Семантика

Сема́нтика (от др.-греч. σημαντικός «обозначающий») — раздел лингвистики, изучающий смысловое значение единиц языка.

В качестве инструмента изучения применяют семантический анализ. В конце XIX — начале XX века семантика часто называлась также семасиоло́гией (от др.-греч. σημασία «знак; указание»). Учёные, занимающиеся семантикой, до сих пор обычно называются семасиологами. Также «семантикой» может обозначаться сам круг значений некоторого класса языковых единиц (например, «семантика глаголов движения»).

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Первое направление – это лингвистическая семиотика в узком смысле, примером которой являются работы лидеров Копенгагенской лингвистической школы и в первую очередь – Л.Ельмслева. Это попытка семиотического моделирования структуры естественного языка. К этому направлению примыкает обширная область логико-ориентированной семантики, восходящей как к семиотической традиции, так и к позитивистской (точнее, неопозитивистской) философии. Здесь следует назвать имена Б.Рассела, Л.Витгенштейна, А.Айера, У.Куайна, Дж. Серла, З.Вендлера и многих других – их основные работы имеются в русских переводах. Основные идеи этого направления четко сформулированы Ю.С.Степановым: «1) Объективный мир рассматривается не как совокупность “вещей”, а как совокупность происходящих событий или “фактов”, соответственно основной ячейкой С(емантики) признается не слово – название вещи, а высказывание о факте – предложение; 2) некоторые слова языка имеют непосредственные “выходы” к внеязыковой реальности <……>; др(угие) слова и выражения языка определимы только через их внутриязыковые преобразования, совершающиеся посредством предложения <……>; 4) описание первичных, исходных значений, к которым сводимы остальные, составляет особую задачу – т. наз. установление “семантических примитивов”» (Степанов, 1990. С. 440).

А. А. Леонтьев, Деятельный ум, 2001

3. Отказавшись от диахронической направленности исследований в пользу синхронического описания явлений значения, семантика в первой половине XX в. поставила своей задачей выявление и анализ семантических полей (называемых также мыслительными, или понятийными). Начиная с работ И. Трира, который параллельно использовал семасиологический и ономасиологический подходы, эти исследования стали называться лексикологией (Ж. Маторе). В такой лексической семантике слово по-прежнему остается основной изучаемой единицей, что сближает ее таким образом с гипотезой Сепира – Уорфа, признающей категоризацию мира на основе лексических средств естественных языков. Этот подход, преследовавший таксономические цели, дал, однако, только частные и ограниченные результаты – из-за отсутствия критериев, существенных для имманентной структуры языка.

С. Т. Махлина, Лекции по семиотике культуры и лингвистике, 2010

Важной особенностью психолингвистического исследования является его обращение к значению слова, т. е. к его семантике (И. А. Зимняя, 2001; D. D. Steinberg, N. Hiroshi, Р. A. David, 2001[3]). В лингвистике анализ семантики языкового знака связан, прежде всего, с изучением лексического значения слов и выражений, процесса изменения значений языковых единиц, с исследованием оборотов речи или грамматических форм. В то же время психолингвистика различает объективную и субъективную семантику. Первая представляет собой семантическую систему значений знаков данного языка (главным образом слов); вторая выступает как ассоциативная система значений, существующая в сознании индивидуума. В связи с этим семантические признаки языковых знаков подразделяются на: 1) относящиеся к области представлений-ассоциаций (субъективные) и 2) принадлежащие семантическим компонентам лексики, рассматриваемой в абстрактно-логическом (объективном) плане. При этом в психолингвистическом понимании понятие «семантическое поле» означает совокупность слов (связанных по смыслу с данной лексемой) вместе с их ассоциациями (А. Р. Лурия, 1998; А. Р. Лурия, О. С. Виноградова, 1974 и др.).

