглядом комнату.

Выцветшие гобелены с торчащими зелёными нитками покачивались на стенах, в углу скатан густой ковёр. Теперь станет прохладнее, и Энкиду, наверное, утеплится.

Энкиду с постели сделал вопросительное движение. Вид у него был умиротворённый. Ас покачал головой — ничего.

Энкиду молвил:

— Ну, дайте мне горячительного и можете запускать ко мне женщин.

Ас поощрительно рассмеялся.

— Да и…

Билл и Ас переглянулись. Билл задумчиво осведомился:

— Он хочет сказать: спасибо, — но голос его слаб и ничтожен, как и все прочие его части?

Ас шумно прошептал:

— Думаю, что да, Билл.

Оба воззрились с порога.

— Пошли вон. — Донеслось с кровати, и ледник угрожающе задвигался.

Они вышли, громко беседуя о частях Энкиду, но когда отошли и голоса их уже не смогли бы добраться до слуха раненого, замолчали. Вид у комедиантов был удручённый и растерянный.

— Что произошло… — Начал Билл.

— Давай не будем…

А что не будем? Обсуждать то, что успел сказать им Энкиду? Да он ничего и не успел. Вёл он себя, знамо дело, героически — одно обливание чего стоит, — но кроме отговорок и обещаний «всё распатронить позже» они не добились. Да и понятно — не будешь ведь допрашивать едва дышащего нибирийца, который, к тому же, и не чужой им.

Накануне, взяв с подоконника провокационное послание, Энкиду сразу развеселился. Мелькнула у него мысль разбудить кого-то из парней, но он отмёл её: сам.

Почему так, он себя не спрашивал. Возможно, тут сыграло свою жалкую роль самолюбие. Раз леди Шанни, не оповещая прочих, подсунула ему этот листок, значит, слабо ему будет, если он созовёт пионерский сбор.

В карте ему чудился вызов, а Шанни ведь была очень, очень красивая леди… даже если вы на ножах с такой, есть вещи, против которых не попрёшь, как против рожна.

Например, такие вещи — это два синих глаза, которые завтра найдут его глаза над столом и молчаливо спросят: ну, как?

Энкиду, правда, в такие дебри не забирался. Чаятельно, если бы он отдавал себе полный отчёт, он бы не совершил такой глупой, достойной юнца ошибки. Тогда бы он собрал всех, ну, хоть в беседке, и они бы, не торопясь, обдумали, как и что.

Он просто сказал себе, что медлить нечего. У него есть карта, составленная по всем правилам талантливым картографом и надёжным другом. Карту эту друг поручил именно ему. Навыками, чтобы выполнить задуманное, обладает тоже только он.

В присыпку, у него не шло из ума выражение лица оскорблённого Аса. Мелочное желание потом сказать — извольте, без вас обошлись, особый отдел, — это желание тоже затесалось в башку и вытряхнуть его Энкиду не мог.

Суетны были боги, ничтожны их помыслы.

Зато намерения их всегда были благими.

Линии на карте, проведённые твёрдой маленькой рукой, излучали уверенность даже там, где переходили на пунктир. Энкиду просмотрел их от начала — трёх входов в замок, из которых два были неигровыми, — до конца: помеченной особым знаком стены на северо-востоке.

Энкиду умел читать топографические символы. Это был знак завала, причём завала искусственного происхождения. Где он прежде видел этот знак?

Он собрался и, вдевая ремень в пояс джинсов, ещё раз склонился над расстеленной под фонарём картой. На ремень он повесил фонарь, нож сунул в карман на голени, а в другой, которым дядя Мардук запретил ему пользоваться в присутствии девушек, припрятал ещё кой-что.

Он постоял у окна, просто, чтобы посмотреть на звёзды и планеты в ветвях. Издали светили две башни Аса, дальняя чуть выше ближней. Между ними плыл сверкающий огромный Кишар.

Везде виден Царь Клетки. И в городе господ пустыни, из их комфортабельных передвижных домов можно смотреть, как течёт его сияние над песками.

Разве можно не любить его?

Энкиду отвернулся и тишком, бочком выбрался в глубь дома из своих покоев. Умел он передвигаться, как плюшевая зверушка в руках трёхлетки, и сейчас было самое время прибегнуть к такому умению.

