Неточные совпадения
— Кончился, — сказал священник и хотел отойти; но вдруг слипшиеся усы мертвеца
шевельнулись, и ясно
в тишине послышались из глубины
груди определенно-резкие звуки...
Она другой рукой берет меня за шею, и пальчики ее быстро
шевелятся и щекотят меня.
В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я слышу ее запах и голос. Все это заставляет меня вскочить, обвить руками ее шею, прижать голову к ее
груди и, задыхаясь, сказать...
Я потихоньку высунул голову из двери и не переводил дыхания. Гриша не
шевелился; из
груди его вырывались тяжелые вздохи;
в мутном зрачке его кривого глаза, освещенного луною, остановилась слеза.
И стал он тут опять бегать, и все бил себя
в грудь, и серчал, и бегал, а как об вас доложили, — ну, говорит, полезай за перегородку, сиди пока, не
шевелись, что бы ты ни услышал, и стул мне туда сам принес и меня запер; может, говорит, я тебя и спрошу.
Самгин почувствовал нечто похожее на толчок
в грудь и как будто
пошевелились каменные плиты под ногами, — это было так нехорошо, что он попытался объяснить себе стыдное, малодушное ощущение физически и сказал Дронову...
Костер почти что совсем угас:
в нем тлели только две головешки. Ветер раздувал уголья и разносил искры по снегу. Дерсу сидел на земле, упершись ногами
в снег. Левой рукой он держался за
грудь и, казалось, хотел остановить биение сердца. Старик таза лежал ничком
в снегу и не
шевелился.
Из первых учеников я давно спустился к середине и нахожу это наиболее для себя подходящим: честолюбие меня не мучит, тройки не огорчают… А зато на пруду
в эти лунные ночи
грудь дышит так полно, и под свободные движения так хорошо работает воображение… Луна подымается, заглядывает
в пустые окна мертвого замка, выхватывает золотой карниз, приводит
в таинственное осторожное движение какие-то неясные тени… Что-то
шевелится, что-то дышит, что-то оживает…
Сильно уставший, победитель или побежденный, он сидел теперь с опущенными крыльями, широко раскрытым клювом и тяжело дышал. С четверть часа, если не больше, отдыхал орлан. Потом он стал клювом оправлять перья
в крыльях, выбрасывая испорченные, и приводить
в порядок свой наряд на
груди. Этой процедурой он занимался довольно долго. Я сидел и терпеливо наблюдал за ним и не
шевелился.
В облитой бледно-розовым полусветом, полусумраком детской, как привидение, сложив руки на
груди, стояла Лиза
в своем черном капоре и черной атласной шубке, с обрывком какого-то шарфа на шее. Она стояла молча и не
шевелясь.
И думала о том, как расскажет сыну свой первый опыт, а перед нею все стояло желтое лицо офицера, недоумевающее и злое. На нем растерянно
шевелились черные усы и из-под верхней, раздраженно вздернутой губы блестела белая кость крепко сжатых зубов.
В груди ее птицею пела радость, брови лукаво вздрагивали, и она, ловко делая свое дело, приговаривала про себя...
Мать посмотрела на него, и
в ее
груди тихо
пошевелилось враждебное чувство к этому человеку.
Хлебников молчал, сидя
в неловкой позе с неестественно выпрямленными ногами. Ромашов видел, как его голова постепенно, едва заметными толчками опускалась на
грудь. Опять послышался подпоручику короткий хриплый звук, и
в душе у него
шевельнулась жуткая жалость.
Но сдавленные слезы сами собой полились; сердце заныло,
в груди шевельнулись рыдания.
— Он застал ее одну. Капитолина Марковна отправилась по магазинам за покупками. Татьяна сидела на диване и держала обеими руками книжку: она ее не читала и едва ли даже знала, что это была за книжка. Она не
шевелилась, но сердце сильно билось
в ее
груди, и белый воротничок вокруг ее шеи вздрагивал заметно и мерно.
Илья усмехнулся.
В груди его холодной змеёй
шевелилось злое чувство к людям. А память всё выдвигала пред ним знакомые образы. Большая, неуклюжая Матица валялась
в грязи среди двора и стонала...
