Мой дом на Урале

Татьяна Нелюбина, 2015

Новый роман Татьяны Нелюбиной – это история большой семьи в дневниках и письмах за тридцать лет, 1979–2009 годы.

© Т. Нелюбина, 2015

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2015

* * *

ПОСВЯЩАЕТСЯ

Анне Васильевне Шушариной и Владимиру Николаевичу Нелюбину

Надежда

1

31 сентября 1979

Как странно устроена жизнь. В 26 лет, прочно уверовав в то, что не будет никакой любви тебе, вдруг встречаешь человека. Горячий, жадный, требующий. Пугаешься. Потом очнёшься и поймёшь, что ждала, ждала именно этих зелёных глаз, восхищённого взгляда, «почему я тебя раньше не видел»… Почему, почему меня нельзя любить? Глупости, именно меня и надо любить.

Саша, Сашенька.

Как там Москва? Как твой ФПК^[1]? Вспоминаешь ли ты меня?

1 октября 1979

Была в универе.^[2] Пусто. То ли народ ещё не вернулся с картошки, то ли никому, как и мне, неохота учиться. На факультатив по математике, кроме меня, никто не пришёл. Фёдор Фёдорович, наш «Ф.Ф.», попросил:

— Надя, расскажите о себе.

Я рассказала, что приехала из Новогорска-3, что мои родители инженеры-строители, нас у них пять детей. Старшая сестра Таня учится в аспирантуре МАрхИ^[3] и скоро поедет в Москву, я передам с ней письмо для Саши, нужно ему письмо написать.

— Надя, что вы там шепчете? Говорите громче.

Прям. Разбежалась.

Но почему бы и не поговорить?

Я пересела с галёрки поближе к нему и продолжала, раз уж ему интересно, рассказывать про братьев, у меня их три. Вася, ему 22, окончил физтех УПИ.^[4] Костя, ему 21, физтех бросил, ушёл в армию. А Коля, ему 20, учится в МФТИ.^[5]

Мама рада, что Таня и Коля в Москве друг друга поддерживают, а мне грустно, что Таня уедет.

Но скоро снова приедет — она ведёт дипломников в своём САИ^[6] и, если повезёт, привезёт мне письмо от Саши.

— Пять детей, — сказал Ф. Ф. мечтательно. Кажется, ему самому хотелось иметь большую семью. И в мечтах о ней Фёдор Фёдорович забыл спросить, а почему же я так долго учусь.

А я так долго учусь потому, что то и дело беру академку. У меня приобретённый порок сердца. Но об этом ему знать необязательно.

Он посмотрел на часы:

— Что ж, я думаю, нет смысла ждать остальных. Обсудим первое задание. Запишите.

Я записала:

В то время, как (I), по-видимому, новое, (II), в сущности, это формула Гельфонда. Он показал, что в правой части основание 2 нельзя заменить на меньшее число. За исключением тривиальных случаев, ни (I), ни (II) не являются наилучшими оценками. Так что было бы интересно найти точный максимум для…

2 октября 1979

Привет, Саша! Отвлекись на минутку от окружающих тебя московских красот, вспомни меня. Смутил девушку, она тут ночами не спит.

Привет! Отвлекись на минутку от окружающих тебя красот, вспомни меня. Смутил девушку, она тут ночами не спит, худеет, бледнеет, сам же уехал на два месяца и в ус не дуешь.

Привет! Отвлекись на минутку от окружающих тебя красот, вспомни меня. Я тут ночами не сплю, худею, бледнею, жду. Вернёшься, приходи ко мне в гости, расскажешь, где был, что видел. А для возмещения моральных убытков привези апельсин. Может, утешусь. До моей мамы наконец-то, по прошествии пяти лет, дошло, что друг у меня есть, Сашей его зовут. И вот однажды вечером заводит моя мамуля разговор: «А что Саша…» Я чуть не подпрыгнула от неожиданности, как, думаю, что, откуда. Потом сообразила, что она про другого Сашу спрашивает, вздохнула с облегчением. Теперь-то уж не вздрагиваю, привыкла — у мамы такие разговоры стали своеобразным ежевечерним ритуалом, она без них, видимо, спать уже не может. Так что, не обессудь, если вдруг щёки у тебя начнут гореть или икнётся тебе в самый неподходящий момент. Не смею больше задерживать занятого человека. Будет время, напиши, как там Москва, москвички и прочие слушательницы ФПК.

Господи! Что же это я делаю? Сколько осторожности. Я ведь совсем не то хочу написать. Саша, я так тогда боялась, что ты со мной только оттого, что не совсем трезв (я-то знаю, что вызываю желание у мужчин). Такой ласковый, боже, я откроюсь, а потом — утро и стена между нами. И боялась, что ты подумаешь что-нибудь вроде «с первым попавшимся, от одиночества». Я говорю: «Не хочу, чтобы ты уходил». А ты: «Да, конечно, я понимаю, сидишь тут одна. У тебя хоть друзья-то есть?» Тогда я не поняла, что иначе ты подумать-то и не мог, я сама виновата. Разве можно ожидать чего-то другого, когда человек в общем-то искренен, даже если это только в данный момент, это неважно, важно, что искренен, а ему отвечают этакой холодностью, сдержанностью, осторожностью. Ведь ты в самом деле не виноват в том, что я стала дичком. Всего боюсь: скажу не так, сделаю не то. Стала слишком сдержанной. Спряталась в свою нору, не мешайте, не отвлекайте, не трогайте меня, а уж если я сама кого-нибудь задену, это мелочь, случайность.

4 октября 1979

Сашенька! Ну зачем ты разбудил меня, зачем вселил надежду? Я не могу, не могу, не могу. То мне кажется, что для меня это хороший урок, то кажется, что я тебя так люблю, что просто не могу быть обузой. Я, такая вся больная.

Ну где ты? Зачем всё так? Зачем тебя так долго нет? Я ведь давно всё поняла. Я уже не знаю, радоваться мне или плакать, просить тебя, чтобы пожалел, или наоборот просить не жалеть.

5 октября 1979

Здравствуй, Саша!

Я извела уже кучу бумаги, извелась сама, кажется, вот нашла самые главные слова, пишу — не то. А Таня уезжает. Я тороплюсь передать с ней письмо. Если я сейчас начну писать тебе всё то, что хочу сказать, ей придётся нанимать носильщика, а ты до самого своего приезда не успеешь прочитать моего письма. Меня переполняют чувства и мысли, мне просто слов не хватает, но ты всё и так поймёшь, потому что ты знаешь, что я чувствую. Саша, это такое счастье, что я встретила тебя, что всё получилось именно так, как получилось. Иначе я бы многого не поняла. Где ты? Тебя ждать ещё целых два месяца, я знаю, что уж если целую жизнь ждала, то ещё месяц, другой могу подождать. Но ведь я могу писать хорошие письма, я могу писать просто письма, разве тебе не будет приятно получить письмо?

20 октября 1979

Таня уехала в Москву две недели назад, некому теперь в жилетку поплакаться. Никто не скажет:

— Надюшка, ты такая!.. Такая!

— Какая? Вся из себя замечательная?

— Ты самая лучшая!

— Таня, скажи, я красивая?

— Да! Ты красивая, умная, ты…

— Так я какой-то феномен: и красивая, и умная.

— Да, ты просто феноменальная!

Мне её не хватает.

Домой что ли поехать? Завтра суббота, поеду. На вокзал тащиться, в электричке трястись… Снег валит, тает, мокро, холодно.

Вот мама у нас молодец — ездит туда-сюда зимой и летом. Мама строит «Белый дом» — первый небоскрёб в столице Урала. За это маме дали в Свердловске квартиру. Пока однокомнатную, но обещают двухкомнатную. Заживём!

Всё. Надо заниматься. Ф. Ф. ждёт решения задачки. И не он один, другие преподаватели тоже мечтают, чтобы я выполнила их задания. А я…

16 декабря 1979

Как много времени я потеряла. Что я сама с собой делаю? Нет, не так. Что ты со мной сделал? Сейчас я уже думаю, как мы с тобой встретимся. Мы ведь встретимся? Я сегодня ехала в трамвае, там куча мальчишек лет семи-восьми, едут во дворец спорта на тренировку, якобы хоккеисты и такие хорошенькие. Как жаль, что я не могу иметь ребёнка. У нас с тобой был бы чудесный ребёнок. Вот у меня какие мысли. В чём ты ходишь зимой? Как ты вообще выглядишь? Чёрные брюки на пуговках. Раздеваешься ты так же быстро, как и одеваешься. Семь секунд. Я позвоню:

— Приехал?

Нет, я скажу:

— Здравствуй, Саша.

И услышу:

— Здрасте.

— Здрасте, здрасте, — скажу, — это я.

— Уже узнал.

— Я хочу тебя видеть.

А что дальше? Стена? Вряд ли. По крайней мере, я её постараюсь разрушить. Какой он был ласковый, когда мы ехали на Химмаш, как он смотрел на меня, сразу руку положил мне на талию, лицо гладил. А я сияла. Надо было мне сиять и в последнюю встречу, но он был такой злой и чужой. Ему совсем не хотелось, наверное, на полчаса выходить из института в такую холодину.

Нет, звонить я не буду. Не буду. Навязалась один раз, с этим дурацким письмом. Больше не буду. Адрес мой он знает. Ну и что?

Сашенька, ты такой гладкий, такой сильный, смуглый, горячий. Неужели о мужчине можно так мечтать? Я представляю себе, как он меня будет ласкать, раздевать, а я буду отвечать ему, я полностью смогу насладиться его телом, узнать, какая у него грудь, спина, наверное, все рёбрышки можно пересчитать, а живот у него — одни мускулы. А какие у него ноги? Волосатые? Я иногда даже представляю, как он берёт меня. А потом такое наслаждение. Мы горячие, мокрые, его смуглое тело и моё белое. Ты ведь не сделаешь мне больно? Я не боюсь этой боли, я хочу её. Хочу, хочу, хочу. Милый, хочу тебя. Как с тобой хорошо. Сашенька, ну появись, обними меня, посмотри на меня. Никак не могу уснуть. Помечтаю немножко. Надо сшить какую-нибудь новую юбчонку к его приезду.

Тогда мне помешал такой пустячок в моей одежде. Вернее, если бы не это, он бы спокойно мог гладить мои ноги, бёдра, поднимать юбку, снять с меня блузку. Если бы всё случилось сразу, всё бы случилось, пока мы просто были на диване, он лежал и положил меня на себя. Целовать себя я уже давала, но как только его рука попадала на мою ногу, поднималась между ног, я пугалась. Сейчас думаю, какой это пустяк. Нет, в принципе я, наверное, поступила правильно, не отдавшись сразу, не сказав люблю, но тогда нужно было не молчать, не думать. А говорить, особенно, когда сама ему сказала, что лягу с ним. Ведь человек на что-то надеялся. Сначала он сказал: «Если ты не захочешь, ничего не будет». Правда, тут же подверг меня такой атаке, видимо, чтобы я захотела. Я же чуть не разревелась. «Саша, не надо. Извини меня, пожалуйста, но не надо». Он понял, что это серьёзно, отпустил меня. А потом-то я сама легла с ним. О чём я думала? Мне очень хотелось, чтобы он ласкал меня, говорил эти горячие слова «Сладенькая моя, хорошенькая. Хочу». А о том, что так он обо мне гораздо хуже может подумать, мне и в голову не приходило. И не надо сейчас ничем себя оправдывать, моей вины здесь больше, хотя бы то, что я, в отличие от него, могла совершенно трезво мыслить и не испытывать судьбу — одно это говорит не в мою пользу. Чего мне захотелось? Нашла мальчика, к которому можно приласкаться? А мальчик оказался мужчиной и… Сейчас бы всё было не так. Но в жизни ничего не повторяется.

Мечты… Саша, сними майку, ты такой гладкий, я сниму блузку, она мешает, смотри, сколько у меня родинок. У меня хорошая кожа? Я тебе нравлюсь? Это тоже можно снять. Я хочу посмотреть на тебя, знаешь, я думала, что это стыдно, а я тебя совсем не стесняюсь, мне приятно, что ты ласкаешь меня, видишь меня. Обними меня. Я хочу почувствовать тебя. Какие у тебя сильные руки. Я ничего не умею делать, ты помоги мне, говори, я научусь. Тебе будет хорошо со мной, я буду отвечать на твои ласки. Но я не могу сразу, это ведь ничего? Я способная, я быстро научусь, я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной. У меня некрасивая грудь, но когда я лежу, это невидно? Поцелуй соски, ещё, покусай немножко, хочу, чтобы было больно. Тебе хорошо со мной? Сейчас, мой хороший, сейчас. Ты помоги мне. У меня всё не как у людей, я даже не знаю, когда можно, когда нельзя, но это нестрашно, ты осторожно, ты меня не обидишь.

Ты потом скажешь мне что-нибудь очень ласковое, не уснёшь сразу? А если я захочу ещё, ты ведь не станешь подшучивать? Как мне хорошо с тобой. А тебе?