Вадим Петрович Глухов, Практикум по психолингвистике, 2017

В этой главе описывается первый этап в развитии представлений о языке и мире в рамках аналитической философии. Главная особенность моделей соотношения языка и реальности, разработанных на этом этапе, состоит в том, что на них доминирующее влияние оказали идеи немецкого математика, логика и философа Готлоба Фреге. Созданная Фреге концепция новой логики, формально-логического языка и логической семантики задала ракурс рассмотрения связи между языком и тем, для описания чего этот язык используется, который в разных вариантах попытались реализовать такие философы, как Рассел, Витгенштейн и Карнап. Преимущество подобного подхода эти философы видели в том, что благодаря четкости логической структуры формального языка и точности его правил приобретают вполне обозримый вид отношения между элементами языка и структурными компонентами мира, которые они обозначают. В естественных языках, которые создавались стихийно и в ходе исторического развития подвергались воздействию самых разнообразных факторов, эти отношения скрыты под толщей случайных зависимостей, поэтому, осуществляя перевод выражений этих языков на логически совершенный язык, мы получаем возможность выявить онтологические предпосылки, лежащие в их основе.

Л. Б. Макеева, Язык, онтология и реализм, 2011

Дальнейшее развитие проблема соотношения, точнее, различения значения и смысла текстов и речевых выражений получила в конце XIX – первой половине XX века в науках о языке – лингвистике, семиотике и логической семантике. Как мы, впрочем, увидим дальше, отождествление значения и смысла и сегодня еще отнюдь не стало достоянием истории. Употребление понятия смысла в этом контексте далеко от окончательной определенности. Существуют две принципиально различающиеся между собой традиции использования понятия «смысл». В одной из них смысл выступает как полный синоним значения; эти два понятия взаимо-заменимы. Мы не будем специально останавливаться на таких определениях. Во второй традиции понятия «смысл» и «значение» образуют более или менее выраженную концептуальную оппозицию. В свою очередь, вторая традиция также отнюдь не является однородной.

Д. А. Леонтьев, Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности

Вместе с тем литературоведение представляет собой обширную диверсифицированную область знаний, и в рамках одной работы невозможно применить к танатологическим проблемам абсолютно весь литературоведческий инструментарий. В качестве пункта отсчета, опоры в нашем исследовании мы избрали теорию мотива, которая удобна с нескольких точек зрения. Во-первых, понятие мотива в широком смысле охватывает любой литературный элемент, не ограничивая исследователя. Во-вторых, в узком смысле оно обозначает семантико-структурный компонент, который участвует в организации самых различных уровней произведения, в первую очередь содержания, нарративной структуры, сюжета, персонажной, пространственно-временной сфер. В-третьих, мотив является знаковым элементом, что позволяет рассматривать его с семиотической точки зрения: его семантику, репрезентацию, синтактику (синтагматику), парадигматику, прагматику. В-четвертых, он имеет «дихотомическую» [Силантьев 2004: 47] природу и подходит для структурных гипотез, основанных на различении инварианта и его вариаций. На наш взгляд, именно структурализм (как школа и как метод) с его поиском закономерностей в текстах разного рода вывел гуманитарное знание на новый уровень научности. Наконец, теория мотива и мотивного анализа очень хорошо разработана и позволяет в той или иной степени опираться на труды А. Веселовского, В. Проппа, А. Бема, Б. Томашевского, Р. Барта, К. Леви-Стросса, A. Скафтымова, Б. Путилова, Г. Краснова, Дж. Кавелти, Н. Тамарченко, И. Силантьева и др.

Р. Л. Красильников, Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию., 2015

В области методологии и философии науки семантика чаще всего понимается как выполняющая задачу приписывания «интерпретации» «бессмысленным» выражениям некоторого данного языка. Эта интерпретация в свою очередь рассматривается как приписывание некоторых подходящих референтов, или объектов (индивидов, множеств индивидов и т. д.), разного рода символам, которые, как предполагается, таким образом получают значение (meaning) и становятся осмысленными (meaningful). Этот подход стал стандартным для семантики формальных систем и составляет основную точку зрения, на которой в математической логике основывается теория моделей; на этом подходе основываются также практически все современные работы по семантике эмпирических теорий[164].

