Высказывание (лингвистика)

Высказывание — речевое произведение, созданное в ходе конкретного речевого акта. Рассматривается в контексте этого речевого акта как часть дискурса (текста).

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Для диалога характерны незаконченные предложения, простые и сложные бессоюзные предложения; своеобразный порядок слов; наличие модальных слов и конструкций. Все это определяет то обстоятельство, что диалогическая речь далеко не во всех случаях соответствует всем параметрам-критериям связной речи, являясь таковой только в известном приближении. С другой стороны, минимально достаточная степень соответствия речевых высказываний участников диалогического общения основным характеристикам связной речи выступает как одно из основных требований эффективности речевой коммуникации. Указанные выше паралингвистические средства общения как раз и выполняют речесмысловую функцию восполнения и замещения некоторых отсутствующих языковых средств, обеспечивая полноту отображения предмета речи, смысловое и структурное единство речевых высказываний обоих субъектов диалогического общения.

Вадим Петрович Глухов, Методика формирования связной речи детей дошкольного возраста с системным речевым недоразвитием, 2017

Аналогия взаимоотношений голосов в ДС с предикативным актом напрашивается сразу же, но обычно она тут же гасится, так и не получая подробного развития. Это связано с тем, что предикативный акт и все обслуживающие его лингвистические категории воспринимаются как накрепко связанные с понятием предложения, а именно на предложение были нацелены критические стрелы бахтинской металингвистики. Критика Бахтиным гипнотической замкнутости лингвистической мысли на предложении не только хорошо известна, но и часто воспринимается как серьезный и обоснованный «вызов» лингвистике. Предложению Бахтин противопоставлял в качестве реальной единицы речевого общения, способной вместить в себя его двуголосые конструкции, категорию высказывания, отчетливо выявляемого по критерию смены субьектов речи. Предложение же при этом рассматривается как несамостоятельная составная часть высказывания, но именно как таковое оно, с бахтинской точки зрения, вбирает в себя некие свойства высказывания в целом, ускользающие от лингвистического анализа при изолированном рассмотрении предложения. Двуголосие относится именно к таким свойствам предложения, которые эксплицируются лишь на фоне целого высказывания и в большинстве случаев незаметны при его изолированном от контекста анализе.

Л. А. Гоготишвили, Непрямое говорение, 2006

Эти примеры очень похожи на высказывания на пиджине. Первый больной говорит однословными высказываниями и их сериями, второй строит серии из двух – четырех слов и использует остаточные навыки построения предложений. При этом ни одно синтаксическое правило не используется регулярно. Так, он строит несколько атрибутивных конструкций, где определяемое слово может стоять и до и после определения, то же самое с отрицанием (лес нет, нет нитка). Тем не менее, в обоих текстах видна смысловая связь. Больные говорят по правилам смыслового развертывания, выделяя и оречевляя наиболее субъективно значимые компоненты ситуации. При этом они используют структуру «топик – коммент», где топик может быть как выражен, так и подразумеваться (ср. мнение Е. Н. Ширяева (1981: 196) о рематичности конситуативных высказываний в разговорной речи и мнение А. А. Потебни (1958), что появление двусоставных высказываний – позднее приобретение в филогенезе языка).

Дерек Бикертон, Язык Адама. Как люди создали язык, как язык создал людей, 2009

У авторов многочисленных типологий отсутствует единая точка зрения по поводу отнесения того или иного речевого акта к определенному типу. Не совпадают и исходные основания классификации. Вместе с тем в методическом отношении не столь важна таксономия речевых актов сама по себе, как те дифференциальные признаки, которые различают их между собой и должны учитываться при оценивании интенций. По Серлю, это различия в цели высказываний, в направлении «приспособления» между словами и миром, соответствие интересам говорящего и адресата и пр. В других типологиях наряду с этими признаками принимаются в расчет факторы иного рода: знание/незнание говорящим опыта и структуры референции адресата; степень вовлеченности говорящего и адресата в коммуникацию; соотношение речевого акта с принципами общения и социальными целями, такими, например, как избеганием конфликта (Богданов, 2007). Такого рода факторы, сопряженные с выражением и передачей намерений, важно иметь в виду при проведении интент-анализа.

