Неточные совпадения
И точно: час без малого
Последыш говорил!
Язык его не слушался:
Старик слюною брызгался,
Шипел! И так расстроился,
Что правый
глаз задергало,
А левый вдруг расширился
И — круглый, как у филина, —
Вертелся колесом.
Права свои дворянские,
Веками освященные,
Заслуги, имя древнее
Помещик поминал,
Царевым гневом, Божиим
Грозил крестьянам, ежели
Взбунтуются они,
И накрепко приказывал,
Чтоб пустяков не думала,
Не баловалась вотчина,
А слушалась господ!
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"
языка". Делали все это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда
глаза глядят.
Князь подошёл к ней. И тотчас же в
глазах его Кити заметила смущавший её огонек насмешки. Он подошёл к мадам Шталь и заговорил на том отличном французском
языке, на котором столь немногие уже говорят теперь, чрезвычайно учтиво и мило.
Тут несколько точек, ибо рассудок уже ничего не говорит, а говорят большею частью:
язык,
глаза и вслед за ними сердце, если оно имеется.
— По сту! — вскричал Чичиков, разинув рот и поглядевши ему в самые
глаза, не зная, сам ли он ослышался, или
язык Собакевича по своей тяжелой натуре, не так поворотившись, брякнул вместо одного другое слово.
— Иной раз, право, мне кажется, что будто русский человек — какой-то пропащий человек. Нет силы воли, нет отваги на постоянство. Хочешь все сделать — и ничего не можешь. Все думаешь — с завтрашнего дни начнешь новую жизнь, с завтрашнего дни примешься за все как следует, с завтрашнего дни сядешь на диету, — ничуть не бывало: к вечеру того же дни так объешься, что только хлопаешь
глазами и
язык не ворочается, как сова, сидишь, глядя на всех, — право и эдак все.
Роясь в легком сопротивлении шелка, он различал цвета: красный, бледный розовый и розовый темный; густые закипи вишневых, оранжевых и мрачно-рыжих тонов; здесь были оттенки всех сил и значений, различные в своем мнимом родстве, подобно словам: «очаровательно» — «прекрасно» — «великолепно» — «совершенно»; в складках таились намеки, недоступные
языку зрения, но истинный алый цвет долго не представлялся
глазам нашего капитана; что приносил лавочник, было хорошо, но не вызывало ясного и твердого «да».
Мармеладов был в последней агонии; он не отводил своих
глаз от лица Катерины Ивановны, склонившейся снова над ним. Ему все хотелось что-то ей сказать; он было и начал, с усилием шевеля
языком и неясно выговаривая слова, но Катерина Ивановна, понявшая, что он хочет просить у ней прощения, тотчас же повелительно крикнула на него...
Смутно поняв, что начал он слишком задорным тоном и что слова, давно облюбованные им, туго вспоминаются, недостаточно легко идут с
языка, Самгин на минуту замолчал, осматривая всех. Спивак, стоя у окна, растекалась по тусклым стеклам голубым пятном. Брат стоял у стола, держа пред
глазами лист газеты, и через нее мутно смотрел на Кутузова, который, усмехаясь, говорил ему что-то.
— Удивитесь, если я в прокуратуру пойду? — спросил он, глядя в лицо Самгина и облизывая губы кончиком
языка;
глаза его неестественно ярко отражали свет лампы, а кончики закрученных усов приподнялись.
Он смотрел в ее серьезное лицо, в печальные
глаза, ему хотелось сказать ей очень злые слова, но они не сползали с
языка.
Глаза Платона Александровича, большие, красивые, точно у женщины, замечательно красноречивы, он владел ими так же легко и ловко, как
языком.
— Аз не пышем, — сказал он, и от широкой, самодовольной улыбки
глаза его стали ясными, точно у ребенка. Заметив, что барин смотрит на него вопросительно, он, не угашая улыбки, спросил: — Не понимаете? Это — болгарский
язык будет, цыганский. Болгаре не говорят «я», — «аз» говорят они. А курить, по-ихнему, — пыхать.
О евреях он был способен говорить очень много. Говорил, облизывая губы фиолетовым
языком, и в туповатых
глазах его поблескивало что-то остренькое и как будто трехгранное, точно кончик циркуля. Как всегда, речь свою он закончил привычно...
Лютов попробовал сдвинуть
глаза к переносью, но это, как всегда, не удалось ему. Тогда, проглотив рюмку желтой водки, он, не закусывая, облизал губы острым
языком и снова рассыпался словами.
Возвратилась Агафья со своей заместительницей. Девица оказалась толстенькой, румянощекой, курносой, круглые
глаза — неясны, точно покрыты какой-то голубоватой пылью; говоря, она часто облизывала пухлые губы кончиком
языка, голосок у нее тихий, мягкий. Она понравилась Самгину.
