Портрет в черепаховой раме. Книга 1. Покинутая дама

Эдуард Филатьев, 2020

«Портрет в черепаховой раме. Покинутая дама» – исторический роман, события которого переносят читателей в 1782 год. По приказу российской императрицы Екатерины II Каргопольский полк карабинеров отправляется в город Дерпт, где должна открыться ярмарка. Командир полка полковник Иван Загряжский влюбляется в портрет таинственной незнакомки и решает во что бы то ни стало разыскать «оригинал». Удивительная история любви Ивана Загряжского и Ульрики фон Поссе – дедушки и бабушки Натальи Гончаровой, будущей супруги Александра Сергеевича Пушкина. Эдуард Николаевич Филатьев (17.12.1935 – 14.12.2020). Получил три высших образования: техническое (МЭИ), эстетическое (университетский факультет эстетики) и кинематографическое (режиссерский факультет ВГИКа). Работал инженером-конструктором Московского металлургического завода «Серп и молот», журналистом радиостанции «Юность» и молодёжной редакции Центрального телевидения. В начале 70-х годов стал телевизионным режиссёром. В конце 80-х годов как автор сценария и режиссер снял цикл документальных фильмов о поэте-конструктивисте Илье Сельвинском. Написал книги: «Тайна булгаковского „Мастера…“» (о Михаиле Булгакове) и «Бомба для дядюшки Джо» (об Игоре Курчатове), а также документальный цикл «Главная тайна горлана-главаря» (о Владимире Маяковском). Это увлекательные расследования, в которых яркие судьбы их героев тесно переплетены с громкими событиями своей эпохи.

© Э. Филатьев, 2020

© ООО «ЭФФЕКТ ФИЛЬМ», 2021

Книга 1. Покинутая дама

Санкт-Петербург, 17 декабря 1837 года

— Ого! — вскричал кучер и натянул вожжи. — Тпру, милая!.. Дым-то ка кой!

— Где? — встрепенулась в санях пожилая барыня Екатерина Ивановна Загряжская. — Где дымит? Что горит?

Часы на адмиралтейской башне пробили восемь вечера.

Неожиданное возгорание

Густые декабрьские сумерки уже окутали озябший Санкт-Петербург. Морозный северный ветер с налета вламывался в подъезды домов и в печные трубы, тормошил не успевшие заледенеть сугробы и, бесцеремонно распахивая полы шуб и шинелей, ловко швырял в лица ёжившихся седоков и прохожих колкие вороха снега.

А в Зимнем дворце царили покой и уют. Го сударь император, императрица и наследник престола изволили пребывать в Большом театре, где давали балет «Дева Дуная». В главной роли блистала царица танцев Мария Тальони, при бывшая из Парижа.

Император Николай, встретивший с восторгом все спектакли, привезённые из французской столицы, старался не пропустить ни одного представления. В антракте балерина была приглашена в царскую ложу, в которой государь и государыня побеседовали с ней. А потом император спустился в зал, проследовал в первый ряд и сел в заранее освобождённое место в первом ряду партера.

Это было явным нарушением установившихся правил, но, когда танцевала Мария Тальони, даже император мог нарушить этикет.

Все остальные члены августейшего семейства — младшие Великие князья и Великие княгини — в тот день оставались во дворце. Их комфорт и благополучие обеспечивали слуги, офицеры и солдаты числом в несколько сотен. Расторопные истопники в ожидании возвращения из театра высочайших особ щедро загрузили печи очередной порцией дров.

Хмурый декабрьский ветер, вившийся у труб в поисках настоящего дела, усилил тягу, и огонь загудел. Жаркие языки пламени взметнулись в дымоход и быстро добрались до отдушника между хорами и деревянным сводом залы Петра Великого — совсем рядом с дощатой перегородкой. Отдушник этот — после недавно завершённой перестройки Фельдмаршальской залы из двухэтажной в одноэтажную — по не досмотру остался не заделанным. Напор горячего воздуха вырвался сквозь зиявшее отверстие, и языки огня принялись с жадностью лизать дерево хоров и свода. Сухие сосновые доски вспыхнули, как солома.

Начальник стоявшего в Фельдмаршальской зале караула, заметив дым, что показался вдруг из-под двери, спросил у старшего дворцового лакея:

— Что это? Неужели горит?

— Ничего страшного, ваше высокоблагородие! — последовал ответ. — Это внизу, в дворцовой аптеке. Третьего дня там труба лопнула — бревно и задымилось. Огонь загасили, дыру замазали, ан замазка-то отвалилась! Глянули, а бревно-то тлеет! От него и дым! Бог даст, ничего не будет! Не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие!

Офицер, однако, не успокоился и, вызвав дворцовых пожарных, велел вскрыть пол у порога. Когда приподняли несколько досок, из-под ног взметнулись языки пламени.

Но пожарные заверили, что справиться с загоранием им вполне по силам, и потому-де извещать о происшествии дворцовое начальство нет ника кой надобности. Тем более, что крутой характер министра двора князя Вол конского был всем хорошо известен — князя боялись пуще огня.

И всё-таки от помощи решили не отказываться и из гвардейских полков вызвали пожарные роты. Они столпились на площади перед дворцом и с недоумением взирали на тихое и тёмное здание, лишённое каких бы то ни было при знаков по жара.

Тем временем огонь, как озорной мальчишка, уже стремглав мчался по чердаку, цепляясь то тут, то там за сухие подпорки и стропила, высушенные за восемьдесят лет горячим воздухом, что поступал от желез ной крыши, накалявшейся лет ом. Клубы чёрного от копоти дыма повалили изо всех щелей.

— Пожар! — истошно завопили слуги и заметались по дворцу.

И тотчас из множества окон с оглушительным треском стали вылетать рамы со стёклами. На площадь обрушилась волна густого дыма, над крышей поднялось гигантское зарево. Его было видно за 50 вёрст.

— Зимний горит! — закричали люди на городских улицах.

Из-за узости лестниц, что вели на чердак, добраться до очага возгорания было чрезвычайно трудно. А из-за тесноты переулка, отделявшего восточный флигель дворца от Эрмитажа, предотвратить дальнейшее распространение огня и вовсе не представлялось возможным.

И тогда срочно послали оповестить о внезапной беде государя императора.

В доме неподалёку

А в гостиной богатого особняка на углу Малой Морской и Гороховой улиц ни какой суеты не было. Хозяйка дома, княгиня Наталья Петровна Голицына, древняя старушка с усами и бородой, сидела в кресле и смотрела куда-то вдаль. Рядом с нею, на банкетке, с раскрытым псалтырем на коленях примостилась Марфа Кологривова, женщина около семидесяти лет. А придворный медик Мант, держа княгиню за руку, отсчитывал пульс.

— Это есть неплохо, сударыня! Совсем неплохо! — с немецким акцентом заявил доктор. — Я бы даже сказал, sehr gut! Очен карошо!

— Послушать вас, — мрачно усмехнулась княгиня, — мне только и остаётся, как приказать седлать коня и скакать на вахтпарад вслед за свитой императора.

— Коня — nein, не надо! — возразил Мант. — И без него дыхание есть ровное, кровь пульсирует нормально, аппетит есть тоже неплохой!

— Сколько их было на моём веку! — бесстрастно проговорила Голицына. — С ровным дыханием, с хорошим аппетитом и нормальным пульсом. Где они теперь? Давно уж на арфах играют. Музыку ангельскую.

— Царство им небесное! — истово перекрестилась Кологривова.

— Jedem das seine! Каждому своё! — заметил доктор. — Каждому из нас Бог даёт свою судьбу! О том и газеты пишут! Вот послушайте!

Мант подошёл к столу, достал из своего лекарского саквояжа газету и, надев очки, прочёл:

— «Во французской Марсели некая дама в возрасте… ein und neunzig… девяносто одного года выходит замуж. Жених имеет… funf und vierzig… сорок пять лет!»

— Не может быть! — ахнула Кологривова.

— Может, сударыня, может! — уверенно заверил лекарь, складывая газету. — Раз пишут, значит, так оно и есть!

Все разом взглянули на княгиню — та едва заметно скривила губы:

— Подумаешь, девяносто один! Девчонка! Если есть, чем увлечь, например, состоянием!.. Боже, сколько олухов на богатство зарятся! Как мотыльки на огонь летят!.. Нет, марсельские старушки нам не указ! Сами с усами!

И Наталья Петровна погладила свои усы.

— Вы мне не верите! — с обидой произнёс Мант.

— Я верю только одному доктору — Роджерсону! — твёрдо заявила усатая княгиня.

— Джону-Самуэлю? — спросил лекарь.

— Ему!

— Отменнейший был лейб-медик! — вздохнула Кологривова. — Жаль, службу царскую оставил! В Англию свою укатил.

— Роджерсон шотландец! — хмуро поправила Голицына.

— Всё одно — неправославный! — ловко оправдалась Марфа и добавила. — Но трону российскому отслужил полвека!

— Он уж давно, наверное, как вы, сударыня, изволили выразиться, на арфе играет! — предположил Мант.

— Вовсе нет! — резко возразила княгиня. — Живёт в своём Эдинбурге. Письма шлёт.

— Исправно присылает! — поддакнула Кологривова.

— Мы с ним одногодки! — гордо заявила Голицына. — Вместе на эту землю пришли!.. Теперь нас осталось двое. Из всех наших ровесников!

Внезапно распахнулись двери, и в гостиную влетела взбудораженная челядь: лакеи, горничные, камердинеры. Громко крича, все кинулись к окнам.

— Горит!

— Пожар!

— Дыму-то, дыму!

— Ах ты, Господи!

— Что там такое? — грозно спросила княгиня.

— Зарево в полнеба! — отозвались от окна.

— Горит, видать, здорово!

— Где? — так же грозно поинтересовалась Голицына.

— Похоже, Зимний!

— Зимний? — переспросила старушка.

— Если это есть пожар, моё место там! — озабоченно воскликнул доктор Мант и взял в руки свой саквояж. — Разрешите откланяться, госпожа княгиня?

— Поезжайте, Мант! — не стала возражать Голицына. — Узнайте, что там стряслось!

Мант быстро удалился.

А княгиня властно кивнула в сторону окон.

Кресло тотчас подкатили поближе к стёклам. Наталья Петровна мутным взглядом уставилась в темноту сумерек. От внезапно проснувшегося любопытства её высохшее и испещрённое морщинами лицо с усами и бородой приобрело хищный вид.

Насмотревшись, а точнее, просто устав от напряжения, старушка откинулась на спинку кресла и вяло махнула рукой.

Кресло откатили на прежнее место.

— Вот она! — княгиня назидательно указала пальцем вверх. — Кара божья на голову августейшую и на столицу его!

— Истинно так, матушка! — поддакнула Марфа Кологривова и, полистав псалтырь, прочла. — Ибо сказано: «И будет сожжена огнём, потому что силён Господь Бог, судящий ея. И восплачут и возрыдают о ней цари земные!».

— Нам бы не возрыдать, как огненное пламя до нас докатится! — проворчала Голицына и негромко крикнула. — Панкрат!

Перед княгиней тотчас возник Панкратий Быков, сухонький старичок лет семидесяти.

— Разузнай! — приказала Голицына. — Что там и как?

— Слушаюсь! — ответил Панкратий и торопливо засеменил к выходу.

— А цари земные восплачут! — с надеждой проговорила княгиня.

— Восплачут, матушка, восплачут! — согласилась Кологривова и вновь принялась читать. — «Когда увидят дым от пожара ея, стоя издали от страха мучений ея и говоря: горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! Ибо в один час пришёл суд твой!»

Загоревшийся Зимний

А на площади перед Зимним дворцом уже гудела большая толпа, рождая возбуждённые возгласы:

— Всё! Амба! До утра таперича прополыхает!