Н. Д. Павлова, Интент-анализ. Основания, процедура, опыт использования, 2017

Минимальной строевой единицей уровня синтаксиса текста можно считать предложение как структурную единицу, имеющую модели построения, формирующую коммуникативно завершенное синтаксическое образование – текст в минимальной своей репрезентации. В отличие от предложения ССЦ является более развернутой единицей, включающей в себя более одного предложения, коммуникативно завершенной, структурно и семантически оформленной надлежащими связями и отношениями. Можно говорить о том, что ССЦ является в первую очередь структурной единицей языкового плана, что отличает его от высказывания, которое является понятием чисто функционального плана и однозначно относится к области речи. Предложение и ССЦ как синтаксические единицы с одной стороны, и высказывание как коммуникативная единица с другой стороны, могут быть противопоставлены как форма и функция. Вместе с тем указанные языковые единицы неразрывно связаны с высказыванием как речевой единицей как компоненты двустороннего феномена существования языка как системы и ее практической репрезентации в реальных коммуникативных условиях.

О. И. Филимонов, Скрепа-фраза в языке, 2013

Интегральные категории также могут быть лишь с определенной степенью успешности описаны косвенно с помощью других слов – ведь они закрепляют за конкретным словом то, что принадлежит человеческим переживаниям, сложному комплексу ощущений, обусловленных потребностью. Так, вряд ли можно считать, что ряд глаголов take, chew and swallow из дефиниции eat воспроизводят с точностью характер ощущений, закрепленный за этим знаком. Если мы попробуем заменить eat в конкретных реальных высказываниях типа we took out time and ate slowly на we took out time and took, chewed and swallowed slowly, то мы почувствуем, что характер ситуации существенно изменился. Скорее всего, такой контекст будет обусловлен ситуацией, в которой возникают трудности с процессом, который можно было бы обозначить словом eat. Не случайно наиболее характерным контекстом для комбинации chewing and swallowing будет ситуация, связанная с проблемами при приеме пищи (chewing and swallowing problems/difficulties; trouble chewing and swallowing). Вряд ли и замена eat в словах Христа из Евангелия от Матфея, когда он обращается к апостолам, говоря “Take and eat; this is my body”, на “take, chew and swallow”, может быть воспринята как естественное и близкое по значению выражение. Дело в том, что интегральная категория гораздо конкретнее и богаче по содержанию, чем любая словесная формула. По отношению к интегральной категории слово является образной единицей, закрепляющей в памяти комплекс психо-физиологических переживаний, порождаемых конкретной потребностью. Устойчивые ассоциативные связи между глаголами и существительными, которые мы будем находить в словарных дефинициях, будут обусловлены как внутрисистемной языковой природой границы между именем и глаголом, так и взамиообусловленностью комплексов ощущений, представленных различными словами, но составляющих аспекты единой потребности (eat и food как знаки, представляющие потребность в пище).

И. В. Толочин, Учебник по лексикологии, 2014

В этом случае разграничение разных видов коммуникации размывается, поскольку, и это подтверждается последними научными данными, все «высказывания» (вербальные и невербальные) эволюционно возникают из одного и того же узла переработки информации в мозге[17]. И речь в данном случае идет уже о некой метакоммуникации (понятие введено П. Вацлавиком)[18], т. е. так сказать «коммуникации над коммуникацией», когда сообщения имеют смысл, как на рациональном, формальном, так и на содержательном уровне, и выступают реализацией определенной коммуникативной функции. При этом формальное руководит тем, как следует понимать содержание. Например, саркастический тон указывает, что позитивное содержание высказывания не следует понимать буквально[19].

М. С. Андрианов, Невербальная коммуникация, 2007

В лингвистической семантике существует ряд понятий, которые на разном уровне описывают содержание высказывания (в нашем случае текста, сегмента текста). Для многих ученых актуально разграничение значения и смысла: значение – языковая единица семантики, совокупность всех характеристик объекта, данная в словаре, некий инвариант; смысл – речевая единица семантики, значение, данное в индивидуальном восприятии человека (писателя), конкретная реализация инварианта [см. об этом Алефиренко 2005: 69; Тюпа 2006: 24]. С этой точки зрения, в литературном произведении мы имеем дело лишь со смыслами, реализующими значения в определенном контексте. Если говорить непосредственно о нашем объекте исследования, то значение смерти зафиксировано в словарях (в другом, не лингвистическом виде – и в энциклопедиях), а смысл смерти – в индивидуально-авторских художественных системах как масштабных высказываниях, хотя разделить эти явления полностью не представляется возможным.