— Беспутнейший человек этот Пуаре, — продолжал Иноков, потирая лоб,
глаза и говоря уже так тихо, что сквозь его слова было слышно ворчливые голоса на дворе. — Я даю ему уроки немецкого
языка. Играем в шахматы. Он холостой и — распутник. В спальне у него — неугасимая лампада пред статуэткой богоматери, но на стенах развешаны в рамках голые женщины французской фабрикации. Как бескрылые ангелы. И — десятки парижских тетрадей «Ню». Циник, сластолюбец…
Бердников хотел что-то сказать, но только свистнул сквозь зубы: коляску обогнал маленький плетеный шарабан, в нем сидела женщина в красном, рядом с нею, высунув длинный
язык, качала башкой большая собака в пестрой, гладкой шерсти, ее обрезанные уши торчали настороженно, над оскаленной пастью старчески опустились кровавые веки, тускло блестели рыжие, каменные
глаза.
Народились какие-то «вундеркинды», один из них, крепенький мальчик лет двадцати, гладкий и ловкий, как налим, высоколобый, с дерзкими
глазами вертелся около Варвары в качестве ее секретаря и учителя английского
языка. Как-то при нем Самгин сказал...
Черноволосые люди, настроенные почему-то крикливо и празднично, рассматривали Варвару масляными
глазами с бесцеремонным любопытством, а по-русски они говорили
языком армянских анекдотов.
Марина слушала, приподняв брови, уставясь на него янтарными зрачками расширенных
глаз, облизывая губы кончиком
языка, — на румяное лицо ее, как будто изнутри, выступила холодная тень.
— Так очень многое кончается в жизни. Один человек в Ливерпуле обнял свою невесту и выколол булавкой
глаз свой, — это его не очень огорчило. «Меня хорошо кормит один
глаз», — сказал он, потому что был часовщик. Но невеста нашла, что одним
глазом он может оценить только одну половинку ее, и не согласилась венчаться. — Он еще раз вздохнул и щелкнул
языком: — По-русски это — прилично, но, кажется, неинтересно…
Пошли не в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в окнах домов, точно в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была в его
глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный
язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
Ротмистр снял очки, обнажив мутно-серые, влажные
глаза в опухших веках без ресниц, чернобородое лицо его расширилось улыбкой; он осторожно прижимал к
глазам платок и говорил, разминая слова
языком, не торопясь...
Прищурив
глаза, облизывая губы кончиком
языка, она победоносно смотрела на раскаленных людей и кивала им головою.
Облизывая губы кончиком
языка, прищурив
глаза, Марина смотрела в потолок; он наклонился к ней, желая спросить о Кутузове, но она встряхнулась, заговорив...
Длинный, тощий, с остатками черных, с проседью, курчавых и, видимо, жестких волос на желтом черепе, в форме дыни, с бородкой клином, горбоносый, он говорил неутомимо, взмахивая густыми бровями, такие же густые усы быстро шевелились над нижней, очень толстой губой, сияли и таяли влажные, точно смазанные маслом, темные
глаза. Заметив, что сын не очень легко владеет
языком Франции, мать заботливо подсказывала сыну слова, переводила фразы и этим еще более стесняла его.
Самгин спустился вниз к продавцу каталогов и фотографий. Желтолицый человечек, в шелковой шапочке, не отрывая правый
глаз от газеты, сказал, что у него нет монографии о Босхе, но возможно, что они имеются в книжных магазинах. В книжном магазине нашлась монография на французском
языке. Дома, после того, как фрау Бальц накормила его жареным гусем, картофельным салатом и карпом, Самгин закурил, лег на диван и, поставив на грудь себе тяжелую книгу, стал рассматривать репродукции.
— Что ж ты как вчера? — заговорил брат, опустив
глаза и укорачивая подтяжки брюк. — Молчал, молчал… Тебя считали серьезно думающим человеком, а ты вдруг такое, детское. Не знаешь, как тебя понять. Конечно, выпил, но ведь говорят: «Что у трезвого на уме — у пьяного на
языке».
Его
глаза с неподвижными зрачками взглянули в лицо Клима вызывающе, пухлые и яркие губы покривились задорной усмешкой, он облизал их
языком длинным и тонким, точно у собаки.
Анисья стала еще живее прежнего, потому что работы стало больше: все она движется, суетится, бегает, работает, все по слову хозяйки.
Глаза у ней даже ярче, и нос, этот говорящий нос, так и выставляется прежде всей ее особы, так и рдеет заботой, мыслями, намерениями, так и говорит, хотя
язык и молчит.
— Понадобилось, так явились и мысли и
язык, хоть напечатать в романе где-нибудь. А нет нужды, так и не умею, и
глаза не видят, и в руках слабость! Ты свое уменье затерял еще в детстве, в Обломовке, среди теток, нянек и дядек. Началось с неуменья надевать чулки и кончилось неуменьем жить.
— Обойти? Обойдешь, поди-ко!
Глаза какие-то зеленые! Силился, силился, хотел выговорить: «Неправда, мол, клевета, ваше превосходительство, никакого Обломова и знать не знаю: это все Тарантьев!» — да с
языка нейдет; только пал пред стопы его.