Когда я так изменилась? Помню ведь, как переживала, что люди неискренни, как много об этом говорила. Сама я тогда была искренней? На тот момент — да. Ну, а сейчас — что же изменилось? Откуда я взяла, что нужна ему, зачем я ему такая. Мужчины ведь тоже любят сильных, красивых, энергичных. Почему я его так отпустила? Испугалась. Скажет ещё что-нибудь, оттолкнет. Правильно сделала.

20 декабря 1979.

Как больно, милый мой, как это больно. Месяц-то уже почти на исходе, осталось 10 дней, 10 дней. К Новому году ты вернёшься? Или после? Мне уже всё равно. Я уже привыкла, что тебя нет. И, видимо, не будет. Нет, встречу с тобой я представляю. Главное — как ни в чём ни бывало, ни на что не обижаться. Он ведь не виноват, что такой.

— Звони, — он сказал.

— Когда? — я не спросила.

— Заходи, — он сказал.

— Когда? — я не спросила.

Нет. Я не нужна ему. Нужна была женщина в тот момент и всё. Вспомнила Химмаш. Он ведь рад был сразу отправить меня назад, я сама сказала, что пережду народ, что на автобусе не поеду, на этом троллейбусе не поеду, на этом тоже. Ждала. И даже его «Звони» дождалась в самый последний момент. Откуда я взяла, что так и надо? Он тогда действительно, как очень хороший человек, не смог меня оттолкнуть. Фу, как это всё неприятно. Ну что теперь? Я сделала столько глупостей, что ещё одну смогу себе позволить. Только ещё один раз встретиться с ним наедине и не на улице. А специально встречи с ним я искать не буду, если он так и не откликнется. Или не выдержу и буду всё же искать.

Саша, Сашенька! Мне в голову лезут всякие мысли, но ведь это всё глупости, правда же? Ты ведь помнишь меня? Ты немножко любишь меня? Тебе просто некогда, а Тане я не смогла объяснить, как для меня важно получить твоё письмо. Она ведь посчитала, что у меня это очередная блажь: «Тебе и Петя Серов нравился».

Может, это, и правда, просто блажь?

11 января 1980

С чего начать? Не знаю, зачем пишу, просто хочется, чтобы ты знал, а сказать я никогда не смогу. Как впрочем, и отдать это письмо. Я всё время представляю, как ты придёшь. Как ни в чём ни бывало:

— Здравствуй.

— Здравствуй. Как хорошо, что ты пришёл.

И всё. Разговор исчерпан. А что ещё сказать? Спросить прямо:

— Зачем пришёл?

Но ведь это неправда. Я буду очень рада. И пусть все вопросы останутся невыясненными. А в том, что ты придёшь, я не сомневаюсь. И я жду. И начинаю волноваться. В том, что тебя не будет в праздники, я была уверена, но ведь сегодня уже 11 января. Так хочу тебя видеть, до боли. Такого никогда ещё не было.

А что было? Когда-то было плохо. Всё-всё было плохо. Хотелось чего-то чистого. Встретила. Во мне проснулось что-то новое, яркое. Был праздник, всё искрилось, кружилось, играла музыка, мир в розовом цвете. Но праздники кончаются. Кончился и этот. Просто кто-то взмахнул рукой: прекратить это веселье. И сразу всё изменилось, краски померкли. Серость. Но иногда воспоминания наплывают, и снова всё оживает. Снова праздник, яркие краски, кружение. За это я и люблю. За то, что был праздник.

30 января 1980

Саша, Сашенька, я не могу, не могу. Хочу, Саша, как я хочу тебя видеть! Господи, зачем я поехала с ним на Химмаш, зачем он так смотрел на меня, зачем ласкал.

24 февраля 1980

В среду вышла из больницы. Какие испытываю чувства — умолчу. Хандра и боль. Боль до тошнотиков. Не хочу об этом.

25 февраля 1980

Была в универе, декан мне:

— Ну что с вами делать? Выпускать вас всё равно надо.

Я ему:

— Надо.

Встретила Наташу, секретаршу с нашей кафедры, меня, оказывается, Фёдор Фёдорович очень даже желает видеть, у меня, оказывается, так он считает, есть что-то для диплома, тему он дал, меня печатают в приказ. Ура! Выпустят. Никуда не денутся. Наш Ф. Ф. — прекрасный человек!

Наташа в субботу выходит замуж, я приглашена в качестве свидетеля. Я ухватилась за идею пригласить Сашу. Сегодня даже позвонила ему и даже дозвонилась. Начала сразу, быстро:

— Саша? Здравствуй, Саша. Это Надя.

— Здравствуй.

— Ты что делаешь?

— Заседаю.

— А не можешь на секундочку вниз спуститься?

— Нет, не могу.

— А долго ещё будешь заседать?

— Долго.

Я замолчала. Ну, думаю, снова злится, что звоню и молчу, а ему некогда. Лихорадочно соображаю, что же делать.

— Понимаешь, я хотела тебя попросить кое о чём, но по телефону как-то…

— Ну да.

Помолчали.

— Позвони как-нибудь ещё.

— Саша, мне быстрее надо.

— Позвони завтра.

— Завтра? Когда?

— Ну, до обеда.

— А во сколько у тебя обед?

— Позвони в 12.

— Хорошо. Завтра. В 12.

Попрощались. Завтра иду сдавать матфизику, думаю, конечно, не об экзамене, а о встрече с Сашей. И уже заранее знаю, что мы или не встретимся, или ещё что-нибудь в этом роде. Главное, одеть улыбочку на лицо.

27 февраля 1980

Реакция у меня замедленная. Вчера всё было нормально, а сегодня уревелась вся. Позвонила я ему в 12. Мне сказали, его нет, он на лекции. Я разозлилась, на час раньше из дома вышла. Пошла в универ, сдаю экзамен. Села и сижу, думаю, не уйду всё равно. Мне так и сказала преподавательница:

— Считайте, что вы меня измором взяли.

А мне всё равно, измором так измором.

Пошли все вместе подарок Наташе искать, идём по Ленина, вдруг вижу — Саша. Я к нему:

— Привет.

Поговорили.

Всё. Хватит. Уговариваю себя, Надя, хватит, ради бога, перестань, выкинь ты его из головы. Зачем это? Унижаться, злить его. Всё равно ничего не получится. Горько, больно, но что поделаешь. Пожила немножко сказкой, помечтала, напридумывала кучу ласковых слов и хватит. Нереально всё это, нереально.

Улыбку он, правда, надел на прощание:

— Звони, заходи.

Я возмутилась. Он:

— Надя, в чём дело?

А действительно, в чём? Почему он должен радоваться встрече со мной? Почему я от него что-то требую? Какое я имею право? Никакого. Чёрт с ним. Забыть, забыть.

9 марта 1980

После Наташиной свадьбы прошла неделя. Что было? Свидетель жениха меня обхаживал. Я с трудом сдерживалась, чтоб не назвать его Сашей. Вот так вот. И никому не нужна. Никому. Зато он наговорил мне кучу комплиментов. Он сказал, что я «очень шикарная женщина». Он говорил, что у меня ноги красивые. Ласковый, хороший. Объяснял, что доставлять человеку удовольствие — приятно.

Можно прожить без Саши?

Таня — весёлый человек. Сначала она отзывалась о Саше очень даже положительно, а тут вся изругалась: «Противный, гнусный!» Я, по крайней мере, ему не звоню и пока не собираюсь. Переживу. Лучше так, чем эта настороженность, холодный злой взгляд. Смотришь ему в глаза, сейчас, сейчас. Сейчас повторится то очарование, я почувствую себя в его власти, подчиняться — подчиниться, а навстречу — такой холод. Бр-р-р. И понимаешь запоздало, что тебя отталкивают: не суйся, девочка, не нужна.

17 марта 1980

Вдруг ни с того, ни с сего рядом появляется другой. Ни о чём не просит, ничего не требует. Он только ласков. С ним так хорошо, чувствуешь, что можно всё сказать, и что-то говоришь, ревёшь — и говоришь. А он ласковый, он просто ласкает, а именно ласки так не хватает. Он всё понимает, он не обидит. Я тоже ласковая, но завтра я буду злиться на него, что он рядом оказался, на себя, что допустила это, поскорей, ночью, ночью ему сказать, предупредить, что нет будущего, что я не хочу быть обузой. Потом утро — а признаваться совсем не хочется. Наоборот, хочется, чтобы ещё продолжалась ночь, ну пусть утро, когда над тобой появляется золотая голова, и легко всё, и надо-то так мало. Пусть придёт в субботу, чтобы не бежать не выспавшемуся на работу. Полежать спокойно рядом.

— Ты ко мне ещё придёшь?

— Если пригласишь.

Да, с ним хорошо. Приглашаю. А он — не приходит. В воскресенье иду к нему сама. Страшно, стыдно, но иду — с ним хорошо. Но уже знаю, что больше никогда не смогу позвать. Мне казалось, уже то, что ему принадлежит интересная женщина, «очень шикарная», как он говорил, должно доставлять ему радость, какую-то уверенность в себе что ли. Я ошиблась. Я снова ошиблась. Зашла в его подъезд и вышла. Села на скамейку. Вдруг объявится? В магазин или так, погулять. В курточке, волосики золотые из-под шапочки во все стороны. Встану, сделаю удивлённые глаза: сколько лет, сколько зим, погуляем? А вдруг нет? Страшно. А вдруг да? Зачем? Когда-нибудь всё равно встретимся, «сколько лет, сколько зим».

И вся эта тоска когда-нибудь тоже пройдёт. Просто я сегодня весь день думала, что зайду к нему, но не решилась. Полчаса ждала трамвая, парочки, толпа с баяном, ледяной дождь хлещет, а им хоть бы хны, поют, веселятся. А я одна. Всякая пьянь пристаёт, мальчишки маленькие таким матом…

18 марта 1980

Долго смотрела на его окошко. Зачем? Чтобы снова услышать: «Я не имею никакого права…» Но ведь это глупости. Ты просто не хочешь иметь никакого права. Удобная позиция. Права ведь подразумевают и какие-то обязанности. А надо-то так мало. Проснуться утром, а рядом человек, которого ночью целовал, ласкал, что-то ему говорил, и утром тоже можно полежать рядом, погладить его лицо, ерошить его золотые волосы. Или это слишком много — проснуться с человеком, с которым спал?

20 марта 1980

Вот надо же. Так хотела видеть, встретить «случайно». А встретила и растерялась. А он тоже хорош:

— Здравствуй, Надя.

— Здравствуй.

— Ты что здесь?

— Да вот с подругой в «Салон» ходила.

— Снова свадьба? Снова свидетельницей?

— Да нет.

— Ну ладно, пока.

— Пока. Заходи.

— Как только, так сразу.

Как ударил. Ещё один. Для меня это второй Саша. Интересно, а Саша-то хоть немного обо мне вспоминает? И после этого мысли всё о нём. Он дал мне хороший урок. Так мне, дряни, и надо.

Я просто обыкновенная женщина, и мне очень хочется ласки. Почему мне не говорили: любимая, милая?

29 марта 1980

Господи, за что мне это наказание? Сначала Саша — как он смотрел на меня, мне казалось, он бы меня не обидел (хотя — как знать, что мне казалось), человек просит, хочет — а я как колода бесчувственная. Потом вдруг ни с того, ни с сего — золотоволосый. От него-то мне что надо было? И сейчас Женя. Я от Жени спасалась, а Женя — самый честный оказался. Никаких поползновений. На лекциях всегда рядом сидел. Я не верю, что не играли в нём чувства. Видно было, что сдерживается с трудом. Но ведь сдерживается. Хотелось спросить у него, почему он меня так боится.

18 апреля 1980

Получила телеграмму: «Прости что не приехал болею приедешь позвони Женя».

Не приеду больше, не позвоню. Он уже не так рвётся ко мне. Там у него работа, новые знакомые, а здесь я с новыми капризами, вредностью, недовольством.

Очень жаль, что так получилось, Женя.

Я тебя очень ждала. Письма от тебя ждала. Нет, Женя, ты меня не любишь. Больше не поверю. Нет, нет, нет.

19 апреля 1980

Сосед вернулся из отпуска. Вчера приехал, я на кухне была, вышел из машины, взгляд по окнам. Звонок. Смотрит в сторону:

— Мне ничего не приносили?

— А что тебе должны были принести?

— Телеграмму.

— Нет, ничего не было.

Пошёл к своей двери, ругаясь. Потом я к нему зашла. Взяла пару книжек и ведь уже прочитала. Скукота.

А я старею. Раньше у меня была хорошая кожа. Сейчас я с отвращением думаю о своем теле. Неужели кто-то нормально воспринимает себя?

20 апреля 1980

Сосед пришёл. Сначала снова про телеграмму спросил. Я пошла к нему «менять литературу». Села прямо на пол, листаю журналы. Он подошёл ко мне близко-близко. Потом мы с ним пошли ко мне на кухню пить чай с земляничным вареньем. После этого он пошёл в мою комнату, а я говорила, что не надо, что там очень грязно. А он до этого всё время смеялся надо мной и сейчас тоже:

— Как ты умудрилась из такой маленькой тумбочки так много вещей вытащить?

И подходит ко мне близко-близко, я его чувствую. Он обнимает меня, целует, ведет к кровати.

— Игорь, ну не надо.

— Не говори ничего.

