Жизнь прожить… | To live a life…

Айри (Аркадий) Раца / Airy Ratza

Вторая мировая война, Румыния. В водовороте трагических событий две семьи – румынская и еврейская. Дети – Димитрий и Хая влюблены. Чувство переполняет их, не считаясь с традициями и правилами. Это чувство заставит Димитрия пойти за Хаей до конца. Дебютная книга Айри Раца рассказывает о корнях и драматической истории семьи его родителей. С пожеланием здоровья всем читателям и надеждой на антихрупкость мира.

Посвящается человеку, который изменил мою судьбу

Переводчик Михаил Маточкин, Бюро переводов"Ред Грей"

Иллюстратор Ксения Бужинская

Редактор Наталья Фоминцева

Редактор Matthew McMillion

© Айри (Аркадий) Раца / Airy Ratza, 2021

© Михаил Маточкин, Бюро переводов"Ред Грей", перевод, 2021

© Ксения Бужинская, иллюстрации, 2021

ISBN 978-5-0055-4863-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Melbourne

2013

Реальные люди

Реальные имена

Реальные события

Нет срока давности у памяти человеческой

Редактор русского текста Наталья Фоминцева

Редактор английского текста Мэтью Макмиллион

Переводчик Михаил Маточкин, Бюро переводов «Ред Грей»

Иллюстрации Ксения Бужинская

Пролог

Тишина наступила сразу. Стих ветер, тучи закрыли луну, необыкновенно яркую для этого времени года, и стало совершенно темно как внутри дома, так и снаружи. Даже собаки прекратили лаять и греметь цепями. Как будто природа готовила что-то необычное и всё вокруг ждало этого момента. И тогда появился он — странный, еле уловимый звук, похожий на шорох, который можно было скорее почувствовать, чем услышать. Одновременно с ним в окна пролился еле уловимый свет. Это было странно, и все, кто в это время ещё или уже не спал, прильнули к окну своего жилища, чтобы полюбоваться впечатляющим зрелищем, как с совершенно тёмного неба очень-очень медленно опускались огромные снежинки. Внизу они замедляли падение, словно стараясь продлить свою чистую, но короткую жизнь, а, коснувшись земли, тут же таяли. Но это внизу. А наверху нескончаемое движение снежинок продолжалось, и постепенно земля покрывалась белой фатой, отчего становилось ещё светлее.

Первый снег. Он совершенно изменил картину, которую Моше видел каждое утро из окна своего не очень большого, но уютного домика. А видел он нуждающийся в ремонте забор, слегка покосившуюся будку отхожего места в дальнем углу двора, гужевую утварь, которую тоже не мешало бы починить. Зато сейчас вся эта неприглядность покрывалась снежинками, что медленно опускались, шурша, будто перешёптываясь между собой.

Моше похвалил себя за то, что не поленился вечером поставить свою бричку о двух лошадях — или «экипаж», как он это называл — под навес. Жеребец и кобылка, славная парочка, к которым Моше всегда обращался ласково, только по имени — Тотеле и Момеле, — никогда не оставались на ночь под открытым небом в любое время года.

В комнате стало совсем светло. Может, от снега за окном, а возможно, начинался рассвет. Абсолютно непонятно было, сколько сейчас времени: настенные часы, тихо тикающие в тёмном углу у окна, невозможно было разглядеть.

Оторвавшись от окна, Моше решил попить свежей колодезной воды. Каждый вечер перед сном он выходил во двор, желал спокойной ночи Тотеле и Момеле и возвращался со свежей водой из колодца, набранной в небольшое ведёрко. Проходя мимо кровати, он обратил внимание на Розу, лежащую как-то нехорошо. Как будто шла, упала да так и заснула.

«Устаёт сильно», — подумал Моше. По молодости её невозможно было угомонить до утра, сварливый характер не давал покоя даже ночью. Дети и хозяйство изменили её, хотя Роза никогда особым рвением в ведении хозяйства не отличалась. Эти мысли и некоторые воспоминания из прошлой жизни промелькнули за секунду.

В другой комнате, где спали дети, было тихо и темно. Окно было чем-то завешено, двери не было вовсе. Однажды, придя домой подвыпившим и не выдержав Розиного ворчания, пиления и упрёков, Моше саданул чем-то по двери, и она просто переломилась пополам. Для него было легче выбросить её совсем, чем отремонтировать. С тех пор так и жили.