Он мучительно провел
глазами по потолку, хотел сойти с места, бежать — ноги не повиновались. Хотел сказать что-то: во рту было сухо,
язык не ворочался, голос не выходил из груди. Он протянул ей руку.
— Вы оттого и не знаете жизни, не ведаете чужих скорбей: кому что нужно, зачем мужик обливается потом, баба жнет в нестерпимый зной — все оттого, что вы не любили! А любить, не страдая — нельзя. Нет! — сказал он, — если б лгал ваш
язык, не солгали бы
глаза, изменились бы хоть на минуту эти краски. А
глаза ваши говорят, что вы как будто вчера родились…
Потом он отбросил эту мысль и сам покраснел от сознания, что он фат, и искал других причин, а сердце ноет, мучится, терзается,
глаза впиваются в нее с вопросами, слова кипят на
языке и не сходят. Его уже гложет ревность.
Закипит ярость в сердце Райского, хочет он мысленно обратить проклятие к этому неотступному образу Веры, а губы не повинуются,
язык шепчет страстно ее имя, колена гнутся, и он закрывает
глаза и шепчет...
Он не то умер, не то уснул или задумался. Растворенные окна зияли, как разверзтые, но не говорящие уста; нет дыхания, не бьется пульс. Куда же убежала жизнь? Где
глаза и
язык у этого лежащего тела? Все пестро, зелено, и все молчит.
Его мучила теперь тайна: как она, пропадая куда-то на
глазах у всех, в виду, из дома, из сада, потом появляется вновь, будто со дна Волги, вынырнувшей русалкой, с светлыми, прозрачными
глазами, с печатью непроницаемости и обмана на лице, с ложью на
языке, чуть не в венке из водяных порослей на голове, как настоящая русалка!
Бушмен поднял
глаза, опустил и опять поднял, потом медленно раскрыл рот, показал бледно-красные челюсти, щелкнул
языком и издал две гортанные ноты.
Наконец Саброски, вздохнув глубоко и прищурив
глаза, начал говорить так тихо, как дух, как будто у него не было ни губ, ни
языка, ни горла; он говорил вздохами; кончил, испустив продолжительный вздох. Кичибе, с своей улыбкой, с ясным взглядом и наклоненной головой, просто, без вздохов и печали, объявил, что сиогун, ни больше ни меньше, как gestorben — умер!
Гостей посадили за стол и стали потчевать чаем, хлебом, сухарями и ромом. Потом завязалась с ними живая письменная беседа на китайском
языке. Они так проворно писали, что
глаза не поспевали следить за кистью.
Эта вечно играющая и что-то будто говорящая на непонятном
языке картина неба никогда не надоест
глазам.
— А вы вот где, батенька, скрываетесь… — заплетавшимся
языком проговорил над самым ухом Привалова Веревкин; от него сильно пахло водкой, и он смотрел кругом совсем осовелыми
глазами. — Важно… — протянул Веревкин и улыбнулся пьяной улыбкой. Привалов в первый еще раз видел, что Веревкин улыбается, — он всегда был невозмутимо спокоен, как все комики по натуре.
Этот разговор был прерван появлением Бахарева, который был всунут в двери чьими-то невидимыми руками. Бахарев совсем осовелыми
глазами посмотрел на Привалова, покрутил головой и заплетавшимся
языком проговорил...
Они посмотрели друг другу в
глаза: Привалов был бледен и показался Заплатину таким добрым, что
язык Виктора Николаича как-то сам собой проговорил...
Привалов, конечно, был тут же, и все видели своими
глазами, как он перевертывал страницы нот, когда Алла исполняла свою сонату, Хиония Алексеевна была особенно в ударе и развернулась: французские фразы так и сыпались с ее
языка, точно у нее рот был начинен ими.
А за ужином уже Иван Петрович показывал свои таланты. Он, смеясь одними только
глазами, рассказывал анекдоты, острил, предлагал смешные задачи и сам же решал их, и все время говорил на своем необыкновенном
языке, выработанном долгими упражнениями в остроумии и, очевидно, давно уже вошедшем у него в привычку: большинский, недурственно, покорчило вас благодарю…
Затем, представив свои соображения, которые я здесь опускаю, он прибавил, что ненормальность эта усматривается, главное, не только из прежних многих поступков подсудимого, но и теперь, в сию даже минуту, и когда его попросили объяснить, в чем же усматривается теперь, в сию-то минуту, то старик доктор со всею прямотой своего простодушия указал на то, что подсудимый, войдя в залу, «имел необыкновенный и чудный по обстоятельствам вид, шагал вперед как солдат и держал
глаза впереди себя, упираясь, тогда как вернее было ему смотреть налево, где в публике сидят дамы, ибо он был большой любитель прекрасного пола и должен был очень много думать о том, что теперь о нем скажут дамы», — заключил старичок своим своеобразным
языком.
В это время, от двенадцати до трех часов, самый решительный и сосредоточенный человек не в состоянии охотиться, и самая преданная собака начинает «чистить охотнику шпоры», то есть идет за ним шагом, болезненно прищурив
глаза и преувеличенно высунув
язык, а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается.