Прощай и будь любима

Адель Алексеева, 2016

«Прощай и будь любима» – роман о жизни московской семьи в XX веке. У старшего поколения самые драматические истории проходят в 1920-е годы. На младшее поколение выпали не менее драматические события 1950-х годов. А для главной героини Вали Левашовой вся взрослая жизнь сопровождается то страстью, то сомнениями, в которых «виноваты» любовь и разлука, поклонники и одиночество… События в книге самые что ни на есть реальные, и потому им легко вписаться в набоковскую мысль: «Да, жизнь талантливее нас. Куда нам до нее! Ее произведения непереводимы, непередаваемы…»

Пролог второй

1989 год. Фиолетовые облака надвинулись на город, окутали его сплошной пеленой, и полился быстрый частый дождь. С грохотом поскакал он по улицам, словно кавалерийский полк. А спустя короткое время уже мчались потоки воды, заливая грязные автобусные остановки, подземные переходы. Водяные струи лились по стеклам, по огромным щитам, делая еще более яркой рекламу, которая облепила в последние годы столицу, как осы — ягодный торт.

К одному из окон дома на Басманной подошла все еще моложавая женщина и ахнула: вот это дождь! Ее любимый тополь качался, ветки вздрагивали, рвались, колыхались, — настоящая буйная пляска зеленых лакированных листьев!

Лицо ее дышало энергией, а из-под темных бровей смотрели задумчиво и сосредоточенно светлые глаза.

Раздался телефонный звонок, она проворно выбежала в коридор. В трубке негодовал голос дочери, взволнованный и возмущенный:

— Мам, представляешь, что случилось? Наш семидесятилетний босс оттого, что его любовница-секретарша уволилась, тоже решил уйти. Но! — вместо себя оставил своего человечка, такого хамовато-дубоватого, по фамилии Барабуля… Изъясняется он тремя фразами: «Мне это по барабану», «Войны не будет» и «Нет проблем? Они появятся». Пришел и сразу дал своему приятелю на перевод договор с японцами. Я начала редактировать — ну никуда! — надо переводить заново. Говорю этому Барабуле: «Если правка составляет девяносто процентов, то перевод принимать нельзя». А он — представляешь? — «С вами будут проблемы, а они мне не нужны, так что…» — Я онемела. — «У меня за дверью стоят десять переводчиков…» — Понимаешь? Я ухожу из этой конторы, от этого вампира. Все!

Валентина Петровна осторожно спросила:

— Что же ты будешь делать, как жить?

Та скороговоркой выпалила:

— Ты же знаешь, что со своим английским не пропаду! Мы что, совсем должны забыть о человеческом достоинстве?

— Нет, что ты, что ты! Правильно сделала, — без уверенности отвечала мать; она знала кое-что о частных фирмах, знала и характер дочери. И догадывалась, что сейчас та торопится, как всегда, и не стала ее задерживать — они простились.

Дождь утихал. Любимый тополь успокаивался. Сколько лет она смотрела на эти могучие ветви, то замиравшие, то пускавшиеся в буйный пляс… На ворон, облюбовавших дерево для строительства гнезд, на величавую, пышную крону… Саша тоже любил наблюдать за пышно-зеленым великаном… По стеклу стекали капли воды, оттого вид за окном казался призрачным.

Снова раздался телефонный звонок.

— Аллё-о-о!

Низкий мужской голос — она узнала бы его из сотни. Людей она забывала, а голоса — нет.

— Неужели я слышу тебя, о Рожденная под знаком Венеры!

— Добрый день, здравствуй, Кирик! — Он всегда вот так: то исчезает на годы, на месяцы, то — является, как этот дождь, и затопляет все вокруг. Она хотела спросить, откуда и куда он на этот раз.

Но звучный баритон уже опередил ее:

— Позволит ли мне навестить ее… госпожа Левашова? Или она все же изменила фамилию?

— Нет, фамилию я не меняла, — зачем?.. Заходи — раз ты появился в Москве…

— Ты все так же снисходительна к нарушителю морали? И позволяешь зайти?.. Между прочим, я уже был у твоих дверей, но… они не захотели меня впустить.

— Ты бы еще дольше не показывался! У нас теперь у всех или железные двери, или код.

— Кот? И, конечно, черный? — пошутил он.

Она назвала код и поспешила к зеркалу. Покрасила губы, подправила брови, когда-то густые, «союзные», надела сине-серое платье из тяжелого трикотажа. А он уже звонил в дверь. Тина-Валентина открыла, и ей предстали мокрый плащ-болонья, копна седоватых волос, большие близорукие глаза и насмешливая улыбка. Все тот же Кирик, такой же, как тогда, когда они виделись в последний раз.

