Лозоходец

Айлин Лин (2025)

Фэнтези история, основанная на реально произошедших событиях. Ограбление, спасение прекрасной девы, побег из заточения, попытка выжить в самом сердце Тайги и схватка с медведем… Думаете, это сюжет какого-нибудь средневекового рассказа? Нет! Это будни советского человека, мои будни. Союз только начинает зарождаться, и меня угораздило из XXI века попасть в это непростое время. А мои борцовские навыки и дар лозоходца, не оставляют и шанса на спокойную жизнь. Книга о судьбе одного человека, как он в непростых условиях остался самим собой. Принимал решения и нёс за них ответственность. Будет много приключений. История о дружбе, любви и верности. Подписка. Проды три раза в неделю: Вт, Чт, Сб.

Глава 18

Ночевали мы возле небольшой деревушки. Чуть в стороне от неё располагалось зимовье для арестантов: холодные сараи, с засыпанным соломой земляным полом и несколько избушек для начальства и конвоиров. Солдаты споро растопили печурки в своих домиках, округу наполнил запах дымка, мы же, как могли, устроились в сарае.

Из деревушки пришли женщины с корзинами продуктов, у кого были деньги, могли купить себе на ужин свежего хлеба, творога, молока и даже солёного или копчёного сала. Только таких счастливчиков набралось едва ли с десяток человек.

На ужин нам принесли горячий суп, жидкий, почти безвкусный, но он согрел наши вконец промёрзшие тела. Мы заели его хлебом и, как могли, улеглись спать.

Побудка началась, едва солнце показалось из-за горизонта, окрашивая снега в нежные тона розового и золотого. Хлеб, остывшая баланда. И то радость. Топать на голодный желудок весь день несладко.

В колонне ко мне пристроился вчерашний знакомый, Карп.

— Как оно? — подмигнул он мне.

— То же, что и у всех, — пожал я плечами.

— Ещё четыре дня нам топать, — вздохнул сосед, — больше семнадцати вёрст за день не пройдём, а до Томска, почитай, семьдесят с гаком отмахать надо.

Шедшие позади и впереди меня больше напоминали зомби, чем живых людей. Обмороженные лица, кто-то с головой закутывался платками, сверху натягивая шапку. Между собой почти не разговаривали, мерно шагая до следующей стоянки. Казалось, мороз выстужает не только тела, но и все чувства, всё то человеческое, что есть в душе. По дороге умер ребёнок, конвойный, отобрав его у матери, просто выбросил тело в сугроб, за обочину. Женщина с тоской посмотрела туда и, опустив голову, пошла дальше, не проронив ни слезинки.

— Вот же как бывает, — сказал Карп, проследив за ней, — родишь детей себе на радость, надеешься наследников воспитать, а его раз и в сугроб. Даже похоронить по-людски не дают. До чего мы дожили, — с тоской заметил он, — разве ж заслужили доли своей. Ладно, — махнул головой Карп в начало колонны, — там убивцы, а мы. Жили на земле, пахали, урожай ростили. И всё одно, виноваты оказались.

— Ты-то без семьи? — удивился я. — Стало быть, не раскулачили тебя?

— Раскулачили, — криво усмехнулся он, — успел своих к брату отправить, тот укроет, в обиду не даст. Там, глядишь, и документы им новые справит, скот весь я тоже к нему увёл.

— Как успел? Ведь не предупреждают, когда приедут за кем-то.

— То-то и оно, — криво улыбнулся Карп, — свезло нам в этом. Приехали, значится, агитаторы к нам, рассказывали про колхозы. А мне на кой их колхоз, отдать всю животину, что своими руками ростил. Землю свою отдать, её ещё мой отец пахал, а теперича всё в колхоз. На ту сходку я и не пошёл, да дочка моя меньшая с дружком своим, сынком соседским, побежала. Любопытно ей было. А там, значится, покумекали приезжие и деревенские и решили меня кулаком назначить. Так, пока они лясы точили, моя Маруська, значится, домой прибегла, всё рассказала. Видали мы ужо, как раскулачивают лихо. Всё отымут, что в избе есть, да и хаты на оставят. За час собралась жинка моя с дочками, трое их у нас. Из дома забирать ничего не стали. Старика-отца и матушку с ними отправил. Скот вывели, оставили козу ледащую, да корову старую. И отослал их к брату, что за два дён пути от нас живёт. Только и успели. На следующий день поналетели стервятники, всё пытали, куда скот дел, морду разбили в кровь. А токмо ничего им не сказал, ответил, что жена гостить уехала. Было подались за ней, да возвернулись потом. Свезло нам, ой свезло.