—
Шевелись — живее! — звучно крикнул он вниз. Несколько голов поднялось к нему, мелькнули пред ним какие-то лица, и одно из них — лицо женщины с черными глазами — ласково и заманчиво улыбнулось ему. От этой улыбки у него
в груди что-то вспыхнуло и горячей волной полилось по жилам. Он оторвался от перил и снова подошел к столу, чувствуя, что щеки у него горят.
И, произнося раздельно и утвердительно слова свои, старик Ананий четырежды стукнул пальцем по столу. Лицо его сияло злым торжеством,
грудь высоко вздымалась, серебряные волосы бороды
шевелились на ней. Фоме жутко стало слушать его речи,
в них звучала непоколебимая вера, и сила веры этой смущала Фому. Он уже забыл все то, что знал о старике и во что еще недавно верил как
в правду.
В тёмный час одной из подобных сцен Раиса вышла из комнаты старика со свечой
в руке, полураздетая, белая и пышная; шла она, как во сне, качаясь на ходу, неуверенно шаркая босыми ногами по полу, глаза были полузакрыты, пальцы вытянутой вперёд правой руки судорожно
шевелились, хватая воздух. Пламя свечи откачнулось к её
груди, красный, дымный язычок почти касался рубашки, освещая устало открытые губы и блестя на зубах.
Холодна, равнодушна лежала Ольга на сыром полу и даже не
пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей; фонарь с умирающей своей свечою стоял на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые стекла, увеличивал бледность ее лица; бледные губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало поцелуй; душегрейка, смятая под нею, не прикрывала более высокой, роскошной
груди; два мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился на них, и ни малейшая краска не пробегала ни по шее, ни по ланитам: женщина, только потеряв надежду, может потерять стыд, это непонятное, врожденное чувство, это невольное сознание женщины
в неприкосновенности,
в святости своих тайных прелестей.
Прямой, высокий, вызолоченный иконостас был уставлен образами
в 5 рядов, а огромные паникадила, висящие среди церкви, бросали сквозь дым ладана таинственные лучи на блестящую резьбу и усыпанные жемчугом оклады; задняя часть храма была
в глубокой темноте; одна лампада, как запоздалая звезда, не могла рассеять вокруг тяготеющие тени; у стены едва можно было различить бледное лицо старого схимника, лицо, которое вы приняли бы за восковое, если б голова порою не наклонялась и не
шевелились губы; черная мантия и клобук увеличивали его бледность и руки, сложенные на
груди крестом, подобились тем двум костям, которые обыкновенно рисуются под адамовой головой.
Она протягивает круглую, белую руку, сверкает на солнце золотой браслет с цветными камнями, на высокой
груди переливается струя жемчуга. Она тоже выпила,
в её серых глазах томная улыбка, приоткрытые губы соблазнительно
шевелятся, чокнувшись, она пьёт и кланяется свату, а он, встряхивая косматой башкой, восхищенно орёт...
Смерть от жажды райская, блаженная смерть по сравнению с жаждой морфия. Так заживо погребенный, вероятно, ловит последние ничтожные пузырьки воздуха
в гробу и раздирает кожу на
груди ногтями. Так еретик на костре стонет и
шевелится, когда первые языки пламени лижут его ноги…
Разбросав по подушке пепельные свои волосы, подложив ладонь под раскрасневшуюся щечку, Верочка спала; но сон ее не был покоен.
Грудь подымалась неровно под тонкой рубашкой, полураскрытые губки судорожно
шевелились, а на щеке, лоснившейся от недавних слез, одна слезинка еще оставалась и тихо скользила
в углу рта.
Предчувствуя ясный, веселый, длинный день, Коврин вспомнил, что ведь это еще только начало мая и что еще впереди целое лето, такое же ясное, веселое, длинное, и вдруг
в груди его
шевельнулось радостное молодое чувство, какое он испытывал
в детстве, когда бегал по этому саду.
А когда она умывалась, остаток давнего детского чувства, — радость, что сегодня Рождество, вдруг
шевельнулась в ее
груди, и после этого стало легко, свободно и чисто на душе, как будто и душа умылась или окунулась
в белый снег.
