Цитаты со словом «банальщина»
Похожие цитаты:
Для меня было очень неприятным открытием, что многие воспринимают нас как музыкальную буффонаду! Самоирония — пожалуйста, но прикола в моих песнях нет.
Когда я мучаюсь над концовкой стиха, то прибегаю к последнему средству — откровенной алогичности.
Интересно, когда я пишу всякую дурашливую галиматью, это выглядит искренне, когда же пишу правду, все думают, что я шучу.
Если бессмыслицы, какие нам приходится выслушивать в разговоре, начинают сердить нас, надо вообразить, что это разыгрывается комическая сцена между двумя дураками; это испытаннейшее средство.
Чужие драмы всегда невыносимо банальны.
Благодаря своей жизненности программирование всегда испытывает отчаянную потребность в новых штампах: Банальность успокаивает нервы.
Фразы сочиняют за неимением идей.
Банальности — трамваи мышления.
Подлинная история всегда страшнее того, что можно о ней выдумать.
Сочинители афоризмов, в большинстве своем, красоту мысли ставят выше точности и справедливости.
Если это и неправда, то хорошо придумано.
Фраза — не устойчивое словосочетание, а устойчивое враньё.
Обидно ли будет для памяти Достоевского сравнение с Шекспиром? Я думаю, нет. Оно было бы обидною насмешкою для какой-нибудь бездарности.
Я считаю невозможным сочинять музыку, которая не прочувствована мною вполне; это кажется мне ложью, ибо ноты имеют такой же определённый смысл, как и слова — быть может, ещё более определённый.
Главное горе портретной фотографии — это что люди стремятся изобразить собой, что они «снимаются». А в литературе этому точно соответствует, когда писатели «сочиняют». Пошлее этого сочинительства нет ничего на свете.
Сочетание жестокости с чистой совестью — предел мечтаний моралистов. Вот почему они придумали ад.
Последний афоризм? Афоризмы нельзя ни есть, ни пить — их нужно вдыхать.
Есть пошлые насекомые: Клопы; есть пошлые растения: Герань и Фикусы; есть пошлые животные: Свиньи; есть пошлые люди: Октябристы.
Немного искренности — вещь опасная, но абсолютная искренность просто фатальна. («Критик как художник»)
Тот, у кого люди вызывают любопытство, а не любовь, должен писать афоризм, а не романы.
Где нет сарказмов, там нет и настоящей любви к человечеству.
Чему я хочу научить — так это переходить от неявной бессмыслицы к бессмыслице явной. (464)
Учёная литература спасает людей от невежества, а изящная — от грубости и пошлости.
Но если мы захотим соображать историю с пользою народного тщеславия, то она утратит главное своё достоинство, истину, и будет скучным романом.
В любви притворство очень похоже на правду.
Грустно, а надо признаться, что самая чистейшая любовь наполовину перемешана с самолюбием.
Иван Иванович находит, что чтение бульварных романов лучшее средство для отдохновения мозгов. Не поймёшь только, зачем ему это нужно. Ведь мозги у него и так всю жизнь отдыхают.
Мне нравится история Человека-слона, она во многом похожа на мою. Когда я думаю о нем, то часто плачу, потому что вижу себя в этой истории. Но нет, я никогда не хотел купить его скелет, это очередная глупая выдумка.
У Каверина почти во всех его вещах начало лучше середины. Скоро надоедает автору собственный сюжет.
Безвкусица имеет пределы, только хороший вкус бесконечен.
Можно научить начинающего автора преодолеть литературную неграмотность, безвкусицу, научить его читать, но научить его стать новым Горьким, Блоком, Маяковским невозможно.
То, что о ней говорят, может быть, сплетни, но не враньё.
Много придумано для того, чтобы не думать.
«Предательство», например, не есть правда, так же как фривольность, цинизм и т. п. («Письма другу», ноябрь 1943)
Можно говорить глупости, но не торжественным тоном.
В фантастических романах главное это было радио. При нем ожидалось счастье человечества. Вот радио есть, а счастья нет.
Говорите правду — и вы будете оригинальны.
Когда у нас нет настоящих болезней, наука награждает нас придуманными ею.
Когда говорит человек в мантии и шапочке, всякая галиматья становится ученостью, а всякая глупость — разумной речью.
Многогранность, неистощимость на выдумку, логичность и склонность к юмору, а также истинное мифотворчество превратили Роджера Желязны не просто в писателя-фантаста, а в Писателя с большой буквы.