Неточные совпадения
Татьяна то вздохнет, то охнет;
Письмо дрожит в ее руке;
Облатка розовая сохнет
На воспаленном
языке.
К
плечу головушкой склонилась.
Сорочка легкая спустилась
С ее прелестного
плеча…
Но вот уж лунного луча
Сиянье гаснет. Там долина
Сквозь пар яснеет. Там поток
Засеребрился; там рожок
Пастуший будит селянина.
Вот утро: встали все давно,
Моей Татьяне всё равно.
Два инвалида стали башкирца раздевать. Лицо несчастного изобразило беспокойство. Он оглядывался
на все стороны, как зверок, пойманный детьми. Когда ж один из инвалидов взял его руки и, положив их себе около шеи, поднял старика
на свои
плечи, а Юлай взял плеть и замахнулся, тогда башкирец застонал слабым, умоляющим голосом и, кивая головою, открыл рот, в котором вместо
языка шевелился короткий обрубок.
Все именно так и случилось, как предначертала Софья Михайловна. За лето Верочка окрепла и нагуляла
плечи, не слишком наливные, но и не скаредные — как раз в меру. В декабре, перед рождеством, Братцевы дали первый бал. Разумеется, Верочка была
на нем царицей, и князь Сампантрё смотрел
на нее из угла и щелкал
языком.
С бешеным лаем мчался он за попадавшимися ему дроздами, перепрыгивал рытвины, пни, корчаги, бросался с размаху в воду и торопливо лакал ее, отряхался, взвизгивал — и снова летел стрелою, закинув красный
язык на самое
плечо!
— Никита, — прибавил он благоволительно и оставляя свою руку
на плече князя, — у тебя сердце правдивое,
язык твой не знает лукавства; таких-то слуг мне и надо. Впишись в опричнину; я дам тебе место выбылого Вяземского! Тебе я верю, ты меня не продашь.
Он снова навалился
на плечо гостя, щурясь, выжимая слёзы, отыскивая глаза его мутным, полуслепым взглядом; дряблые губы дрожали, маленький
язык шевелился по-змеиному быстро, и старик шептал...
При всем желании дать основательный ответ
на этот наивный вопрос, я только должен был пожать
плечами. Мы говорили
на двух разных
языках.
Иванов. Никакой дуэли не нужно. Нужно иметь только голову
на плечах и понимать русский
язык.
Никита стоит у ног отца, ожидая, когда отец вспомнит о нём. Баймакова то расчёсывает гребнем густые, курчавые волосы Ильи, то отирает салфеткой непрерывную струйку крови в углу его губ, капли пота
на лбу и
на висках, она что-то шепчет в его помутневшие глаза, шепчет горячо, как молитву, а он, положив одну руку
на плечо ей, другую
на колено, отяжелевшим
языком ворочает последние слова...
Он любил белолицых, черноглазых, красногубых хеттеянок за их яркую, но мгновенную красоту, которая так же рано и прелестно расцветает и так же быстро вянет, как цветок нарцисса; смуглых, высоких, пламенных филистимлянок с жесткими курчавыми волосами, носивших золотые звенящие запястья
на кистях рук, золотые обручи
на плечах, а
на обеих щиколотках широкие браслеты, соединенные тонкой цепочкой; нежных, маленьких, гибких аммореянок, сложенных без упрека, — их верность и покорность в любви вошли в пословицу; женщин из Ассирии, удлинявших красками свои глаза и вытравливавших синие звезды
на лбу и
на щеках; образованных, веселых и остроумных дочерей Сидона, умевших хорошо петь, танцевать, а также играть
на арфах, лютнях и флейтах под аккомпанемент бубна; желтокожих египтянок, неутомимых в любви и безумных в ревности; сладострастных вавилонянок, у которых все тело под одеждой было гладко, как мрамор, потому что они особой пастой истребляли
на нем волосы; дев Бактрии, красивших волосы и ногти в огненно-красный цвет и носивших шальвары; молчаливых, застенчивых моавитянок, у которых роскошные груди были прохладны в самые жаркие летние ночи; беспечных и расточительных аммонитянок с огненными волосами и с телом такой белизны, что оно светилось во тьме; хрупких голубоглазых женщин с льняными волосами и нежным запахом кожи, которых привозили с севера, через Баальбек, и
язык которых был непонятен для всех живущих в Палестине.
Учителя немецкого
языка, все как
на подбор, были педантичны, строги и до смешного скупы
на хорошие отметки. Их ненавидели и травили. Зато с живыми, веселыми французами жили по-дружески, смеялись, острили
на их уроках, хлопали их по
плечу. Если французский
язык был в начале и в конце классных занятий, то особенным шиком считалось вместо молитвы до и после ученья прочитать, например, «Чижика» или «Эндер бэндер козу драл».