На фоне кухонного окна, светлого из-за отражённого снега, он увидел силуэт любимой старшей дочери, своей надежды и радости в будущем — Хаиньки. Закутавшись в тёплую шаль, она смотрела на улицу. С недобрым предчувствием Моше подошёл к ней и тоже взглянул в окно. И то, о чём он боялся даже думать в последние дни, подтвердилось.

У калитки стоял Димитрий, его невозможно было спутать ни с кем даже в этом расплывчатом предутреннем свете. Хоть снег падал не так уж густо, он плотно покрыл его плечи и голову. И хотя влажные волнистые волосы, упавшие на лоб, прикрывали глаза Димитрия, было видно, как неотрывно он смотрит. Он совершенно не двигался, и отсутствие следов на выпавшем снегу свидетельствовало о том, что стоит он так довольно давно. Не пошевелился он и увидев лицо Моше в проёме окна. Да и Хая никак не отреагировала на появление отца. Сдерживая нарастающий гнев, Моше молча пошёл обратно в спальню, потом остановился и снова подошёл к окну. Ни внутри, ни снаружи по-прежнему никто не шелохнулся.

Стараясь говорить как можно спокойнее, он сказал:

— Хайкеле, если этот гой переступит порог нашего дома, вы меня больше никогда не увидите.

— Папа, я люблю его, — произнесла она тихо и подняла глаза.

Столько боли и нечеловеческого страдания было в этом взгляде, что вынести это оказалось невозможно.

И в эту минуту Моше совершенно ясно осознал, что прежней жизни больше не будет. Не будет любимой семьи, любимой работы. Не будет Момеле и Тотеле. Не будет шумных празднований с большим количеством еды и выпивки и довольно часто с разбитыми физиономиями и посудой. Стало страшно. Внутренний голос говорил ему: «Остановись, всё изменится, время лечит!» Но… Он не мог смотреть в эти глаза. Собрав всю свою волю, он спокойно, глядя в пол, произнёс:

— Ты меня знаешь, Хайка. Я могу легко менять своё мнение, но только не в этом вопросе. Выбирай сама.

И ушёл.

— Папа!!! — ударил ему в спину страшный крик отчаяния, который добил его окончательно, но он только на секунду остановился и закрыл за собой дверь спальни.

Новый день принёс новые заботы, новых клиентов. Когда Моше мотался со своими лошадками и пассажирами по округе, то забывал обо всём. Но в этот день тревога не покидала его. Выполнив все договорные поездки, он наконец-то подъехал к чайной. Её посетители были уже хорошо разогреты, было шумно, дым стоял коромыслом. Все сразу заметили, что обычно весёлый и жизнерадостный Моше мрачен и молчалив. Прежний опыт говорил, что сейчас лучше оставить его в покое.

Взяв у стойки бутылку пэлинкэ, он удалился в самый дальний угол чайной. Народ только переглянулся и притих: да, дело, видно, серьёзное. Обычно с приходом Моше начиналось настоящее веселье. Бывало, что перепадала и дармовая выпивка — каждому. Сейчас же Моше пил рюмку за рюмкой и думал. Он провёл целый день без еды и сейчас не закусывал, поэтому отяжелел гораздо быстрее, чем обычно.

Глянув на пустую бутылку, Моше хотел приподняться со скамейки и… не смог. Такое бывало крайне редко. И только самые близкие товарищи по извозу могли в такие минуты подойти и предложить помощь. Вот и сейчас Толстый Изя без труда приподнял Моше, вывел во двор и усадил в знаменитую бричку. Слегка подтолкнув Тотеле, он вернулся в чайную, совершенно уверенный, что Моше будет доставлен точно по назначению: Тотеле и Момеле имели богатый опыт подобных ситуаций. С возвращением Толстого Изи прежнее веселье в чайной немедленно восстановилось.

По мере неспешного приближения к дому Моше всё больше трезвел. Ещё издалека он увидел яркий свет в своих окнах, что очень его удивило. Он не помнил, чтобы Роза когда-либо ждала его так поздно, хотя, в общем-то, ночь ещё не наступила и в некоторых домах тоже светились окна. Но, подъехав к дому, Моше услышал голоса, а через секунду увидел через окно какое-то движение внутри дома.

