Неточные совпадения
Луиза Ивановна с уторопленною любезностью пустилась приседать на все стороны и, приседая, допятилась до дверей; но в дверях наскочила задом на одного видного
офицера с открытым свежим лицом и с превосходными густейшими белокурыми бакенами. Это был сам Никодим Фомич, квартальный надзиратель. Луиза Ивановна поспешила присесть чуть не до полу и частыми мелкими
шагами, подпрыгивая, полетела из конторы.
Вдруг, с некоторым шумом, весьма молодцевато и как-то особенно повертывая с каждым
шагом плечами, вошел
офицер, бросил фуражку с кокардой на стол и сел в кресла.
Лариса. А вот какая, я вам расскажу один случай. Проезжал здесь один кавказский
офицер, знакомый Сергея Сергеича, отличный стрелок; были они у нас, Сергей Сергеич и говорит: «Я слышал, вы хорошо стреляете». — «Да, недурно», — говорит
офицер. Сергей Сергеич дает ему пистолет, ставит себе стакан на голову и отходит в другую комнату,
шагов на двенадцать. «Стреляйте», — говорит.
Я вышел из кибитки и требовал, чтоб отвели меня к их начальнику. Увидя
офицера, солдаты прекратили брань. Вахмистр повел меня к майору. Савельич от меня не отставал, поговаривая про себя: «Вот тебе и государев кум! Из огня да в полымя… Господи владыко! чем это все кончится?» Кибитка
шагом поехала за нами.
Но люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство
шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно поднял руку к шапке и грузно повалился под ноги солдатам, рядом с ним упало еще трое, из толпы тоже, один за другим, вываливались люди.
— Ну — пойдем, — предложила Марина. Самгин отрицательно качнул головою, но она взяла его под руку и повела прочь. Из биллиардной выскочил, отирая руки платком, высокий, тонконогий
офицер, — он побежал к буфету такими мелкими
шагами, что Марина заметила...
— Ваша фамилия? — спросил его жандармский
офицер и, отступив от кровати на
шаг, встал рядом с человеком в судейском мундире; сбоку от них стоял молодой солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
Миновав камеру холостых, унтер-офицер, провожавший Нехлюдова, сказал ему, что придет за ним перед поверкой, и вернулся назад. Едва унтер-офицер отошел, как к Нехлюдову быстрыми босыми
шагами, придерживая кандалы, совсем близко подошел, обдавая его тяжелым и кислым запахом пота, арестант и таинственным шопотом проговорил...
Всё затихло. Ворота отворили, партия выступила наружу, построилась; конвойные опять пересчитали; уложили, увязали мешки, усадили слабых. Маслова с девочкой на руках стала к женщинам рядом с Федосьей. Симонсон, всё время следивший за тем, что происходило, большим решительным
шагом подошел к
офицеру, окончившему все распоряжения и садившемуся уже в свой тарантас.
Жандарм светил нам, мы сошли с лестницы, прошли несколько
шагов двором, взошли небольшой дверью в длинный коридор, освещенный одним фонарем; по обеим сторонам были небольшие двери, одну из них отворил дежурный
офицер; дверь вела в крошечную кордегардию, за которой была небольшая комнатка, сырая, холодная и с запахом подвала.
Однажды к нашей квартире подъехала извозчичья парная коляска, из которой вышел молодой
офицер и спросил отца. Он был в новеньком свежем синем мундире, на котором эффектно выделялись белые аксельбанты. Шпоры его звенели на каждом
шагу приятным тихим звоном.
Чрез минуту, конечно, явилась бы полиция, но в эту минуту горько пришлось бы Настасье Филипповне, если бы не подоспела неожиданная помощь: князь, остановившийся тоже в двух
шагах, успел схватить сзади за руки
офицера.
Вырывая свою руку,
офицер сильно оттолкнул его в грудь; князь отлетел
шага на три и упал на стул.
Офицеры в эту минуту свернули с тропинки на шоссе. До города оставалось еще
шагов триста, и так как говорить было больше не о чем, то оба шли рядом, молча и не глядя друг на друга. Ни один не решался — ни остановиться, ни повернуть назад. Положение становилось с каждой минутой все более фальшивым и натянутым.
Потом унтер-офицеры беглым
шагом развели взводы к машинам, которые стояли в разных концах плаца.
Вся рота была по частям разбросана по плацу. Делали повзводно утреннюю гимнастику. Солдаты стояли шеренгами, на
шаг расстояния друг от друга, с расстегнутыми, для облегчения движений, мундирами. Расторопный унтер-офицер Бобылев из полуроты Ромашова, почтительно косясь на подходящего
офицера, командовал зычным голосом, вытягивая вперед нижнюю челюсть и делая косые глаза...
Толпы солдат несли на носилках и вели под руки раненых. На улице было совершенно темно; только редко, редко где светились окна в гошпитале или у засидевшихся
офицеров. С бастионов доносился тот же грохот орудий и ружейной перепалки, и те же огни вспыхивали на черном небе. Изредка слышался топот лошади проскакавшего ординарца, стон раненого,
шаги и говор носильщиков или женский говор испуганных жителей, вышедших на крылечко посмотреть на канонаду.