Эвандро Агацци, Научная объективность и ее контексты, 2014

Этот очевидный и «простой» ответ, основанный на распространенной формальной лингвистической дефиниции имени, не является, однако, в нашем случае полным, причем с обеих сторон – и со стороны имяславского имени, и со стороны ивановского мифа. Если имя так «просто» отличается от мифа тем, что в нем нет сложносоставнои синтаксической семантики и синтактики вообще, то как примирить с этим очевидным ответом то принципиальное обстоятельство, что в имяславии, как мы помним, специально ослабляется грань между синтаксическим субъектом и предикатом и что само имя понимается там как предикат, то есть – в обычных лингвистических координатах – как явление именно синтаксической семантики? Со стороны же ивановского мифа возникает проблема его различения с обычными расселовскими дескрипциями (типа «автор „Ваеерлея“» или «нынешний король Англии»[43]), получившими широкое хождение в лингвистике и тоже понимаемыми при этом как способ референции. Проблема здесь в том, что дескрипции тоже, как и миф, являются по своей языковой природе результатом действия синтаксической семантики, но в отличие от ивановского мифа они «не имеют» в своем референте никакой «особости» по сравнению с референтами обычных, синтаксически не распространенных имен. Тут не обойтись без использования дополнительных критериев различия.

Людмила Гоготишвили, Непрямое говорение, 2006

Важнее, однако, для нас тот факт, что действительность и мышление стали описываться в терминах знаков. Не случайно именно к тому моменту возникает расцвет концепции Ч. С. Пирса, рассматривающего разные виды и функции знаков; а наследующая Пирсу теория У. Морриса трактует всю знаковую реальность в терминах трех измерений (как раз отражающих три основных вида отношений: слова к вещи, слова к слову и слова к субъекту). В этом же русле формируется и концепция Г. Фреге о связи вещи, слова и понятия в сознании говорящего индивида. Свои семиотические концепции развивают в это же время в разных концах мира Ф. де Соссюр, К. Бюлер, К. Огден и А. Ричарде. В России же оригинальное учение о знаке и смысле формулируется философом Г. Г. Шпетом, основной труд которого «Язык и смысл» 1920-х гг. будет опубликован лишь в 2005 г. [Шпет 2005] (см. [Фещенко 2008b]). В те же годы русский лингвист Л. В. Щерба симптоматично сетует, что современное языкознание «потеряло из виду язык как живую систему знаков, выражающих наши мысли и чувства» [Щерба 1923: 100]. Закономерным поэтому выглядит повышение интереса языковедов к «живому языку как данному в опыте явлению, к живому процессу речи, к синтаксису и семантике» [Там же: 102]. Этот интерес выражался не только в конкретных лингвистических исследованиях, но и принимал институционализированные формы, например, в учреждении журнала «Голос и речь» и образовании целого Института живого слова[3]. Как отмечает И. Иванова, Институт был попыткой объединения «живого слова» как нового объекта научных исследований с «живой речью» – Логосом как главным предметом рефлексии в русском авангарде[4].

В. В. Фещенко, Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве, 2009

Мы поддерживаем следующие рассуждения Дж. Люгера: "…понимание естественного языка включает куда больше, чем разбор предложений на индивидуальные части речи и поиск значений слов в словаре. Оно базируется на обширном фоновом знании о предмете беседы и идиомах, используемых в этой области, так же, как и на способности применять общее контекстуальное знание для понимания недомолвок и неясностей, присущих человеческой речи. Задача сбора и организации этого фонового знания, чтобы его можно было применить к осмысливанию языка, составляет значительную проблему в автоматизации понимания естественного языка. Разработано множество методов структурирования семантических значений. Но, из-за огромных объемов знаний, требуемых для понимания естественного языка, большая часть работы ведется в хорошо понимаемых специализированных проблемных областях. Методики представления известных специализированных программ слишком просты, чтобы передать семантическую организацию более богатых и сложных предметных областей. Основная часть текущих работ в этой области направлена на поиск формализмов представления, которые должны быть достаточно общими, чтобы применяться в широком круге приложений и уметь адаптироваться к специфичной структуре заданной области. Множество разнообразных методик, большинство из которых являются развитием или модификацией семантических сетей, исследуются с этой целью и используются при разработке программ, способных понимать естественный язык в ограниченных, но достаточно интересных предметных областях. Есть стохастические модели, описывающие совместное использование слов в языке, которые применяются для характеристики как синтаксиса, так и семантики. Далее следует принципиально важный вывод: полное понимание языка на вычислительной основе все же остается далеко за пределами современных возможностей" [264, стр. 47].