Фонарь пусть останется на поясе, пока довольно с него слабого света из дальних окон: комнаты Большой Анфилады, поразившие их в первый день гостевания, были размещены неведомым строителем под острым углом, точно все помещения восточного крыла льнули друг к дружке из любви к модной геометрии.

Энкиду свернул за угол, к брошенным, наверное, ещё при жизни великого поколения покоям. Здесь они иногда дурачились, по настоянию девочек играя с ними в прятки и уже по собственному желанию потихоньку резались в карты, без ведома девочек.

Миновал он и эти знакомые окрестности, и снова свернул.

Теперь запахло иначе, пустотой и влагой, а под ногами зашуршал неметённый сор из стихотворения одного белокурого скальда-расстриги. Снова поворот.

Энкиду ловко миновал маленькую домашнюю баррикаду: наполовину вытащенный из комнаты диван. Кто-то небольшой прыгнул из недр дивана ему под ноги, и звук подсказал ему образ векового жителя, протащившего свой хвост в пыли.

Свет растёрся под ногами, последний клочок из-под перекошенной, как физиономия, двери… Энкиду бестрепетно прикрыл её за собой. Фонарь уже высвечивал нетронутую тропинку коридора. Замок был так перегружен годами, что память пробивалась сквозь стены плетями змееголового растения. Здесь когда-то по шву разошлись стены и снова были сведены при реставрации здания.

Под ноги полезли мелкие камешки. Значит, завал, обозначенный на карте, уже близко. Энкиду помнил, что за ним расположена комната с зеркалом, но особо этим не заботился. Он туда не пойдёт, а спустится по наклонной тропе в подпол. Там же, в соседстве с землёй он почувствует себя, как дома.

Лаз обнаружился только на метр дальше, чем значок на карте, которая вспомнилась в эту минуту. Фонарь погас сразу же, и урезонить его никакими традиционными методами — постукиванием о кулак и пр. — не удалось.

Энкиду полез в запретный карман и, спустя минуту, в кулаке у него колебался жёлтый язычок пламени над свечным огарком.

Карта плыла и покачивалась, но не речной волной, а сопровождая подрагивание земной поверхности. Энкиду очень хорошо понимал такие штуки.

Он остановился, слушая, как через ступни вибрация против часовой стрелки поднимается к бёдрам, крутится обручем до самой головы. Ощущение было вполне реальным — под этим местом зарождалось локальное землетрясение, из тех, что могут длиться столетиями, почти неприметные жителям поверхности волнения — ну, разве что уж очень чувствительны. Кошек надо бы завести, вот что.

Энкиду передался озноб земли. Ему показалось, что под ногами стало холоднее, и у него упало давление крови. Голова сделалась слабая, пустая, затошнило. Спустя мгновение, он рывком поднял руку со свечой — разом с этим движением он привёл в действие свою волю.

Озноб и тошнота оставили его, но теперь он понял, что его органы чувств приняли ещё один сигнал тревоги.

Запах.

Это был дикий запах, чудной.

Ничего похожего на комический запашок, по которому приезжие находят подземные удобства… не было это и вонью мусорки, карикатуры на цивилизацию с её освежителями и свалкой вредных полуфабрикатов на магазинных полках.

Это был основательный смрад, почтенный смрад, мощный — но к жизни в любой её форме он отношения не имел.

Энкиду не стал задерживать дыхание. Напротив, он набрал полную грудь этой растворённой в воздухе мерзости и подержал в своих великолепных, как паруса, лёгких.

Он представил, как его глаза налились кровью, а губы кривятся, но не поддался соблазну сыграть в сноба: если он хочет пролезть в голову хозяину сих мест, ему надо проникнуться духом зла насквозь.

Время устроить постирушку будет, а пока нужно провонять, как бедная рыба на песке.

Он вспомнил, пока проходил это испытание, жёлтый цвет на карте и задался вопросом: интуитивно ли картограф закрасил подземную дорогу цветом третьего номера тревоги, или Шанни действовала осознанно?

Он двинул вперёд, пробрался под оползнем, находя сговорчивые места в этой крепости ощупью.

Огонь дрожал от страха или отвращения. Внезапно он погас — как раз, когда Энкиду вступил в квадратное чёрное помещение.

Не беда. По его расчётам он уже у дяди в голове. А для его задачки чем меньше света, тем вернее.