В одно мгновение как ветром сдуло все его надежды, что всё ещё изменится к лучшему, все весёлые и горестные мысли, что терзали с раннего утра и до этого времени. Страшное предчувствие непоправимой беды сковало всё тело. В этот момент бричка легко и покорно остановилась посередине двора. Спрыгнув на землю и в два прыжка преодолев расстояние до дома, Моше распахнул дверь.

За кухонным столом, накрытым белой скатертью, сидел Димитрий в окружении Эжки, Лёньки и Эстер и рассказывал им что-то смешное, отчего в момент появления Моше они дружно рассмеялись. Видно, что-то страшное было в его лице — все сразу вскочили под грохот падающих стульев. Но Моше ничего не видел и не слышал. Не видел, как замерла Роза над распахнутым сундуком, который открывала только в особых случаях. Не слышал, как Хая, появившись в этот момент из другой комнаты, уронила поднос с чайным сервизом, разлетевшимся со звоном. Он видел только бледное, красивое лицо Димитрия, и в его улыбке, за которую его так любили, Моше мерещился оскал непокорности и упрямства.

Эта сцена длилась считаные секунды, но как будто пролетела перед глазами вся жизнь. Вернувшись в действительность, Моше стал вдруг спокойным и хладнокровным. Он словно в первый раз увидел свою маленькую кухоньку, отметил скатерть на столе, необычно белую для этого времени суток, и то, что дети куда-то исчезли. Отметил безупречный, как всегда, костюм Димитрия и его прекрасный галстук. Не удивился тому, как была одета Хая — она всегда одевалась красиво. Но окончательно его добила Роза. Моше не помнил, когда последний раз она надевала эти вещи, присланные Сарой и Мотлом из Америки.

В открытом дверном проёме появились дети. Боже! Они все вырядились! Они стояли необыкновенно красивые, несмело улыбаясь. И снова всплыло в душе Моше страшное предчувствие непоправимого. До него окончательно дошло, что тут происходит. Ещё раз он медленно оглядел помещение и всех присутствующих и, когда его взгляд остановился на детях, понял, что если сейчас немедленно не прекратит всё, что они тут затеяли, всё это сватовство, то произойдёт что-то страшное. Но при чём тут дети? Ведь не они это придумали…

Эти мысли пролетели мгновенно. Вслух же Моше только произнёс:

— Ну что же. Вы сделали свой выбор. И вы понимаете, что я не могу и не буду в этом участвовать, — и ушёл в спальню, закрыв за собой дверь.

Никто не успел произнести ни слова, но когда он почти сразу вышел обратно с баулом в руках, то заговорили все. Каждый хотел как-то смягчить, изменить, исправить происходящее. Сердце Моше дрогнуло. Вновь надежда обволокла его, как это было уже много раз сегодня. Единственное, что ему хотелось услышать в это мгновение, — голос своей Хайки:

— Папа, я сделаю всё, что ты скажешь, только не оставляй нас.

Но, повернувшись в ту сторону, где стояла его старшая, самая любимая дочь, он увидел её рядом с Димитрием. Они стояли, держась за руки, всем своим видом давая понять, что никто и ничто не разлучит их ни в эту минуту, ни вообще когда-либо.

Всё. Он медленно отстранил детей, Розу, коротко бросив ей: «Смотри за детьми», — и вышел. Наступила тишина, и в этом полном отсутствии звуков все стояли и смотрели на дверь. Но Моше не вернулся.

Роза осторожно приоткрыла дверь, выглянула: Момеле и Тотеле покорно стояли во дворе в ожидании, когда их уже заведут в тепло, накормят и пожелают спокойной ночи. Снег давно растаял, поэтому было довольно темно. Во дворе никого больше не было.

Моше ушёл. И никто его больше никогда не видел.

Семья ждала, надеялась, верила всяким слухам. Один раз даже было сообщение, что будто Моше видели в Нью-Йорке. Но Сара и Мотл, живущие там уже много лет, сразу опровергли это:

— Неужели мы бы не знали, что родной брат находится рядом с нами? Да куда бы и к кому он тут мог обратиться? Что, мама с папой учили его английскому языку?

Эти доводы, особенно последний, окончательно развеяли надежду. И ещё долго в каждом письме и в частых переговорах с Сарой и Мотлом обсуждался этот вопрос. Хотя все понимали, что если в это страшное и непредсказуемое время о человеке долго ничего не слышно, то никакого чуда не могло произойти.