О. О. Варламов, Мивары: 25 лет создания искусственного интеллекта, -1

Наиболее существенные результаты в междисциплинарном поле достигнуты в семантике. Предметом ее исследований является смысловое содержание информации. Знаковой считается система конкретных или абстрактных объектов (знаков, слов), с каждым из которых определенным образом сопоставлено некоторое значение. Таких сопоставлений может быть по меньшей мере два. Первый вид соответствия определяется непосредственно материальным объектом, которым обозначается слово, и оно называется «денотат» (или в некоторых работах – «номинат»). Второй вид соответствия определяет смысл знака (слова), и он называется концептом. При этом исследуются такие свойства сопоставлений, как «смысл», «истинность», «определимость», «интерпретация» и др. Для исследований нередко используется аппарат математической логики и математической лингвистики.

А. А. Лазаревич, Становление информационного общества. Коммуникационно-эпистемологические и культурно-цивилизованные основания, 2015

Смысловая целостность текста заключается в единстве его темы. «Темой целого текста или микротекста мы считаем смысловое ядро, понимаемое как обобщенный концентрат всего содержания текста»5. Формулировка задач исследования семантики текста заключается в описании смысловой структуры текста или части текста и особенно семантических отношений, вытекающих из смысловой структуры отдельных предложений. Это основная проблема семантической когеренции текста или семантической связи между предложениями. Отсутствие семантической когерентности (связности) делает текст некорректным, а ее наличие отличает тексты от псевдотекстов типа словарей, разговорников и т. д. Таким образом, семантическая когеренция является необходимым условием конституции текста. Что касается проблемы темы текста, то говорящий или пишущий никогда не представляет себе общего семантического базиса текста, он знает одну или несколько тем, которые будут затронуты. Тема может быть представлена в форме простого или сложного базисного предложения. Возможность раскрытия одной темы в разных текстах и соответствия одного текста нескольким разным темам свидетельствует о неоднозначности соотношения темы и текста. Тема текста связана с общим значение (содержание) текста посредством тематического или семантического развития и семантической связи (в узком смысле).

О. И. Филимонов, Скрепа-фраза в языке, 2013

В статье 3 «Возможные миры в истории науки» (1989) разрабатывается идея, высказанная, но не разъясненная в «Структуре», о том, что несоизмеримые научные языки (называемые теперь словарями) дают доступ к разным множествам возможных миров. При рассмотрении этой идеи Кун дистанцируется от семантики возможных миров и от каузальной теории референции (а также от связанных с ней форм «реализма»).

Томас Кун, После «Структуры научных революций», 2000

Если в США Н.Хомский, особенно после упомянутой выше разгромной рецензии на книгу Б.Скиннера и ряда весьма агрессивных «антиосгудовских» публикаций, воспринимался как единственная альтернатива бихевиористским догмам (других альтернатив большинство американских психолингвистов либо не знало, либо не могло принять), то в Европе дело обстояло иначе – там распространение идей Н.Хомского натолкнулось на основательную психологическую традицию. И европейские психолингвисты приняли идеи Хомского – Миллера с самого начала cum grano salis, с большим скепсисом, поверяя их традиционной психологией и преобразуя в соответствии со своей психологической позицией. Так например, совершенно особое направление в психолингвистике второго поколения составили англичане – П.Уосон, Дж. Джонсон-Лэйрд, Дж.Грин (русский перевод части ее книги см. Слобин и Грин, 1976), Дж.Мортон, Дж.Маршалл. Они, в частности, вышли за пределы предложения – в текст, хотя сосредоточились либо на восприятии языковых средств связи предложений, либо на «психологической реальности» логических структур. В европейских ответвлениях психолингвистики второго поколения допускается иное функциональное соотношение грамматики и семантики в порождении и восприятии предложения, хотя и в рамках его языковой структуры, вводятся отдельные понятия теории высказывания, учитываются некоторые «неклассические» ситуативные факторы (особенно в работах психолингвистов ФРГ), но роль этих факторов в психологической организации процессов общения, ее зависимость от типа и задачи общения остаются нераскрытыми. Европейские психолингвисты покушаются и на «святая святых» теории Н.Хомского – противопоставление языковой способности и языковой активности. Однако в силе остается подход к психолингвистике с позиций «психологической реальности» языковых единиц и структур, т.е. идея полного или частичного изоморфизма «когнитивных» или психолингвистических структур и структур языковых.

