Неточные совпадения
На другой день, дамы еще не вставали, как охотничьи
экипажи, катки и тележка
стояли у подъезда, и Ласка, еще с утра понявшая, что едут на охоту, навизжавшись и напрыгавшись досыта, сидела на катках подле кучера, взволнованно и неодобрительно за промедление глядя на дверь, из которой все еще не выходили охотники.
Анна, забывшая за работой укладки внутреннюю тревогу, укладывала,
стоя пред столом в своем кабинете, свой дорожный мешок, когда Аннушка обратила ее внимание на стук подъезжающего
экипажа.
— Такая дрянь! — говорил Ноздрев,
стоя перед окном и глядя на уезжавший
экипаж. — Вон как потащился! конек пристяжной недурен, я давно хотел подцепить его. Да ведь с ним нельзя никак сойтиться. Фетюк, просто фетюк!
— Подлец, до сих пор еще
стоит! — проговорил он сквозь зубы и велел Селифану, поворотивши к крестьянским избам, отъехать таким образом, чтобы нельзя было видеть
экипажа со стороны господского двора.
Перед ним
стояла не одна губернаторша: она держала под руку молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для Мадонны и какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в широком размере, всё что ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их
экипажи так странно столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись распутывать дело.
Везде поперек каким бы ни было печалям, из которых плетется жизнь наша, весело промчится блистающая радость, как иногда блестящий
экипаж с золотой упряжью, картинными конями и сверкающим блеском стекол вдруг неожиданно пронесется мимо какой-нибудь заглохнувшей бедной деревушки, не видавшей ничего, кроме сельской телеги, и долго мужики
стоят, зевая, с открытыми ртами, не надевая шапок, хотя давно уже унесся и пропал из виду дивный
экипаж.
Подъезжая ко двору, Чичиков заметил на крыльце самого хозяина, который
стоял в зеленом шалоновом сюртуке, приставив руку ко лбу в виде зонтика над глазами, чтобы рассмотреть получше подъезжавший
экипаж.
Дворовые мужчины, в сюртуках, кафтанах, рубашках, без шапок, женщины, в затрапезах, полосатых платках, с детьми на руках, и босоногие ребятишки
стояли около крыльца, посматривали на
экипажи и разговаривали между собой.
Гостей с поздравлениями приезжало так много в этот день, что на дворе, около подъезда, целое утро не переставало
стоять по нескольку
экипажей.
Меж тем на палубе у грот-мачты, возле бочонка, изъеденного червем, с сбитым дном, открывшим столетнюю темную благодать, ждал уже весь
экипаж. Атвуд
стоял; Пантен чинно сидел, сияя, как новорожденный. Грэй поднялся вверх, дал знак оркестру и, сняв фуражку, первый зачерпнул граненым стаканом, в песне золотых труб, святое вино.
Среди толпы
стоял какой-то
экипаж…
Наконец, отдыхая от животного страха, весь в поту, он
стоял в группе таких же онемевших, задыхающихся людей, прижимаясь к запертым воротам,
стоял, мигая, чтобы не видеть все то, что как бы извне приклеилось к глазам. Вспомнил, что вход на Гороховую улицу с площади был заткнут матросами гвардейского
экипажа, он с разбега наткнулся на них, ему грозно крикнули...
В доме тянулась бесконечная анфилада обитых штофом комнат; темные тяжелые резные шкафы, с старым фарфором и серебром, как саркофаги,
стояли по стенам с тяжелыми же диванами и стульями рококо, богатыми, но жесткими, без комфорта. Швейцар походил на Нептуна; лакеи пожилые и молчаливые, женщины в темных платьях и чепцах.
Экипаж высокий, с шелковой бахромой, лошади старые, породистые, с длинными шеями и спинами, с побелевшими от старости губами, при езде крупно кивающие головой.
Вечером я предложил в своей коляске место французу, живущему в отели, и мы отправились далеко в поле, через С.-Мигель, оттуда заехали на Эскольту, в наше вечернее собрание, а потом к губернаторскому дому на музыку. На площади, кругом сквера,
стояли экипажи. В них сидели гуляющие. Здесь большею частью гуляют сидя. Я не последовал этому примеру, вышел из коляски и пошел бродить по площади.
Когда вы будете на мысе Доброй Надежды, я вам советую не хлопотать ни о лошадях, ни об
экипаже, если вздумаете посмотреть колонию: просто отправляйтесь с маленьким чемоданчиком в Long-street в Капштате, в контору омнибусов; там справитесь, куда и когда отходят они, и за четвертую часть того, что нам
стоило, можете объехать вдвое больше.
Посреди улиц, как в Лондоне, гуськом
стояли наемные
экипажи: кареты четырехместные, коляски, кабриолеты в одну лошадь и парой.
Он объявил, что за полтора пиастра в сутки дает комнату со столом, то есть с завтраком, обедом, ужином; что он содержит также и
экипажи; что коляска и пара лошадей
стоят в день два пиастра с половиной, а за полдня пиастр с четвертью; что завтракают у него в десять часов, обедают в четыре, а чай пьют и ужинают в восемь.
Я напряг зрение в темноте и отличил силуэты темных фигур, которые
стояли около нашего
экипажа.
У подъезда
стояли дорогие
экипажи. В зале с дорогим убранством сидели дамы в шелку, бархате, кружевах, с накладными волосами и перетянутыми и накладными тальями. Между дамами сидели мужчины — военные и статские и человек пять простолюдинов: двое дворников, лавочник, лакей и кучер.
Адвокат съехался с ним у величественного подъезда сенатского здания, у которого уже
стояло несколько
экипажей.
Проходили два мужика, заглянули, похвалили; проходил чиновник, заглянул, не похвалил, но сладко улыбнулся; проезжали
экипажи, — из них не заглядывали: не было видно, что лежит в канаве;
постоял Лопухов, опять взял некоего, не в охапку, а за руку, поднял, вывел на шоссе, и говорит: «Ах, милостивый государь, как это вы изволили оступиться?
Я пустился, как из лука стрела… Вот и мостик недалеко от Перова; никого нет, да по другую сторону мостик, и тоже никого нет. Я доехал до Измайловского зверинца, — никого; я отпустил извозчика и пошел пешком. Ходя взад и вперед, я наконец увидел на другой дороге какой-то
экипаж; молодой красивый кучер
стоял возле.
Экипажей было меньше, мрачные толпы народа
стояли на перекрестках и толковали об отравителях; кареты, возившие больных, шагом двигались, сопровождаемые полицейскими; люди сторонились от черных фур с трупами.
Она
стоит, в ожидании
экипажа, в комнате, смежной с спальней, и смотрит в окно на раскинутые перед церковью белые шатры с разным крестьянским лакомством и на вереницу разряженных богомольцев, которая тянется мимо дома по дороге в церковь.
Обыкновенно дня за два Настасья объезжала родных и объявляла, что папенька Павел Борисыч тогда-то просит чаю откушать. Разумеется, об отказе не могло быть и речи. На зов являлись не только главы семей, но и подростки, и в назначенный день, около шести часов, у подъезда дома дедушки уже
стояла порядочная вереница
экипажей.
Вдоль всего тротуара — от Мясницкой до Лубянки, против «Гусенковского» извозчичьего трактира,
стояли сплошь — мордами на площадь, а
экипажами к тротуарам — запряжки легковых извозчиков.
Во время сезона улица по обеим сторонам всю ночь напролет была уставлена
экипажами. Вправо от подъезда, до Глинищевского переулка,
стояли собственные купеческие запряжки, ожидавшие, нередко до утра, засидевшихся в клубе хозяев. Влево, до Козицкого переулка, размещались сперва лихачи, и за ними гремели бубенцами парные с отлетом «голубчики» в своих окованных жестью трехместных санях.
У Штоффа была уже своя выездная лошадь, на которой они и отправились в думу. Галактион опять начал испытывать смущение. С чего он-то едет в думу? Там все свои соберутся, а он для всех чужой. Оставалось положиться на опытность Штоффа. Новая дума помещалась рядом с полицией. Это было новое двухэтажное здание, еще не оштукатуренное. У подъезда
стояло несколько хозяйских
экипажей.
Галактион
стоял все время на крыльце, пока
экипаж не скрылся из глаз. Харитина не оглянулась ни разу. Ему сделалось как-то и жутко, и тяжело, и жаль себя. Вся эта поездка с Харитиной у отца была только злою выходкой, как все, что он делал. Старик в глаза смеялся над ним и в глаза дразнил Харитиной. Да, «без щей тоже не проживешь». Это была какая-то бессмысленная и обидная правда.
Именно под этим впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а в его комнате светился огонь. У крыльца
стоял чей-то дорожный
экипаж. Галактион быстро взбежал по лестнице на крылечко, прошел темные сени, отворил дверь и остановился на пороге, — в его комнате сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
Велел
постоять экипажам отец,
Гуляли мы тут на просторе.
На дворе господского дома у крыльца
стоял выездной
экипаж, дожидавшийся «самого».
Лихо рванула с места отдохнувшая тройка в наборной сбруе, залились серебристым смехом настоящие валдайские колокольчики, и
экипаж птицей полетел в гору, по дороге в Самосадку. Рачителиха
стояла в дверях кабака и причитала, как по покойнике. Очень уж любила она этого Илюшку, а он даже и не оглянулся на мать.