Он вошел — и сразу мощный баритон затопил квартиру: «Скажите, девушки, подружке вашей, что я ночей не сплю, о ней мечтаю…»

Голос не только не стал слабее, он стал глубже и лишь чуть-чуть уступал Пласидо Доминго. Второй куплет гость пел, уже аккомпанируя себе на пианино. Играет Шопена, Генделя, Баха, а как поет арии Верди, Чайковского! И все это легко, беспечно, с первой ноты покоряя слушателей. Но — может небрежно бросить арию на середине фразы. Вот и сейчас — уже встал:

— Все та же итальянщина, старье… — повернулся, артистично опустился на одно колено: — Позвольте заметить, сударыня: вы все так же хороши! Имею ли я право вновь изъясниться в любви? О, эти суровые брови, эта серьезность — и нежная, детская улыбка!

— Перестань, Кирик, не надо. — За всю жизнь она так и не поняла, когда ему можно верить, когда нельзя. — Садись лучше за стол. Ешь плов, пей чай.

Легкой, птичьей походкой Кирилл быстро прошел в коридор, достал из кармана видавшего виды плаща бутылку вина. Тина посмотрела на обтрепанные брюки, старенькую ковбойку — неужели все так же беден? Заметила, что слегка пьян. Сердце невольно сжалось.

— Хочешь, я дам тебе плащ? Совсем новый, отец не успел его даже надеть…

— Ни за что! И ни-ког-да! Один умный человек сказал, что комфорт и деньги — это вороватые пришельцы, которые входят в наши души как гости, а потом становятся хозяевами, тиранами. Давай лучше выпьем! За встречу!

Пили чай, вино, и после каждой рюмки гость садился за пианино, пел, постепенно пьянея, и еще легче, невесомее двигался по комнате. Читал чьи-то стихи…

Сунул руку в потертый пиджак и вынул какой-то листочек.

— Хочешь, почитаю? Одного хорошего человека, — в 1941 году он ушел на фронт:

Провожали меня на войну,

До дороги большой провожали.

На село я прощально взглянул,

И вдруг губы мои задрожали…

Не закончил и остановился вдруг возле стены с фотографиями. Вперил взгляд и долго рассматривал.

— Хм! — усмехнулся. — Представители славной эпохи? Свет социализма? Что-то мне мало выпадало того света. Все больше тени, тени… Но своей фотографии я не обнаружил. — Обернувшись, печально взглянул на хозяйку: — Да-с, моего фото нет… Значит, ты все-таки меня не любила?

— Как сказать, — неуверенно заметила она.

— Я понял, что Любовь — это не просто чувство, а мы в основном это так воспринимаем. Любовь — это ИноБытие, и это СоБытие с тем, кого любишь! Тогда нет никаких — «а почему он это сказал, а почему он туда пошел» и т. п. Всё то, что люди принимают за любовь, это эмоциональный коктейль, эмоциональная пища, которая им нужна… М-м-да… Между прочим, я уезжаю в Индию.

— Верить — не верить? Надолго?

— Хорошо, если навсегда.

— Что ты говоришь, почему? — она прикоснулась к шапке густых волос.

Он резко вскинул голову:

— Ты считаешь, что я уже более ни на что не гожусь, только гладить? — опустив глаза, тихо заметил: — По-хорошему мне тут не живется, а по-плохому не хочется, надоело. Хорошо, если бы меня взяли к себе индийские боги. Русский бог не берет грешника.

— Что ты говоришь! — она опять провела рукой по седеющей голове.

— Нет, нет, не надо! Гуд бай! — он артистично взмахнул рукой и сразу распахнул дверь. На лестнице раздался могучий бас-баритон: «Пою тебе, бог Гименей, Ты, что соединяешь невесту с женихом!..»

Валентина Петровна подошла к окну и долго смотрела на удалявшуюся неверным шагом фигуру…

Редкие капли дождя стекали по стеклу, словно слезы…

Стемнело. За окном колыхался тополь. Оттого, что в комнате горела лампа, стекло напоминало черное зеркало: в нем отражалась противоположная стена. Этажерка, портрет Сальери, маленький перламутровый веерок, фотографии… Тут ее мать Вероника Георгиевна, отец, а рядом с ним незнакомец и подпись — Н. Строев. Галка с Миланом, навсегда покинувшие родину… Смешной, нелепый Райнер… И Сашка, Саня, Александр… Кого-то уже унесли ветры Времени…

Кирика задело, что не нашел своей фотографии?.. Роман их длился не десять, а более лет, то затихая, то обжигая. То он исчезал где-то, то она выходила замуж, — и всегда ее обуревали сомнения. Ум его, эрудиция, йога восхищали, но — эти женщины, покоренные неотразимым властным пением, женщины одна за другой отрезвляли ее…

Увидел фотографию Саши? Еще бы! Первая любовь, военная академия, вальс-бостон Цфасмана, южная ночь, обнявшая их навсегда…

Долго не отводила она глаз от зеркального окна. Выплывали мгновенья жизни, погружали в размышления… Фотографии, отраженные в черном зеркале, воскрешали прошлое, напоминали о мгновеньях, часах, годах…

Дождь давно кончился, солнце скрылось за длинными тяжелыми облаками, но еще взблескивало в просветах. Тополь, роскошный тополь на этом фоне казался похожим на театральный занавес, за которым разворачивались одна за другой сцены из жизни…