Скажу! Не скрою — были у меня насчёт него крамольные мысли в прошлом году, очень он мне нравился. Но одно дело мечтать о чём-то, другое дело — по-настоящему. Да и не могу я больше позволить себе психов. Лучше жить спокойненько и тихохонько. Но сама мысль, что он пришёл ко мне, что он хочет меня — утешает!

22 апреля 1980

Утро после бессонной ночи. Игорь взял таки реванш. На сей раз и ласкать не стал. С силой прижал, поцеловал, руку под юбку, меня на кровать. Я пытаюсь сопротивляться, «Игорь, не надо». — «Молчи. Только ничего не говори». Его рука там, настойчивая, проникает глубоко, и я совсем парализована, резкая боль и всё. Потом уже он расстёгивает блузку, я жду его руку на своей груди, ласкает грудь, снимает свой свитер, мою юбку (я помогаю). Два обнаженных человека. Я совсем не стесняюсь своего тела, а он доводит меня до такого, что я уже не мыслю, как и что, одна мысль: он должен быть во мне. И ощущаю его, чувствую его внутри себя. Знаю, что не будет удовлетворения, но хочу его, не выпускаю его. Хорошо? Не думала, что будет такое утро. Без единого слова, даже без единого взгляда. Я хотела уйти ночью, но подумала, что ещё будет утро. Он хоть что-нибудь скажет, ведь он ласковый. А он? Фу. Как я себя ненавижу. Сама к нему пришла. Надо взять себя в руки. Ах, Саша, Саша, горячий Саша, зачем ты разбудил меня? Зачем? Чтобы я как неприкаянная сейчас моталась? Брошенка.

Раньше хоть защита у меня была, выдуманная — не выдуманная, какая-никакая любовь. А сейчас? Только беззащитность перед жизнью.

23 апреля 1980

Хандра. Быстрее бы всё сдать и получить диплом. Кто бы только знал, как я хочу скорей заняться чем-нибудь. Только бы знать, что хоть кому-то ты нужен, чтобы этих мыслей дурацких не было, забыть о боли. Интересно, почему так получается, если скажешь «нет» — на тебя потом не смотрят, если «да» — то же самое.

Выкинуть из головы.

А Саша мне снился долго-долго.

26 апреля 1980

Сегодня суббота. Прибираюсь. Отдых. В четверг прихожу — Игорь.

— Чем занимаешься?

— Да я только пришла.

— А я снова один, жена не приехала.

Пошли, погуляли с собакой. Посидели на кухне. Взял гитару, пел какие-то песенки. Слушали Джо Дассена. Сопротивлялась я до упора. Ещё немного и не выдержу. Дрянь. Но выдержала. Ушёл. А вчера я к нему пошла:

— Загляни ко мне потом. Чайку попьём.

— Я что-то спать хочу.

— Все спать хотят.

Заглянул. Посидели.

— Игорь, я хотела сказать… Я, конечно, трусиха. Ты извини меня, пожалуйста, что я струсила.

— Ничего.

Посадил меня к себе на колени. Пуговки расстегивает. Я уткнулась ему в шею. Взял на руки.

— Я тяжёлая.

— Молчи уж. Тяжёлая.

И всё быстро. Игорь, больно.

Вот так. Вообще-то не вижу ничего плохого. Но всё равно была готова реветь. Не знаю. Глупо. С одной стороны, мне так хочется, чтобы меня приласкали. С другой, какая-то глупая рассудочность. Не могу голову потерять, а так хочется. Как с Сашей. Всё что-то не то. Просто знаю, что ему надо. И знаю, что в моих силах отказать или согласиться. А если отказывать, то надо сразу, но мне так хочется ласки, а это нехорошо.

28 апреля 1980

Интересно, жена знает, что мы с Игорем спим?

4 мая 1980

Да, интересно. Вчера просидели все вместе целый вечер. И ничего. Что-то случилось со мной, мне ничего больше не хочется.

17 мая 1980

Игорь приехал в среду на машине около семи, с девицей. А ушли они в двенадцатом часу. Интересно, что они делали? У меня всё обрубило внутри. Противно только. Ах, до чего ж противно. Я же сама к нему ходила. Сначала пошла помочь прибраться. Потом у меня сломался телик, а мне очень хотелось посмотреть «Блеск и нищету куртизанок». Не дал посмотреть. «Игорь, я не хочу». — «Я хочу». А мне не хочется, я вся сжимаюсь, мне больно. А потом его машина у подъезда, я звоню, но мне не открывают. А в среду вон что. Смешней всего то, что он меня видел в окне.

24 мая 1980

По-моему, я уже окончательно перебесилась. Надо заниматься. Очень уж хочется универ наконец-то окончить. О Саше я уже думаю, как о некоем эпизоде. Чего ни бывает.

2

6 июля 1980

Таня, через каких-то знакомых, и мама, как она говорит, по «своим каналам», сделали всё возможное и невозможное, чтобы меня положили в московскую клинику на операцию. Я прошла все обследования и еду с Таней. Я боюсь. А вдруг, глаза уже не открою? Откажусь. Не знаю, сколько мне ещё осталось, но хоть так, а поживу. Нет, нельзя забывать лето 74-ого, нельзя об этом забывать. А вдруг, вдруг всё будет хорошо, и я стану здоровой?

1 августа 1980

Полежала я в клинике. Страхи оказались напрасными — там такая очередь, аж до 1982 года. Возвращаемся домой. Таня убивается: может, надо было заплатить? Как, сколько, кому? Тошниловка.

3 сентября 1980

Странно. Столько мыслей, а пытаюсь сказать, и ничего не…

13 сентября 1980

Почему меня снова потянуло писать? Всё равно я разучилась излагать свои мысли. А чувства, наверное, никогда не поддадутся чёткой формулировке. Ишь как запутано! Сама не пойму после, что хотела сказать. Раскопала я тут старые письма, и вдруг мне стало интересно. Я ведь не любила Сашу, я это сразу знала, просто хотела любить. Или потом была любовь? Но врала я вдохновенно. Сама себе. Верила?

Сейчас ни во что не верю. Попробую всё-таки членораздельно объяснить. Сашу я смогла бы полюбить и очень сильно. Мне даже казалось, что люблю. Но, видимо, он был прав, говоря мне: «Сидишь здесь одна…» Тогда я обиделась. А сейчас понимаю, что он своим этим необычным чутьем уловил смысл происходящего: первый мотив — одиночество. Он был искренен со мной. «Ты мне так понравилась, я хочу тебя». А я? Поздно поняла. Даже точнее, сразу не поняла, а потом уже было поздно.

Слава богу, золотоволосый подвернулся, помог. Помог понять, что я всё-таки женщина в первую очередь. Господи, что я несу. Ничего не понять. А в голове так всё стройно. До тех пор, пока не начну писать. Мысли тут же путаются, сбиваются, каждая хочет поскорей выйти, а вдруг про неё забудут.

Так сильно, точнее так остро, как той осенью с Сашей, я, наверное, никогда не переживала, да и не буду переживать. Сейчас могу смело сказать, что знай я сразу про его жену, этого бы не случилось. А то ведь у меня вера была — великое дело. Правда, он меня из глубокой спячки вытащил. Видимо, зря. Потом вдруг Женя. Я ведь с тоски готова была и его полюбить. Правда, тешу себя надеждой, что не будь Саши, я бы никогда до такого не дошла. И с Игорем ничего не было бы. Ведь к нему я заходила «по-соседски» (а были, были грешные мысли), ну, а вчера вот оказалась рядом с Ф. Ф. Уважение к нему удерживает от банального изложения.

Попробую по-другому.

Когда это было? Наверное, в 1976 году. Да, в 1976-м. Семинар. Какой-то неуклюжий, неухоженный мужчина в мятом костюме, перепачкан мелом. Женя делал доклад не помню о чём, помню по Натансону. Потом этот мужчина говорит, что решил сменить тему семинара. Предложил доклад Ире. Она кучу отговорок сразу. Он предлагает, а группа ропщет. Он вдруг:

«А вы не можете?»

Я не сразу поняла, что он ко мне обращается. Мне вдруг стало его жалко, ну, думаю, ещё и я откажусь, согласилась. Такая-то книжка, такой-то раздел. А мне разбираться некогда, то одно (беготня по врачам), то другое (сдача, пересдача и досдача зачётов). Раз доклад сорвала. Второй раз. Он не выдержал, отпустил группу, а меня оставил. Стоит у доски, объясняет. Теорема Таубера. Сейчас вот ничего не помню. Обратная теореме Абеля, только с дополнительными условиями. Рассказал в «интегралах». Предложил:

«Попробуйте сами с суммами».

И на следующем занятии у меня от зубов всё отскакивало.

«Хорошо, — говорит. — Только в одном месте вы говорите min, а почему?»

Я ответила.

«У меня к вам, Надя, ещё один вопрос. Вам кто-нибудь помогал или вы сами?»

«Но ведь вы мне та-а-ак всё объяснили…»

«Понятно. Садитесь».

Дальше на его занятиях я просто присутствовала (надеясь на «автомат»).

А Ф. Ф. оказался человеком беспокойным, о чём-то спрашивал группу, теребил. Меня не трогал. Потом у меня случился день рождения, и я собиралась в часовой перерыв к Тане за подарками. А он хотел семинар без перерыва провести. Я сбежала. Староста мне после сказал, что Ф. Ф. спрашивал фамилию девушки, делавшей первый доклад. Всё, думаю, «автомат» накрылся, заставит зачёт сдавать, придётся готовиться. Но сдала всё-таки. Он расписался в зачётке и спросил:

«Вы уже взяли курсовую работу?»

«Нет».

«Когда у вас кончатся каникулы, ко мне подойдите, но не затягивайте. Мне понравилось, как вы работаете».

«А мне понравилось, как вы объясняете».

Я не сказала ему, что ухожу в академку. А он затребовал меня к себе в ИММ^[7] — на практику. Об этом мне декан сообщил — потом уже, следующей осенью.

И вот я снова на третьем курсе. Прошло больше года, мы занимались уже в другом помещении, на Тургенева. Я встречаю его на лестнице, и он меня узнаёт, спрашивает про дела. Я говорю, что вновь попала на третий курс, он временно теряет ко мне интерес.

А потом четвертый курс. Я снова встречаю его, говорю:

«Как жаль, что вы у нас ничего не читаете. Не повезло нам».

У меня ещё хорошее настроение, на политэкономию я только собираюсь, вчера у меня был день рождения. Мы поговорили в коридоре, и я забралась в какую-то аудиторию, сижу, готовлюсь. Ох уж эта наука политэкономия. Кому она нужна? Только не мне. Он заходит:

«Если вам нужна моя помощь, я там, на кафедре».

И всё.

Во втором семестре я дождалась, когда он начал читать лекции у заочников, и подошла к нему. Очень мило сообщила, что у него сделаю курсовую в срок, а у других не сделаю. По-моему, от такого заявления он даже потерял на какое-то мгновение дар речи.

«Вы что же, считаете, что я за вас буду работать?»

«Нет, просто у вас я буду работать».

Но он, наверное, так и не понял моей мысли.

А какое было время. После, точнее сейчас уже, он скажет мне, что не заметил, что я болею. Не знаю, может быть, хотел успокоить, а, может, в самом деле, не заметил. Я готовилась к каждой пятнице, даже отговорка для друзей появилась:

«Не могу, у меня завтра — Ф. Ф.».

Пятница — праздник. Даже смешно, что я могла ходить в универ как на праздник. Я на всё стала смотреть по-другому. Конечно, Ф. Ф. — увлечённый человек, но ведь у нас никто не увлёкся. А мне вдруг стало интересно. Я почувствовала к чему-то интерес! Это я? А он говорил:

«Мне нравится, как вы работаете».

Потом:

«Мне нравится, что вы работаете».

А прошлой осенью попросил меня:

«Расскажите о себе».

Мечтательно произнёс:

«Пять детей…»

Дал мне задание.

А мне некогда, у меня любовь.

…как функций от степеней m₁-m_n-

и через V(f_l) число переменных z₁…z_n, входящих в f_l не ниже, чем в 1 степени. Тогда очевидно, что…

Странно. Я ни разу не думала о любви, а помню все его интонации, все слова. Если начать писать, то места не хватит. Но я помню. И, главное, что я его совсем не боялась. Это настолько умный человек, что… В общем, слов нет для описания всех его достоинств. Почему-то я даже не думала, что у него помимо меня куча учеников-учениц, что все они тоже видят в нём все его достоинства, что он со всеми так разговаривает, что они все в него влюблены, как и я. Я даже о жене его ни разу не подумала. Пока мне однажды не сказали что-то вроде такого:

«Зайди к нему домой, заодно с женой познакомишься».

Почему это было так больно слышать? Тогда я впервые как-то осознала что ли, что у него жена, что я у него не одна, что он так со всеми. Какой это был удар. Я даже на какое-то время всё забросила.

А потом поняла, что не могу уже без этого всего. Без его объяснений очевидных вещей, но зато как объясняет! Без его вопросов: «А чему вы улыбаетесь? Я говорю смешные вещи?» (Как можно! Даже подумать об этом — кощунство!) Без его улыбки. И я уже заранее знала, что он скажет, вернее, как он скажет, все интонации. «Надя, ну что вы? Ведь это так просто». И всё становилось просто. Он приходил ко мне во сне, и я рассказывала ему (во сне) о своей неудавшейся жизни, советовалась с ним.