Р. Л. Красильников, Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию., 2015

Психолингвистика Н.Хомского весьма уязвима и в других отношениях. Она ограничивается проблемами восприятия и порождения предложения – лингвистической единицы, определяемой через грамматику, семантику и сегментную фонетику и принципиально изолируемой от целостного осмысленного текста. Она рассматривает именно предложение (sentence), а не высказывание (utterance), т.е. игнорируется реальное соотношение различных языковых уровней (и невербальных средств) в формировании и восприятии той или иной коммуникативной единицы. Априорно предполагается, что основой порождения и восприятия высказывания всегда является его морфосинтаксическая структура. Далее, предложение рассматривается вне реальной ситуации общения. Игнорируется место речи, а также ее восприятия, в системе психической деятельности человека – речь и ее восприятие рассматриваются как автономные, самоценные процессы. Игнорируются индивидуальные, в частности личностно обусловленные, особенности восприятия и производства речи: сама идея индивидуальных стратегий оперирования с языком отвергается с порога.

А. А. Леонтьев, Основы психолингвистики, 1997

Для каждой из двух форм речи характерен свой арсенал способов подчеркивания коммуникативно важных участков. В то же время существуют и некие общие для рассматриваемых форм речи ресурсы: набор дискурсивных слов (некоторые местоимения, частицы) и порядок слов. В устной речи дополнительно используется свой инструментарий создания семантической выделенности отдельных участков текста – набор разнообразных просодических средств. Это составляет специфику устной речи, специфику, роль которой еще недостаточно оценена в лингвистике. По образному выражению Ф. Мартена, просодические факты – это «бедные родственники официальной и узаконенной лингвистики, которая почти всегда отбрасывала их в сумерки маргинальности». А между тем по отдельным фактам, уже накопленным исследователями звучащей речи, угадываются очертания грандиозной картины, еще недостаточно изученной, отражающей роль просодии в устной форме речи. Темарематическая структура устного высказывания, выявление скрытых грамматических категорий (напр., категории определенности / неопределенности в русском языке), частеречная принадлежность лексем и многое другое – все это в устной русской речи подчинено просодии. В разных языковых системах весомость просодических средств разная, в русской речи она чрезвычайно велика.

Коллектив авторов, Незабытые голоса России. Звучат голоса отечественных филологов. Выпуск 1, 2009

По мере развития межличностного взаимодействия начальная установка на взаимность, характерная для русской языковой личности, дополняется установкой на более полное (целостное) О. Это выражается в том, что установка «на слушающего», к-рая подчеркивает роль говорящего, дополняется установкой «на отвечающего», к-рая гармонизирует речевое взаимодействие обоих коммуникантов. В результате высказывание изначально строится навстречу адресату с учетом возможных ответных реакций, и отличительной особенностью «диалога личностей… диалога на высшем уровне» становится подчеркнутая обращенность к адресату и ориентированность на его понимание и предполагаемое реагирование (М. М. Бахтин). Поэтому фатические высказывания, как показал анализ социально-психол. вариантов взаимодействия, диалогизированы в значительно большей мере, чем информативные (непрофессионального типа). «Фатическое повествование самим своим существованием обязано его адресату, его взаимной с адресатом заинтересованности в установлении опр. связей прежде, чем в когнитивном удовлетворении интенции восприятия, понимания и словесной реакции на само высказывание» (Т. Г. Винокур).