Вот крестьянские мальчики и девочки в одних рубашонках: широко раскрыв глаза и растопырив руки, неподвижно
стоят они на одном месте или, быстро семеня в пыли босыми ножонками, несмотря на угрожающие жесты Филиппа, бегут за
экипажами и стараются взобраться на чемоданы, привязанные сзади.
— В самом деле, поскорее приезжайте; ей очень недолго осталось жить, — проговорила она мрачным голосом и
стоя со сложенными на груди руками, пока Вихров садился в
экипаж.
Другой же братишка его,
постояв немного у притолки, вышел на двор и стал рассматривать
экипаж и лошадей Александры Григорьевны, спрашивая у кучера — настоящий ли серебряный набор на лошадях или посеребренный — и что все это
стоит?
—
Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была?
экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то! на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
Несколько
экипажей для дам
стоят в тени мелкого березняка, где курится огонек.
У забора уже
стояли три пароконные
экипажа. Двое денщиков держали в поводу оседланных лошадей: бурого старого мерина, купленного недавно Олизаром из кавалерийского брака, и стройную, нетерпеливую, с сердитым огненным глазом, золотую кобылу Бек-Агамалова.
Он дернул Лейбу за кушак и выпрыгнул из
экипажа. Шурочка
стояла в черной раме раскрытой двери. На ней было белое гладкое платье с красными цветами за поясом, с правого бока; те же цветы ярко и тепло краснели в ее волосах. Странно: Ромашов знал безошибочно, что это — она, и все-таки точно не узнавал ее. Чувствовалось в ней что-то новое, праздничное и сияющее.
Вскоре пикник кончился. Ночь похолодела, и от реки потянуло сыростью. Запас веселости давно истощился, и все разъезжались усталые. Недовольные, не скрывая зевоты. Ромашов опять сидел в
экипаже против барышень Михиных и всю дорогу молчал. В памяти его
стояли черные спокойные деревья, и темная гора, и кровавая полоса зари над ее вершиной, и белая фигура женщины, лежавшей в темной пахучей траве. Но все-таки сквозь искреннюю, глубокую и острую грусть он время от времени думал про самого себя патетически...
На крыльце их ожидал,
стоя навытяжку, полицеймейстер. Губернатор величественно махнул рукой, чтоб подавали
экипаж, и когда Калинович хотел сесть в свой фаэтон, он не пустил его.
Часто среди дня он прямо из присутственных мест проезжал на квартиру к Настеньке, где, как все видели,
экипаж его
стоял у ворот до поздней ночи; видели потом, как Настенька иногда проезжала к нему в его карете с неподнятыми даже окнами, и, наконец, он дошел до того, что однажды во время многолюдного гулянья на бульваре проехал с ней мимо в открытом фаэтоне.
— Ну, опять-таки — иногда. Не каждый день: это в самом деле убыточно. Ты, впрочем, скажи мне, что все это
стоит тебе: я не хочу, чтоб ты тратился для меня; довольно и того, что ты хлопочешь. Ты дай мне счет. Ну, и долго тут Сурков порол горячку. «Они всегда, говорит, прогуливаются вдвоем пешком или в
экипаже там, где меньше народу».
— Да-а, — протянул генерал наконец. — Может быть, это просто ненормальный малый, маниак, а — почем знать? — может быть, твой жизненный путь, Верочка, пересекла именно такая любовь, о которой грезят женщины и на которую больше не способны мужчины. Постой-ка. Видишь, впереди движутся фонари? Наверно, мой
экипаж.
И вот во время уже проповеди подкатила к собору одна дама на легковых извозчичьих дрожках прежнего фасона, то есть на которых дамы могли сидеть только сбоку, придерживаясь за кушак извозчика и колыхаясь от толчков
экипажа, как полевая былинка от ветра. Эти ваньки в нашем городе до сих пор еще разъезжают. Остановясь у угла собора, — ибо у врат
стояло множество
экипажей и даже жандармы, — дама соскочила с дрожек и подала ваньке четыре копейки серебром.
Не доезжая городского валу, «они мне велели снова остановить, вышли из
экипажа и прошли через дорогу в поле; думал, что по какой ни есть слабости, а они стали и начали цветочки рассматривать и так время
стояли, чудно, право, совсем уже я усумнился».
Прохладный сарай, в котором
стоял экипаж, обращенный Термосесовым в спальню, оставался запертым, и Измаил Петрович, даже и проснувшись, долго еще лежал, потягивался, чесал пятки и размышлял.
Солнце уже высоко
стояло на безоблачной лазури, когда
экипажи подкатили к развалинам Царицынского замка, мрачным и грозным даже в полдень.
Он по-военному пристукнул каблуками и грузной походкой сытого важного человека пошел к своему
экипажу, около которого в почтительных позах, без шапок, уже
стояли сотский, сельский староста и Ярмола.