— Ишь ты — гвардия на подмогу!

— Картечью бы! По пламени — шарах!

— Шарахнут, ежели государь прикажет!

— Государь? Где государь?

— Вона — прикатил! Ура!

— Ура-а-а!

Прибывший из театра император вышел из саней. Его тотчас окружили генералы и сановники. Мельком взглянув на лошадей, впряжённых в сани с бочками и возивших воду от Невы до дворца, государь приказал поставить прибывших из казарм гвардейцев в непроницаемую цепь, чтобы надёжно отсечь загоревшееся здание от любопытствующей публики.

Во дворце уже начали рушиться потолки.

А народ всё прибывал, запрудив ближайшие улицы и покрытую льдом Неву. С горечью взирая на разрушительные действия всепожирающего пожара, толпа кричала:

— На Эрмитаж идёт! Сейчас перекинется!

— Не перекинется — император не допустит!

— А огню-то что? Огонь никому не подвластен — стихия!

Но часть гвардейцев уже отправили к Эрмитажу — закладывать окна мешками, набитыми снегом, чтобы предотвратить доступ пламени от объятого пожаром Зимнего дворца.

А главные усилия пожарных и продолжавших прибывать на подмогу войск были брошены на спасение ценностей, которым угрожал огонь. На Дворцовой площади возле Александровской колонны росла гора вещей, вынесенных из Зимнего. Из тронных залов доставили троны, люстры, канделябры и украшения — как из литого серебра, так и бронзовые. Из обеих дворцовых церквей извлекли святые мощи, утварь и образа. В воинской галерее сняли портреты, так что герои минувших войн и сражений как бы тоже получили возможность принять участие в битве с огненной стихией.

И тут к гвардейцам оцепления подкатили сани. Кучер ловко соскочил с облучка и помог выйти пожилой барыне.

— Екатерина Ивановна! Сюда пожалуйте! — бросился к ней гвардейский офицер и повёл мимо вереницы портретов, стывших в своих золочёных рамах прямо на снегу. Возле одного из них барыня остановилась.

— Что там, Екатерина Ивановна? — спросил гвардеец.

— Вылитый батюшка! — ответила барыня, пристально вглядываясь в моложавого красавца-генерала, писанного маслом. — Иван Александрович Загряжский!

В доме княгини

А в дом, что на углу Малой Морской и Гороховой, вернулся посланный на по жар дворовый человек Панкратий Быков.

— Как там? — спросила Голицына.

— До нас не дойдёт! — успокоил старик. — Ветер воспрепятствует.

— Горит-то отчего? — продолжала допытываться княгиня.

Панкратий пожал плечами:

— Бог его знает!

— Подожгли, дело ясное! — подала голос княгиня Екатерина Долгорукова, тридцатипятилетняя внучка хозяйки дома, дочь её сына, московского генерал-губернатора Дмитрия Владимировича Голицына, пришедшая в гостиную на шум.

— Ступайте! — приказала слугам княгиня.

Челядь бесшумно покинула гостиную.

— Подожгли? — с удивлением переспросила Наталья Петровна. — Кто?

— Мало ли! — ответила Долгорукова. — Москва три года назад вон как пылала! От поджогов!

— Кто их видел — поджигателей? — поджав губы, спросила княгиня.

— Государь приказал — и нашли! — запальчиво ответила Екатерина Дмитриевна.

— Под пыткой в чём угодно сознаешься! — возразила Наталья Петровна.

— Говорят, во времена Петра Третьего, — вступила в разговор Марфа Кологривова, — дома нарочно жгли. Государю на потеху.

— Вздор! — недовольно проворчала Голицына. — Шкурин Васька один раз жёг, но не потехи ради, а для защиты.

— Жёг для защиты? Как это? — не поняла Долгорукова.

Голицына задумалась, вспоминая. Затем негромко принялась объяснять:

— Государыня Екатерина Алексеевна, когда императором был ещё Пётр Третий, собралась рожать. От фаворита своего Гришки Орлова. Муж её ни о чём не догадывался. Потому и рожать надо было исхитриться тайно! Но как? И тогда гардеробмейстер государыни Шкурин, зная, как император любит пожары, поджёг свой собственный дом. На окраине Петербурга. Когда Пётр вернулся с пожара, Екатерина, уже родившая, собралась с силами и встретила его! А новорождённого младенца передали Шкурину — для воспитания.

— Будущего графа Бобринского? — догадалась Долгорукова.

— Сначала его князем Сицким назвали, — ответила княгиня. — Графом он потом стал.

— А Зимний всё горит! — напомнила о пожаре Екатерина Дмитриевна.

— Прямо знамение какое-то свыше! — воскликнула Кологривова. — За неделю до Рождества католического, за две недели до Нового года, за месяц ровно до дня рождения!

— Рождения? — не поняла Голицына. — Чьего?

— Твоего, бабушка! — напомнила внучка. — Месяц всего остался.

— Разве? — удивилась Наталья Петровна и позвонила в колокольчик.

Вошла старушка-горничная Палаша и остановилась перед барыней в ожидании распоряжений.

— Сегодня что? — спросила Голицына.

— Семнадцатое декабря.

— Год?

— Одна тыща осьмсот тридцать седьмой.

— И сколько же мне лет?

— Девяносто три года и одиннадцать месяцев. Ровно! День в день!

— Ступай!

Горничная вышла.

— Тридцать седьмой, — негромко повторила княгиня. — Роковой год!

— Отчего ж роковой-то? — удивилась Кологривова. — Год как год!

— Для кого-то удачный, для кого-то не очень, — добавила Долгорукова.

— Роковой! — упрямо повторила Голицына. — Тридцать седьмой… Тройка, семёрка…

— Туз! — завершила счёт Екатерина Дмитриевна.

— Дама! — строго поправила Наталья Петровна.

— У Пушкина — туз! — не согласилась Долгорукова.

— У Пушкина как раз дама! — продолжала настаивать на своём Голицына.

— Да уж! — ехидно ввернула Кологривова. — Как Пушкин написал, так за ним все теперь и повторяют!

— Раньше, раньше всё это было, мать моя! — недовольно произнесла княгиня. — До нас всё началось! Не только до Пушкина, до нас до всех всё уготовано было!

— Истинно так, матушка! — поспешно согласилась Кологривова и, вновь раскрыв псалтырь, прочла. — «И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, писанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями. И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть книгу сию и снять печати ея? И никто не мог — ни на небе, ни на земле, ни под землёю — раскрыть книгу сию, ни посмотреть в неё…»

Голицына выслушала прочитанное и произнесла, ни к кому не обращаясь:

— Никого уж не осталось, кто помнит об этом. И всё, что было, превратилось в тайну.

— Значит, тайна всё-таки была? — встрепенулась Долгорукова.

— Какая тайна? — не поняла Голицына.

— Трёх карт!

— Тайна? — Наталья Петровна скривила в усмешке рот. — За каждой картой жизни стояли! Какие были превратности судьбы и роковые страсти!

— А цифры, цифры что означают? — не унималась Екатерина.

— Цифры? — Голицына задумалась.

— Тройка, например.

— Тройка означает Ивана.

— Кто это? — спросила Долгорукова.

— Жил когда-то красавец писаный, — ответила княгиня. — Иван сын Александров… Фамилия у него начиналась на эту самую тройку — на «зе»… Давно это было. Больше полу века тому на зад…

— И в книге священной написано! — оживилась Кологривова. — «И видел я, что Агнец снял первую из семи печатей, и я услышал… как бы громовой голос: иди и смотри! И я взглянул, и вот конь белый, и на нём всадник, имеющий лук. И был дан ему венец! И вышел он как победоносный, и чтобы победить…»

— Помолчи, Марфа! — потребовала вдруг Наталья Петровна.

Кологривова осеклась на полуслове и посмотрела на Голицыну, которая, прикрыв лицо рукой, замерла, словно уснула. Но она не спала.

— Музыку слышите? — спросила княгиня. — Прекрасно играют!

— Где? — с удивлением спросила Долгорукова.

— Не слышу, матушка! — встрепенулась Кологривова и завертела головой. — Хоть убей, ничего не слышу! Ветер в трубах гудит.

— Какой ветер? Совсем оглохла, старая перечница! К окну подойди! Гвардия скачет!

Кологривова взметнулась с места и засеменила к окну. Её обогнала Долгорукова. Подошли и стали всматриваться во тьму декабрьских сумерек. Затем переглянулись и с недоумением посмотрели на Наталью Петровну.

В этот момент открылась дверь, и в комнату вошёл Панкратий Быков. В его руке был зажат почтовый конверт. Панкратий почтительно произнёс:

— Послание пришло! Из Шотландии.

— Ну-ка, ну-ка! — сразу отозвалась Голицына.

Быков подошёл и протянул конверт.

— Вскрой! — потребовала княгиня.

Панкратий вскрыл конверт и передал письмо.

Достав из кармана очки, Наталья Петровна надела их, прочла послание и негромко произнесла:

— Только один Джон Роджерсон вспомнил!

— О чём? — спросила Долгорукова.

— О музыке, которая звучала более полувека тому назад, — княгиня вновь взглянула на полученное письмо, прочла. — Как музыка заиграет, так он и отправится.

— Кто? — спросила Кологривова.

— Офицер по имени Иван. О нём вспомнил Роджерсон и написал, — Голицына вновь взглянула на письмо и прочла. — Как музыка заиграет, так он и отправится.

— И что тогда произойдёт? — спросила Екатерина Долгорукова.

— Что произойдёт? — переспросила Голицына. — Дайте вспомнить!

Она положила письмо на стол и вновь прикрыла лицо рукой, как бы вспоминая о том, что происходило в предыдущем веке.

В гостиной и в самом деле еле слышно зазвучал бодрый марш, исполняемый военным оркестром духовой музыки.

Княгиня отвела руку от лица.

Но что это?

О, Боже! Как будто время на целых полстолетия отступило назад: в кресле восседала та же самая Наталья Петровна Голицына, но помолодевшая на полвека с лишним.

Восемнадцатый век

В маленькой гостиной дома Голицыных рядом с молодой княгиней Натальей Петровной стояла двадцатилетняя горничная Палаша.

— Сегодня что? — спросила Голицына.

— Семнадцатое декабря, — ответила Палаша.

— Год?

— Одна тыща семьсот восемьдесят второй.

— Стало быть, сколько мне?

— Тридцать восемь лет и одиннадцать месяцев. Ровно! День в день.

— Ступай! — произнесла княгиня.

— Я пришла сказать, — ответила горничная.

— Скажи!

— Лекарь пришёл.

— Иван Самойлович?

— Он самый.

— Зови!

Горничная вышла. Через мгновение появился сорокаоднолетний мужчина, лейб-медик Двора Её Величества Джон Самюэль Роджерсон или, как его называли придворные, Иван Самойлович Роджерсон.

— Добрый день, уважаемая княгиня! — поприветствовал он.

— Good afternoon, John!

— Можно княжича посмотреть?

— Сейчас! — сказала Голицына, взяла колокольчик и позвонила.

Вошла Палаша.

— Бориса позови!

— Будет исполнено! — ответила горничная и вышла.

— How are you, John? — спросила Голицына.

— Дела идут потихоньку. У вас как?

— Тоже идут, Джон, и тоже потихоньку.

Появился тринадцатилетний сын княгини. Увидев лейб-медика, поприветствовал его по-английски:

— Good afternoon, mister Rogerson!

— День добрый, господин Голицын! — ответил Роджерсон и принялся осматривать мальчика.

— Горло совсем не красное, — сказала княгиня.

— Да? Совсем не красное? — произнёс лейб-медик и, пощупав горло княжича, спросил у него. — Совсем не болит?

— Совсем! — ответил Борис и добавил по-английски. — I don’t cough.

— А раз кашля нет, — с улыбкой продолжил Роджерсон, — значит, что?

— Иду на поправку! — воскликнул мальчик.

— Правильно! — поддержал его лейб-медик. — Идёшь на поправку, то есть выздоравливаешь! А это значит, можно немножко побегать и даже… jump, grasshopper!

— Попрыгать! — радостно подсказал Борис.

— Да, попрыгать, — согласился Роджерсон. — Но немножко.

— Ступай, Борис! — с улыбкой произнесла княгиня.

— Goodbye, mister Rogerson! — воскликнул мальчик, покинул маленькую гостиную и вышел в гостиную большую к двум своим сёстрам и брату: двенадцатилетней Кате, семилетней Софье и одиннадцатилетнему Мите. Рядом находились присматривавшие за детьми гувернёры-воспитатели.

А княгиня сказала лекарю:

— Thank you very much, John!

— Благодарить за выздоровление сына надо не меня, а пособие, которое я когда-то написал! — ответил лейб-медик. — Оно называлось «Do morbis infantum».

— Латынь? — спросила Голицына и сходу перевела. — «Заболевания детей»?

— Да. Мне за него учёную степень присудили.

— За учёность поздравляю! — произнесла Наталья Петровна. — И с детьми разобрались. А что теперь говорят во дворце?

— Во дворце говорят всё о том же.

— About the monument?

— И о монументе тоже. Когда и как его устанавливать. И сколько ещё гром-камень обрабатывать надо.

— Что же государыня?

— Государыня чувствует себя великолепно! — хмуро произнёс лейб-медик. — С ней всё в порядке!

— What happened to Lanskoy?

— С Ланским ничего страшного. Catch cold.

— Простудился? И что ты ему посоветовал?

— Постельный режим.

— И больше ничего?

— Почему ничего? Чай порекомендовал. Пить как можно чаще. С этой… Как её?.. Raspberry.

— С малиной?

— Yes, — так же хмуро ответил Иван Самойлович.

— Правильно! Малиновое варенье от многих болезней лечит. Но в России знающие люди сладости рекомендуют с горчицей и хреном перемежать, — произнесла Голицына. — Попробуй, Джон-Ванюша!

— Попробую!

— Это, как говорят, и в любовных делах помогает.

— Мне это вряд ли поможет, — по-прежнему хмуро произнёс Роджерсон.

— А что так печально?

— Нет счастья в жизни!

— Опять проиграл?

— Опять, — вздохнул лейб-медик. — Мои удачливые партнёры всё пищеварение мне испортят!

— Зато в любви повезёт!

— Кому нужна любовь мужчины, у которого нет денег и пищеварение испорчено?

— Ты прав, Джон! — согласилась княгиня. — Сейчас на многих напасти сыплются. Поэтому держись! И другим поддержку оказывай. В наши дни многие нуждаются в совете опытного медика. И среди них одна всеми уважаемая дама света.

— Та самая, у которой вспыхнуло сильное чувство к армейскому офицеру? — уже намного веселее предположил Роджерсон.

— Да, — вздохнув, ответила Голицына. — Ведь пронёсся слух, что этого офицера вместе с его полком могут ещё до открытия монумента отправить из Петербурга.

— Могут, — согласился лейб-медик. — Вполне. Во дворце об этом тоже говорят. И государыня готовится указ подписать.

— Куда же полк направят? Неужели к Суворову на юг?

— Не к Суворову, нет. На ярмарку.

— На какую?

— В Дерпте. Каждый год там проводится. На святки.

— Если не к Суворову, то хорошо, — сказала княгиня. — Но ярмарка тоже может врасплох застать! Поэтому подскажи, Джон-Ванюша, как этой даме следует себя вести?

— Прежде всего, ей необходимо… насторожиться.

— Насторожиться?

— Да. Это, во-первых.

— Но почему?

— На всех ярмарках людей подстерегают… surprises!

— Неожиданности?

— Да.

— Какие именно?

— Любой может там очароваться.

— Кем? — с изумлением спросила Наталья Петровна.

— Чем угодно и кем угодно. Ярмарки для того и устраивают, чтобы очаровывать. Любой офицер может на них очароваться, на то он и офицер.

— Что же делать тогда этой даме?

— Поехать на эту ярмарку тоже. Это, во-вторых. И не спускать глаз со своего офицера. Это, в-третьих.

— У него же служба, — напомнила княгиня. — Целый день в полку! А ночь в казарме.

— Поэтому необходимо послать туда верного человека, чтобы он следил за каждым шагом офицера. Это, в-четвёртых.

— И это поможет?

— Спасти не спасёт, но обезопасит.

— Кого?

— Даму.

— От чего?

— От полного незнания того, что может там произойти, — разъяснил лейб-медик.

— А как дама света узнает о том, что полк отправили на ярмарку?

— Она услышит.

— Что?

— Как музыка заиграет, так он и отправится.

— Стало быть, надо прислушиваться?

— Надо, многоуважаемая княгиня! Просто необходимо!

— Так я и передам.

— Даме света?

— Ей! Самолично! — подтвердила Наталья Петровна и добавила шёпотом. — По величайшему секрету.

— Никакого секрета в этом уже нет!

— Почему?

— Потому что музыка уже заиграла! Слышите?

Военный марш был слышен уже довольно внятно.

Княгиня прислушалась, улыбнулась и, достав кошелёк, сказала:

— Вот тебе за твои труды, Джон-Ванюша! За выздоровевшего сына — это, во-первых, — и она протянула ему ассигнацию.

— Thank you!

— Во-вторых, за мудрые советы, — и княгиня отдала ему вторую купюру.

— Спасибо!

— В-третьих, чтобы тебе повезло, наконец, в игре! — и Голицына вручила лейб-медику третью ассигнацию.

— От всего сердца вас благодарю!

— И, в-четвёртых, чтобы ты, наконец, выиграл! — и передала Роджерсону четвёртую купюру. — Как? Стало немножко веселее?

— Стало! Thank you very much! — с улыбкой ответил лейб-медик, галантно поклонился и покинул малую гостиную.

Появление любимого офицера

А музыка звучала всё громче и громче. Находившиеся в большой гостиной дети княгини бросились к окнам. За барчуками поспешили гувернёры. Из малой гостиной вышла и Наталья Голицына.

— Смотрите, смотрите! — крикнула Катя.

— Гвардейская конница идёт! — сразу определил Дмитрий.

— И музыка какая! — воскликнул Борис и галантно обратился к сестре. — Permettez-moi, Mademoiselle Catherine?

— Autorise! — ответила Катрин.

Борис протянул княжне руку, и молодые люди начали танцевать.

— Смотрите! — крикнул Дмитрий. — Офицер на белом коне!.. Спешился!

Брат с сестрой тотчас прекратили танцевать и подбежали к окну.

— К нам направился! — сказал Борис.

— К нам, маменька, к нам! — закричала Софья.

Княгиня Голицына подошла к окну.

На улице соскочивший с коня рослый офицер в шубе, накинутой на плечи, бросил поводья ординарцу и решительно направлялся к подъезду. Наталья Петровна повернулась к гувернёрам:

— Пьер, Сюзанна, уведите детей!

— Мсье! — позвал Пьер.

— Мадемуазель! — позвала Сюзанна.

— Мамочка! — хором запротестовали дети. — Ещё чуть-чуть!

— Никаких чуть-чуть! — строго ответила княгиня. — Из столовой тоже видно хорошо!

Гувернёры увели детей.

Тем временем комнатный лакей княгини Панкратий Быков, крепкий парень лет двадцати, провожая надевавшего шубу Роджерсона, услышал звонок и отворил входную дверь. Перед ним стоял статный офицер тридцати двух лет от роду.

— Милости просим, господин полковник! — сказал Быков. — Сейчас доложу!

Командир полка влетел в переднюю и чуть не столкнулся с лейб-медиком.

— Добрый день, господин Загряжский! — произнёс Роджерсон.

— Здравия желаю, господин лейб-лекарь!

А Быков заглянул в гостиную и доложил:

— Господин Загряжский!

— Зови! — кратко приказала княгиня.

Быков широко распахнул дверь, пропуская полковника, затем закрыл её и пошёл провожать лейб-медика.

А влетевший в гостиную полковник сбросил на пол шубу и, подбежав к княгине, обнял её:

— Bonjour, дорогая Наташенька!

— Ванюшенька, от окна отойдём! — воскликнула княгиня и потянула красавца-офицера вглубь комнаты. — Тебя никто не видел? Языки-то, как ножи острые — жих-жих!

— Плевать мне на все языки разом! Кто посмеет сказать обо мне что-нибудь дурное? — загрохотал офицер и добавил:

На свете сем живу я, истину храня:

не трогаю других, не трогай и меня!

— Её Величество не устаёт повторять, — напомнила Голицына, — что всё, влекущее за собой гнусность и отвращение, места иметь в Санкт-Петербурге не может!

— Никакой гнусности я за собою не влеку! — ослепляя улыбкой, ответил Загряжский. — Пиит сказал:

Мы пленны слабостьми, пороки нам природны,

но от бесстыдных дел и смертные свободны.

Затем, перейдя на прозу, полковник заявил:

— Проститься забежал! Только что мимо гром-камня и монумента высочайшего проскакали. В город Дерпт направляемся. На ярмарку. По высочайшему указу.

— А как же я? — запричитала княгиня. — У меня даже портрета твоего нет! На что прикажешь взглянуть, как останусь в разлуке?

— В Дерпте намалюют! Там, говорят, этими мастерами, что людей на портретах изображают, пруды прудить можно. Мгновенно изобразят! — сказал Загряжский и торжественно добавил:

— Без Наташи очи сиры,

сиры все сии места,

отлетайте вы, зефиры,

без неё страна пуста!

Наступайте вы, морозы,

увядайте нежны розы!

— Опять твой любимый пиит? — с улыбкой спросила Наталья Петровна.

— Как же без него? Я только твоё имя в его стих вставил.

— Он и здесь тебя дожидается, — княгиня протянула Загряжскому книжицу. — Мой тебе презент!

— Спасибо, Наташенька! — полковник наугад раскрыл книжку и прочёл. — «Как любиться в жизни сладко!»

— Да, сладенько! — согласилась Наталья Петровна.

Иван спрятал книжку в сумку, что висела у него через плечо, взглянул на руку княгини и воскликнул:

— Фатта фриттата! Колечко новое!

— Нравится? — спросила княгиня.

— Замечательное колечко! И камушек небесного цвета!

— Бирюза! — торжественно произнесла Голицына. — Камень для Натальи! Покровительствует делам сердечным и приносит счастье!

— Прекрасный камушек!

— Иванам бирюза тоже помогает. Ты же в апреле рождён?

— Да.

— Стало быть, телец. А тельцов бирюза защищает от неприятностей и дурных мыслей! И сулит им невероятную удачу!

— Которая нам сейчас просто необходима!

— Поэтому получай! — вынув из сумочки кольцо, княгиня надела его на палец левой руки Загряжского. — Как?

— Такой же, как у тебя! — воскликнул Иван, положил правую руку на сердце, на мгновение замер и произнёс. — Заколотилось! Как часы башенные: бом-бом-бом!

— Вот видишь!

— Спасибо тебе огромное, дорогая Натальюшка!

— А когда я твой портрет получу?

— Для этого, как любит говаривать светлейший князь, надо употребить самое последнее средство!

— Какое? — насторожившись, спросила Наталья Петровна.

— В Дерпт прискакать! Музыки уже почти не слышно!