Коллектив авторов, Психология общения. Энциклопедический словарь, 2011

Первое направление – это лингвистическая семиотика в узком смысле, примером которой являются работы лидеров Копенгагенской лингвистической школы и в первую очередь – Л.Ельмслева. Это попытка семиотического моделирования структуры естественного языка. К этому направлению примыкает обширная область логико-ориентированной семантики, восходящей как к семиотической традиции, так и к позитивистской (точнее, неопозитивистской) философии. Здесь следует назвать имена Б.Рассела, Л.Витгенштейна, А.Айера, У.Куайна, Дж. Серла, З.Вендлера и многих других – их основные работы имеются в русских переводах. Основные идеи этого направления четко сформулированы Ю.С.Степановым: «1) Объективный мир рассматривается не как совокупность “вещей”, а как совокупность происходящих событий или “фактов”, соответственно основной ячейкой С(емантики) признается не слово – название вещи, а высказывание о факте – предложение; 2) некоторые слова языка имеют непосредственные “выходы” к внеязыковой реальности <……>; др(угие) слова и выражения языка определимы только через их внутриязыковые преобразования, совершающиеся посредством предложения <……>; 4) описание первичных, исходных значений, к которым сводимы остальные, составляет особую задачу – т. наз. установление “семантических примитивов”» (Степанов, 1990. С. 440).

А. А. Леонтьев, Деятельный ум, 2001

Стоит заметить, что аналогичное движение к признанию текстового статуса и попыткам описания обширных и подвижных текстовых единств мы наблюдаем не только у культурологов, но и в современной лингвистике, долгое время придерживавшей-ся более жесткого и статичного понимания текста. Например, уральские лингвисты Н. А. Купина и Г. В. Битенская, рассматривая текст как единицу культуры и учитывая его двойственную природу («текст хранит культурную информацию и входит в культуру в качестве самостоятельной единицы» [Купина, Битенская 1994: 215]), пришли к мысли о необходимости выделения «особого культурно-системного речевого образования» – сверхтекста. Исследователи определяют сверхтекст следующим образом: это «совокупность высказываний, текстов, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормального / анормального» [Купина, Битенская 1994: 215].

В. В. Абашев, Русская литература Урала. Проблемы геопоэтики, 2014

В противовес этой точке зрения мы утверждаем, что задача семантики, безусловно, состоит в том, чтобы обеспечить значение (meaning) языковым выражениям, но она отличается от задачи придать этим конструкциям референты, поскольку в качестве предварительного условия она требует придать им некоторый смысл (sense). Эти две задачи аналитически различны, хотя и строго связаны. Есть разница между тем, чтобы упомянуть о (refer to) вещи, и тем, чтобы сказать что-нибудь (say something) об этой вещи. Эта разница особенно очевидна в тех случаях, когда о референте можно говорить в различных истинных высказываниях (причем он остается тем же самым референтом), или в тех случаях, когда один и тот же смысл может законно высказываться о различных референтах в истинных высказываниях, когда меняется только денотация референта. Это различение было давно выработано схоластической логикой как различение между intentio и supposition и сохранилось как различение Sinn и Bedeutung у Фреге, о котором мы будем говорить в дальнейшем. В результате далеко не очевидно, что когда мы даем «интерпретацию» формальной системе, связывая ее выражения с определенными референтами, мы даем этим выражениям «полное» значение (т. е. включающее смысл). Конечно, мы можем обеспечить их также и смыслом, но для этого требуется связать их другими такими смыслами, а не с референтами, как мы скоро увидим.

Эвандро Агацци, Научная объективность и ее контексты, 2014

Столетия развития языка выработали наиболее экспрессивные, экономные и точные способы, схемы, словесные структуры для решения задач, которые ставит перед собой говорящий. Поэтому издавна выделяют такие компоненты монологической речи, как описание, повествование, рассуждение, которые в лингвистике принято называть функционально-смысловыми типами текста, что подчеркивает их зависимость от цели и содержания высказывания. Это деление, восходящее еще к риторикам XIX века, является условным. На практике, в выступлении типы текста чередуются, придавая речи разнообразие.

Е. А. Костромина, Риторика, -1

Необычность рисуемого Витгенштейном мира во многом объясняется тем, что в качестве его «коррелята» выбран экстенсиональный формально-логический язык. Хотя в «Трактате» не дано подробного и строгого описания этого языка, однако, взяв в качестве отправной точки логические системы Фреге и Рассела, Витгенштейн внес некоторые существенные изменения, о которых следует кратко сказать и которые, видимо, были вызваны его стремлением привести формальный язык логики в соответствие с новым пониманием ее природы. Здесь главным новшеством стало введение вместо пропозициональных связок и кванторов единого оператора N, в котором были обобщены идеи пропозициональной связки и квантора[43] и который был призван выразить ту идею, что истинность каждого предложения, образованного с его помощью из других предложений, является функцией от истинности этих других предложений. В результате в логической системе Витгенштейна каждое предложение может быть построено из атомарных предложений путем повторного применения к ним этого оператора N. Мы не будем касаться вопроса о достоинствах и недостатках этой системы. Отметим лишь, что в отличие от стандартной пропозициональной логики, в которой каждое высказывание является функцией истинности от конечного числа атомарных высказываний и поэтому существует разрешающая процедура для определения логически истинных высказываний (тавтологий), в системе Витгенштейна некоторые предложения (а именно те, которые содержат индивидные переменные) являются функциями истинности от потенциально бесконечного числа предложений или предполагают потенциально бесконечное число применений оператора N к другим предложениям. Это означает, что разработанный им метод истинностных таблиц не во всех случаях позволяет выявить тавтологии.

Л. Б. Макеева, Язык, онтология и реализм, 2011

Психологами и психолингвистами отмечается, что одним из этапов в процессе порождения речевого высказывания является так называемая внутренняя речь, причем этот факт постулируется даже в отношении обыденной коммуникации. Такова, например, концепция Л. С. Выготского, трактующего внутреннюю речь как «язык для самого говорящего». Внутренняя речь, согласно этой концепции, является одним из этапов внутреннего кодирования в процессе речемыслительной деятельности. Ее характерные признаки – имплицитность, незаконченность, эмбриональность, идиоматичность. В этом смысле прав В. П. Руднев, отмечающий, что «внутренняя речь введена в научную терминологию по аналогии с литературой XX в., заинтересовавшейся процессом порождения речи и передачей внутренних переживаний человека» [Руднев 2001: 154]. Возможно, впрочем, что причиной обращения как художников, так и ученых к внутренним уровням языка было возникновение некоего общего и для тех и для других проблемного поля, требовавшего новой концептуализации.

В. В. Фещенко, Лаборатория логоса. Языковой эксперимент в авангардном творчестве, 2009

4) канцеляризмы – языковые единицы (слова, словосочетания, предложение), которые употребляются в деловых документах как трафарет, доведённый до автоматизма и не требующий мысленных усилий, ср.: Поздравляем с … и желаем здоровья, счастья в личной жизни и …; речевые штампы – или стереотипные выражения, которые не вносят в контекст никакого значения, а лишь засоряют речь (их легко изъять без искажения смысла предложения, ср. На данном этапе трудное положение сложилось в отдалённых районах страны; В настоящее время разработаны новые образцы документации), или универсальные слова, которые используются в неопределённых, более широких, значениях, ср. вопрос, ряд, часть, определённый, конкретный и т.п. (их также можно опустить без искажения смысла высказывания, ср. Особенно важное значение в деловых отношениях имеет соблюдение коммуникативного кодекса;

Т. И. Кобякова, Стилистика русского языка и культура речи (сфера профессиональной коммуникации), 2013

Однако синтаксис был первичным и для сторонников «нового учения о языке», он был краеугольным камнем и отправной точкой для диахронических разработок марристов. Архаический синтаксис был для них некоей диффузной зоной, в пространстве которой функционировали почти асемантичные звуковые комплексы. Предполагалось, что эта диффузность и нерасчлененность высказывания вполне соответствовала мышлению первобытного общества. Как пишет С. Д. Кацнельсон [Кацнельсон 1949: 36], «Таким образом, первично грамматический строй отличался, по Н Я. Марру, нерасчлененностью техники и идеологии, непосредственным и прямым соответствием между синтаксической формой и ее содержанием». См. там же: «Главным и решающим в грамматике является целостное предложение, а не искусственно вырванное из контекста слово» [Там же: 16]. В известной степени схожие идеи можно найти и у Л. В. Щербы. Говоря о грамматиках и словарях языков, создаваемых в разное время, Л. В. Щерба пишет: «Однако при этом прежде всего забывали то, что вообще все языковые величины, с которыми мы оперируем в словаре и грамматике, будучи концептами, в непосредственном (выделено Л. В. Щербой. – Т. Н.) опыте (…) нам вовсе не даны» [Щерба 1974: 25].

Т. М. Николаева, Непарадигматическая лингвистика, 2008

Речь и язык составляют в речевой деятельности человека сложное диалектическое единство. Язык становится средством общения, речевой коммуникации и одновременно средством, инструментом мышления только в процессе речи (осуществления речевой деятельности). В свою очередь речь (как психофизиологический процесс порождения и восприятия речевых высказываний) осуществляется по правилам языка и на основе использования соответствующих знаков языка. Любое речевое высказывание подчиняется законам данного языка не только в отношении его фонетики и лексики, но и грамматики (включая синтаксис). Человек пользуется словами, принадлежащими к определенным грамматическим категориям (существительные, глаголы, прилагательные и т. д.), и соединяет их в предложении по правилам грамматики и стилистики.

В. П. Глухов, Онтогенез речевой деятельности. Курс лекций, 2017

Нормативность речи включает в себя также такие качества, как точность, ясность, чистота. Критерий точности речи – её соответствие мыслям говорящего и пишущего, правильный отбор языковых средств для адекватного выражения содержания высказывания. Критерий ясности речи – её доходчивость и доступность для тех, кому она адресована. Критерий чистоты речи – исключение нелитературных элементов (диалектных слов, просторечной лексики, проф. жаргонизмов), уместность использования в ней определенных средств в конкретной ситуации речевого общения и т. д. Культурная речь отличается богатством словаря, разнообразием грамматических конструкций, художественной выразительностью, логической стройностью. Правильность речи воспитывается в процессе обучения языку. Эти качества речи предполагают достаточно высокий уровень общей культуры человека, развитую культуру мышления, сознательную любовь к языку. Показателем речевой культуры выступает владение литературным языком, в котором закрепляются и накапливаются культурные традиции народа.

Я. Р. Пантуева, Русский язык и культура речи. Учебник для студентов теологического, религиоведческого и других гуманитарных направлений и специальностей высших учебных заведений, 2015

Естественные языки имеют определенные недостатки, затрудняющие точную передачу информации. К таким недостаткам относятся тот факт, что со временем слова изменяют свое значение. Например, слово «танк» первоначально обозначало резервуар, цистерну, а сейчас оно обозначает боевую машину. Кроме того, в естественном языке одно слово часто обозначает разные предметы и имеет несколько смысловых значений (кисть руки и кисть винограда). Бывает, что разные слова имеют одно и то же значение (перевес и превосходство). Иногда значение слов естественного языка бывает неопределенным, расплывчатым (человек не совсем здоров). Искусственные языки лишены данных недостатков, но в свою очередь бедны образами. Логика пользуется искусственным языком, который создан с помощью формализации. Это означает, что в логике операции с мыслями заменяют действиями со знаками. Основными знаками формальной логики являются слова, а сложными – предложения естественного языка. С помощью формализованного языка из формул, соответствующих истинным высказываниям, можно получить формулы, соответствующие другим истинным высказываниям, не принимая во внимание преобразование самого высказывания. Давайте остановимся на принципах построения языка логики.

Н. А. Лучков, Логика в вопросах и ответах, 2009

Приведем примеры. Перед ленинградским психологом И.М. Лущихиной встала задача – исследовать, как зависит успешность восприятия речевых команд в условиях шума от лингвистических характеристик этих команд, например так называемой «глубины». Это была задача типично психолингвистическая. Другой случай, может быть, еще более показательный, относится к области афазиологических исследований. Чтобы восстанавливать нарушенную речь, необходимо представлять себе достаточно ясно, какие психологические механизмы обслуживают ее на разных уровнях. В частности, подобная задача – применительно к психологической сущности предикации и вообще перехода от отдельного слова к связному высказыванию – встала перед Л.С. Цветковой. Наконец, укажем на такую задачу в области конкретной методики обучения иностранному языку, как механизм и способы «опоры на родной язык», где заведомо недостаточно простого типологического сопоставления родного и иностранного языков.

А. А. Леонтьев, Прикладная психолингвистика речевого общения и массовой коммуникации, 2011

Принципиально важным, на наш взгляд, является выдвигаемое Б.С.Братусем положение о том, что смысловые образования, как и личностные смыслы, порождаются не единичными изолированными отношениями, а целой разветвленной системой подобных отношений. В результате единица анализа личности предстает как сложная, многомерная смысловая структура. Так, например, в связи с приведенным нами выше высказыванием о смысле жизни Б.С.Братусь указывает, что «не сами по себе как таковые дети, счастье будущих поколений или прогресс науки являются смыслами жизни, а те многочисленные и сложные связи, принципы, соотнесения, которые порождаются этими мотивами и образуют связную систему смыслов» (Братусь, 1985, с. 25). Существенным вкладом Б.С.Братуся в рассматриваемую нами проблематику является выделение им двух функций смысловых образований – функции создания эскиза будущего и функции нравственной оценки действий (Братусь, 1981; 1983; 1985) – а также различение нескольких уровней смысловой сферы личности (Братусь, 1985; 1988).

Д. А. Леонтьев, Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности, -1

В современной лингвистике, особенно в ее когнитивном и функциональном направлениях, получил развитие подход, основанный на том, что конкретное речевое высказывание не всегда является результатом порождения поверхностной структуры из глубинной модели, при котором единицы разных уровней, как детали конструктора, складываются в речевое произведение. Напротив, речевые высказывания строятся из (полу-)готовых к использованию элементов, вообще говоря разложимых на более мелкие единицы. Аналогичным образом лексема при возможности ее разложения на составляющие морфемы зафиксирована в словаре в готовом виде.

М. В. Копотев, Исключение как правило: Переходные единицы в грамматике и словаре, 2016

Следует, однако, заметить, что сам факт использования языка есть трансцендентальная и априорная предпосылка всякого возможного мышления. Не оспаривая основных тезисов лингвистического релятивизма, можно вести рассуждение о языке и реальности безотносительно к конкретному языку. Независимо от того, на каком языке сделано высказывание, оно является языковым и, следовательно, потенциально понятным для любого носителя любого языка. Даже носители совершенно непохожих языков, живущие в кардинально различных мирах, имеют как минимум ту общую черту, что они суть мыслящие существа, способные к членораздельной речи. Это обстоятельство заставляет сделать два вывода. Во-первых, должно существовать нечто, делающее язык языком. Даже у самых далеких друг от друга языковых систем есть определенная структурная общность, делающие эти системы языковыми. Ученый, приступающий к расшифровке древних надписей, или путешественник, вступающий в контакт с аборигенами отдаленного острова, всегда исходит из такой общности. В противном случае их деятельность не имела бы смысла. Грамматика этих языков может оказаться для них столь же неожиданной, как и связанная с ней онтология. Но все же это будет именно грамматика и именно онтология. Наличие общих структур означает наличие общих правил. Наличие общих правил в языках влечет и определенную общность в онтологиях. Поэтому мы все же вправе говорить об априорных конститутивных правилах, определяющих как деятельность любого носителя языка, так и структуру всякой, доступной языковому описанию реальности.

Г. Б. Гутнер, Риск и ответственность субъекта коммуникативного действия, 2008

Из сказанного ранее очевидно, что всякое общение имеет целью то или иное направленное изменение в смысловом поле реципиента[78]. Такое направленное изменение может осуществляться при помощи различных средств. Наиболее распространенным является путь через значения; мы подбираем слова и словосочетания и организуем их в высказывание на различных уровнях таким образом, чтобы при восприятии речи реципиентом осуществился – более или менее опосредствованным путем – желаемый сдвиг в его смысловом поле. Точно так же обстоит дело и с другими знаковыми системами, например с теми компонентами мимико-жестикуляторного поведения, которые носят конвенциональный характер и могут быть условно обозначены как “релевантные паралингвистические средства”. Во всех этих случаях не происходит непосредственного воздействия на личностный смысл, оно опосредовано восприятием знаковых средств, и значение этих средств входит как необходимый и как основной компонент в содержание воздействия.

А. А. Леонтьев, Психология общения, 1997

У первоклассников с ОНР отмечается бедность словаря, преобладает конкретная лексика. Многие слова употребляются неправильно или неточно, мало слов с переносным значением, обобщающих понятий. Поэтому связные высказывания маловыразительны. В них отмечается нарушение стилевого единства, отсутствие при художественном описании и повествовании слов с образным значением, эмоционально-оценочной лексики. В речи младших школьников данной категории огромное количество неоправданных повторов, аграмматизмов, лексических ошибок, неточностей и недочетов. Поэтому работа над словом составляет органическую часть комплексного подхода к речевому развитию первоклассников с ОНР. Она ставит перед учителем-логопедом следующие задачи:

И. В. Прищепова, Речевое развитие младших школьников с общим недоразвитием речи. Учебно-методическое пособие, 2008

Однако, безусловно, глубокие и содержательные рассуждения названных мыслителей лишь подчеркивают метафоричность выражения «смерть субъекта». В контексте психологии человеческого бытия, не тождественного индивидуальному жизненному пути, такие рассуждения по-новому ставят старую проблему диалогичности бытия и сознания: нельзя ограничиваться анализом одного субъекта-автора, нужно учитывать и субъекта-читателя. Именно субъект, говорящий или слушающий, пишущий или читающий, интерпретирует те ситуации, о которых говорится или пишется. А интерпретация становится основой понимания событий и ситуаций человеческого бытия. Интерпретация – это всегда один из возможных способов понимания, порождения субъектом смысла понимаемого. Понимание включает в себя потенциальную возможность разных типов интерпретации содержания понимаемого, т. е. рассмотрения его с разных точек зрения. Неудивительно, что понимание одних и тех же высказываний в диалоге, текстов, социальных ситуаций оказывается неодинаковым при их интерпретировании преимущественно на основе знаний, установок автора или читателя, а также зависимой и независимой самоинтерпретации партнеров по общению (Grace, Cramer, 2003; Singelis, 1994).

В. В. Знаков, Психология понимания мира человека, 2016

Однако, безусловно, глубокие и содержательные рассуждения названных мыслителей лишь подчеркивают метафоричность выражения «смерть субъекта». В контексте психологии человеческого бытия, не тождественного индивидуальному жизненному пути, такие рассуждения по-новому ставят старую проблему диалогичности бытия и сознания: нельзя ограничиваться анализом одного субъекта-автора, нужно учитывать и субъекта-читателя. Именно субъект, говорящий или слушающий, пишущий или читающий, интерпретирует те ситуации, о которых говорится или пишется. А интерпретация становится основой понимания событий и ситуаций человеческого бытия. Интерпретация – это всегда один из возможных способов понимания, порождения субъектом смысла понимаемого. Понимание включает в себя потенциальную возможность разных типов интерпретации содержания понимаемого, т. е. рассмотрения его с разных точек зрения. Неудивительно, что понимание одних и тех же высказываний в диалоге, текстов, социальных ситуаций оказывается неодинаковым при их интерпретации, либо основанной на знаниях, установках автора или читателя, либо обусловленной зависимой и независимой самоинтерпретацией партнеров по общению (Grace, Cramer, 2003; Singelis, 1994).

Коллектив авторов, Принцип развития в современной психологии, 2016

Расширение стилистических сфер происходило параллельно двум указанным процессам и составляло формальную сторону все того же изменения литературного языка. Исторически изменялось понятие вариативности – потому что наличие вариантов и определяет существование литературного языка: вариации представляют собою предел развития нормы как инварианта. Вариативность древнерусского литературного языка происходила в границах одного и того же текста в зависимости от содержания фрагмента и смысла описания; так, в житиях и в летописях обнаруживаем «элементы» и русского, и церковнославянского языка во всех их разновидностях, а кроме того иноязычное и диалектное – это своеобразная идеологическая вариативность, которой подчинены и языковые средства выражения. В среднерусский период в разное время вариативность наличных языковых средств определялась зависимостью от жанра, с XVIII века – зависимостью от стиля, в наше время она определяется зависимостью от функции. Так же, как и в самом начале развития литературного русского языка, выбор стилистических средств зависит от содержания высказывания, но одновременно с тем находится в зависимости от отношения к высказыванию. Пройдя все эти, вполне естественные, формы своего существования и развития во времени, вариативность как основание нормы развила и современное представление о варианте как стилистическом средстве; возникло и понятие о стиле, и (вслед за тем) наука – стилистика. На истории отечественного языкознания вообще хорошо видны основные этапы осознания тех или иных аспектов языковой системы и нормы – они всегда соответствуют определенным этапам развития самой системы языка и конденсации литературной речи.

В. В. Колесов, «Жизнь происходит от слова…», 2015