Вдруг чьи-то
шаги послышались впереди его. Он быстро разогнулся, поднял голову и, бодро побрякивая саблей, пошел уже не такими скорыми
шагами, как прежде. Он не узнавал себя. Когда он сошелся с встретившимся ему саперным
офицером и матросом, и первый крикнул ему: «ложитесь!» указывая на светлую точку бомбы, которая, светлее и светлее, быстрее и быстрее приближаясь, шлепнулась около траншеи, он только немного и невольно, под влиянием испуганного крика, нагнул голову и пошел дальше.
Но пока г-н Клюбер рассчитывался с кельнером, которому он, в виде штрафа, не дал на водку ни одного крейцера, Санин быстрыми
шагами подошел к столу, за которым сидели
офицеры, и, обратившись к оскорбителю Джеммы (он в это мгновенье давал своим товарищам поочередно нюхать ее розу), — произнес отчетливо, по-французски...
Точно из-под земли вырос тонкий, длинный
офицер с аксельбантами. Склонившись с преувеличенной почтительностью, он выслушал приказание, потом выпрямился, отошел на несколько
шагов в глубину залы и знаком приказал музыкантам замолчать.
Между прочим, подходило понемногу время первого для фараонов лагерного сбора. Кончились экзамены. Старший курс перестал учиться верховой езде в училищном манеже. Господа обер-офицеры стали мягче и доступнее в обращении с фараонами. Потом курсовые
офицеры начали подготовлять младшие курсы к настоящей боевой стрельбе полными боевыми патронами. В правом крыле училищного плаца находился свой собственный тир для стрельбы, узкий, но довольно длинный,
шагов в сорок, наглухо огороженный от Пречистенского бульвара.
Но вот ровным, щегольским, учебным
шагом подходит, громыхая казенными сапожищами, ловкий «господин обер-офицер». Раз, два. Вместе с приставлением правой ноги рука в белой перчатке вздергивается к виску. Прием сделан безупречно. Дрозд осматривает молодцеватого юнкера с ног до головы, как лошадиный знаток породистого жеребца.
Приблизительно так бурчит про себя господин обер-офицер Александров, идя торопливыми большими
шагами по Поварской к Арбату. Вчера была елка и танцевали у Андриевичей. Домой он вернулся только к пяти часам утра, а подняли его насилу-насилу в семь без двадцати. Ах, как бы не опоздать! Вдруг залепит Дрозд трое суток без отпуска. Вот тебе и Рождество…
Кроме двадцати избранных казаков, которые, по его же просьбе, ни на
шаг не отстанут от него, я послал ротмистра Лорис-Меликова, достойного, отличного и очень умного
офицера, говорящего по-татарски, знающего хорошо Хаджи-Мурата, который, кажется, тоже вполне доверяет ему.
В день отъезда Хаджи-Мурата Иван Матвеевич собрал несколько
офицеров, чтобы проводить его.
Офицеры сидели кто у чайного стола, где Марья Дмитриевна разливала чай, кто у другого стола — с водкой, чихирем и закуской, когда Хаджи-Мурат, одетый по-дорожному и в оружии, быстрыми мягкими
шагами вошел, хромая, в комнату.
Некоторые из них бегали по платформе к кадке с водой, чтобы напиться, и, встречая
офицеров, умеряя
шаг, делали свои глупые жесты прикладывания руки ко лбу и с серьезными лицами, как будто делали что-то не только разумное, но и очень важное, проходили мимо них, провожая их глазами, и потом еще веселее пускались рысью, топая по доскам платформы, смеясь и болтая, как это свойственно здоровым, добрым молодым ребятам, переезжающим в веселой компании из одного места в другое.
Легким танцующим
шагом с набережной Санта Лючия идут маленькие серые солдатики, мерно стуча ногами и механически однообразно размахивая левыми руками. Они кажутся сделанными из жести и хрупкими, как заводные игрушки. Их ведет красивый высокий
офицер, с нахмуренными бровями и презрительно искривленным ртом, рядом с ним, подпрыгивая, бежит тучный человек в цилиндре и неустанно говорит что-то, рассекая воздух бесчисленными жестами.
Эти люди, забыв, что я их облагодетельствовал, на каждом
шагу после того бранили при мне русских, говорили, что все мы — идиоты, татары, способные составлять только быдло, и наконец, стали с восторгом рассказывать, как они плюют нашим
офицерам в лицо, душат в постелях безоружных наших солдат.
— За что мы деремся?.. — перервал
офицер. — Да так, мне надоела физиономия вашего приятеля. Отмеривай пять
шагов, — продолжал он, обращаясь к кавалеристу, — Не угодно ли и вам потрудиться?
Офицер встал и, сделав несколько
шагов вперед, остановился; через минуту раздался явственно лошадиный топот, и видный собою казак выехал рысью на поляну.