А как он меня отчитал однажды! Попробовал бы кто-нибудь другой так со мной разговаривать. Я ведь не стала бы слушать.

Господи, это нельзя назвать любовью, это не любовь.

Но почему так отчетливо всё это помнится, и почему я сейчас вот пишу о нём, вспоминаю его, и столько радости.

Наверное, я сама наделила его кучей достоинств. Но ведь это прекрасно, что есть вот такой очень хороший человек на свете и что мне посчастливилось с ним встретиться. И теперь я знаю, как себя вести. Я знаю, что из-за вчерашнего ничего не изменилось, ничего не случилось. Просто мой идеальный человек — всё же человек, и у него какие-то проблемы есть, неурядицы, приоткрылся такой какой-то другой человек. Не учитель, а именно человек. Он увидел во мне женщину, как и другие. (А чем он отличается от прочих мужчин?) Ну и что? Всё нормально, всё закономерно. И не надо ничего выдумывать. Пора примириться с мыслью, что я женщина, что у мужчин вызываю желание. И это надо воспринимать не как трагедию, а думать как о высочайшем счастье, что всё это произошло. Именно со мной. Судьбу благодарить.

А ласку, причитающуюся ему, и ту нежность, которую я к нему испытываю, он, даст бог, ещё получит.

29 сентября 1980

У него на шее родинки, созвездие. Куча седых волос. А грудь мохнатая.

По моим подсчётам сегодня он должен выйти на работу. Вспомнит меня?

Я не сошла с ума. Мне очень грустно. Впереди — пустота. Никто больше жизни учить не будет. Никто — это он, он не будет. Попросить у него сейчас помощи? Но это смешно. Я уверена, что найду себе работу. А, может, попросить?

Меня пугает мысль о том, что надо куда-то идти, что-то объяснять.

Я на него сейчас как-то по-другому смотрю. То есть я, конечно, на него не смотрю. Пришла к нему студенточка, он её в койку. И что я переживала? Да он уже и думать обо мне забыл, если вообще думал.

1 октября 1980

Я понимаю, что испытывала к Ф. Ф. чувство глубочайшей благодарности, помимо всего прочего. За всё то, что он сделал для меня. И ведь даже понял, как со мной надо обращаться. Сначала пытался заставить меня что-то сделать:

«Пока не сделаете, не уйдете, у меня времени много».

А у меня-то его ещё больше. А потом:

«Надя, я вас прошу — пишите».

Неужели не повторится такое никогда. Порой даже страшно. Он мне пригрозил:

«Если вы не будете этим заниматься, я отдам вашу задачу кому-нибудь».

«Не отдавайте, мне так не хочется с вами расставаться».

«А что если я как-нибудь приду к тебе в гости?»

«Почему бы нет?»

А сейчас думаю, какие к чёрту гости.

6 октября 1980

Завтра праздник — день конституции. Я имею право на труд.

В пятницу была в универе. Вползаю на шестой этаж. Ф. Ф.

— Здравствуйте, Надя.

— Здравствуйте!

— У меня вот лекция была.

— Я знаю.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да!

— Я очень рад, что ты… Я очень рад, что ты улыбаешься.

Зашли на кафедру. Он к столу садится. Мне на стул показывает:

— Прошу. Доставайте, что у вас там есть.

— Ничего. Я просто так пришла.

Костюм тот же, свитер, волосы, кажется, подкрасил, седины не видно, загоревший, чуть похудевший. А я боюсь смотреть ему в глаза.

Уже расставаясь:

— Вы как-то говорили… — боюсь поднять глаза. — В общем, приходите как-нибудь ко мне в гости.

— Как-нибудь приду. Ты на выходные домой уезжаешь?

— Нет.

— Как-нибудь зайду.

— И меня не будет дома.

— Ну и что, приду ещё раз.

— Так неинтересно.

— Кому?

— Мне.

— Я приду.

— До свидания.

И что пристала к человеку? Не до меня ему, не до меня.

— Подожди. Если тебе надо будет, я поговорю насчёт работы, и ставка, думаю, найдется.

— Нет, Фёдор Фёдорович, спасибо.

У него куча проблем, а тут ещё я.

— До свидания.

— До свидания.

Разошлись.

12 октября 1980

Я работаю. Точнее ещё нет, но в пятницу там уже была. Ужасно. Ужасно. И ещё раз ужасно.

Скучаю по Ф. Ф. И знаю, что сказка кончилась. Очередная сказка. Ничего не скажу. Жаль. А вообще-то всё сказано. Правда, мысленно, но всё сказано. И всё кончено.

18 октября 1980

Неделю работала. Точнее, неделю мучилась. Задания нет. Сижу читаю. В шесть утра встаю. В семь уже еду. Грустно. В понедельник позвонила Ф.Ф. Сообщила, что работаю, поблагодарила за помощь. Он обрадовался. Мой телефон записал. Я чуть не спросила:

«Зачем он вам?»

Во вторник видела Лилю. Оказывается, она работает нынче в отделе теории приближения функций. У него! Я немного расстроилась, точнее, сначала это было буквально ударом для меня, а сейчас только как факт отображаю.

Мне Ф. Ф. так не хватает сейчас. Наверное, пройдет скоро. По ночам я с ним уже не разговариваю. Видимо, всё сказала. Сегодня он снился мне в моём городе. Господи! Как я устала.

«Тебе надо отдохнуть. Иди сюда».

«Не пойду».

«Иди».

«Не надо».

«Я обижусь».

«Не обижайтесь».

«Ложись сюда».

Голову ему под мышку. Мохнатый. Проснулась. Он улыбается.

От счастья или смущения?

25 октября 1980

Отработала две недели. Примерно во вторник должна приехать Таня. В этот вторник хотела позвонить Лиле и машинально набрала не её номер, а его.

— Как у вас дела, Фёдор Фёдорович?

— Хорошо, а у тебя?

— Тоже хорошо, спасибо.

В общем, поговорили.

— Звони.

— До свидания.

И началась снова бессонница и снова он. Потом чуточку простыла, слабость, спать хочется. Сплю, но снова он. А сегодня даже снилась его жена.

Когда это пройдет? Я устала.

«Как-нибудь зайду» — это значит, не зайдёт никогда. Или так примерно через год, когда кончится осень, кончится зима и станет светлей.

4 ноября 1980

В пятницу получила первую получку. Бешеные деньги — 106 рэ 73 коп. Купила ему медвежонка. Попросила Лилю передать. Вчера весь день как на иголках. А сегодня оказалось, что он будет на работе только после праздников.

Как я по нему соскучилась!

«Надя, только не пропадайте».

А сам взял и пропал.

10 ноября 1980

Господи, как плохо. Почему его нет? Рассердился? Я прямо болею от того, что его нет, голоса его не слышала почти что месяц. За уши от телефона себя оттаскиваю. Даже позвонила. Но взял трубку кто-то из его домашних, позвать не решилась.

Мне кажется, я доставляю ему одни огорчения. Это по неопытности, ну, по глупости что ли, в общем не со зла.

23 ноября 1980

Звонила ему. Он трубку взял. Я растерялась и промолчала. Всю ночь мучилась. Снова позвонила, и так мы с ним хорошо поговорили. Я пригласила его в гости 23-го. А в четверг перед субботой (моим днём рождения) позвонила, он сказал, что если сможет, то придёт. Я поняла, что это вежливая форма отказа. Но всё равно сегодня весь день надеялась. Он, естественно, не пришёл. Вот и всё, мой милый, мой хороший. Больше я, конечно же, не позвоню. Всё ведь ясно. А я-то размечталась.

«Фёдор Фёдорович! Можно сделать Вам подарок с первой получки? Вспоминайте свою нерадивую ученицу. Мне сейчас очень не хватает Вас, Ваших слов: Надя, только не пропадайте».

Дурацкое письмишко, знаю. Он на него не ответил.

«Я ещё не научился читать твои мысли».

«И не научитесь. Для этого нужно с человеком общаться».

«Я как-нибудь позвоню тебе на работу».

«Ну что вы, камни с неба посыпятся».

«Тебе что, нельзя звонить?»

«Почему же, можно».

Кошмар, кошмар. Я подхожу к нему, он отходит. Протягиваю руки — отводит. Прячется от меня.

«Я старый, усталый человек».

Дорогой мой старый усталый человек, знал бы ты, как я устала от этой жизни.

16 декабря 1980

Соскучилась? Не знаю. Как-то вечером позвонила, голос послушала. Неприлично, конечно. А видеть не хочу больше. Разговаривать не о чем. Зачем я вообще к нему привязалась?

«Надя, что бы ни случилось, с тобой — математика останется».

А я не о математике, дорогой Ф. Ф., я в тебя влюблена.

«Но жизнь, Надя, жизнь… Тебе нравится жизнь?»

«Честно?» (Всё равно не поверит). «Нет». (Что хорошего я видела в жизни!)

«Мне тоже не нравится, но у меня есть интересная работа».

«У вас ещё есть семья, какие-то обязанности».

«Да!»

Приехал такой злой тогда, отчитал меня по полной:

«У меня неприятности, а тут ещё ты. Ты всё хочешь сделать по-своему. Тебе надо было родиться мужчиной».

Стоило ли ехать за тридевять земель, чтобы сказать мне всё это.

14 февраля 1981

Да, ничего не было. Уже всё проходит? Сегодня спросила Лилю, как он там поживает.

— Ничего.

— Всё цветёт?

— Цветёт.

— Не распустился.

— Нет, ничего.

Цветёт и цветёт, да всё никак не распустится.

Не надо о нём.

Завтра, то бишь в понедельник пойду на работу. Почти два месяца отсутствовала. Главное — дожить до весны, до тёплой погоды. Там будет легче.

21 февраля 1981

Даже можно сказать, 22-ое. Около двух часов. Не спится, грустно.

Вообще жить грустно. Вспомню иногда о Ф. Ф., становится ещё грустней. Придумываю себе жизнь.

6 марта 1981

Я снова расклеилась и очень не хочу на больничный, надеюсь, что за выходные немножко оклемаюсь.

На работе мы сегодня собрались «полным составом» — 4 человека, а то всю неделю нас было двое, Манников на ЭВМ, а я с расчётами в комнате.

Манников заказал пирожные, всякие маленькие, вкусненькие. Пришёл руководитель с утра, Николай Филиппович, поздравил, ручки пожал, открыточку притащил. А в 12 часов нам было велено собраться наверху, там все мужчины отдела должны были поздравить всех женщин. Мы, конечно, опоздали. Приходим, а там аплодисменты и все выходят. Там тоже давали торты, и мы отправились к постановщикам «пить чай». Не удалось мне посмотреть на своего любимого электронщика. Говорят, там мужчины при костюмах, при галстуках. А на меня Манников в один далеко не прекрасный день так накричал, что мне до сих пор обидно. Я, конечно, не подала виду, хорошо, что я сижу ко всем спиной. По спине не видно ни обиды, ни радости. Вот и спрашивай после этого что-нибудь. Лучше уж Николай Филиппович, он накричит, но потом подойдёт, поможет. А Манникову лучше под дурной настрой не попадаться, а хороший у него бывает редко. Вот так. Все мысли о работе? Да нет. По ночам вижу Ф. Ф. Снова. А голоса не слышала сто лет. Скучаю. Но… Память хорошая, слишком отчетливо всё помню. Грустно. Грустно.

31 мая 1981

Завтра начинается лето.

А мы не видели весны.

Писала в другую тетрадочку, не могла найти эту, а сейчас вдруг нашла эту, а где та — ума не приложу. Почему-то вдруг снова вспоминаю Ф.Ф.

24 октября 1981

Снова работаю после отпуска. Уже 2 недели работаю. Не видела дорогого Ф. Ф. с самого лета. И всё думала, что он придёт. И вот странно мне. Столько времени прошло, столько у меня новых знакомых, многое изменилось, сама я изменилась, но осталось, осталось… Дорогой мой, мне так хочется сказать тебе, что я не забыла тебя. Ты так ворвался в мою жизнь (или я в твою?), что не могу я выкинуть тебя из головы. Но и не могу уже просто так позвонить даже на работу, прийти в универ. В одном совершенно дурацком фильме прозвучала единственная здравая мысль: делиться радостью с близкими людьми — не велика заслуга, надо делить горе. Столько всего было за этот год, я живу своей жизнью. Ты где-то очень далеко. Я тебя придумала. Зачем? Зачем? И неужели это было: ты совсем близко и у тебя счастливое лицо?

Неужели он совсем не вспоминает обо мне.

31 октября 1981

Жизнь пошла наперекосяк. Как-то всё не то. И всё не так. Ничего не могу с собой поделать. Звоню — не могу на него попасть, а он, говорят, вовсю цветёт. Но не в нём дело, не в нём. Бешусь. Через 3 недели день рождения. Надо же — целый год прошёл.

Смотрела «Маленькие комедии большого дома» по телевизору. На «Пой, ласточка, пой» разревелась.

15 ноября 1981

Через неделю день рождения. А я сижу на больничном с 4 ноября. Везёт. И почему-то мне совсем не хочется на работу, совсем по ней не соскучилась. Столько дел дома и ничего не сделала. Спала. А сегодня не могла уснуть до пяти утра. Но проснулась полдесятого. Завтра с утра в больницу. Хочу поспать нормально. Милый мой, родной мой… Зачем? Зачем? Я тогда думала, что поступи я иначе, тебе было бы хуже. Но неужели так велика моя вина? Разве только я виновата. Я могу согласиться, что в основном на мне этот груз, но как, как… Ведь сама бы я не решилась, ты меня позвал. Или ты тоже казнишь себя? Но за что? Почему так всё случилось? У тебя была счастливая улыбка. Я помню это.

4 декабря 1981

Господи! До чего же я по нему скучаю. Как-то на работе забывается, там свои дела, заботы, притупляется всё. А потом тоска. Впереди суббота, воскресенье, так ждала, а сижу вот дома, столько дел, а у меня руки опускаются. Не могу ничего делать, и все мысли только о нём. Как он там? Что он там? Почему не вспоминает обо мне? Разве так можно?

11 марта 1981.

Ну и что? Прошло уже полтора года с тех пор.

Наш Николай Филиппович чем-то напоминает мне Ф.Ф. Хотя совершенно непонятно, чем именно. Разве что обручальным кольцом. Я люблю ходить на ЭВМ, потому что он всё время там. Что-то копается, диски тащит, проволочки, отвёрточки, одним словом — электронщик.

Я в понедельник (пришли мы на ЭВМ, а нам её ещё не дали) стояла в дверях, вперилась в него как-то даже не задумываясь, а он заметил. Я сообразила не сразу, отвела глаза, а потом уже даже боялась смотреть в его сторону. Подумает, какая наглая девица. Как и Ф. Ф. Сходство тогда будет полным.

Ах, Ф. Ф. Ужасно хочется позвонить. Сходить в универ что ли. Здравствуйте. Здравствуй. Куда ты пропала? Но ведь не спросит. Люди странные. Мне было плохо. Мука. Я с трудом дозвонилась ему: «Я приду?» Ему некогда. Всё. Потом он звонит:

— Куда ты пропала?

А я не пропала. Если человеку не до тебя, зачем досаждать.

— Не звони мне ни домой, ни на работу.

Это он погорячился. Про работу не надо было говорить. Но он сказал. И я прекрасно понимаю, что он не хотел сказать мне и что, если я позвоню, то скорей услышу его тёплый, со скрытой радостью голос (как мне всё время казалось), но я боюсь, я ужасно боюсь, что у него будет плохое настроение, и боюсь, что если даже он ничем мне не покажет, подумает: ну вот, снова она.

Живи спокойно, дорогой Ф.Ф. Нет, не живи, живите. Я вас не потревожу больше, как бы мне ни хотелось вас видеть, слышать. Даже сильнее — слышать, чем видеть. Не могу забыть, не могу, не могу, не могу.

13 марта 1981

Куда я дела свою тетрадь? Нашла эту, с конспектами. Число увеличивается, найти самое маленькое. Наша классная называла своего мужа по имени-отчеству и на «вы», он был зав. гороно и старше её. Мы хихикали, а как она называет его в интимной жизни?

Я смогла выдавить из себя «ты, Фёдор». А как называет его жена? Федечка. Федюшка. Федорчик. Федорик.

Я придумала ему много ласковых имён. Осталось одно, короткое: Фед. Интересно, он вспоминает меня? Иногда мне кажется, что не может не вспоминать, а потом думаю, что забыл.

Простейшая иллюстрация метода конечных элементов (МКЭ).

Будет 1 Мая, надо будет пойти на демонстрацию. Встретимся. По крайней мере, я посмотрю на него. Не знаю даже, хочу или не хочу. Так, наверное, придумываю себе всё это, голову занять нечем.

Также, из определения меры через логарифмы…

Следовательно, из (4)… и, в силу (5)…. (I).

Неравенство в обратном направлении… почти тривиально. Вам всё понятно, Надя? Только не пропадайте, Надя.

«Вы не забыли про меня, Фёдор Фёдорович?»

«Этот вопрос звучит как-то двусмысленно, я не знаю, что и подумать».

Меня прямо бросило в жар.

«Ну что вы меня в краску вгоняете? Я ничего не хотела этим сказать».

«Я так понимаю: меня приглашают в гости?»

«Да».

Но настроение уже не то. Разговаривать даже не хочется. А тут ещё начинаются разногласия.

«Когда вам удобно, Фёдор Фёдорович?»

«Я думаю, в первой половине дня».

Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро? Вообще-то я люблю спать в первой половине дня.

(Потом он скажет: «Я говорю, в первой половине дня, ты говоришь, нет». Я этого не говорила!)

Я предлагаю:

«Тогда, может быть, в субботу?»

«На субботу у меня другие планы».

«Жаль».

«Ну ладно, я не могу обещать на сто процентов, но если смогу, то приду».

«Ладно. До свидания». (Всё понятно, не придёт).

Пришёл. И разозлился. Наверное, ожидал увидеть совершенно раздавленное существо. А здесь — цветы, стол к чаю накрыт, и я — сияю.

Чего он мне только ни наговорил. Фу. Фёдор. Нет, Фед.

— Я всё прекрасно понимаю, — говорю.

— Ничего ты не понимаешь.

Сам ты ничего не понимаешь. Я в тебе силы черпала, наверное, права не имела, хотела и на сей раз почерпнуть, а ты последние отнял. И надежду отнял.

— А я вчера, сразу после твоего звонка, к тебе на такси приехал. Я думал, ты из дома звонила.

— Я не думала, что вы приедете.

Он сразу зло:

— Я тоже не думал, что ты так поступишь.

Что бы я ни начинала говорить, он сразу меня обрывал. Или отвечал так, что у меня отпадала всякая охота разговаривать.

— Я пошёл. Обещай мне, что с тобой ничего не случится.

— То, что могло случиться, уже случилось. А если и случится, вам-то какое дело?

(Я не извинилась, хотя выпад очень резкий, тут же это поняла, замолчала).

— Обещай, что ты ляжешь спать.

— Лягу. (Зачем обещать, я так устала, я так хочу спать, согреться, что у меня одна мысль — скорей бы в постель).

— Почему бы тебе не уехать к маме?

— Мне мамы и здесь хватает. Все нервы измотала. (Спохватилась. Замолчала).

— Не понял?

— Ну, это так — семейное.

— Я и хочу знать.

Захотел. Только что отругал, как мог, отбил всю охоту разговаривать. А тут нате…

— Ну почему ты молчишь? Я ещё не научился читать твои мысли.

— И не научитесь.

— Почему?

— Для этого надо с человеком общаться.

Он что-то ещё говорил.

— Конечно, нам бы с тобой сейчас сходить куда-нибудь в кино, но мне надо на семинар.

Смешной человек, кино — это было бы нелогично после такого разговора. Да и кому нужно это кино.

Я очень виновата перед тобой, Фёдор. Нет, перед вами, Фёдор Фёдорович. Я виновата прежде всего в том, что не смогла вам объяснить ничего, сама вас разозлила, обрубила все концы. Это к лучшему. Жаль только, что у него осталось обо мне плохое впечатление. Плохое-неплохое, но не такое.

Я тоже разозлилась.

Я — человек, а не расшалившаяся кошка. Моя — и то вон шипит на меня изредка.

Что он себе позволяет?

В моём доме?

— Давай будем слушаться меня.

Будем слушаться вас в вашем доме, дабы не обидеть хозяина, и будем слушаться вас в моём доме, чтобы оказать честь гостю.

— Ты всегда всё делаешь по-своему.

Я чуть не бросила ему: да, конечно, и в постель к вам я залезла против вашей воли, сделала по-своему.

Господи, что я снова взвилась? Обидно, ах, как обидно.

20 марта 1981

Сегодня была в гостях Лиля.

— Как там, — спрашиваю, — Фёдор Фёдорович поживает?

— Ничего. Мы с ним вместе стояли за огурцами.

— Ну, и как огурцы?

— Хорошие. Не горькие. Голос у него звонкий. Весна, что ли, так на него действует?

— Наверное, потому, что я не звоню.

Вот видите, Фёдор Фёдорович, вы цветёте. «Ты хорошо выглядишь». — «Спасибо. Вы тоже».

А сейчас? Вы цветёте. Я хирею. Безобразие. Я не знаю, чего больше хочу. Видеть его или не видеть. Но многое отдала бы за его голос: «Вы не пропадайте, Надя».

«Какая ты маленькая».

«Неопытная?»

«Ты молодая, красивая».

Чудак.

«Девчонка совсем. Поцелуй меня».

«Я не умею».

11 апреля 1981

Завтра у Тани день рождения. Сижу думаю, где бы взять денег на телеграмму. Хотела сходить к соседям, но кто-то лежит пьяный в подъезде. А по радио — Поль Мориа. Какая прелесть! Должна приехать Лиля, но её пока нет. Настроение — лирическое. Только вот кошка, дрянцо, умудрилась опрокинуть проигрыватель, и он вышел из строя, а я бы с таким удовольствием послушала пластинки.

В понедельник — на работу. Первые три дня я готова была на стены лезть со скуки, мне казалось, что я уже не три дня, а три недели на больничном. В тот понедельник мне дали больничный до самой пятницы, и я, счастливая, уехала домой к родителям, взяв животное — кошку эту. И там так расслабилась, что когда мне вчера предложили ещё неделю больничного, я чуть не согласилась, но вовремя спохватилась.

Теперь вот завтра — последний день отдыха и — на работу без продыха до конца квартала. Ужас! Но, наверное, летом будет легче.

14 мая 1981

Встретила его на прошлой неделе. У меня ведь по дороге нигде нет хозяйственных, а уж ежели я села в транспорт, то не выйду. Это так, лирическое отступление. И пошла я с нашей сотрудницей, она живёт возле ОДО^[8]. Нюх потеряла. Подумала, что очень мала вероятность встречи. Тем не менее встретились.

— Ну как работа?

— Спасибо. Хорошо.

И в таком же духе.

25 мая 1981

Наш Николай Филиппович подстригся. Как мальчишка. Ходила к нему на ЭВМ.

— Надежда! Кто тебя учил так писать?

— Что?

— На машине.

— В универе научили, — и пошла.

— Ты уже уходишь?

— Да, иду принимать к сведению ваши замечания.

Встал. Взял мою программу, точнее, листинг, начал объяснять. Руку поставил, я у него под рукой оказалась, он высокий. Приятно, чёрт побери.

В прошлую субботу, поздно вечером, раздался звонок. Игорь. Я похихикала: «Какой ты красивый». И ещё хотела спросить, чем он как раз занимается, но постеснялась. А потом оказалось, что он один был, то бишь без семьи. Сказал бы, зачем ко мне пришёл. Я бы, может, по-соседски и приласкала его, хи, хи.

7 июня 1981

Вчера выдали Лилю замуж. А позавчера я, идя на работу, решила позвонить. В обед, когда никого не будет. Набрала номер. «Алло. Алло. Перезвоните, вас неслышно». Слабо услышать, когда молчат. Но вдруг вздохнула глубоко и перезвонила:

— Здравствуйте, Фёдор Фёдорович.

— Здрав… Надя?!

— Да.

Сколько радости в голосе.

— Что-нибудь случилось?

— Нет. Ничего не случилось. Я просто очень соскучилась.

Господи, как мы хорошо разговаривали.

— А я как-то к тебе заходил, мне открыла какая-то женщина.

— Так это вы были? А мама мне так объяснила, что я никак не могла понять.

В общем, всё было прекрасно, никакого намёка на прежнее.

А потом вдруг под конец:

— Мы как-то не очень хорошо поговорили в последний раз.

— Да.

— Наверное, это я виноват.

— Нет, ничего.

— А что твоя мама про меня сказала?

— Что, к сожалению, как вас зовут, не запомнила. Сказала, что заходил молодой человек. В чём-то сером. Свитер чёрный. Нос длинный. Но стройней, чем наш папа. Точно без очков. И точно, что темноволосый.

— Значит, — смеётся, — есть кто-то светлый и в очках?

— Нет. Что вы.

— Оказывается, я — «молодой человек», — он порадовался.

Маме моей тоже комплимент сделал.

Фёдор Фёдорович, милый, хороший.

У тебя было такое счастливое лицо, дорогой мой человек. Я сказала: «Не надо». Повторил таким глухим голосом: «Не надо». А потом: «Как настроение?» — «Знаете, когда как». — «У меня почему-то тоже».

А эти родинки на шее. И сам мягонький, мохнатый.

Всё готова забыть, простить.

— Мы сошли с ума.

— Почему?

— Я твой учитель, ты моя ученица.

— Я уже не ваша ученица.

— Сумасшедшая.

А голос счастливый.

Наверное, он думает, что я очень наглая. Вот и сейчас полгода пропадала, а потом вдруг соскучилась.

Но мне так захотелось его голос услышать.

Обещал позвонить и навестить.

13 июня 1981

Суббота! Рабочая неделя закончилась. Ужасная неделя.

Но наш Манников изменяется на глазах. Во вторник даже поинтересовался, где я живу. Сказал, что сам жил на Веере два года назад и всё время опаздывал. В среду я предложила принести ему щётку и крем:

— Хоть ботинки почистите.

— Только попробуй.

— А что будет?

— Я вообще-то человек рисковый.

На следующий день он пришёл в джинсах и мытых ботинках. Эти его джинсики произвели фурор. На весь отдел. И отдел постановки ходил к нам смотреть.

«Я принесу вам щётку и крем?»

«Не надо. А то поссоримся».

Не стала спрашивать, в чём это выразится.

15 июня 1981

Родной мой, как ты живёшь? Сегодня у тебя был экзамен. А последний — 20-го, кажется. 20-е — это суббота.

Я вдруг поняла, что совсем не хочу тебя в гости. Что будет? Я не знаю, что говорить тебе. Тебе ведь совсем неинтересно слушать мою болтовню.

Хочется прислониться к нему, залезть под мышку, хочется, чтобы он погладил меня по голове, сказал что-нибудь хорошее. А то ведь опять я буду смотреть на него влюблёнными глазами, тянуться к нему, а он будет шарахаться от меня, вздрагивать. Это ведь неинтересно. Руки, я не помню, какие они у него. Большие, а на ощупь? Тёплые? Мягкие?

А ведь он ласкал меня. Сам большой. Рожица счастливая. Сбила меня с толку эта рожица.

«Вы мне скажите, Надя, что вы хотите: заниматься математикой или родить 10 детей?»

«А если я скажу, что хочу 10 детей, чем вы мне сможете помочь?»

«Ну…»

Смутился, взял фотографию, видимо, своего курса, показал двух девушек: одну, видимо, любил, а другая сказала, что хочет детей.

Она-то и стала его женой. У них два ребёнка.

Иначе, чем «она» он её не называет.

Был как расшалившийся мальчишка. Рубашка выбилась из брюк. Тащил какие-то книги. Показывал фотографии, диплом, аттестат, свидетельства всякие.

«Как вы будете домой добираться? Я провожу вас на такси, здесь совсем рядом стоянка. Нет, мы вызовем такси по телефону. Нет. Я вас никуда не отпущу, будете спать в той комнате».

Господи, я не могла ему слова сказать. Разве я думала, что это так кончится?

«Вы чай будете пить? Я несу. Вы так и будете спать в платье? Вы уже спите? Нет? К вам можно? Мне кажется, что у вас здесь лучше».

«Что вы этим хотите сказать? Предлагаете поменяться комнатами?»

«Предлагаю вам пойти сюда». А рожица светится, и глаза блестят. Я уже сижу на диване.

Платье слетает мгновенно. И уже «ты». «Какая-то у тебя застёжка хитрая».

«Не умеешь расстёгивать?»

И лифчик уже через голову снят. Трусики уже где-то на коленках, высвобождаюсь сама.

А тело у него большое и волосатое.

20 июня 1981

Сегодня суббота. Прибираюсь. Отдых.

В четверг зашли с сотрудницей в «Грампластинки», а там он.

— Здравствуйте, Фёдор Фёдорович!

Он мне почему-то тоже:

— Здравствуйте, Надежда. Вы опять с работы и опять здесь.

Поговорили немножко.

— Вы извините, Фёдор Фёдорович, меня ждут.

И совсем нестрашно. Даже про гости не заикнулась.

Прогресс?

Ночью мне снился Незнакомый мужчина. Снилось, что было что-то хорошее. Он говорит: «Надежда» и прижимает к груди мою голову. А я почему-то чего-то стеснялась что ли, отстраняюсь. Он обижается. Потом где-то лежит, рядом лежит, под одеялом. Я за волосы его ерошу, он недоволен. Беру за руку, впереди лес, веду туда. «Куда?» — «В лес. Что ли не любишь лес?» — «Очень люблю». И он уже доволен, и мы уже идём по дороге, а впереди изумительный лес, из детства, из семидесятки.^[9]

29 июня 1981

Наш Манников мне нравится всё больше и больше. Вчера он на ЭВМ посадил меня около себя:

— Я посмотрел твою программу.

— Где вы её посмотрели? — я покраснела как рак. — Это нехорошо.

— Случайно. Здесь валялась. Совершенно случайно. Зачем ты открываешь файл по этой системе?

— Я? Нет. Я открываю его как последовательный. Вы что-то перепутали. Вот посмотрите.

— Учишь вас учишь, а вы ничего знать не хотите.

— Да вы что. Я как губочка всё впитываю.

Пообщались. А сегодня я попросила посмотреть его программы. Он показал. Объяснял. Я никак не могла одного места понять, он, наверное, здорово посмеялся про себя, но я сразу сказала, что у меня бывает такое, я тупею очень резко. Он несколько раз объяснял. Но ничего, благосклонно, здорово не ругался.

Вечером за мной зашла Таня. Всё посмотрела. Её потрясли размеры нашей ЭВМ. Я ей составила синусоиды благоприятных и неблагоприятных для творчества и любви периодов. Она удивилась:

— Всё совпадает!

Таня разводится с Серёжей. У неё сейчас трудное время.

8 августа 1981

Наконец-то суббота! Вчера Манников довёл меня до слёз. Потом извинялся:

— Надя, извини ради бога.

Покраснел как свекла.

Сегодня звонил Женя, он, оказывается, всю неделю звонил, не мог дозвониться. Может, и Ф.Ф. звонил, не мог дозвониться? Позвоню сама. А что я ему скажу? Что у меня лимон высох? Который его к чаю дожидается.

4 сентября 1981

Много же времени прошло. Ф. Ф. давно вернулся из отпуска. Я не звоню. Тоже скоро в отпуск уйду. Теперь я человек независимый. На работе, кроме любимого электронщика, появился любимый начальник ЭВМ. Почему я его раньше не замечала? Сейчас мы друг другу светимся. Ах, как мне нравится, когда он рядом сидит. Большой. Улыбается. Нравится мне его на «вы» называть. Выговаривать: «Владимир Германович». А он сбивается с «ты» на «вы». Но теперь, наверное, уже чётко знает, что мы с ним на «вы». Девочки, операторы, с ним по-простому. Ещё у нас есть наладчики. Я покривлю душой, если скажу, что мне наш наладчик Паша не нравится. Нравится, только у него какой-то очень тяжёлый взгляд. Но в более тесном кругу, когда праздновали день рождения Тамары, он оказался гораздо приятнее.

Я чувствую себя сейчас вообще (без комплексов) привлекательной. Хотя никого не привлекаю. Говорю Паше:

— Наверное, мы вам очень надоели, и вы не хотите нас видеть (ЭВМ весь день барахлила).

— Нет. Наоборот. Очень хочу.

— Кстати, мы так и не познакомились. Меня зовут Надя.

— А меня Паша.

— Я почему-то так и подумала.

— Почему?

— Вас зовут «П. И. Леонов». Я и прикинула, какое есть имя на буковку П. Ну не Панкрат же. И почему-то не Петя.

13 сентября 1981

Итак, я в отпуске. В заслуженном, заработанном.

До свидания, любимый начальник машины, до свидания, любимый оператор Манников, до свидания, любимый наладчик Паша, до свидания, любимый электронщик Николай Филипыч, очень похожий на Ф. Ф. Ой, как подумаю, что целый месяц мне не будет улыбаться начальник машины… грустно становится.

Да, год назад я вышла в жизнь. Как много я узнала. Как много изменилось.

И всё совсем не так, как хотелось бы. Но никакой трагедии в этом нет. Живу без его поддержки. Так ли она мне нужна оказалась? Нет. Только в начале было тяжело. Мне нравится на работе. Люблю ходить на машину. Люблю видеть там высокую фигуру начальника, его большие глаза, которые, наверное, всё-таки подмигивают мне.

Люблю хмурого Манникова. Не могу сказать, что люблю работу, но люблю бывать на работе, видеть своих сотрудников. Лену Огневу. А уж Владимир Германович — какая лапушка, даже вообразить трудно. И самое главное достоинство мужчин с работы, что это всё сотрудники мои, что быть ничего не может.

3

5 февраля 1982

Завтра мой младший братик Коля и его друг Вова улетают в Москву. Каникулы кончились. Мне очень грустно. Плакать хочется. Но что поделать? Коля пошёл к Васе в общежитие. Мы с Вовой остались вдвоём. Он собирался к родственникам на Вторчермет. И я (!), несмотря на холод (!!!), сказала, что провожу его. Конечно же, у сапога полетел замок, и мы провозились. Я начала нервничать. Человеку надо ехать, я навязалась да ещё и собраться не могу. Он один раз заикнулся, что, пожалуй, поедет. Но потом мы с ним говорили о природе, о погоде. Он описывал, как у них, в его родных украинских краях, красиво. И тут, уже с превосходством, заметил:

— Ты просто нигде не была.

Это я-то? Да я в Киргизии родилась! Да мы с родителями пол-Союза исколесили, сколько городов понастроили!

Так мы и возились с моим сапогом. Я уж не стала про многочисленные санатории в Крыму и на Кавказе рассказывать, за меня это сделала мама:

— Я свою семью каждое лето на море вожу!

Мгновенно сапог был починен, Вова и я пошли.

В троллейбусе я его развлекала историями всякими, как глупенькая болтливая девчонка.

Вдруг спохватилась:

— Тебе неинтересно? Я замолчу.

— Нет, отчего же. Рассказывай.

— А как ты обратно со Вторчермета поедешь? Скучно будет одному. Ну ничего, меня вспомнишь, может, станет повеселей.

Доехали мы с ним до Фрунзе, оттуда пешком до автовокзала пошли. Он ушки у шапки опустил.

— Вов, давай зайдем в гастроном на секундочку, погреемся.

Зашли.

— Удивляюсь я себе, — говорю.

— Что ты удивляешься?

— Да так… — А сама думаю: «Зачем? Такая холодина, как меня сюда занесло? А сейчас ещё домой ехать».

Вышли из гастронома. Дорогу перешли. Спрашиваю:

— Всё?

— Да. Вот остановка.

— Да.

Постояли ещё, помёрзли.

— Ты иди, — говорит.

— Я подожду ещё. Если автобуса долго не будет, брошу тебя здесь и пойду.

— Не бросай.

— Не брошу.

Подошёл автобус, я помахала ему и побежала добираться до дому. А днём я подарила ему собачку: «Её зовут Тотошка». Зачем я всё это пишу? Зачем? Мне очень грустно, очень больно, почему он такой маленький, точнее, почему я взрослая. Ему, как и Коле, 22 года. В принципе возраст солидный, я в это время замуж собиралась, Таня Аньку выкармливала.

Замуж! Вспоминать не хочется. А здесь такой чистый, хороший мальчик.

Он поздно вечером вернулся. Мама уже спала, Коли ещё не было. Я сидела на тахте, он — на раскладушке, читал Хэма. Мы, конечно, болтали. И мне вдруг показалось, что он подшучивает надо мной.

— Ты надо мной подсмеиваешься?

— Нет. Я совершенно серьёзен.

— Ты поглядываешь на меня с хитрецой.

— Я не поглядываю, я гляжу.

Меня в жар бросило. Отвернулась.

— Вов, ты это, ты соберись, а то утром суматоха будет.

— А что мне собирать? — Покидал что-то в свой дипломат.

— Ты ничего не забыл?

— Нет.

— Забыл.

— Что?

— Не вспомнишь — я обижусь.

Вспомнил. Он Тотошку забыл. Тотошка стоял на тумбочке.

Я потом ему всю ночь вышивала букву «В» на платке.

6 февраля 1982

Утром пошла их провожать. Мама поцеловала сначала Колю, потом Вову три раза. Вышли, ждём троллейбус.

Он, как обычно, руки в карманах, голову втянул. Я развязала ему бантик на шапке, опустила ушки.

— А то гастронома здесь нет, не погреемся.

Потом:

— Не обижай моего Тотошку.

— Не обижу. Он теперь мой.

Что-то мы ещё говорили. А у меня одна мысль в голове: «Это уже всё. Уже всё».

Коля:

— Надюша, тебе плакать нельзя, у тебя глаза накрашены.

— А я и не плачу.

Подъехал троллейбус. Они там, а я осталась.

Водителя ещё нет.

— Вова, — говорю, — выйди. А то я сама зайду.

Он вышел.

— Давай я тебя поцелую.

В одну щёку целую, в другую.

Он:

— А ещё раз?

Я чмокаю его куда-то возле уха.

— Ой, сколько родинок, — говорю.

— Вот ещё одна, — он показывает, справа над губой.

Целую. Приходит водитель. Я целую Вову в губы, я их даже не чувствую.

— Это всё, всё, всё.

Он краснеет. Вот стоят они вместе с Колей. Колю я не вижу, а он улыбается смущённо. Всё.

7 февраля 1982

Они уехали. Я не выдержала, разревелась, юркнула в подъезд и продолжала лить слёзы. Только успокоюсь, и снова вдруг нахлынет. Коле наказала, чтобы он сводил Вову в «Фотографию» и не забыл состроить ему рожицу, пусть Вова, когда «птичка вылетит», развеселился.

Пришла домой — тоска. Было у меня три братика, а тут ещё один прибавился.

23 февраля 1982

Поздравили наших мужчин. Коле и Вове послала подарочки, может, уже получили.