— Я приеду к тебе, Ванюша! Непременно приеду! И художника тамошнего потороплю. Сейчас же начну собираться! Слышишь?

— Значит, до встречи, моя княгинюшка?

— До скорой встречи, Ванюшенька, ненаглядный мой!

Они снова обнялись, расцеловались. Загряжский вынул из ножен саблю, взмахнул ею и, похлопав по сумке, воскликнул:

— Сопровождающий нас пиит много раз заявлял:

Я рвусь, изнемогая!

Взгляни на скорбь мою!

Взгляни, моя драгая,

на слёзы, кои лью!

Затем, вернув саблю в ножны и подхватив брошенную на пол шубу, добавил:

— Лихом не поминай, Наташенька!

Не буду больше числить

я радостей себе,

хотя и буду мыслить

я только о тебе!

— Счастливого пути! — пожелала Наталья Петровна.

— Счастливо оставаться! — ответил Загряжский и помчался, как ветер.

Княгиня метнулась к окну. Помахала рукой вскочившему на белого коня офицеру и стала царапать обмёрзшее стекло. Появилась буква «П».

— Петербург, — тихо произнесла Голицына.

Затем рядом с ней возникла буква «Д».

— Дерпт, — сказала княгиня. — П и Д… Фатта фриттата! Фатта фриттата!

Буквы быстро покрывались морозной паутинкой, а в гостиную заглянул Панкратий Быков и негромко произнёс:

— Владимир Борисович!

Голицына отошла от окна.

Дверь отворилась, и появился князь Голицын, супруг Натальи Петровны:

— Желаю здравствовать!

— Тебе тоже здравия и удачи! — ответила княгиня.

— Удач число невероятное!

— Опять повезло?

— Сплошные тузы и короли! — воскликнул князь и изобразил руками тасующиеся карты. — Но почему вдруг такое везение?

— Не хочешь ли ты этим сказать, что это я тебе наставляю? Кое-что. Чем бодаются.

— Что ты, дорогая моя! Как можно? Боже упаси!

— Любишь меня по-прежнему? — спросила княгиня строгим тоном.

— Конечно, люблю! Очень! — ответил Голицын, обнял жену и чмокнул её.

— Будешь переживать в разлуке?

— В разлуке? — удивился князь. — С кем?

— Со мной! Уезжаю.

— Куда?

— В Дерпт на ярмарку. По просьбе Её Величества.

— Счастливо тебе доехать! Буду очень скучать, дожидаясь, — сказал Голицын, ещё раз чмокнул жену и удалился.

Княгиня дождалась, когда затихнут его шаги и позвонила в колокольчик. Тотчас появился Панкратий Быков.

— Собирайся! — распорядилась Голицына. — В Дерпт по мчишься. И глаз там с него не спускай! До самого моего приезда.

— Слушаюсь, — ответил Панкратий и, бесшумно ступая по половицам, покинул гостиную.

Пациент лейб-медика

Вечером того же дня Иван Самойлович Роджерсон вошёл в апартаменты, которые занимал двадцатидвухлетний фаворит государыни Екатерины Александр Дмитриевич Ланской, и спросил:

— How are you? — и сразу же повторил по-русски. — Как чувствуем себя, господин Александр?

Тот ответил:

— Силы потихоньку возвращаются.

— Это неплохо! — сказал лейб-медик. — Даже, пожалуй, очень хорошо! Выходит, raspberry помогает.

— А нет ли средства посильней малины?

— Княгиня Голицына рекомендует ещё хрен с горчицей употреблять. Во время обеда.

— Попробую! Хотя я и так люблю эти приправы. Но не думаю, что они могут мне помочь.

— Княгиня просто так ничего не посоветует.

— Попробую! — с надеждой воскликнул Ланской. — Принеси!

На следующий день

Придворный звонарь Кузьма Немов сказал негромко:

— Хватит спать! Пора вставать!

Затем перекрестился и семь раз пробил в колокол, возвещая о том, что уже 7 часов утра.

В пустом тёмном коридоре Зимнего дворца появилась заспанная Марья Перекусихина.

Происходила Марья Саввишна из семьи рязанских дворян. В юном возрасте перебралась в северную столицу и поступила на службу к великой княгине Екатерине Алексеевне, став одной из её комнатных девушек. Всех их на немецкий манер звали юнгферами. После переворота 1762 года, провозгласившего Екатерину самодержавной правительницей России, Марья Перекусихина оказалась в числе ближайших наперсниц государыни. Но при этом продолжала именоваться горничной царицы или — на всё тот же немецкий манер — камер-юнгферой или первой камер-фрау.

Подойдя к покоям императрицы, Марья Саввишна решительно отворила дверь и вошла в спальню. Екатерина уже проснулась, но всё ещё лежала в постели.

— Доброе утро, Катерина Лексевна! — негромко произнесла Перекусихина.

Государыня молчала.

— Доброе утро! — чуть громче повторила Марья.

— Здравствуй, Саввишна! — еле слышно ответила Екатерина. — Сон странный мне приснился. Разобраться хочу!

— Что за сон?

— Будто бы монумент ожил.

— Как это?

— Конь заржал, Пётр стеганул его, конь спрыгнул с гром-камня и поскакал. По Гороховой улице. А Пётр кричал на ходу, что до армии Суворова доскачет и поведёт её на Анапу.

— Что за Анапа такая?

— Крепость на Чёрном море. Турки её строят.

— Ну и пусть себе строят, турки — крепость, а мы — монумент! — сказала Перекусихина, раздвигая портьеры на окнах. — Со статуей всё ясно: четыре уж года прошло, как лошадку отлили, застоялся коник, и император заскучал. Решили поразмяться. И подсказать тем, кому сны такие снятся, что пришла пора с кроватки подниматься.

— Роджерсон по утрам полежать советует, — сказала Екатерина. — И Сашенька к тому же болен.

— Александр Дмитрич скоро поправится, Роджерсон крепко за него взялся! К тому же небо вон — всё в звёздах, луна светит, и солнышко скоро взойдёт! Что может быть прекраснее? Вставайте, Катерина Лексевна! Умоетесь, кофею попьёте, а там…

— Что? — спросила императрица.

— Жизнь продолжится, всё живое проснётся, увидит на небе светило ясное, возрадуется и возликует!

— И что?

— А то, что живым положено быть весёлым! И всех вокруг себя веселить!

— Ты права, Саввишна! — ответила Екатерина. — Надо быть весёлой. Только это помогает нам всё превозмочь и перенести. Весёлость и для здоровья полезна! Но как сон этот непонятный из головы прогнать?

— А что в нём непонятного? — спросила Марья.

— Что монумент открываем, народ на площади собрался, все моего сигнала ждут. А я его дать не могу, потому что змея нет, не отлит ещё. Кого император копытом конским давить будет? На кого монументу опираться? Опрокинется ведь!

— И опрокинулся?

— Нет.

— Почему?

— Поскакал потому что. И Пётр на Анапу не зря войска вести собрался! Что-то мне хотел передать. Но проснулась я.

— И правильно сделали! Сны непонятные прерывать просто необходимо! — сказала Марья и громко крикнула. — Зи-и-инка! Хватит дрыхнуть!

Дверь, скрипнув, отворилась, и горничная Зинаида внесла в спальню кувшин с тёплой водой и миску со льдом.

— Эх, Саввишна! — произнесла Екатерина, вставая. — Что б я без тебя делала?

— Слушались бы своего Роджерсона и лежали бы в тоске да унынии! До тех пор, пока на горшок не приспичит!

Императрица улыбнулась, взяла у горничной кувшин, прополоскала тёплой водой рот, натёрла льдом лицо и, накинув шлафрок, потянула носом:

— Запах-то, запах какой!

— Вот вам и первая радость! — тут же заметила Перекусихина. — То ли после кофея будет!

Горничная удалилась, а Екатерина потянулась к корзинке, что стояла рядом с кроватью. Там на розовой подушке, обшитой кружевами, спали её любимые собачки — английские левретки. Четырнадцать лет назад пару этих симпатичных пёсиков привёз в Россию доктор Томас Димсдейл, выписанный из Англии для прививки государыне оспы.

Собачки проснулись и весело затявкали.

— Вот и вторая радость! — обрадовалась Марья Саввишна, открывая дверь в соседнюю комнату, где на столе уже стояли кофейник с крепчайшим кофе, чашка со сливками, сухари, гренки, ватрушки и пончики.

Екатерина вошла и выпила кофе с гренками. Собачки уплели сухари, пончики, ватрушки и сливки.

— Третья радость! — продолжала подмечать Перекусихина.

Возвратились в опочивальню. Императрица позвонила в колокольчик. Вошёл дворецкий.

— Пожалуйста, будьте так добры, — мягко произнесла Екатерина, — принесите мне табакерку!

Дворецкий, хорошо знавший привычки и пристрастия государыни, уже держал табакерку в руках и протянул её. Екатерина взяла щепоть та бака, закрыла глаза и, втянув носом, чихнула.

— Будьте здоровы, Ваше Величество! — воскликнул дворецкий.

А Марья Саввишна добавила:

— Вот вам и четвёртая радость — будем здоровы!

Вернув дворецкому табакерку, императрица достала из коробки, что стояла неподалёку, сигару. Перекусихина обернула сигарный кончик шёлковой лентой, дворецкий достал огниво и добыл огня. Закурив, Екатерина спросила:

— Бецкой не приходил?

— Дожидается!

— Пусть войдёт!

Дворецкий удалился, и вскоре появился семидесятисемилетний Иван Иванович Бецкой, ещё недавно личный секретарь государыни, а теперь просто чтец. Он весь дрожал.

— Что случилось? — воскликнула Екатерина.

— Продрог по дороге! Мороз такой, что до костей пробирает!

Императрица позвонила. Заглянул дворецкий.

— Кофею! — приказала государыня.

В спальню внесли поднос, на котором стояли чашка с ароматным напитком и чашка со сливками.

— Испей! — сказала Екатерина.

Бецкой с явным удовольствием вдохнул кофейный запах и добавил в чашку немного сливок.

— Карабинеры как? — спросила императрица.

— Скачут по направлению к Дерпту и через несколько дней будут там! — бодро ответил Бецкой и выпил чашку кофе до дна большими глотками.

— Как теперь? — участливо поинтересовалась императрица.

— Божественно! — ответил Бецкой.

— Вот вам и пятая радость! — подала голос Перекусихина.

— Тогда спрошу! — сказала государыня. — Змея под монументом разместили?

— Змея? — переспросил Бецкой.

И вдруг закатил глаза, зашатался и рухнул в стоявшее за ним кресло.

— Ой, батюшки мои! — воскликнула Марья Саввишна. — Что с вами, Иван Иваныч!

Екатерина затрезвонила в колокольчик.

Вбежали дворцовые слуги и унесли Бецкого.

— Что это с ним? — спросила императрица.

Перекусихина в недоумении развела руками.

Вошёл лейб-медик Роджерсон.

— С добрым утром, Ваше Величество!

— Доброе утро, Джон! Что с Бецким?

— Ужасное сердцебиение!

— От холода? — спросила императрица.

— Холод не причём, — ответил лекарь. — Кофе слишком крепкий.

Из-за спины Роджерсона выглянул дворецкий:

— Мы думали, кофе для вас, Ваше Величество! Знали б, что Бецкому, шайкой воды разбавили б!

— Это опасно? — с тревогой спросила Екатерина.

— Оклемался уж! — ответила Перекусихина, выглядывая в дверь. — На ноги встаёт!

— Порядок всегда берёт верх над непорядком, — сказала императрица. — Даже тела небесные взять, и те порядку повинуются. А за Бецким приглядите!

— Приглядим, Ваше Величество! — ответил Роджерсон.

— А с Александром как?

— Поправляется. Скоро встанет!