Один Дедушка лежал неподвижно. Его руки были сложены на
груди, поверх одеяла, и не
шевелились больше, а глаза были устремлены вперед с таким строгим и глубоким выражением, как будто Дедушка думал о чем-то громадном и неизмеримо превышающем все человеческие помыслы. И
в этих немигающих, полузакрытых глазах, не проникая
в них, отражался стеклянным блеском розовый свет лампадки.
И выкрикивал сирота-мальчуган это «горе, горе крепким» над пустынным болотом, и мнилось ему, что ветер возьмет и понесет слова Исаии и отнесет туда, где виденные Иезекиилем «сухие кости» лежат, не
шевелятся; не нарастает на них живая плоть, и не оживает
в груди истлевшее сердце.
Без всякой причины
в груди ее
шевельнулась радость: сначала радость была маленькая и каталась
в груди, как резиновый мячик, потом она стала шире, больше и хлынула как волна.
Старуха сконфузилась, уронила пряник и тихо поплелась к плотине… Сцена эта произвела тяжелое впечатление. Не говоря уж о монахах, которые вскрикнули и
в ужасе развели руками, даже пьяный Евсей окаменел и испуганно уставился на своего хозяина. Понял ли мельник выражение лиц монахов и работника, или, быть может,
в груди его
шевельнулось давно уже уснувшее чувство, но только и на его лице мелькнуло что-то вроде испуга…
Теснило
грудь, не хватало дыхания. Ужас — безумный, нерассуждающий и тянущий к себе — оковал Сергея. И казалось ему, — стоит
шевельнуться, и случится что-то неслыханное, и он, потеряв разум, полетит
в темную, крутящуюся бездну.
Он был уже
в швейцарской, а я все еще стояла на одном месте, не
в силах двинуться, ни
пошевелиться, так глубоко было охватившее меня волнение. И только увидя генеральское пальто моего отца
в руках швейцара, я словно очнулась от моего столбняка, опрометью бросилась к нему и застыла без слез, без стона на его
груди.
В Кремле звонили ко всенощной. Туманная муть стояла
в воздухе. Ручейки вяло, будто засыпая, ползли среди грязного льда. И проходили мимо темные, сумрачные люди. Мне не хотелось возвращаться домой к своей тоске, но и здесь она была повсюду. Тупо
шевелились в голове обрывки мыслей,
грудь болела от табаку и все-таки я курил непрерывно; и казалось, легкие насквозь пропитываются той противною коричневою жижею, какая остается от табаку
в сильно прокуренных мундштуках.
Спавший Михайло не
шевельнулся. Фельдшер махнул рукой и ушел.
В ожидании доктора Пашка осматривал своего соседа-старика. Старик не переставая кашлял и плевал
в кружку; кашель у него был протяжный, скрипучий. Пашке понравилась одна особенность старика: когда он, кашляя, вдыхал
в себя воздух, то
в груди его что-то свистело и пело на разные голоса.
Все они были красивы, — брови их были тонко сложены и выведены
в полукружье, веки подчернены,
груди открыты, на шеях
шевелились и тихо рокотали сухие, коричневые зерна, а ладони рук и подошвы ног окрашены красною краской…
Борька снял. Исанка прильнула щекою к его щеке. Он медленно целовал ее
в маленькую, мягкую ладонь. Сквозь майку он ощущал, как к его
груди невинно прижималась молодая девическая
грудь. Его особенно волновала эта невинность прикосновения, — Исанка, очевидно, совершенно не понимала, как это на него действует. И Борька боялся
шевельнуться, чтобы она не переменила положения.
Борька сидел на скамейке и ударял срезанным ивовым хлыстиком по голенищу сапога.
В душе волновалось жадное нетерпение. Вчера, на прощание целуя Исанку
в щеку, он крепко обнял ее и, как будто нечаянно, попал ладонью на ее
грудь. И весь день сегодня, задыхаясь, он вспоминал это ощущение. Тайные ожидания и замыслы
шевелились в душе. Снова и снова всплывавшее воспоминание сладострастным жаром обдавало душу.