1 марта 1982

Сижу на больничном. Тоскливо. Летом снова в московскую клинику. Почти 2 года прошло. Прооперируют, не прооперируют, мне уже всё равно. Я срослась со своей болезнью, как и она со мной.

8 марта 1982

Приходили с работы, принесли мне мимозы — приятно. Коля прислал фотографии, не забыл мой наказ — они улыбаются. Такие красивые. У Вовы на личике родинки, я все изучила. Вспомнила, как он мыл посуду, закатал рукава, родинки на руке обнаружились. А рука мужская.

16 сентября 1982

Я в Москве. 2-ого октября уезжаю, с 4-ого — на работу. Про клинику писать неохота — всё то же. Таня плачет, я её утешаю. Познакомилась с её Большой Любовью. Сегодня они, тайком от всех, поженились. Что будет, не знаю. Тихо отметили такое событие — Зигфрид, Таня, её подруга с мужем, я, Анька, Коля и Вова.

17 сентября 1982

Я спросила Таню:

— Мы с Вовой поедем к нему?

«Благословит», поеду. А нет… всё равно поеду.

Она смеется:

— Конечно!

На следующий день мы вернулись, она спрашивает:

— Когда свадьба, дорогие?

Она в шутку спросила, а мы всерьёз подали заявление.

Но я сначала сказала, куда нам торопиться. Он знает, что я больна, но я не знаю, знает ли он, как. Но он всё равно повёл меня в загс.

3 октября 1982

Маме ничего не говорю, боязно. Она может с улыбкой сказать: «Конспираторы!» Но может и тако-о-ое устроить!.. А у Вовы с его родителями очень непростые отношения.

Как он там без меня?

Ему сейчас, я знаю, гораздо хуже, чем мне — я помню, как он уехал, а я осталась, и всё, абсолютно всё напоминало о нём, а мы тогда были просто знакомы.

Не буду наводить грусть, напишу, как доехала, как встретили и т. д.

Села я в 14 вагон. Поезд поехал, я вздохнула и потащилась вперёд. А вокруг сочувственные взгляды, типа: «Ну что же вы? В последнюю минуту запрыгиваете». Но сочувственных действий не встретила, пока не протащилась пол-вагона. Тут какой-то дедок встал передо мной:

— Девушка, вам куда? Не наша ли соседка будете?

— Не ваша, — говорю, — грустно. Мои соседи в 10 вагоне.

— В 10? — он даже присвистнул. — Вы вот что. Вы пока сумку здесь оставьте, вот наше купе. Отнесёте чемодан и вернётесь за сумкой. Я посторожу, не волнуйтесь.

Пошла я дальше с чемоданом, а он тяжёлый, бедного Вову вспомнила не один раз, как он нёс эти тяжести? Вагон трясёт, и опять все сочувствуют. Но желающих помочь… в общем, не помню как, помню, что дошла. Смотрю, купе двухместные, мягкие, проводница глядит с подозрением, непонятно только — на меня или на чемоданишко. И кричит куда-то:

— А вот вам и соседка!

Заходит здоровый парень, думаю про себя: «Слава богу, что Вова не видит». Он ревнивый. Дальше следует обряд знакомства, он что-то говорит, а у меня одна мысль: «Сумка». Снимаю пальто, сажусь, дух перевожу и иду к сердобольному дедку.

На обратном пути зато у меня не было отбоя от желающих помочь, они, видимо, думали, что сумка легче, чем чемодан. Но тут уж я строила из себя гордую и независимую, пока не шлепнулась прямо в руки какому-то дядечке. Он и доставил меня на место. На следующий день зашёл навестить.

Принесли бельё, принесли чай, мой сосед пропал, я перекусила. Не плакала. Просто Вовочку вспоминала. И тут явился мой сосед. Не про ёжиков же с ним разговаривать. Интеллигентно осведомились друг у друга о книжках. Вдруг врывается какая-то девица:

— Генка, пошли в картишки перекинемся.

Он ко мне:

— Пойдёмте в карты поиграем.

— Я не умею.

— Мы вас научим.

— Нет. Спасибо. Я устала сильно, и мне хочется отдохнуть.

— Ну и прекрасно. Ты иди, — он ей говорит. — Я вообще тоже не выспался.

Я-то думала, что он сейчас уйдёт, а уж я полежу, отдохну, Вовочку вспомню. И вспомнила Экзюпери: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил.

12 октября 1982

Здравствуй, Вовочка!

Я начала сочинять письмо сразу же, как поезд тронулся. Думала о тебе, думала, думала. Придумывала ласковые имена, сочиняла ласковые слова. И поняла, что действительно за ночь можно сочинить «Я помню чудное мгновенье». Вовочка, ты единственный в целом свете. Я вспоминаю тебя, и меня переполняет нежность. Мне всё-всё в тебе нравится, ты самый красивый, самый умный, самый хороший, самый ласковый, самый нежный, ну в общем самый-самый. Это даже не поддаётся описанию, это сидит где-то внутри меня. Наверное, такую же безграничную нежность вызывает у матери ребёнок. Очень хочется обнять тебя, целовать твои глаза, губы, руки, всего тебя. Люблю тебя. Люблю в тебе и мужа, и ребёнка. Лапушка мой, просыпаюсь утром, а тебя нет. Ты просыпаешься — меня нет. Как же так?

Лапушка, мы созданы не для семейной жизни, а для совместной жизни.

9 ноября 1982

Вовочка, я люблю тебя. Просыпаюсь утром с этой мыслью. Днём, среди сереньких будней, суеты, потока людей, потока информации, вдруг является светлая мысль: Ведь я люблю, где-то ходит мой муж, в такой же суете, толкотне, но мой муж, мой любимый человек.

А по ночам мы ходим по моему городу. Я тебе рассказывала, что мне часто снятся места, в которых я вроде никогда и не была наяву. Мы идём по улице, и я знаю, что за следующим домом будет церквушечка, а за ней будто бы совсем другой город — светлый. Солнечный, зелёный, с большими каменными домами, а за тем розовым домом мы снова попадём в прежний город — узкие тёмные улочки с маленькими домами, а дальше будет зелёный сад и будет тепло, будет лето, а в маленьком городе была зима.

Вот так мы по ночам гуляем с тобой по всем временам года, шагаем из осени в весну, из зимы в лето. Где-то ты всё время теряешься, или это я теряюсь. Но каждую ночь тебя вдруг не оказывается рядом, и я никак не могу понять, в каком месте, в каком времени года мы потерялись, и не могу вспомнить, простились ли мы? Если да, то на сколько, ждёшь ли ты меня где-то и когда?

Наступает ночь, и мы снова бродим по этому городу. Иногда мы там живём. Всегда в разных местах. Бывает даже, что в одной и той же квартире, но не в одной комнате. И всё это я уже знаю, всё это мне знакомо.

Вовочка, мои руки соскучились по тебе, им надо ласкать тебя, где же ты?

22 ноября 1982

Вовочка, любимый мой Вовочка. Получила я ещё одно твоё письмо и письмо от твоей мамы. Солнышко ты моё, я написала тебе уже всё, что я думаю по поводу квартиры. Видишь, как у нас с тобой получается. Ты там, я…

25 ноября 1982

Милый мой, почему ты пишешь, что я перестала тебе писать? Солнышко, я пишу тебе, я стараюсь каждый день писать, не всегда получается, но за выходные одно письмо я всё равно пишу. Я тебе хочу написать такое большое-пребольшое письмо, очередное объяснение в любви. Вовочка, я пишу тебе, я пишу тебе каждый день почти, мне уже даже стыдно.

28 ноября 1982

Два месяца, положенные на размышление, пролетели быстро. 6-ого декабря регистрация. Не верится, что мы скоро увидимся, теперь уже наяву. Беру недельный отпуск за свой счёт, четыре дня на дорогу, чтобы вместе побыть, останется всего ничего. Могла бы взять больничный, но не хочу.

12 декабря 1982

Я снова дома и снова пишу. Меня встретил Вася и спросил, как мне в моём новом «окольцованном» положении? А я спросила, неужели заметил? Конечно, ответил Вася, слепым нужно быть, чтобы не заметить. Я думала, он о моём излучении, нет, лучении говорит, а он — о колечке.

Смеётся:

— А я и о том, и о другом.

Какой он красивый, наш Вася. Добрый, умный, а главное — наблюдательный.

— Как мама? — спрашиваю.

— Побушевала и успокоилась. Что ты, маму не знаешь? Беляшей напекла.

— Ну… пошли!

17 декабря 1982

Здравствуй, дражайший супруг мой Владимир!

Не устали Вы ещё, любезный, письма получать от жены своей? Просьбу Вашу писать Вам по пол-листочка как понимать? Устаёте читать наши каракули? Глазоньки Ваши — наши любимые — поберечь хотите? Читать не успеваете или ещё как?

Но уж прости меня грешную — не получается у меня по поллистка. По три — самое малое. Я, если тебе один день не напишу, как-то себя не очень хорошо чувствую. Но у меня была такая сумасшедшая неделя, которая чуть не закончилась плачевно для меня, точнее, для кольца, которое Вы соизволили мне на пальчик безымянный своею ласковой ручкой надеть. Я его чуть не потеряла. Но нашла! Два дня после этого ходила и напевала: «Сронила колечко со правой руки», и ещё, как назло, Зыкина сегодня эту песню запела. И вообще, держите Вы меня в строгости, муж мой любимый. Не знаешь случайно, почему я так тебя боюсь? Вязала тебе жилетик, а потом вдруг поняла, что тебе не понравится. Ты ведь такой аккуратист. Распустила, начала снова. А я никогда ничего не распускаю, все идеи приходят по ходу работы, а тут вяжу, и мне нравится, в общем, пролила кучу слёз, взяла себя в руки, вяжу — но теперь боюсь, что не успею к твоему дню рождения. И мне совсем страшно. Конечно, я могу ещё раз позвонить и узнать, но опять же таки боюсь приставать к тебе с такими пустяками. В общем-то не смертельно, конечно, знаю, что если тебе не понравится, ты скажешь честно, просто очень жаль своих трудов, я ведь достала хорошей шерсти. Чего не сделаешь ради любимого мужа. Ничего, потом можно будет перевязать. Конечно, эти мои проблемы смешны по сравнению с мировым прогрессом, но это мои проблемы. Извини, пожалуйста, что я тебе об этом пишу.

Смотрели с мамой «12 стульев», телевизионный фильм. Я его раньше не видела. Замечательный фильм. На протяжении всех четырёх серий смеялась над каждой фразой, а потом вдруг стало очень грустно.

А мама купила отличный материал на шторы: «Вам на новоселье». А мне, знаешь, начинает нравится жизнь по отдельности. Вроде бы как замужем и вроде бы как свободный человек. Я уже привыкаю к этому. Хорошо любить на расстоянии. Главное, писать, что любишь, скучаешь, и ничего больше не надо.

19 декабря 1982

Здравствуй, Вовочка!

Ты получаешь мои письма?

Сны мне снятся не очень приятные. Я никак встретиться с тобой не могу, ты всё время уходишь.

Завтра — празднуем на работе. День рождения у сотрудника. Зачем-то я согласилась торт купить, всем идти специально, а мне по пути. Тешу себя тем, что могу на целых полчаса дольше поспать. Правда, без меня не смогут сделать злополучный АСКИД, а время на машине с 9 часов, но это можно будет перенести. Надеюсь, наши догадаются договориться с операторами. У меня зато великая радость — я скорректировала свои программы с учётом буквы в индексе, но до конца всё проверить не могу, так как жду от Рохлиной контрольного примера. Надо мной смеются, разве, говорят, не знаешь, где стоят телетайпы, как они включаются, как набивать, что набивать, Рохлину-то долго можно ждать. Но я жду.

Сейчас по телевизору был фильм «Служили два товарища». Хороший фильм. К сожалению, я пропустила начало и потом смотрела не очень внимательно, но фильм всё равно чудный. А в программе «Время» рассказывали про наш Верх-Исетский завод. Пустячок, а приятно.

Папа напечатал фотографии — Таня и Аня приехали. Я спросила про наши, папа сказал, что теперь мы на очереди первые. Правда, я уже долго стою первая на очереди. Но надежды не теряю. Так что фотографии мы когда-нибудь где-нибудь как-нибудь получим.

Ну что тебе ещё написать? Нашла бы что сказать, если бы ты был рядом.

20 декабря 1982

Таня всё рассказала. Была большая разборка. «Какой такой иностранец?!» — кричала мама. А папа сказал: «ГДР — дружественная нам страна».

23 декабря 1982

Лапонька моя, здравствуй!

Я перестала тебе писать. Было очень много работы.

Как ты там живёшь, Вовочка?

Я скучаю без тебя. Старею без тебя. Плохо без тебя. Нельзя мне грустные письма писать. Но знаешь, грустно мне почему-то.

Вроде бы всё хорошо. Систему мы сдали, правда, с некоторыми оговорками, сразу идут переделки и прочая. Но главное, что сдали в срок. А то не очень приятно сознавать, что из-за меня премии могут лишить. Разговоры-то ходят давно, что премии мы и в этом квартале лишимся.

Погода не очень-то плохая.