— Скорее бы!

— Не завтра, так послезавтра в полном здравии будет! — ответил лейб-медик и спросил. — А вы как, Ваше Величество, себя чувствуете? Помощь лекаря не требуется?

— Вчера на ночь Мольера перечитала, «Лекаря поневоле» и «Мнимого больного», так что твоя медицина, Джон, стала мне ещё больше не по душе. Вполне хватит и того, что я посмотрела на тебя!

— Буду и дальше продолжать!

— Что?

— Возникать и своим присутствием лечить и поднимать настроение! — сказал Роджерсон.

— Какие ещё новости? — спросила Екатерина.

— Карабинеры в Дерпт ускакали.

— Знаю. Я же их напутствовала вчера.

— А я в это время по Вашей просьбе княгиню Голицыну навещал. Сына её осматривал.

— И что оказалось?

— Всё точно так, как Вы предполагали: сын поправился, а командир полка карабинеров заглянул к княгине, чтобы проститься.

— И что?

— Мне кажется, что Голицына после этого прощания, как Вы и предсказывали, последует вслед за ним. Чтобы не допустить… sharm, glamour…

— Очарования, — подсказала императрица.

— Да! Которому подвержены все, кто оказывается на ярмарке. Недаром на Руси говорят: один в поле не воин. А если рядом с воином появится дама…

— Будем наблюдать, что произойдёт!.. Пока свободен, Джон!

Роджерсон галантно раскланялся и удалился.

— Жаль Бецкого! — с сожалением произнесла Марья.

— Не всё в этой жизни радость приносит! — заметила Екатерина.

— Вот уж воистину — чудеса в решете: дыр много, а попробуй пролезь!

Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Бецкой.

— Пролез! Надо же! — изумилась Перекусихина.

— Змея уже под монументом разместили! — сказал Бецкой. — Есть на кого коню царя Петра опираться!

— А про Анапу что говорят? Напомни, как её называют!

— Султаны называют её «ключом азиатских берегов Чёрного моря», турецкие паши говорят, что Анапа — «пробка Керченского пролива», а наши офицеры считают, что это «пробка в горле» на пути завоевания Кавказского побережья.

— Хорошо, Иван! — произнесла императрица. — Пойди, отдохни!

— Отдохну и всё доскажу, — ответил Бецкой и покинул покои.

— Надо же! — воскликнула Перекусихина. — От чашки кофея чуть Богу душу не отдал! У княгини Голицыной третьего дня, сказывают, такая ж закавыка приключилась.

— Что с ней? — насторожилась Екатерина.

— С княгиней всё в порядке!

— Что ж она ко мне не является? — спросила императрица, отложила сигару и позвонила.

Вошёл дворецкий.

— Княгиню Голицыну! — потребовала Екатерина. — Чтоб к обеду пришла!

— Слушаюсь, Ваше Величество!

Дворецкий удалился.

А государыня повернулась к Перекусихиной и спросила:

— А кто у нас сегодня главный повар?

— Ваш любимый «кёхин» Шульц.

По дороге в Дерпт

Каргопольский карабинерный полк двигался в сторону Дерпта, всадники заполонили всю дорогу. Встречные повозки вынуждены были пережидать, когда карабинеры освободят им путь. Впрочем, остановившихся саней было не очень много — зимой люди предпочитали сидеть по домам, разъезжали лишь те, кого пригласили в гости.

Полковник Иван Загряжский скакал впереди полка, но изредка переводил своего коня на шаг, пропускал мимо себя ряды конников, чтобы убедиться, что всё в порядке. И при этом говорил офицерам:

— У меня вопрос к языку прилип, отлепите?

— Что за вопрос? — интересовались карабинеры. — Спрашивайте! Попробуем отлепить!

И командир полка спрашивал:

— Кого сегодня очаровывать будем?

— Так нет же никого! — следовал ответ. — В тёплых домах все красавицы попрятались.

— Появятся! — обещал Загряжский. — Главное, надежды не терять!

— Будем стараться! — восклицали офицеры.

У поручика Сергея Стрешнева полковник тоже спросил:

— Кого очаровывать будем сегодня?

В ответ услышал:

— Всех, кого повстречаем!

И вновь спросил:

— А с приветствием как?

— Учим, — ответил поручик. — Вечером буду проверять.

— А утром? Сразу после сна, на свежую голову!

— Проверю и утром! — ответил Стрешнев.

— И в обед проверка необходима! — заявил полковник. — Чтоб от зубов отскакивало!

— Проверю и в обед! Неплохо было бы про Дерпт что-нибудь сочинить! — предложил поручик.

— Не возражаю! — согласился Загряжский.

— Легко сказать! — заметил Стрешнев и продекламировал:

Стихи слагать не так легко, как многим мнится.

Незнающий одною рифмой утомится!

— Звучит неплохо! — с улыбкой отметил Загряжский. — Но тот же пиит на это ответил:

А если у тебя без мозга голова,

пойди и землю рой или руби дрова!

— Согласен! — сказал Стрешнев. — И был бы готов рыть и рубить, если бы пиит не утверждал:

Нечаянно стихи из разума не льются,

и мысли ясные невежам не даются.

— Это точно! — согласился полковник. — Не случайно у него и такая строка есть: «Невольные стихи чтеца не веселят».

— Правильно! В стихах воля должна быть! — сказал поручик.

— Однако, — произнёс Загряжский, раскрыл висевшую на плече сумку, достал книжицу, полистал её и прочёл:

Однако, тщетно всё, когда искусства нет,

когда творец, трудясь, ручьями пот прольет.

Он мнит, что он, слепив стишок, себя вознес

предивной хитростью до самых до небес.

Всё то, что дерзостно невежа сочинит,

труды его ему преобращают в стыд.

Когда искусства нет, иль ты не тем рождён,

не строен будет глас, и слог твой принуждён.

Стрешнев улыбнулся и произнёс:

— Тут можно ещё добавить и такие слова:

Слог песен должен быть приятен, прост и ясен,

витийств не надобно, он сам собой прекрасен;

чтоб ум в нём был сокрыт, и говорила страсть,

не он над ним большой — имеет сердце власть!

— Прекрасное утверждение! Но если одним вареньем питаться, оно быстро надоест. Некоторые блюда горчичку с хреном к себе требуют. Сегодня вечерком поразмышляем, как поступить. А перед Дерптом общую проверку устроим! — сказал командир полка, положил книжицу в сумку и, взглянув на кольцо на пальце своей руки, добавил. — Нам ведь невероятную удачу предрекли.

— Кто? — спросил Стрешнев.

— Та, что мне это колечко подарила. Бирюзовое! От всех неприятностей, сказала, защитит. И я, вспоминая её, теперь повторяю про себя:

Ты в жизни мне одна отрада,

одна утеха ты, мой свет,

за горести ты мне награда,

котору счастье мне дает.

— Тоже Сумароков?

— Он! — ответил Загряжский и с улыбкой добавил. — Приветствие учите! И ищите тех, кого очаровывать будем!

И поскакал вперёд, в очередной раз обгоняя своих карабинеров.

Обед в Зимнем дворце

Прибывшую с визитом в Зимний дворец княгиню Голицыну императрица Екатерина сразу пригласила к столу, сказав:

— Сегодня будем пробовать моё самое любимое блюдо.

— Какое?

— Сегодня на кухне командует «кёхен» Шульц, повар, который всё делает из рук вон плохо.

— Я бы выгнала такого! — заявила Голицына. — К чёртовой бабушке!

— Многие мне это советуют.

— И что же?

— Не могу!

— Почему?

— Слишком много он мне служил, — ответила Екатерина. — И уйму несъедобных блюд наготовил!

Императрица усмехнулась и тихо произнесла:

— В своих трудах и стараниях человеку прилично иметь терпение, а к людским промахам, ошибкам и погрешениям — великодушие.

— Значит, Шульц продолжает готовить? — спросила княгиня.

— Да. Когда его очередь наступает.

— И все едят то, что он наготовит?

Екатерина снова усмехнулась и сказала:

— В те дни, когда готовит он, я объявляю диету. И выбираю то, что готовить проще простого. Вроде варёной говядины. Говорю, что это самое любимое моё блюдо. Зато, когда день диеты проходит, все едят от души. И с большим аппетитом!

— Значит, только варёная говядина будет? — поинтересовалась Голицына.

— И огурчики солёные!

— А запивать чем?

— Смородиновым морсом.

— А кофей?

— Будет! Кофей и морс другие повара готовят, — ответила государыня и подала знак.

Дворцовый слуга тотчас же принялся открывать крышки с кофейников, с кувшинчиков со сливками и вареньем, с блюд с сухариками, гренками, пончиками и ватрушками, негромко приговаривая при этом:

— Пожалуйте кофеёк, сливочки с вареньицем, сухарики, греночки, пончики, ватрушечки!

Услышав наговор слуги, Голицына воскликнула:

— Вон сколько всего к кофею наготовлено! А к первому блюду — только огурцы да морс.

— Чего же тебе не хватает? — спросила императрица.

— Горчицы с хреном!

— Без варенья и морса?

— Зачем без? Именно с ними!

— Хорошее правило! — произнесла государыня. — Откуда оно у тебя?

— Один хороший человек подсказал, — ответила княгиня. — И в любви подобная «диета» очень помогает!

— В любви?

— В любви особенно.

— Надо моему повару об этом сказать! — воскликнула императрица и, повернувшись к обслуживавшему стол слуге, произнесла. — Кликни-ка Шульца!

— Айн момент! — ответил он и удалился.

Вскоре в столовую вошёл солидный мужчина в фартуке и сказал с немецким акцентом:

— Желаю здравствовать и процветать Вам, Ваше Императорское Величество!

Императрица ответила:

— Тебе тоже желаю процветать и здравствовать, Шульц! Хорошим правилом поделилась со мной княгиня Голицына: к обеду подавать горчицу с хреном.

— Будет исполнено, Ваше Величество!

— Да, да, исполни, пожалуйста, пожелание княгини! Посмотрим, что из этого получится!

— Постараюсь изо всех сил, Ваше Величество! — произнёс повар, учтиво поклонился и удалился.

Проводив его взглядом, государыня негромко произнесла:

— Надо терпеть неприятного человека и не глядеть на него косо. Недалёкий тот, кто обходиться может с одними ему приятными людьми, а с неприятными не может. Мой тебе совет, Наталья, познай человека в человеке!

— Такому обхождению обучать следует, — сказала Голицына, попробовав варёную говядину и запивая её из чашечки кофе.

Екатерина произнесла с улыбкой:

— Это точно. Сегодня утром неприученный к крепким напиткам Бецкой с ног свалился, как кофею хлебнул. У тебя, говорят, тоже подобный случай недавно произошёл?

— Было дело, было. Но сейчас я о другом случае спросить хочу: как граф с графиней странствуют?

— Северские? — уточнила императрица.

— Да, — ответила княгиня и, улыбнувшись, добавила. — Граф Павел Петрович и графиня Марья Фёдоровна.

— В Варшаве они сейчас. Встречают их хорошо, чувствуют себя великолепно.

— Из Польши в Австрию поедут?

— Да. Император Иосиф уже ждёт их. А твой супруг, князь Владимир, как поживает?

— Всё в карты играет.

— С успехом? — поинтересовалась Екатерина.

— Весьма с большим! Выигрывать вдруг стал необыкновенно! — ответила Голицына и спросила. — А у Александра Дмитрича как дела?

— Выздоравливает, — ответила Екатерина. — Роджерсон его на ноги поднимает.

— Иван Самойлович лекарь превосходный! Моего сына Бориса вылечил!

Императрица с улыбкой сказала:

— А из меня своими кровопусканиями всю кровь немецкую выпустил. Теперь никто уже не скажет, что я не русская.