А. А. Леонтьев, Основы психолингвистики, 1997

Проведенный далеко не полный категориальный анализ понятий О. и К. в словарных изданиях и основных трудах отечественных психологов, показал, что до сих пор наблюдается смешение понятий О. и К., заметна недостаточная проработка их соотношения и семантики, проявляющаяся на всем временном и научно-понятийном пространстве психологии. Не до конца решены вопросы: чем же отличаются К. и О., являются ли они категориями в общенаучном понимании этого слова и можно ли от приблизительного и вкусового толкования этих понятий перейти к их методологически строгому определению? Нам представляется, что это возможно, если учитывать различия в парадигмальных подходах, поскольку не вызывает сомнения, что О. – это базовая онтологическая категория, являющаяся важнейшей частью описания структуры человеческого бытия, наравне с категориями «отношение» и «деятельность» (в том числе жизнедеятельность). При этом К. выступает как категория второго уровня, являясь в социальных условиях составной частью общения, но в условиях другой предметности (в инженерной, когнитивной психологии) – выступая самостоятельной базовой категорией.

Коллектив авторов, Психология общения. Энциклопедический словарь, 2011

Речь построена из элементов языка, подчинена его законам, но она не равна, не тождественна языку. В живом процессе речи языковые единицы получают «чрезвычайную прибавку», а именно выбор, размещение, комбинирование, повторение и трансформирование. «Используясь в речи (как процессе речевого общения), знаки языка могут получать семантические наслоения, в их семантике (значении) могут происходить значительные сдвиги, т. е. они могут в той или иной степени трансформироваться. Ярким примером этого могут служить образные значения слов и словосочетаний, возникающие в речи писателей и поэтов, – метафорические, метонимические и иные» [22, с. 43].

В. П. Глухов, Онтогенез речевой деятельности. Курс лекций, 2017

А. Кэрстэйрс-МкКарти [Carstairs-McCarthy 1999—2000] – автор книги «Истоки языка во всей его сложности» («Origins of complex language»). Занимаясь ранее формальным описанием языковой морфологии, он пришел к выводу, что семантика возникает для того, чтобы реализовать звучание: «Yet my work on inflectional morphology led me to wonder whether, in some real sense, things may be other way round: meanings exist in order to provide something for spoken words to express» [«И вcе-таки мои занятия морфологией заставили меня прийти к мысли о том, не совершается ли, на самом деле, нечто обратное тому, к чему мы привыкли: смыслы существуют для того, чтобы произнесенные слова могли нечто выразить»]. А. Кэрстэйрс-МкКарти видит в языке три определяющих его особенности: 1) объем словаря; 2) бинарную организацию моделей; 3) отличие высказывания как такового от группы NPs. Сам же он (глава пятая его книги) приходит к выводу, что синтаксис мотивирован фонологией, которая, в свою очередь, вызвана к жизни опущением ларинкса у наших предков-гоминидов. А опущение ларинкса также есть факт, обусловленный началом бипедализма, то есть прямохождения. Таким образом, по мнению автора, истоки синтаксиса лежат в слоговой организации[32]. Книга А. Кэрстэйрс-МкКарти вызвала много откликов и много рецензий. Наиболее критичным был отзыв известного исследователя языковой эволюции Д. Бикертона, само название которого уже достаточно красноречиво: «Calls aren’t words, syllables aren’t syntax» [«Выкрики – это еще не слова, слоги – это еще не синтаксис»].

Т. М. Николаева, Непарадигматическая лингвистика, 2008

В результате многочисленных и разнонаправленных семантических сдвигов, семантического калькирования и последующей семантической перегруппировки постепенно возникает русский вариант того «метафизического языка», на отсутствие которого у русских жаловался Пушкин в 1824–1825 гг. [Пушкин XI: 21, 34; XIII: 187]. В. В. Виноградов в свое время писал о смешении в XVIII в. «церковнославянской морфологии с французской семантикой» [Виноградов 1977: 33]. Во второй половине XIX в. вызванная подобными процессами перестройка понятийной системы русского языка в основном завершается, так что появляется возможность говорить о периоде стабильности, хотя и весьма недолгом. Понятийные структуры, наблюдаемые в этот период, представляют собой сложный синтез церковнославянского языкового наследия, модернизационных процессов XVIII – начала XIX вв., в ходе которых осваивались понятия новой «европейской» культуры, «простонародного» употребления, игравшего роль своего рода призмы, в которой преломлялись усваиваемые из западной культуры понятия. Эта сложная фактура, определяющая богатство образованного русского языка, остается в значительной степени не изученной. Как было сказано выше, первые опыты этого изучения, появившиеся в последние годы, оказались весьма плодотворны. К этим первым опытам примыкает и настоящая книга.