— Да, теперь небось что?.. Что?.. Ишь у тебя язык-от словно полено в грязи вязнет… а еще спрашиваешь — что? Поди-тка домой, там те скажут — что! Никита-то нынче в обед хозяйку твою призывал… и-и-и… Ишь, дьявол, обрадовался городу, словно голодный Кирюха — пудовой краюхе… приставь голову-то к
плечам, старый черт! Ступай домой, что
на дожде-то стоишь…
— Слава богу, что теперь все больше и больше находится таких людей, которые начинают понимать, что кургузый немецкий пиджак уже трещит
на русских могучих
плечах; которые не стыдятся своего
языка, своей веры и своей родины; которые доверчиво протягивают руки мудрому правительству и говорят: «Веди нас!..»
И долго молча плакала она.
Рассыпавшись
на кругленькие
плечи,
Ее власы бежали, как волна.
Лишь иногда отрывистые речи,
Отзыв того, чем грудь была полна,
Блуждали
на губах ее; но звуки
Яснее были слов… И голос муки
Мой Саша понял, как
язык родной;
К себе
на грудь привлек ее рукой
И не щадил ни нежностей, ни ласки,
Чтоб поскорей добраться до развязки.
— Житье
на всем готовом, жалованья — сколько запросишь. Дело вести без учету, без отчету, все как сыну родному доверю… Что же?.. Чего молчишь?.. Аль
язык отсох!.. Говори, отвечай! — сильно тряся за
плечи Василья Борисыча, говорил Патап Максимыч.
И
на тот самый день [1 сентября 1743 года.] палачи
на площади резали
языки у Степана Васильича с сыном и били их кнутом; резали
язык и первой петербургской красавице Наталье Федоровне и, взвалив ее нá
плечи дюжего мужика, полосовали кнутом нежное, всенародно обнаженное тело…
Красный татарин вошел, проговорил что-то, точно ругается, и стал; облокотился
на притолку, кинжалом пошевеливает, как волк исподлобья косится
на Жилина. А черноватый, — быстрый, живой, так весь
на пружинах и ходит, — подошел прямо к Жилину, сел
на корточки, оскаливается, потрепал его по
плечу, что-то начал часто-часто по-своему лопотать, глазами подмигивает,
языком прищелкивает, все приговаривает: «корошо урус! корошо урус!»
Ворошилов с недоумением оглянулся вокруг и вздрогнул: сзади, за самыми его
плечами, стоял и, безобразно раскрыв широкий рот, улыбался молодой лакей с масляным глупым лицом и беспечно веселым взглядом. Заметив, что Ворошилов
на него смотрит, лакей щелкнул во рту
языком, облизнулся и, проведя рукой по губам, молвил...
Двое солдат тащили куда-то старого галичанина, приговаривая что-то
на своем непонятном для молодых людей
языке. В эту минуту двое других бросились к ним. Огромный венгерец, объяснявшийся по-галицийски, подскочил к Игорю и изо всей силы тряхнул его за
плечо.
— Ступай до пана полковника, к допросу зовут, — грубо хватая за
плечо Игоря и заставив его подняться
на ноги, бросил он
на своем ломаном
языке.
— Ей-богу, перенесет, — заметил Веленчук, пощелкивая
языком, несмотря
на то, что он только смотрел чрез
плечо Антонова и поэтому не имел никакого основания предполагать это. — Е-е-ей-богу, перенесет, прямо в ту дереву попанет, братцы мои!
И мы с Наке, взявши себе в учителя испанского
языка молодого студента, ходили с ним всюду, вплоть до самых простонародных кафе, куда ходят агвадоры, то есть носильщики воды — очень популярный тогда класс рабочих, так как водоснабжение Мадрида было еще в первобытном виде и
на дом воду доставляли поденщики, носившие ее в небольших бочках, которые они носили
на одном
плече.
Очутился он подле меня… положил мне отечески руку
на плечо… взглянул
на мою бумагу и сказал ласково: «Как вам не стыдно писать таким подьяческим
языком!
— Так вы об этом так разболтали
языком вечевого колокола? — вместо ответа, с презрительным равнодушием спросил Чурчило. — Я ходил в Чортову лощину, ломался там с медведем, захотелось к зиме новую шубу
на плечи, али полость к пошевням, так мне не досужно было разбирать да прислушиваться, о чем перекоряются между собой степенные посадники.
— Так вы об этом призадумались, об этом разболтали
языком вечевого колокола? — вместо ответа, с презрительным равнодушием спросил Чурчила. — Я ходил в Чертову лощину, ломался там с медведем, захотелось к зиме новую шубу
на плечи, али полость к пошевням, так мне недосужно было разбирать да прислушиваться: о чем перекоряются между собой степенные посадники.
Здесь,
на просторной, очень тускло освещенной террасе были все мои чиновники. Густо столпившись сплошною массою, они наседали
на плечи друг другу и смотрели в средину образованного ими круга, откуда чей-то задыхающийся отчаянный голос вопил скверным жидовским
языком...