— Умелое лечение я щедро оплачиваю! — воскликнула княгиня.

— За каждое кровопускание Роджерсону вознаграждение положено.

— За излечение Александра Дмитрича ему саблю офицерскую надо вручить!

— Саблю? — удивилась императрица. — Он же медик.

— Чтобы развеселить. Лицо у него чересчур печальное.

— Печаль потому, что картёжник он невезучий! Проигрывает почти всегда.

— Вот и будет, чем везучих игроков от себя отгонять, — с улыбкой предложила Голицына.

— А что, попробовать стоит! — воскликнула императрица и позвонила в колокольчик.

В комнату заглянул дворецкий.

— Сабля нужна! — сказала Екатерина. — Для вручения в качестве награды.

— Будет исполнено, Ваше Величество! — ответил дворецкий и удалился.

Государыня спросила:

— Вот только кто саблю вручать будет?

— Князь Владимир может вручить! — ответила княгиня. — До бригадира дослужился, когда служил. Подарки вручать любит! Мне вот колечко подарил. С камешком бирюзовым.

— Бирюза сердечным делам покровительствует! Удачи тебе, Наталья!

— Благодарствую, Екатерина Алексевна! А князя зовите! Саблю вручит весьма торжественно!

— А что у тебя из-за кофея-то приключилось? — напомнила императрица.

— Было дело, было! — сказала Голицына. — Я тоже чуть не рухнула, как Бецкой. Но кофей тут не при чём.

— В чём же дело? Не мужчина ли здесь замешан?

— Да, Екатерина Алексеевна. Один офицер. Очень приятной наружности.

— И что же он такого совершил? — с интересом спросила государыня.

— Навестил.

— Так, так. Уже интересно! Что дальше было?

— Сказал, что пришёл проститься.

— Как это понять? — спросила Екатерина.

— Я тоже сначала не поняла, — ответила княгиня. — А он объяснил, что в Лифляндию его полк направляют. По высочайшему указу.

Императрица с улыбкой произнесла:

— В Дерпт. На ярмарку. Полк Каргопольский карабинерный. Вчера его отправляла. Поскакали карабинеры…

— Мимо меня, — сказала Голицына. — По Гороховой.

— По Гороховой? — переспросила Екатерина. — Вот почему мне сон сегодня приснился!

— Сон? Какой?

— Как будто монумент Петра ожил. И вслед за карабинерами поскакал. По Гороховой. И кричал на ходу, что до Суворова доскачет и поведёт его армию на Анапу.

— Анапа это…? — спросила княгиня.

— Городок на берегу моря Чёрного. Турки его в крепость превращают.

— И Пётр доскакал?

— Не знаю. Проснулась я.

— Сон вещий! — уверенно произнесла княгиня. — Но если статуя ожила и за карабинерами поскакала, тогда и я вслед за ними поскачу!

— Куда? — с удивлением спросила государыня.

— В Дерпт. На ярмарку.

— К полковнику Ванюше?

— И к нему разлюбезному тоже.

— Это он про варенье и горчицу с хреном тебе говорил?

— Он, — ответила княгиня.

— Вкус у полковника любопытный.

— Исконно российский! — гордо заявила Голицына.

— Вот и мои граф и графиня…

— Северские? — с улыбкой подсказала княгиня.

— Да, — согласилась Екатерина, — Павлуша мой и Марья его ненаглядная сейчас тоже вкусы свои российские с европейскими сравнивают.

— Удачи им пожелайте от моего имени! — попросила Голицына.

— Непременно пожелаю! — ответила императрица и добавила. — А если мне ты, княгинюшка, вдруг понадобишься, как быть?

— Вернусь по первому зову!

— Тогда скачи! — благословила Екатерина. — И побыстрее! Чтоб снег из-под полозьев в стороны разлетался!

У дома Голицыной

Ранним утром, поскрипывая выпавшим за ночь снежком, к дому на углу Малой Морской и Гороховой улиц подкатила крытая берлина, дорожная коляска, которую поставили на полозья. В неё принялись складывать узлы и коробки, заранее вынесенные на улицу.

Чуть в стороне остановились проезжавшие мимо сани. Сидевший в них лейб-медик Двора Её Величества Джон Роджерсон надвинул на глаза мохнатую шапку-ушанку и стал наблюдать за сборами.

Вещи тем временем уложили.

Из дома вышли одетые в шубы княгиня Голицына и её молоденькая горничная Палаша. Их сопровождал князь Владимир, тоже в шубе. Княгиня с горничной уселись в берлину.

— Счастливого пути! — пожелал им князь Голицын.

— Счастливо оставаться! — ответила его супруга и добавила. — О государыне не забудь! Саблю вручи, кому она скажет!

— Вручу, как полагается! — воскликнул князь. — А ты повеселись там на славу!

— Постараюсь!

— Трогаем? — спросил возница.

— Трогай! — крикнула княгиня.

— Тогда с Богом! — негромко произнёс возница.

— С Богом! — отозвалась Голицына, взглянула на колечко на своей руке и добавила. — Бирюза приносит удачу! Твой подарок, князь! Трогай! И побыстрее! Чтоб снег из-под полозьев в стороны разлетался!

— Но-о-о! — крикнул возница, и берлина рванулась с места, осыпав снежком князя Владимира.

Князь помахал вслед уехавшей берлине и вернулся в дом.

Наблюдавший за проводами лейб-медик Роджерсон сдвинул ушанку на затылок и сказал своему кучеру:

— Трогай!

Сани покатили.

Екатерина принимает решение

В это время в покоях Зимнего дворца императрица Екатерина проводила утренний приём. Вице-канцлер Иван Андреевич Остерман докладывал:

— Как Вы просили, Ваше Величество, я подготовил обзор всего того, что происходило в Крыму за последние несколько лет.

— Слушаю! — сказала Екатерина.

И Остерман, изредка заглядывая в бумаги, принялся докладывать:

— Ещё в августе 1769 года Вы, Ваше Величество, назначая во главе второй крымской армии генерал-аншефа Петра Панина, повелели ему поручить нашему послу у крымского хана подготовить план, дабы убедить татарские народы перейти из-под власти Оттоманской Порты в подчинение России. План был составлен, Вами утверждён и по нему начали действовать. Война с турками через пять лет завершилась подписанием 10 июня 1774 года Кючук-Кайнарджийского мирного договора. Крым стал независимой страной, и ни мы, ни турки не имели права вмешиваться в его суверенные дела.

— Но турецкий султан, — заявила государыня, — продолжал оставаться верховным халифом всех мусульман, в том числе и крымских татар, что давало ему право вмешиваться в дела Крыма.

— Да, — продолжил вице-канцлер, — только султан мог назначить кадия, верховного судью, вершащего правосудие на основе шариата. Поэтому неудивительно, что уже через месяц после подписания мира турки высадили в Алуште десант под командой хана Довлет Гирея.

— Но российский отряд из Московской дивизии Суворова выбил незваных пришельцев из Алушты, — вновь добавила императрица.

— А командир гренадёрского батальона подполковник Михаил Кутузов был в том бою тяжело ранен.

— Да, — сказала Екатерина, — пуля попала ему в левый висок и вышла у правого глаза. Я его наградила за этот бой орденом Святого Георгия четвёртого класса и отправила лечиться в Австрию, взяв на себя все расходы.

— А Довлет Гирей ни с чем возвратился в Стамбул. В Крыму же новым ханом избрали Шахин Гирея.

— К России этот хан относится дружественно.

— Да, но крымская знать его не поддерживает. И когда в декабре 1777 года в Крыму высадился новый турецкий десант во главе с ханом Селимом Гиреем Третьим, на всём полуострове тотчас вспыхнуло восстание, в котором приняло участие почти всё тамошнее население.

— Но его быстро успокоили российские войска, во главе которых в следующем году я назначила генерал-поручика Александра Суворова. И он, по приказу Потёмкина, содействовал переходу в подданство России греков, армян, грузин и прочих народов христианского вероисповедания. Их начали селить у Азовского моря и в устье Дона, там, где раньше жили казаки Запорожской сечи, переселённые на Кубань.

— Но действия Суворова вызвали у Шахин Гирея дикую ярость, — напомнил Остерман.

— Чтобы утихомирить ханскую злость, мы заплатили ему сто тысяч рублей золотом, — продолжила императрица и добавила. — А Суворов тем временем сумел переселить из Крыма более тридцати тысяч человек.

— Хан Шахин Гирей успокоился, а Россия и Турция нынешней осенью подписали Айналы-Карнайджийскую конвенцию, по которой мы должны были в три месяца вывести свои войска из Крыма и Кубани.

— И мы вывели их, — сказала Екатерина.

— Но в Крыму до сих пор очень напряжённая обстановка. Того гляди, вновь восстание вспыхнет.

— А в Анапе как?

— В Анапе, Ваше Величество, работа кипит.

— Укрепляют?

— Да. Туркам французы помогают превратить этот приморский городок в неприступную крепость.

Екатерина улыбнулась и сказала:

— Ничего, Пётр и не такие крепости брал, возьмёт и эту!

— Какой Пётр, Ваше Величество? — удивлённо спросил Остерман.

— Бронзовый. Которого отлили и устанавливаем. Сон мне о нём сегодня приснился. Будто он на Анапу поскакал.

— Значит, держись, Анапа, если бронзовый Пётр доскачет до тебя?

— Доскачет, конь у него тоже бронзовый. Мне кажется, что такие сны не зря мне снятся, там непременно что-то произойдёт, — сказала императрица. — Но на время оставим южное направление и перекинемся на западное! Про Варшаву очень хочется узнать. Как чувствуют себя там…

— Граф и графиня Северские? — подсказал вице-канцлер.

— Они, конечно, они! — согласилась императрица.

Вице-канцлер ответил:

— Их императорские высочества Павел Петрович и Марья Фёдоровна пребывают в состоянии полного душевного великолепия.

— Слова звучат восхитительно! Но для того, чтобы они убеждали, нужны подтверждения. Хоть какие-нибудь!

— Подтверждения есть! — воскликнул Остерман и, порывшись в лежавших перед ним бумагах, заявил. — Покидая Варшаву, граф Северский произнёс: «Как будто в гостях у маменьки побывал!» Графиня Северская с ним согласилась, сказав: «Да, как у маменьки Катерины!»

Императрица вновь улыбнулась и произнесла:

— Вот теперь убедил! Побольше бы таких интересных подтверждений!

— В моём ведомстве других не бывает.

— Правильно! Так и надо! Давно это у вас?

— Со времён императора Петра. По его высочайшему указу.

— А с теми, кто не знает, как надо поступить, и поступает не так, как следует, что делаете?

— Обучаем, — ответил вице-канцлер.

— Где?

— В самых разных местах.

— И как обучаете? — продолжала интересоваться Екатерина.

— Используя любой случай! Вот, к примеру, в Лифляндии скоро ярмарка открывается. Вчера туда целый полк отправился.

— Да, — согласилась императрица. — Карабинерный.

— А так как в любой момент Ваше Величество может спросить, что на этой ярмарке происходит, мы послали в Лифляндию своего человека. Чтобы докладывал, что там и как. Доклады эти его всему и обучат.

— Молодцы! Там тоже много интересного может произойти.

— Это даже император Пётр предполагал, раз внедрил в наше ведомство такую замечательную привычку узнавать всю подноготную любого дела, — заявил Остерман. — Не зря в честь него возводится монумент «Petro prima Catharina secunda»!

— На сегодня всё, Иван Андреич! — сказала Екатерина. — Порадовал меня вестями из-за границы! И особенно убедительными их подтверждениями!

— Обученные нами люди трудятся не покладая рук! — заверил вице-канцлер.