Коллектив авторов, Очерки исторической семантики русского языка раннего Нового времени, 2009

Основной задачей логического позитивизма являлась борьба с метафизикой, под которой понимается философия в целом. Тем самым он стремился поставить себя над борьбой материализма и идеализма. Реальное развитие физики, логики, математики, языкознания и эмпирической социологии послужило ему теоретическим источником. Этот факт привел к вопросу о теоретической деятельности как деятельности, связанной только с логическим рубежом науки. Другими словами, наука сводится к фиксации, а затем упорядочению фактов в рамках условно принятой системы языка, поэтому задача науки ограничивается описанием ее языка. Исходными предпосылками всякого познания логический позитивизм считал события и факты. Одной из принципиальных особенностей было отождествление понятий «объективный факт» и «научный факт». Неопозитивисты рассматривают все эти правила в отрыве от объективного мира. Они выделили три области отношений: прагматику, семантику, синтаксис. Эволюционировал неопозитивизм от анализа языка науки к анализу обыденного языка и от отрицания философии к использованию аналитического метода для содержательного анализа собственно философских проблем. Например, к разработке методов моделирования, системно-структурного анализа. И по сей день это философское течение продолжает удерживать свои позиции, хотя и в сильно преобразованном виде.

Ю. В. Щербакова, Философия. Шпаргалка, 2009

Появление еще одной науки с широким диапазоном междисциплинарных связей говорит о том, что некая ниша в области методологии была не занята или занята частично. А культурология со своим понятийным аппаратом смогла ее заполнить. Рассмотрим вопрос более подробно. Так, если проанализировать понятийные ряды философии и культурологии, то обнаружится их существенное пересечение: «человек», «культура», «цивилизация», «ноосфера», «архетип», «смысл», «сакральное», «символ», «ценность», «норма», «идеал». Общими являются и такие, например, направления исследований как семантика, семиотика, психоанализ, структурализм[37]. Но при этом данные общие термины в своем большинстве представляют для философии понятия, если можно так сказать, второго ряда. И относятся они к такой сфере сознательной жизнедеятельности человека как социальная практика. Из чего можно сделать выводы 1) о близости объектов и предметов философии и культурологии (человек, человеческая деятельность, взаимоотношения человека и мира), 2) их преемственной связи (на общефилософской основе); 3) разделении между ними методологических функций. Для философии это, главным образом, методология познания устройства объективного мира и места человека в нем, для культурологии это – методология практической деятельности.

Л. М. Мосолова, Культурология и глобальные вызовы современности, 2010

Изучение законов словообразования, семантики и структуры сложных слов имеет огромное теоретическое и практическое значение в современном языкознании. Как отмечала Е.А. Василевская, «от правильного разрешения коренных вопросов словосложения зависит правильное и глубокое изучение вопросов словообразования и национального своеобразия словосложения» [Василевская 1962: 58].

И. Ю. Пашкеева, Сложные слова в англоязычных художественных текстах и их перевод на русский язык, 2014

На уровне семантики (семантический аспект информации) информация рассматривается как отношение между знаками и обозначаемыми ими объектами. Семантику рассматривают иногда как «теорию значения», поскольку информация в данном случае считается неким замещением отражаемого объекта. Теоретические основы семантики базируются на взглядах Р. Карнапа, высказанных им в 1946 г.

О. А. Городов, Основы информационного права России, 2003

Если Хюбнер указывает четыре основных значения понятия рациональности, то другие философы стремятся к возможно более полному перечню значений и насчитывают их уже более двадцати. Так, Г. Ленк в статье «Типы и семантика рациональности», служащей введением в изданный им сборник статей под названием «К критике научной рациональности», приводит двадцать одно значение термина «рациональность». Вот некоторые из этих значений:

