Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх, в
широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху в пестрых ситцах, проговорившую: «Сюда пожалуйте!» В комнате попались всё старые приятели, попадающиеся всякому в небольших деревянных трактирах, каких немало выстроено по дорогам, а именно: заиндевевший самовар, выскобленные гладко сосновые стены, трехугольный шкаф с чайниками и чашками в углу, фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и красных ленточках, окотившаяся недавно кошка, зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку; наконец натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов, высохшие до такой степени, что желавший понюхать их только чихал и больше ничего.
Неточные совпадения
Из
сеней он попал в комнату, тоже темную, чуть-чуть озаренную светом, выходившим из-под
широкой щели, находившейся внизу двери.
Но вкруг
широкого пруда,
В кустах, вдоль
сеней безмятежных
Всё пусто, нет нигде следов —
Ушла!
К обеду, то есть часов в пять, мы, запыленные, загорелые, небритые, остановились перед
широким крыльцом «Welch’s hotel» в Капштате и застали в
сенях толпу наших. Каролина была в своей рамке, в своем черном платье, которое было ей так к лицу, с сеточкой на голове. Пошли расспросы, толки, новости с той и с другой стороны. Хозяйки встретили нас, как старых друзей.
Я вытащил тяжелую скатерть, выбежал с нею на двор, но когда опустил край ее в чан с «кубовой», на меня налетел откуда-то Цыганок, вырвал скатерть и, отжимая ее
широкими лапами, крикнул брату, следившему из
сеней за моею работой...
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в
сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед черным челом печи на
широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Из больших
сеней шла
широкая, выкрашенная под дуб лестница, устланная ковром и уставленная по бокам цветами.
Зотушка посмотрел на
широкую спину уходившего Михалка и, потянув лошадь за осклизлый повод, опять зашлепал по двору своими босыми ногами. Сутулая, коренастая фигура Михалки направилась к дому и быстро исчезла в темных дверях
сеней. Можно было расслышать, как он вытирал грязные ноги о рогожу, а затем грузно начал подниматься по ступенькам лестницы.
Все эти предметы перешли, как и следовало ожидать, под
широкие, поместительные навесы Герасима или в известные уже
сени «Расставанья».
Огромная дверь на высоком крыльце между колоннами, которую распахнул старый инвалид и которая, казалось, проглотила меня; две
широкие и высокие лестницы, ведущие во второй и третий этаж из
сеней, освещаемые верхним куполом; крик и гул смешанных голосов, встретивший меня издали, вылетавший из всех классов, потому что учителя еще не пришли, — все это я увидел, услышал и понял в первый раз.
Поднявшись умственно по ступеням
широкого каменного под деревянным навесом крыльца, вступаешь в просторные
сени, в которых была подъемная крышка над лестницею в подвал.
Это чувство тугого довольства провожало меня от ворот, через крыльцо,
сени и до
широкой лавки, на которую усадил нас Прохор Пантелеич, выглядывавший дома настоящим патриархом: глядя на его плотную фигуру, серьезное умное лицо, неторопливые движения, вся эта обстановка получала какой-то особенный смысл в глазах постороннего человека, она была так же обстоятельна, серьезна и полна смысла, как сам Прохор Пантелеич.
Двора у Спирькиной избы не было, а отдельно стоял завалившийся сеновал. Даже
сеней и крыльца не полагалось, а просто с улицы бревно с зарубинами было приставлено ко входной двери — и вся недолга. Изба было высокая, как все старинные постройки, с подклетью, где у Спирьки металась на цепи голодная собака. Мы по бревну кое-как поднялись в избу, которая даже не имела трубы, а дым из печи шел прямо в
широкую дыру в потолке. Стены и потолок были покрыты настоящим ковром из сажи.
К иному едва проберешься через грязный двор; в
сенях, за облупившимися парусинными ширмами, храпит денщик; на полу — гнилая солома; на плите — сапоги и донышко банки, залитое ваксой; в самой комнате — покоробленный ломберный стол, исписанный мелом; на столе стаканы, до половины наполненные холодным темно-бурым чаем; у стены —
широкий, проломленный, замасленный диван; на окнах — трубочный пепел…
Дверь из горницы отворилась. Авдеева жена, молодая, шустрая бабенка, с
широким лицом, вздернутым носом и узенькими глазками, выбежала в
сени со свечой.
Сидя в бывшей Настиной светлице, молча глядела Манефа, как Фленушка с Устиньей Московкой укладывали пожитки ее в чемоданы. Вдруг распахнулась дверь из
сеней и вошел Патап Максимыч, одетый по-домашнему: в
широкой рубахе из алого канауса, опоясанный шелковым поясом, вытканным в подарок отцу покойницей Настей. Поглядел он на укладыванье, поглядел на Манефу, почесал слегка голову и молвил сестре...
Произнеся это слово в форме хриплого, прерывистого вздоха, ямщик вышел и немного погодя внес другой тюк, поменьше, затем еще раз вышел и на этот раз внес почтальонную саблю на
широком ремне, похожую фасоном на тот длинный плоский меч, с каким рисуется на лубочных картинках Юдифь у ложа Олоферна. Сложив тюки вдоль стены, он вышел в
сени, сел там и закурил трубку.
Здесь внизу были
сени, передняя и зала с
широкими окнами.
Под
сенью могучих дубов, густым лесом по
широкой дороге движутся сербские полки: конница, пехота, артиллерия.
Их ветретил в
сенях его помощник, коренастый остзейский немец, в куртке и без шапки. Лицо у него было красное,
широкое, с черной подстриженной бородкой. Анна Серафимовна поклонилась ему хозяйским поклоном. Тася это заметила.
Из
сеней выглянула девушка с
широким лицом и бойкими глазами под черными бровями. Она с любопытством оглядела меня и исчезла.
К ночи пошел дождь, стало очень холодно. Мы попробовали затопить кханы —
широкие лежанки, тянувшиеся вдоль стен фанзы. Едкий дым каоляновых стеблей валил из трещин лежанок, валил назад из топки; от вмазанного в
сенях котла шел жирный чад и мешался с дымом. Болела голова. Дождь хлестал в рваные бумажные окна, лужи собирались на грязных подоконниках и стекали на кханы.
Привязала свита коней к орешнику, король
широкой походкой вперед идет, камыш раздвигает, ручья ищет. Ан был, да весь высох… Всмотрелся король в чащобу, видит — незнакомая малая хатка под дубом стоит, дым не дымит, пес не скулит, будто и нет никого. Махнул он перчаткой, свита да стража за им пошла. Видят — дверь в
сенях пасть раззявила, хочь свисти, хочь стучи, никто, девкин сын, не откликается.