Он отвесил поклон и покинул императрицу.

Посмотрев ему вслед, Екатерина достала из коробки сигару, взяла колокольчик и позвонила. Заглянул в комнату дворецкий достал кремень, трут с кресалом и высек огонь. Императрица закурила и спросила:

— Роджерсон пришёл?

— Пришёл.

— Зови!

Вошёл лейб-медик и произнёс:

— От всей души и от всего сердца продолжаю желать Вам здравствовать, Ваше Величество!

— Тебе тоже желаю здравствовать, Джон!

— Буду стараться!

— Как дела у заболевшего? — спросила государыня.

— Намного лучше вчерашнего! Вот-вот на ноги встанет!

— Поскорее бы! — вздохнула Екатерина.

— Стараюсь, как любят говорить на Руси, изо всех сил!

— Кровь пускаешь?

Роджерсон улыбнулся:

— На этот раз кровь пускать не нужно. Лечу другим.

— Чем?

— Лекарством, красным, как кровь.

— Что ж это такое?

— В Англии его называют raspberry.

— Малина? — с удивлением спросила Екатерина.

— Да, — ответил лейб-медик. — Горячей водой разбавляем малиновое варенье и пьём. Очень помогает! Княгиня Голицына тоже советует его употреблять.

Императрица усмехнулась и произнесла:

— Княгиня ещё советует сладкое варенье с горчицей и хреном перемежать.

— Мне она об этом говорила, — признался Роджерсон. — Рецепт очень интересный! Попробую его употребить!

— Княгиня сказала, что и в любви ей эти приправы хорошо помогают.

— Буду иметь в виду!

— А я, со своей стороны, попрошу княгинюшку просветить тебя по этой части.

— Попросить не получится, Ваше Величество.

— Это ещё почему?

— Уехала княгиня. Только что укатила.

— Куда?

— В Дерпт.

— Откуда это известно?

— Земля слухами полнится. Так, кажется, в России говорят.

— Всё на Русь да на Россию ссылаешься? Браво, Джон-англичанин!

— Я не англичанин, я шотландец.

— Князь Потёмкин по этому поводу сказал бы: англ и шот — один чёрт! — ответила императрица.

— Потёмкин — светлейший князь, поэтому всё, что им сказано, просветляет! — сказал Роджерсон.

— Если я простужусь, просветляй меня малиной!

— Просветлю непременно! Но на Руси не случайно принято говорить: на Бога надейся, а сам не плошай! Поэтому малину можно и без меня употреблять.

— Себя уже с богом сравниваешь?

— Должность у меня такая — лейб-медик. Но не случайно говорят: один в поле не воин!

— Если в поле Роджерсон, он один всю армию заменит! Поэтому как закашляю, сразу прибегай!

— На крыльях прилечу, Ваше Величество!

— Крылышки свои, смотри, не проиграй!

— Буду стараться, Ваше Величество!

— То-то же! А пока…

— Желаю здравствовать! — воскликнул лейб-медик.

— Буду стараться, Джон-шотландец!

Роджерсон галантно раскланялся и удалился.

Екатерина позвонила в колокольчик. В комнату заглянул дворецкий.

— Бецкого! Срочно!

— Айн момент, Ваше Величество!

Императрица встала и подошла к окну. Во дворе Зимнего дворца кружили падавшие снежинки.

Вошёл Бецкой.

— Срочное дело, Иван! — сказала Екатерина. — Княгиня Голицына в Дерпт укатила.

— К своему полковнику Ванюше?

— К нему.

— Он же там всем местным дамам головы вскружит.

— А тут и княгиня объявится! — заявила императрица. — А у тамошнего губернатора нрав горячий!

— Знатный фейерверк получится! — воскликнул Бецкой.

— Искорки от него, надо полагать, долетят до Санкт-Петербурга! — сказала Екатерина. — Долетят? Что скажешь?

— В Дерпт послан достойный человек! Все искорки упакует и к нам перешлёт.

— На Руси любят говорить — и Роджерсон об этом без конца напоминает: один в поле не воин! — ответила императрица. — Нужно специально отобранных людей послать, чтобы на их «искорки», как на змея под монументом Петру Великому, можно было бы опереться!

— Есть! Завтра пошлём!

— Не завтра, а сегодня! — тоном приказа произнесла императрица.

— Понял! Пошлём сегодня же!

— Чтобы весточки слали регулярно и полковнику Ванюше не мешали фейерверк создавать!

— Мгновенно отправим, Ваше Величество! Считайте, что они уже мчатся в Лифляндию! Вместе с фельдъегерем!

— Пожелаем им удачи! — сказала Екатерина.

— И счастливого пути! — добавил Бецкой и отправился выполнять поручение императрицы.

По пути в Дерпт

Крытый экипаж, в котором княгиня Голицына направлялась в Дерпт, энергично катил по дороге, когда послышался исполненный на трубе сигнал. Возница сразу же свернул на обочину и остановился.

— Что случилось? — спросила Голицына.

— Фельдъегерь скачет, — ответил возница. — Дороги требует.

Вскоре мимо экипажа княгини стремглав пронеслись сани. Наступила тишина.

— Вот и нам дорожка открылась! — сказал возница и покатил дальше.

В городе Дерпте

По приказу генерал-губернатора Лифляндии восьмидесятитрёхлетнего графа Юрия Юрьевича Броуна в ратуше Дерпта собрались городские чиновники.

Вошёл губернатор. Собравшиеся тотчас встали, приветствуя его.

— С добрым утром, господа! — с лёгким ирландским акцентом сказал граф.

— С добрым утром, ваше высокопревосходительство! — нестройно ответили чиновники.

Юрий Броун сел и произнёс:

— Прошу садиться, господа!

Приветствовавшие сели.

Губернатор достал из кармана кисет, заложил в нос щепоть табака и громко чихнул.

— Будьте здоровы, ваше высокопревосходительство! — нестройным хором откликнулись чиновники.

— Спасибо, господа! — ответил Броун. — Большое спасибо! Постараюсь исполнить ваши пожелания и быть здоровым, поскольку дел предстоит очень и очень много! Ведь скоро, я бы даже сказал, очень скоро в вашем городе откроется ежегодная святочная ярмарка. Чтобы она, как любят говорить в таких случаях, прошла без сучка и без задоринки, наша императрица Екатерина Алексеевна послала к нам Каргапольский карабинерный полк. Он прибудет в Дерпт со дня на день. Надо торжественно его встретить. В Санкт-Петербурге готовятся открыть монумент императору Петру на гром-камне, установленном на столичной площади. Поэтому, как мне кажется, карабинеров лучше всего встретить тоже на площади, но уже на нашей.

Юрий Броун кивнул в сторону окон. Чиновники ответили возгласами:

— Мудрое решение! Встретим!

— А в котором часу прибудут карабинеры, уже известно? — спросил полицмейстер.

— По предварительной договорённости, — ответил губернатор, — полк сначала остановится в Пскове, там передохнёт и направится к нам. Так что прибудут они, надо полагать, днём.

— Какого числа? — спросил один из чиновников.

— Уточним позднее. А сейчас надо договориться, чем встречать их будем.

— Оркестр сыграет встречный марш! — предложил градоначальник.

— Великолепно! — согласился Юрий Броун. — Вот только музыкой карабинеров не удивишь! У них свои полковые музыканты весьма отменные.

— Балами их встретим! — сказал пожилой мужчина, сидевший неподалёку от губернатора. — Торжественными обедами и спектаклями!

— Балы, обеды и спектакли будут потом, господин Липхарт! — с улыбкой сказал губернатор и, вновь кивнув на окна, добавил. — После встречи на площади.

— Была бы где-нибудь неподалёку православная церковь, можно было бы в колокола ударить, — высказался другой чиновник.

— Если бы да кабы! — ехидно подковырнули его.

— Да, господа, — откликнулся Юрий Броун, — чтобы ошеломить карабинеров, необходимо что-то особенное. — Громыхнуть надо так, чтобы у всех в памяти эта встреча осталась! У встречаемых и встречающих.

— А что может быть фееричнее фейерверка? — спросил тот, кого губернатор назвал господином Липхартом. — Давайте устроим фейерверк!

— Правильно! Прекрасная идея! Фейерверк — это великолепно! — раздались голоса со всех сторон.

— Согласен! — воскликнул Броун. — Предложение замечательное! Фейерверк — это то, что может восхитить и запомниться! У вас есть, кто мог бы его устроить?

— Есть! — ответил Липхарт. — Мориц фон Поссе, мой зять. Бывший ротмистр кавалерии. Он этим делом в полку занимался.

— Барон фон Поссе? — переспросил губернатор и обвёл взглядом присутствующих. — Я не вижу его.

— Супруга у него заболела, — сказал Липхарт.

— А сам он здоров?

— Здоров.

— Пусть возглавит это дело! — тоном приказа произнёс Броун. — Организовать гром может далеко не каждый. Поэтому мне необходимо срочно встретиться с господином Поссе.

— Сегодня он к вам приедет, — пообещал Липхарт.

— Жду его! А вы, господа, свободны! Займитесь подготовкой к встрече с карабинерами с двойным усердием!

В тот момент в Пскове

Под звуки военного марша, который исполняли полковые музыканты, на территорию псковской казармы вступил полк карабинеров. Прозвучали последние звуки музыки, колонна всадников остановилась, и командир полка громко произнёс:

— Всё, господа карабинеры, прибыли! Псков — это, конечно, не цель нашего похода, но город, в котором ждёт нас святочная ярмарка, уже неподалёку. Немного передохнём здесь и отправимся на встречу с городом Дерптом. А сейчас я выражаю вам благодарность за успешное завершение основной части нашего перехода!

— Рады стараться, ваше высокоблагородие! — дружно ответил полк.

Полковник Загряжский спешился, вслед за ним спешились все остальные. Только поручик Стрешнев остался на коне. Он поднял руку и сказал:

— Вечером повторяем приветствие! — и тоже спрыгнул с коня.

Карабинеры отправились в конюшни, и площадь опустела.

Но тут подъехали сани, в которых сидел генерал-губернатор Псковского наместничества Николай Васильевич Репнин и его адъютант прапорщик Лев Кауров.

— Сходи-ка, разузнай! — сказал губернатор.

Прапорщик вышел с саней и направился в сторону конюшен, от которых доносились людские голоса.

На площади появились карабинеры. Один из них нёс трубу.

— Эй, трубач! — окликнул его из саней губернатор.

Тот остановился и произнёс:

— Слушаю вас, ваше высокоблагородие!

Шедшие с трубачом карабинеры тоже остановились.

— Сыграй побудку! — приказным тоном сказал Репнин.

— По чьему приказу?

— По моему, губернатора Пскова!

— Сей момент, ваше высокопревосходительство! — ответил трубач, вскинул трубу и заиграл.

Со стороны конюшни появились Загряжский и Кауров. Услышав побудку, полковник остановился, дослушал трубача и спросил:

— Что с тобой, Кулешов? Кого посреди дня будить собираешься?

— Я, ваше высокоблагородие, приказ исполнял.

— Чей?

— Мой! — ответил сидевший в санях Репнин. — Чтобы командира полка быстрее отыскать.

Загряжский вытянулся и произнёс:

— Командир полка перед Вами! Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!

— И вам желаю здравия, господин полковник! — ответил губернатор. — Меня предупредили о вашем прибытии. Навестить вас собирался завтра. Но как услышал военный марш, взыграло моё армейское прошлое, и прикатил.

— К нашей великой радости! — сказал Загряжский.

— О радостях поговорим завтра! — ответил Репнин. — А пока располагайтесь!

— Нам Дерпт предстоит очаровать, — заявил полковник. — Будем готовиться.

