Неточные совпадения
Чай и кофе пила, непосредственно после барыни, Василиса, потом горничные и пожилой
Яков. Кучерам, дворовым мужикам и старосте в праздники подносили по стакану
вина, ради их тяжелой работы.
— Оце лядащо… чего
вин товчется,
як баран?
— И пресмешной же тут был один хохол, братцы, — прибавил он вдруг, бросая Кобылина и обращаясь ко всем вообще. — Рассказывал, как его в суде порешили и как он с судом разговаривал, а сам заливается-плачет; дети, говорит, у него остались, жена. Сам матерой такой, седой, толстый. «Я ему, говорит, бачу: ни! А
вин, бисов сын, всё пишет, всё пишет. Ну, бачу соби, да щоб ты здох, а я б подывився! А
вин всё пишет, всё пишет, да
як писне!.. Тут и пропала моя голова!» Дай-ка, Вася, ниточку; гнилые каторжные.
В маленькой комнате, тесно заставленной ящиками с
вином и какими-то сундуками, горела, вздрагивая, жестяная лампа. В полутьме и тесноте Лунёв не сразу увидал товарища.
Яков лежал на полу, голова его была в тени, и лицо казалось чёрным, страшным. Илья взял лампу в руки и присел на корточки, освещая избитого. Синяки и ссадины покрывали лицо Якова безобразной тёмной маской, глаза его затекли в опухолях, он дышал тяжело, хрипел и, должно быть, ничего не видел, ибо спросил со стоном...
— Характер у них очень уж крупный… Тверезые они больше всё молчат и в задумчивости ходят, а вот подмочат
вином свои пружины — и взовьются… Так что — в ту пору они и себе и делу не хозяин, а лютый враг — извините! Я хочу уйти,
Яков Тарасович! Мне без хозяина — не свычно, не могу я без хозяина жить…
Яков и сам был не прочь выпить «горилки», но это не ставилось ему в
вину, как дьячку Николаю Матвеичу, да и сам он не стеснялся своей слабости.
«Не чувствует
вины», — с удивлением подумал
Яков, и это было приятно ему.
Галаньба. Взять его под арест! И под арестом до лазарету!
Як ему ликарь ногу перевяжет, вернуть его сюды в штаб и дать ему пятнадцать шомполив, щоб
вин знав,
як без документов бегать с своего полку.
Софья (помолчав). Нет! Она не может знать! (С силою.) И — не должна знать,
Яков! (Порывисто, тихо.) Я мучительно люблю это несчастное существо, я люблю… Но моя любовь — трусливое чувство виноватой; я боюсь, что вскроется моя
вина перед нею, и — люблю её издали, смею подойти к ней, говорить с нею…
Коромыслов. Так, так, недурно…
Яков, отчего не пьешь
вина? — пей, за тобой некому ухаживать. Избаловали тебя дамы.
— Конечно, могу, какой там слаб! Я тут еще
вина хлебнул, да и наелся досыта; сто верст, кажись, отмахаю без отдыха, лишь бы спасти княжну, — торопливо заговорил
Яков Потапович, вскочил на ноги и быстро вышел из шалаша.
— О, да бог з вами, — не пужайте так страшно: идить, будьте ласковы швидче до отца Саввы — с ним поговорить: нехай
вин що добре вздумае, —
як помогты хрыстияньским душам.
— Не бойтесь — не скажет; он хоть ученый, а жинок добре слухае… Начнет от Писания, а кончит,
як все люди, — на том, що жинка укажет. Добре его знаю и была с ним в компании, где он ничего пить не хотел. Говорит: «В Писании сказано: не упивайтеся
вином, — в нем бо есть блуд». А я говорю: «Блуд таки блудом, а вы чарочку выпейте», — он и выпил.
— Прости меня, — говорит, — мое серденько, мое милое да несчастливое, — заговорила она до Саввы, — носила я в своем сердце твою тайную причину, а свою
вину больше
як тридцать лет и боялась не только наяву ее никому не сказать, но шчоб и во сне не сбредила, и оттого столько лет и на дух не шла, ну а теперь, когда всевышнему предстать нужно, — все открыла.