Он успел заметить густую черноту в одном из углов — впечатление такое, будто там заснул громадный крокодил, свернувшись котёнком. Что бы это могло быть?

Минуту он стоял в непроглядной черни, свыкаясь с нею и стараясь наладить дыхание.

К смраду он принюхаться не мог, но первое зубодробительное впечатление улеглось. Было просто гадко. Но мы, прекрасные господа с Нибиру, умеем подчинять свои помыслы цели.

Он поднял голову, и его собственные ощущения крутанули его на карусели. Вверх ли он смотрит?

Ему вспомнились недра Аншара и осыпь, уходящая в непонятном направлении из-под ног.

Какое-то время он провёл, заставляя себя расслабиться и принять дядины мысли — ночной поезд без окон и дверей, вроде того, что они видели на горизонте, когда прошли две реки подряд. Ему самому пришлось представить себя вокзалом, без предубеждения впускающим все ящики на колёсах. Ящики набиты черепами, в свою очередь переполненные гудящими проводками намерений.

Тишина обитала здесь удручающая — хоть бы капнуло откуда…

Но нет. Даже звона в ушах не дождёшься.

Его терпение было вознаграждено — но поезд оказался больше вокзала и, ворвавшись, раскрошил стены и вздыбил на хребте жалкую задребезжавшую крышу. Грязный поток из раскроённого, как пространство времени, обрушился на него, заливаясь в уши и нос.

Сначала он был оглушён. Впечатления сбивались комьями и ускользали илистыми сгустками между пальцев.

Мелькнуло что-то…

Энкиду силой ухватился за видение и, удержав со скрипом зубов, подтащил к себе.

Потом второе и, накрутив вожжи на кулаки, заскользил по мрачной реке на спине чудовища.

Вот что ему удалось изловить на месте крушения.

Река, огромная и тяжкая, катила мерные гребни вдоль пологого берега. У самого прилива, на полосе мокрого песка, кто-то, сгорбившись на коленях, жадно пил из реки.

Это исчезло.

Потом он увидел две свечи с двумя огоньками. Чья-то ладонь постоянно гасила один из языков пламени.

Наконец, в свете этой меркнущей одинокой свечи он увидел великана, лежащего навзничь: из его широкой вздымающейся груди росло тонкое красивое дерево с кроной, похожей на огромный мозг.

Энкиду возрадовался, что зацепил дядю на всём скаку его ночной поездки по тёмным лугам своего королевства, но, видать, показал себя… не выдержал, вылез из-за вороха старых шуб, где прятался в Анфиладе от Шанни.

Тотчас к нему кто-то повернулся и принялся огненными злобными глазами искать в дрожащей маревом черноте. Не найдя, послал наугад несколько картин насилия.

Энкиду замер.

Нет, нет… высидеть, как мышка, и снова шмыгнуть в эту теплушку…

И тут он увидел такое, что сразу услышал свой стон.

Я попал в его сновидение. Предупредил себя Энкиду.

В ту же минуту чёрное существо в углу заворочалось, развернулось и двинуло к нему. Энкиду принял его на грудь и рухнул.

Нет, не было света — отключил свет дядя: ни капельки золота, ни волоска рыжины, ни пепельного закатного лучика.

Энкиду задохнулся и тут же обмяк в глухих объятиях неведомого жителя угла. Колени его подогнулись, веки опустились, скрывая самые красивые из когда-либо отражавших свет глаз.

Но чёрный ворох обманулся: Энкиду был непрост. Не открывая глаз, сжал существо в руках и, хотя оно поползло клочьями, но вдруг тревожно дёрнулось. Ага. Замельтешило в башке… вырвалось… Энкиду ещё подержал его для острастки и отпустил.

Власть здесь принадлежала теперь ему, но он был обессилен.

Он отдыхал, готовя мозг для новой осады.

Тут впервые тишина была нарушена звуком. Приятное стрекотанье и лёгкие шаги.

Энкиду повернулся, но не был ещё готов: на него набросилось нечто вполне материальное и многорукое. Он ощутил сильную боль в горле.

Энкиду наугад занёс руку и ударил. Что-то завизжало, как мокрое стекло, в темноте и кинулось прочь.

Энкиду собрал себя и потащился следом, но возле лаза рухнул.

Утром, не помня, как, он смог добраться до дверей в свою комнату. Тут его нашёл доместикус и выполнил поручение Энкиду.