— Думаешь, у брата до них не доберутся?

— Спрячет, найдёт куда. Хоть на заимку в лесу. Есть у них одна, для охотников поставили. А скот продаст и ладно всё будет.

— Тогда и правда повезло, — согласился я.

К нашему разговору прислушивался высокий мужик, тощий, как жердь, с длинным подвижным носом, что, казалось, жил своей жизнью. Он шёл первым в связке из четверых прикованных. Стало быть, жена его с детьми чуть дальше топают.

— Эх, кабы нам твоё везение, — вздохнул он грустно.

— А с вами как? — оживился Карп.

— Не ведали, что такая напасть приключится. Небогатые мы. Коровка одна, пяток овечек, да землица. Со старшим сыном, — он указал на паренька, такого же худого, как сам, — пахали, сеяли. Лён у нас был. Жинка с дочками потом вычёсывали да пряли. Приехали за нами ночью, выгнали на мороз в одном исподнем. Сынок у нас только народился… И его не дали запеленать в шаль. Стояли до утра, пока дом наш грабили. Всё вытащили и одёжей ношеной не побрезговали. Скот со двора свели. Курей на месте зарезали. До утра мы ждали, дочке старшой пальцы отморозило, еле ходит теперь. А сынок наш, — мужик украдкой смахнул слезу, — замёрз к утру. Не дали и кофты какой, али безрукавки дитя прикрыть. Даже в сарае схорониться не дозволили. Утром разрешили в дом зайти, одеться и погнали в ссылку.

— Ни кого-то они не жалеют. Мы для них не люди вовсе, — подхватил вслед за тощим седой как лунь, невысокий мужик, с задубевшей, тёмной от въевшегося загара, кожей, — к нам в дом вломились, мы спали. Стали вещи собирать, из-под мамки слепой, что на печке с детьми была, вытащили матрас, с ног валенки сняли. Её саму скинули на пол, а она слепая… Встать не могла. Нас к ней не пустили, хотя жена уж как просила, плакала. Смотрели, как старушка подняться пытается, ноги-то у неё с возрастом слабы стали, и гоготали аки жеребцы. Пока кровати наши во двор вытаскивали, отец схватил топор и порубил всю мебель, какая осталась. Его расстреляли на месте. А нас сюда вот…

— Всем худо пришлось, — вздохнул кто-то позади, разглядеть мне не удалось, — и что ждёт нас, непонятно. Небось, как раньше жить не получится.

Народ замолк, размышляя о будущем, которое больше не выглядело радостным, хорошо, если живы останемся.

К обеду умерла пятилетняя девочка, замёрзла в телеге. Никто не обратил внимания, когда конвоир выбросил тело. Будто так и надо, будто не произошло ничего необычного. Мы для солдат уже были ходячими мертвецами.

Мороз крепчал, мерещилось будто даже мозг замёрз, мысли ворочались нехотя в сонной одури. Тёплый тулуп и валенки не помогали согреться. Выданный нам хлеб, чуть разогнал стылую кровь по жилам.

Вечером всё то же: стоянка, холодные сараи, баланда на ужин и тревожный сон на прелой соломе.

Следующие дни слились в одну сплошную пелену. Подъём, скорый завтрак, и дорога, что тянулась без конца и края. Небольшие деревушки, где нас старались подкармливать, жалеючи. Конвой не обращал на то внимания. Сердобольные женщины совали детям в обозе свежую выпечку, узелки с творогом, небольшие крынки молока, сливочного маслица. Оголодавшая детвора вгрызалась в хлеб, глотая, не жуя почти. Матери отбирали часть съестного, прятали под полами тулупов и шубеек, чтобы у малышей не разболелись животы. Кто-то делился с немощными стариками, что ехали вместе с детворой в телегах.

К вечеру добрались до очередной стоянки. Работы у конвойных прибавилось. Ссыльные не выдерживали дороги. За день умерло несколько стариков, двое или трое женщин, и, как обычно, дети…

Людей больше не волновали чужие смерти. Мы превращались в оголодавшее стадо, теряли человеческий облик. Брели, куда укажут, спали где придётся, без раздумий и ропота, подчиняясь приказам. Даже мой неугомонный попутчик, Карп, присмирел, больше не лез с разговорами, шагая рядом.

Наша дорога подходила к концу, к вечеру следующего дня мы будем в Томске. Что там ждёт нас? Снова стылые вагоны для животных или пеший переход? Сколько нас доберётся до места ссылки? И куда отправят меня? Всё это решится завтра.