П. П. Гайденко, Научная рациональность и философский разум, -1

Важным шагом в исследовании идиоматики стали работы И. А. Мельчука (особенно [Мельчук 1960, 1968]), в которых он представил более строгое определение устойчивости и предложил общую классификацию, выведя ее за пределы собственно лексических единиц – фразеологизмов. Классификация опирается на совмещение русской и американской лингвистических традиций (прежде всего указанных работ Виноградова и работ [Weinreich 1969; Makkai 1972; Jackendoff 1995]). Исследователь предложил типологию фразем, существующих на трех уровнях языковой системы – лексемном, морфологическом и синтаксическом. Отталкиваясь от принятого определения идиомы, согласно которому «семантика идиомы не складывается из семантики входящих в нее элементов» (некомпозициональность семантики), исследователь предложил следующее определение фраземы:

М. В. Копотев, Исключение как правило: Переходные единицы в грамматике и словаре, 2016

Усваивая значения слов, ребенок усваивает аккумулированные в этих словах элементы общественной практики, например, объективно значимые свойства предметов. Язык является для ребенка передатчиком общественных знаний человечества о мире. И усвоение языкового знака – это в первую очередь “распредмечивание” его значения, усвоение опредмеченных в слове способов его употребления – включая сюда как семантику, т. е. означение, так и синтаксис (правила сочетания знаков) и прагматику.

А. А. Леонтьев, Психология общения, 1997

В современной лингвистике, как отечественной, так и зарубежной, классическая денотативно-референциальная теория значения более не считается приемлемой методологической основой для разработки вопросов лексической семантики (см., например, Lakoff, Johnson 1999; Лапшина 1998). Однако исследовательские стереотипы, выработанные за несколько десятилетий популярности этой теории, весьма устойчивы. В частности, описания «эмотивно-оценочных» характеристик словесного значения как маргинальных элементов в структуре значения слова до сих пор широко распространены.

И. В. Толочин, Учебник по лексикологии, 2014

Динамический подход к языку лег в основу такого направления в современном языкознании, как дериватология, предметом научного исследования которой стали процессы образования языковых единиц. Понятие производности распространено в рамках дериватологии на такие языковые области, как лексика, синтаксис, семантика. Результатом деривационных процессов (хотя, безусловно, не только их) оказывается и текст, который в то же время является источником всех возможных деривационных инноваций – от лексических до семантических.

В. В. Васильева, Русский прозаический ритм. Динамический аспект, -1

Шестой раздел исследует роль лингвистики в развитии языка, в расширении его лексической и грамматической системы. Одна из задач лингвистики – осмыслить те творческие сдвиги и аномалии, которыми богата художественная речь, и способствовать их переносу в общеязыковое пространство, системному обновлению национального языка. В этом же разделе рассматриваются парадоксальные речевые акты, демонстрирующие разрыв между семантикой и прагматикой высказывания, и пути языкового творчества на основе варьирования фразовых компонентов, словосочетаний (анафразия).

М. Н. Эпштейн, От знания – к творчеству. Как гуманитарные науки могут изменять мир, 2016

Специальный вопрос, много изучавшийся в СССР, – вопрос о психологической сущности речевых стереотипов. Он был поставлен еще в 20-х годах крупнейшим советским языковедом Л.П. Якубинским, собравшим и проанализировавшим с лингвистической точки зрения высказывания В.И. Ленина о так называемой «фразе» (Якубинский, 1926). Сейчас проблема стереотипа исследуется в СССР как в теоретическом плане (Артемов, 1970; Костомаров, 1971), так и в плане экспериментальном (Дридзе, 1969). Необходимо отметить, что в осмыслении этой проблемы есть существенное различие между американскими исследователями, как правило, опирающимися на «теорию стереотипизации» У. Липпмана, идеи «политической семантики» Г. Лассуэлла и аналогичные им концепции бихевиористского характера, и советскими исследователями, стоящими на совершенно иной общепсихологической и методологической платформе.

А. А. Леонтьев, Прикладная психолингвистика речевого общения и массовой коммуникации, 2011

Примером развертывания слова в подобный словесный текст может служить не только словарная статья энциклопедического словаря, но и толкование преподавателем неизвестного учащимся слова-реалии при чтении текста (своего рода лингвострановедческий комментарий). И в том, и в другом случае используется информация, далеко выходящая за пределы собственно языковой семантики. Собственно же лексическое значение слова выражает лишь часть его содержания и прежде всего именно формальное понятие.