24 декабря 1982

Вовочка, любимый мой, здравствуй!

И опять от тебя нет письма. Я бежала домой с работы, почему-то казалось, что будет письмо, а его опять нет. Грустно. Те твои письма я совсем зачитала, почти до дыр. Уж и не знаю, что тебе писать. Снова тебе в любви объясняться? Тебе это, наверное, уже надоело. Ничего новенького.

Лапонька, ну правда, я так тебя люблю. Так скучаю без тебя. Каждый день жду десяти часов, когда тебе можно будет позвонить. Засекут меня когда-нибудь на работе, но я не могу не слышать твоего голоса. Со страхом жду Нового года. Обычные дни ещё ничего проходят, работы очень много, отвлекаюсь как-то. А Новый год есть Новый год. Плохо мне будет без любимого мужа. Солнышко, я бы приехала к тебе, но самолёт, да и ты не очень-то приглашаешь. Ещё целых семь дней, а мне уже плохо, прямо чувствую, как будет тошно в сам Новый год.

Вовочка, ну почему так плохо без тебя? Меня в секторе пытаются растормошить, приобщить, я вообще-то член редколлегии, но ничего не могут добиться.

Требуют ещё от нас с Огневой АСКИД. Сегодня с утра мы вводили перфоленты, но не учли некоторых ситуаций, и программа сработала не совсем верно. Манников опять сказал нам с Огневой всё, что думает о нас, о системе и прочем, ещё он внёс большие изменения в нашу программу, ещё ему нужно скорректировать свою программу перекодировки, а машина на профилактике. От нас требуют, чтобы в пятницу всё уже было готово. Мы вечером с Огневой машину обманывали, и мы её обманули. Если так пойдёт и дальше, то очень может быть, что к пятнице мы добьёмся больших результатов.

27 декабря 1982

Любимый мой, здравствуй!

И опять от тебя сегодня нет письма. Я задержалась на работе на 3 часа, бежала домой и думала — приду, а там письмо. Прихожу. А письма нет. Грустно. Завтра выхожу во вторую смену, это к часу надо являться на работу, почту приносят после двенадцати, я сказала на работе, что пока почты не дождусь, не приду. Вчера мы с мамой наелись пельменей так, что песни петь захотелось. Грустные. Из-за Тани. Мама возмущается:

— А что с диссертацией?! Всё коту под хвост из-за этого иностранца! Вся в папу! Ваш папа…

И т. д.

Так что выпили мы с мамулей шампанского за всех Вовок и Вовочек. Папу в его детстве Вовкой звали.

28 декабря 1982

Солнышко моё, здравствуй!

Наконец-то я получила твоё письмо. Вовочка, можно одно замечание? Нечестно это, пишешь, что хорошо, что не писал, так как собирался писать глупости. А я что тебе пишу?

29 декабря 1982

Здравствуй, солнышко моё!

Я люблю тебя, Вовочка. У меня уже билеты в Москву на руках. Сама себе диву даюсь. Я — такой инертный человек и вдруг собралась лететь Новый год с тобой встречать. Я скучаю по тебе, я хочу к тебе. Лапонька, ты забываешь всё время, что женился на математичке, да? Может быть, ты вообще забыл, что женат.

Я пишу тебе всякие глупости.

30 декабря 1982

Лапонька, здравствуй!

Солнышко, я давно в любви тебе не признавалась. Я тебя очень люблю. Скучаю без тебя. Мне даже не верится, что уже совсем скоро я тебя увижу. Представляешь, ты будешь меня гладить, а я действительно буду мурлыкать у тебя под боком. И глазки твои на меня смотреть будут и сиять будут. А я целовать их смогу.

6 января 1983

Лапонька, здравствуй!

Купили мы с мамой подсвечник — подарок с Урала. Он не совсем что бы однотонный, видно игру камня, переходы от прозрачного к матовому и с прожилками! Красиво!! А коробка! Кто будет больше рад, твой папа или твоя мама? Мы подарим его папе? Или маме?

Соскучилась по твоему голосу. Хожу с утра на машину, работает она безобразно, Огнева на больничном с дочкой, не могу отойти от машины, но чувствую, что побегу тебе звонить.

Вчера мы ходили к Тамаре Сергеевне (это наш начальник сектора) смотреть её чадушку, которой завтра стукнет 3 месяца. Праздничная девочка. Такая лапушка, и у этой лапушки уже зубки режутся (вообще-то у нормальных детей к 6 месяцам появляются первые зубы).

Я купила тебе носки. Они, правда, тонкие, но я соблазнилась вывеской ALL WOOL, и опять же таки они индийские, представляю ALL WOOL из Индии, но, знаешь, реклама — вывеска. Если не понравятся, их можно распустить и перевязать, добавив ещё какой-нибудь ALL WOOL.

14 января 1983

Здравствуй, Вовочка!

Вот и ещё одна рабочая неделя кончилась. Впереди суббота-воскресенье. Что ты будешь делать? Грустно тебе будет без меня.

Вовочка, Вовочка, лапонька, солнышко, до чего же я к тебе хочу. Точнее, хочу быть рядом с тобой. Растормошить тебя надо.

Какой-то ты у меня уже нерадостный. Я тебе звоню, а ты не рад. Надо же радоваться, лапушка. Хорошо ведь, что есть телефоны, есть почтовая связь. А жили бы мы в начале века? Да это письмо от Екатеринбурга до Москвы месяцами бы шло. И голос мой ты бы услышать не мог, а я твой. Лапонька, я очень люблю тебя.

Пытаюсь понять, отчего ты грустишь, и понять не могу. Нет, я, конечно, понимаю, но всё-таки не надо так сильно грустить. А то твоя грусть передаётся мне, и я теряю часть своего оптимизма.

Мы сейчас на работе пьём краснодарский чай, который ты мне подарил, который заварил Манников, который все хвалят. Вкусно. Все тебе привет передают. Я — совсем-совсем пламенный.

Кузенька ты мой любимый, лапушка-лохматушка. Я старею без тебя. Мне страшно, как ты меня покажешь своим, на фотографии я такая молодая. Или это просто зима? Но я смотрю — ведь есть и красивые женщины, несмотря на зиму. А я старею и страшнею. Ты меня узнаешь?

Совсем глупое письмо. Но мне просто хочется называть тебя ласковыми именами и говорить, что я люблю тебя. Ты так представь себе: я рядом, твоё лицо целую, говорю тебе в ухо: Вовочка, любимый. Представил? Тебе веселей? Лапочка, Вовочка, люблю тебя.

16 января 1983

Отметили день рождения Аньки. В последний раз. Десять лет исполнилось человеку, а одиннадцать будут уже праздновать далеко-далеко, так далеко, что и думать страшно. Одно утешает — ребёнок полон надежд и ждёт перемен с неописуемой радостью.

19 января 1983

Здравствуй, Вовочка!

Лапушка ты моя, знаешь, я на тебя сильно обиделась, думала, что это надолго, пока тебя не увижу, тёпленького, ласкового, не пройдёт. А прошла пара дней, и я поняла, что не могу на тебя обижаться, глупо, нелепо, самой надо было сдержаться. Вовочка, очень скучаю по тебе. Не могу я так.

21 января 1983

У меня в последнее время получаются какие-то грустные письма. Наверное, просто мы давно не виделись, и надежды на скорую встречу мало. Смотрела «Песню-82», повтор. Вспоминала тебя. Новый год с тобой. Три дня. Как сон. Целовать тебя хочу. Спать с тобой хочу. Вечером ложиться с тобой и утром просыпаться с тобой. Тебя хочу. Ты такой красивый, такой мохнатенький.

6 февраля 1983

Проводили Таню и Аню. Ревём.

8 февраля 1983

Здравствуй, Вовочка!

Вчера ко мне заявился гость. Женя, мы вместе учились. Примерно с полчаса мы с мамой развлекали его разговорами, потом вдруг он (а сидел по правую руку от меня) спохватился, пощёлкал меня по кольцу и спрашивает:

— Чего это такое надела?

(Вообще-то он приехал в командировку на два дня и на работе меня застал просто чудом).

Я, конечно, возмутилась.

— Ни при чём здесь я, — говорю, — муж надел.

— Как муж?

— Обыкновенно. Замуж вышла.

— Где же муж?

— В Москве.

— Что он там делает?

— Учится.

В общем, мой гость Женя хлопал глазами ещё с полчаса, потом догадался меня поздравить.

— Никак не могу поверить, что ты замуж вышла.

Странные люди, сам-то женат уже год, а я, видишь ли, не могу.

11 февраля 1983

Получили телеграмму — Таня и Аня в Потсдаме.

25 февраля 1983

Здравствуй, мой хороший!

Принесла сегодня фотографии наши Огневой показать. Сейчас смотрю на них и думаю, до чего же ты у меня красивый, смотреть больно, а уж ежели ещё и пёрышки почистишь — глаз не отвести.

А мне сегодня снилось, что мы спали вместе — свернулись два калачика, я внутри, ты снаружи. У меня очень холодно, сплю с грелкой, а тут проснулась оттого, что очень жарко стало мне внутри тебя. И ведь сразу со сна не сообразишь что к чему, мысль такая — тебе-то, наверное, холодно, надо теперь наоборот калачику разместиться, тебя согреть, а тебя-то и нет. Грустно.

Это я просто очень вчера расстроилась с твоим письмом. А мама моя карасём вертится, зачем, мол, тебе, доченька, в Москву переезжать, Вова закончит институт и может здесь работать. Ты можешь? Я так свою работу люблю. Но тебя я, конечно, люблю сильнее. Куда ты, туда и я. А мама прочитала твоё письмо, есть у неё такая привычка чужие письма читать, я даже сунула ей конституцию: тайна переписки… нам, гражданам… конституцией… А вообще-то, проехали.

28 марта 1983

Здравствуй, любимый мой Вовочка!

Работаю сегодня первый день после больничного. Мама завела будильник на пол-седьмого, но я всё равно боялась проспать, просыпалась всю ночь. Утром ухожу, а по радио говорят о трудовой дисциплине, о прогулах и опозданиях, о более эффективном использовании рабочего времени, в общем, страшные вещи говорят. Но я не опоздала! С утра сегодня уже вошла в рабочую колею. Но Огнева на больничном, она очень много уже сделала, мне трудно разобраться в технологии, а записей она мне никаких не оставила. Я сижу и думаю над корректировкой программы, всё остальное по ходу работы всплывёт.

Без тебя так грустно. Я вчера проплакала, нет, проревела весь вечер. Фотографии смотрела, любовалась тобой.

У нас наступила весна. Мы в обеденный перерыв с девочкой одной пошли в аптеку. Точней, она пошла и меня уговорила. Здесь ведь напротив находится кладбище, через него мы и пошли. Знаешь, снег кругом, тишина, трамваи видно, но не слышно. Почему на кладбище такая тишина? Это я к тому, что после обеда у меня начисто исчезло рабочее настроение, а тут ещё пришла Щербинина (наш экономист) и сказала, что неправильно было оформлено заявление о продлении отпуска за счёт больничного. В общем, получилась накладка на один день и больничный без содержания. А переписывать приказы они не хотят. Придётся мне ещё один день без содержания в этом месяце брать. Так как я должна им два дня, один день я отработаю, а мне его не оплатят, второй же день я вот сижу и отрабатываю.

5 апреля 1983

Здравствуй, Вовочка!

Лапушка моя, до чего же я тебя люблю. Так нельзя, наверное.

Я только о тебе и думаю.

К тебе хочу. С тобой всегда и везде быть. Вовочка, я, наверное, тебе уже надоела. Но мне, честное слово, в голову вообще ничего не лезет. Я совсем закрутилась, не успеваю тебе звонить, и у меня с 10 до 11 настроение хуже не придумаешь. Ладно, наши знают, что у меня куча работы и Огневой нет, ко мне не пристают. А вчера в лифте женщина с междугородки исстоналась вся:

— Такая маленькая, такая худенькая, а сколько бумаги несёт.

Я прихожу с ворохом бумаг и начинаю разбираться. Но вроде бы пока всё успеваю сделать — операторы работают, я только контролирую их, подсказываю, документацию я оформила, даже технологу написала всё подробно, пошагово, как что делать, где какие файлы находятся, что можно сделать. Корректировку тоже закончила, даже по просьбе операторов скорректировала 4 задания. В общем-то надеюсь все хвосты подмести, которые могу. Хорошо, у меня такой стимул есть. Хорошо, что ты у меня есть, Вовочка. Вовочка, Вовочка, лапушка моя, золотце, солнышко, неужели ты действительно приедешь через неделю, и я тебе всё это наяву скажу, и ласкать тебя можно будет наяву, и целовать наяву, Вовочка, милый мой, скучаю по тебе.

Я иногда думаю, что надо быть более сдержанной в своих чувствах, не показывать тебе очень-то свою привязанность, может быть, ценить больше будешь, но не могу.

Примечания

1

Факультет повышения квалификации.

2

Уральский государственный университет.

3

Московский архитектурный институт.

4

Уральский политехнический институт.

5

Московский физико-технический институт.

6

Свердловский архитектурный институт.

7

Институт математики и механики.

8

Окружной дом офицеров.

9

Челябинск-70.