— То-то и дело, что нет — провал бы ее взял, проклятую! Так и есть! конная артиллерия. Слушайте, ребята! если кто хоть на волос высунется вперед — боже сохрани! Тихим
шагом!.. Господа
офицеры! идти в ногу!.. Левой, правой… раз, два!..
— Здравствуй, Дюран! — сказал кто-то на французском языке позади Зарецкого. — Ну что, доволен ли ты своей лошадью? — продолжал тот же голос, и так близко, что Зарецкой оглянулся и увидел подле себя кавалерийского
офицера, который, отступя
шаг назад, вскричал с удивлением: — Ах, боже мой! я ошибся… извините!.. я принял вас за моего приятеля… но неужели он продал вам свою лошадь?.. Да! Это точно она!.. Позвольте спросить, дорого ли вы за нее заплатили?
— Господин
офицер! — вскричал иностранец. — Подумайте! в двух
шагах! Это все равно…
—
Шагов двадцать отсюда, желтый дом с зелеными ставнями. Вы, верно, желаете видеть
офицера, который у него квартирует?
Не опасаясь уже, что привязчивый жандармский
офицер его догонит, он успокоился, поехал
шагом, и утешительная мысль, что, может быть, он скоро обнимет Рославлева, заменила в душе его всякое другое чувство.
Офицер приподнял свою фуражку и пошел скорыми
шагами по тропинке, которая шла к противуположной стороне зверинца.
Оба противника отошли по пяти
шагов от барьера и, повернясь в одно время, стали медленно подходить друг к другу. На втором
шагу француз спустил курок — пуля свистнула, и пробитая навылет фуражка слетела с головы
офицера.
Впереди, вместо авангарда, ехал казак; за ним оба
офицера; а позади,
шагах в двадцати от них, уланской вахмистр представлял в единственном лице своем то, что предки наши называли сторожевым полком, а мы зовем арьергардом.
— Не шевелиться! — закричал громовым голосом Зарядьев, — а не то два часа продержу под ядрами. Унтер-офицеры на линию! Вперед — ровняйся! Стой!.. Тихим
шагом — марш!
Рославлев сделал
шаг вперед, хотел что-то сказать, но слова замерли на устах его: он узнал в итальянском купце артиллерийского
офицера, с которым готов был некогда стреляться в Царскосельском зверинце.
— Ну, кончил ли ты? — закричал молчаливый
офицер своему товарищу, который вколачивал в землю две палки, в двух
шагах одна от другой.
Широкоплечий вахмистр принял лошадь Зарецкого, который, пройдя
шагов сто вперед, подошел к батарее. Канонеры, раздувая свои фитили, стояли в готовности подле пушек, а командующий орудиями артиллерийской поручик и человека три пехотных
офицеров толпились вокруг зарядного ящика, из которого высокий фейерверкер вынимал манерку с водкою, сыр и несколько хлебов.
Вдруг
шагах в пяти от них раздался пронзительный свист; что-то запрыгало по пенькам и кочкам и обрызгало грязью обоих
офицеров.
В одну минуту из небольшой густой колонны составилось порядочное каре, которое продолжало медленно подвигаться вперед. Меж тем неприятельская конница, как громовая туча, приближалась к отступающим. Не доехав
шагов полутораста до каре, она остановилась; раздалась громкая команда французских
офицеров, и весь эскадрон латников, подобно бурному потоку, ринулся на небольшую толпу бесстрашных русских воинов.
Через несколько минут отряд французских драгун проехал по большой дороге, которая была
шагах в десяти от наших путешественников. Солдаты громко разговаривали между собою;
офицеры смеялись; но раза два что-то похожее на проклятия, предметом которых, кажется, была не Россия, долетело до ушей Зарецкого.
— Ух, так вот и ограбил! Выиграл-с, выиграл у
офицера, у гвардейца! Вчера только из Петербурга прикатил. И какое стечение обстоятельств! Стоит рассказать… да тут неловко. Пойдемте к Яру: два
шага всего. Сказано, я угощаю!
Осадил меня там с первого же
шагу один
офицер.
Все это промелькнуло и исчезло. Пыльные улицы, залитые палящим зноем; измученные возбуждением и почти беглым
шагом на пространстве целой версты солдаты, изнемогающие от жажды; крик
офицеров, требующих, чтобы все шли в строю и в ногу, — вот все, что я видел и слышал пять минут спустя. И когда мы прошли еще версты две душным городом и пришли на выгон, отведенный нам под бивуак, я бросился на землю, совершенно разбитый и телом и душою.
Если слышу от
офицера жалобы на утомительность парадов и смелые рассуждения о бесполезности тихого
шага и т. п., я не сомневаюсь, что ои Обломов.
Не за четыре законных, а по крайней мере за пятнадцать
шагов, он прикладывал руку к козырьку, высоко задирая кверху локоть, и таращил на
офицера сияющие глаза, в которых ясно можно было прочесть испуг, радость и нетерпеливое ожидание.