Н. В. Кулибина, Зачем, что и как читать на уроке. Методическое пособие для преподавателей русского языка как иностранного, 2015

Учитывая такую научно-практическую направленность анализа, термин «когнитивный опыт» мы используем в операциональном смысле как знания, накопленные человеком в его практической деятельности и определяющие ее специфику. Иными словами, речь идет о выявлении опыта в его классическом определении (совокупность знаний, умений, навыков, отношений…), но применительно к практике его использования человеком. Нас интересует, прежде всего, возможность доступа к содержанию опыта в конкретных условиях человеческой деятельности и методы анализа, которые могут оказаться продуктивными для его последующего воспроизведения. Поэтому мы не дифференцируем различные встречающиеся в литературе понятия опыта, а рассматриваем их в ракурсе тех составляющих содержания опыта, которые они позволяют раскрыть. Так, например, понятие «ментальный опыт» выступает в качестве психического носителя свойств интеллектуальной деятельности в онтологическом подходе к изучению интеллекта (Холодная, 2011, 2012). Понятие «субъективный опыт» широко применяется в психологии субъективной семантики при моделировании опыта человека структурами значений (Артемьева, 1980, 1999), а в психофизиологических исследованиях используется для обозначения целостной индивидуально-специфичной структуры субъективных моделей адаптивного взаимодействия индивида с миром (Александров, Александрова, 2009; Александров и др., 2015). Особое внимание будет уделяться исследованиям, в которых рассматривается инструментальная составляющая когнитивного опыта. Здесь имеются в виду работы Ю. К. Корнилова (2000, 2014), посвященные «инструментальному опыту», и инструментальный подход П. Рабарделя (Рабардель, 1999; Rabardel, 1995). Для более детального анализа применения понятий опыта в психологии можно обратиться, например, к работе К. С. Семенцовой (2012).

Коллектив авторов, Технологии сохранения и воспроизведения когнитивного опыта, 2016

В философии нередко встречается понятие «неформальная логика» (сходные смыслы несут в себе такие аспекты исследования сущности мышления, как «логический анализ языка», «логическая семантика» и некоторые другие). Ее цель – анализ разнообразных смысловых систем, выявление логических ошибок и их причин.

С. С. Антюшин, Логика, 2013

Даже тех немногих дистинкций и дефиниций, которые были здесь выстроены, достаточно для того, чтобы поставить под сомнение привычное представление о прозрачности культурного пространства, в котором на благо себе взаимодействуют создатели и потребители. Прежде всего надо признать, что культурное пространство принципиально разнородно. Все четыре модуса артефакта требуют различных способов выявления в общем контексте культуры. Нуклеарный артефакт связан со доменом профессионального цехового творчества, он порождает нужный, ожидаемый объект. Это – сфера культурной морфологии. Пленарное поле, окружающее артефакт, не дано так прямо и наглядно как нуклеарный модус; в нем происходит невидимая практическая работа, или же оно раскрывается через культурологическую рефлексию. Это – сфера культурной семантики. Контактивный модус, напротив, требует, чтобы проекты обособленных артефактов обнаруживались (хотя бы друг для друга) и выявлялись с достаточной полнотой как «бытие для другого». Это – сфера культурного синтаксиса. Наконец, последний модус – это сфера культурной прагматики.

А. Л. Доброхотов, Телеология культуры, 2015

Проводя широкие транскультуральные исследования, антропологи получили различные диахронические срезы культур на различных этапах цивилизационного процесса. Подход к анализу такого разнообразия поведенческих проявлений сталкивается с их принципиальной несопоставимостью, отсутствием инвариантов для сравнения. Поэтому семантика социального кода относительно сексуального поведения может рассматриваться исходя из двух современных научных подходов – нормативного и интерпретативного. Если первый основывается применительно к юридическим моделям на понятии правовых норм, то интерпретативный подход приобретает огромное значение в условиях глобализации и межкультурального взаимодействия и базируется на понятии прав и свобод человека и играет главную роль при выработке международных правовых актов.

Н. А. Исаев, Сексуальные преступления как объект криминологии, 2007

Экспериментальные данные изучения семантики слова, его эмоциональной нагрузки с психолингвистических позиций разрешают многие противоречия по этому поводу в лингвистической науке.

В. И. Яшина, Овладение эмоционально-оценочной лексикой старшими дошкольниками, 2016