— Готовьтесь! Ярмарка завершится, опять к нам прискачете?

— Непременно, ваше высокопревосходительство! И пробудем здесь ещё какое-то время.

— Вот тогда и потолкуем основательно! Особенно про монумент «Петро прима Катарина секунда».

— Расскажем обо всём, что знаем! — заверил Загряжский.

— Вот и отлично! — сказал Репнин. — А пока желаю вам очаровать псковских красавиц!

— Будем стараться, ваше высокопревосходительство! — ответил полковник.

— Садись, Кауров! — произнёс губернатор.

Адъютант сел в сани.

— Трогай! — крикнул Репнин.

И сани укатили.

В Санкт-Петербурге

В одну из комнат Зимнего дворца, которую занимал Иван Иванович Бецкой, вошёл его помощник с несколькими конвертами в руках, положил их на стол перед своим начальником и сказал:

— Новые вести!

— Откуда? — спросил Бецкой.

— Из Пскова и Лифляндии.

Бецкой взял конверты и принялся вскрывать одни за другим, пробегая написанное глазами, а затем негромко произнёс:

— Так! — встал, собрал конверты, вышел из комнаты, прошёл по коридору, открыл дверь и оказался в покоях императрицы.

Екатерина стояла у окна и курила сигару.

— Первые вести из Псковщины и Лифляндии! — произнёс Бецкой и потряс конвертами.

— Что пишут?

— Карабинеры прибыли в Псков. Их встретил губернатор Репнин. А генерал-губернатор Броун приказал встречать прибывающий полк фейерверком.

— Всё разворачивается так, как и должно было развернуться! — сказала императрица. — Будем с нетерпением ждать продолжения!

На пути к Дерпту

Ранним утром следующего дня к придорожному трактиру, стоявшему на пути из Пскова в Дерпт, прискакали офицеры карабинерного полка.

Полковник Иван Загряжский бросил взгляд на вывеску трактира и прочёл:

— «Милости просим. Фитингоф и Липхарт»! Приглашают посетить?

— Не только посетить, но и перекусить! — заявил ротмистр Фёдор Шальнов.

— Тогда стоит заглянуть! — сказал корнет Михаил Киселёв.

— А ждёт ли нас там удача? — спросил поручик Сергей Стрешнев.

Загряжский, кивнув на стоявшие неподалёку сани, воскликнул:

— Ждёт, ждёт! И наверняка там есть те, кого мы должны очаровать!

Командир полка спешился, привязал своего коня к ограде и направился в трактир. Его соратники последовали вслед за ним.

Посетителей в трактире было немного: семейство, состоявшее из родителей и трёх взрослых дочерей, и одиноко сидевший мужчина лет тридцати в партикулярном платье. Все завершали трапезу.

Загряжский сразу воскликнул:

— Приятного аппетита, господа!

— Спасибо! — ответил глава семейства.

— С благодарностью принимаю! — добавил одинокий партикулярный посетитель.

— Разрешите представиться! — произнёс полковник. — Загряжский Иван сын Александров, командир полка карабинеров, направляющегося в город Дерпт на зимнюю ярмарку.

— Очень приятно! — ответил глава семейства. — А мы Волковы: Михаил сын Прохоров, моя супруга Аглая Тихоновна и наши дочери: Вера, Надежда, Любовь. Тоже на ярмарку едем.

Загряжский в ответ поклонился.

— В Дерпте на ярмарке, надо полагать, и встретимся! — сказал Михаил Волков.

— А мы, — заявил Загряжский, — приглашаем ваших дочерей на самый первый танец на первом же балу! Пусть будут готовы!

— Будем ждать! — ответила Вера.

— Непременно станцуем! — продолжила Надежда.

— Готовьтесь и вы! — завершила Любовь.

— Офицеры всегда готовы! — ответил полковник и повернулся к молодому человеку в партикулярном платье.

— Добрый день, господин Загряжский! — сказал тот. — Добрый день, господа офицеры!

— День добрый, господин партикуляр! — весело ответил Загряжский.

— Моя фамилия Фомин. Василий, сын Сергеев.

— День добрый, Василий Сергеевич! — повторил приветствие полковник и подал офицерам знак, вскинув руку с поднятым вверх указательным пальцем.

— День добрый, Василий Сергеевич! — произнесли офицеры негромким, но дружным хором.

— Здорово у вас получается! — сказал Фомин и улыбнулся. — Как там на дворе? Мороз крепчает?

— Морозец есть, но и солнышко светит изо всех сил! — ответил Загряжский и вновь вскинул руку с двумя поднятыми пальцами.

Офицеры дружно произнесли:

— Светило гордое, всего питатель мира,

блистающее к нам с небесной высоты.

— Ещё здоровее! — воскликнул Фомин. — Но для чего такое стихотворное великолепие?

— Для встречи с городом Дерптом, — ответил полковник.

— И я туда еду, — сказал Фомин. — И тоже на ярмарку. Дерпт городок великолепный: приветливый, ухоженный, гостеприимный!

— Дерпт далече, а здесь-то как угощают? — спросил Стрешнев.

— Фирменное блюдо весьма замечательное, пальчики оближешь! Рекомендую попробовать! — сказал Фомин и принялся завершать свою трапезу.

В зале появился трактирщик и произнёс офицерам:

— Милости просим, господа! Милости просим! Садитесь, куда пожелаете! И делайте заказ! В момент приготовим!

— Кто приготовит? — спросил Загряжский. — Ваши повара? Фитингоф и Липхарт?

— Барон фон Фитингоф и барон фон Липхарт — хозяева этого трактира, — пояснил трактирщик.

— И это один из них? — Шальнов кивнул на портрет, висевший на стене.

— Нет, нет! Это портрет графа Броуна, генерал-губернатора Лифляндии. Он всякий раз посещает нас, когда едет в Санкт-Петербург.

— Свой портрет он сам вам подарил? — спросил полковник.

— Для такого ответственного дела у нас специальный умелец заведён. Если потребуется, постояльцев может запечатлеть. Вон там! — и трактирщик кивнул в сторону мольберта, располагавшегося неподалёку от стола.

Загряжский сразу воскликнул:

— Вот она — удача! Та самая, что мне просто необходима! Позарез!

— Что именно вам нужно? — спросил трактирщик.

— Чтоб меня изобразили! Труд вашего мастера будет оплачен незамедлительно!

— Филипп! — крикнул трактирщик.

Тотчас появился мужчина, вытиравший руки салфеткой. Подошёл к мольберту и, внимательно посмотрев на Загряжского, спросил:

— Портрет?

— С улыбкой! — ответил Загряжский, приветливо улыбнулся и добавил. — И такой, чтобы моё колечко было видно!

— Попробуем! — ответил Филипп.

— И чтобы любая мадемуазель, взглянув на моё изображение, втюрилась бы в меня по уши!

— Постараемся! — сказал художник и приступил к зарисовке.

Загряжский кивнул на портрет генерал-губернатора:

— Это тоже ваша работа?

— В трактире я единственный художник, — ответил Филипп.

— Точно схвачено! Очень похож! — похвалил полковник.

— Стараюсь! — сказал художник и улыбнулся.

— А я, как ни стараюсь, запечатлеть никого не могу. Не зря сказано:

Я знаю опытом: кисти тяжеле камень,

и льда не вспламенит и жесточайший пламень.

— Сумароков? — спросил Филипп.

— Он самый!

— Но он другое занятие имел в виду.

— Да, — согласился Завадский, — речь шла о пере. Но ведь художник и пиит творят по одним законам.

И полковник обернулся к офицерам, сказав:

— Господа, господа! Ознакомьтесь с картиной, которую создал мастер живописных портретов по имени Филипп! И постарайтесь запомнить черты того, кто управляет краем, в который мы направляемся!

Офицеры принялись внимательно рассматривать портрет генерал-губернатора.

Завершившее трапезу семейство Волковых, а вслед за ними и партикулярный Фомин встали из-за столов.

— Прощаемся, но ненадолго! — сказал Михаил Прохорович.

— В Дерпте встретимся! — добавил Василий Сергеевич.

— Если не затеряемся в незнакомом городке! — предположил корнет Киселёв.

— В Дерпте затеряться невозможно! — ответил Волков. — Там все на виду!

— До встречи, господа! — крикнул Фомин. — До весьма замечательной встречи!

Загряжский поднял руку, и офицеры дружно произнесли:

— До встречи!

Волковы и Фомин, откланявшись, удалились.

Командир полка, бегло взглянув на поданный трактирщиком перечень блюд, произнёс. — Неси ваше фирменное блюдо, любезный!

— Айн момент! — сказал трактирщик.

— Горчицы и хрена не забудь положить! — добавил полковник.

— Положим непременно!

— И варенье чтоб было! На закуску.

— Будет сделано! — ответил трактирщик и удалился.

Офицеры стали рассаживаться за столом, за которым уже сидел Иван Загряжский. Он бросил взгляд на поручика Стрешнева и сказал:

— О горчице с вареньем тоже неплохо бы вирши сложить. Очень нужны!

— Вирши о чём? — спросил Стрешнев.

— О том, что с удовольствием употребляем хрен и горчицу вместе со сладким вареньем.

— Мысль неплохая, — согласился поручик. — Будем размышлять.

— О жёсткости подумать тоже было бы неплохо, — заметил ротмистр Шальнов.

— О какой жёсткости? — спросил Загряжский.

— О той самой, что может встретить нас в Дерпте, — ответил Шальнов.

— Для того и приветствия учим, — сказал полковник. — Чтобы всех, кто живёт в Дерпте, ошеломить! Жест помните?

— Этот? — спросил корнет Киселёв, вскидывая руку.

— Он самый! — ответил Загряжский и вскинул вверх руку с поднятыми вверх тремя пальцами.

Офицеры дружно произнесли:

— О солнце, ты — живот и красота природы,

источник вечности и образ божества!

Тобой жива земля, жив воздух, живы воды,

душа времён и вещества.

Загряжский опустил руку, офицеры смолкли, а их командир, улыбнувшись, сказал:

— То-то же!

— Вот эту улыбку мы на холст и перенесём! — негромко воскликнул художник Филипп, зарисовывавший полковника.

— А перед нашими улыбками, — сказал Загряжский, улыбнувшись ещё шире.

— И перед нашим разудалым приветствием, — добавил Шальнов.

— И перед нашими изящными шутками, — продолжил Киселёв.

— Никто не устоит, потому что веселы мы! — с улыбкой завершил Загряжский и снова вскинул руку с четырьмя вскинутыми пальцами.

Офицеры тотчас дружно ответили:

— Благополучны дни

нашими временами,

веселы мы одни,

хоть нет и женщин с нами.

— Эти строки, — сказал Загряжский, — любого размягчат! А если про Дерпт ещё кое-что вставить?

— Кое-что уже удалось придумать, — заверил Стрешнев.

— Послушаем! — предложил полковник.

Поручик продекламировал:

— Мы до Дерпта доскакали,

здравствуй, Дерпт, гип-гип, ура!

В дверях показался трактирщик, за которым следовал официант с подносом в руках.

— А вот и наше фирменное блюдо, гости дорогие! С хренком и горчичкой! И с вареньицем на закуску! Милости просим отведать, господа хорошие!

Выздоровление заболевшего

Направлявшийся к императрице Екатерине лейб-медик Джон Роджерсон догнал шедшего к ней же Ивана Бецкого и хмуро его поприветствовал:

— Добрый день, Иван Иванович!

— Здравствуй, Иван Самойлович! К государыне?

— К ней.

— А что так мрачно? — спросил Бецкой.

— Нет счастья в жизни, — ответил медик. — Так в России говорят?

— О счастье говорить не буду — о нём разговор особый. Но государыня наша советует каждому быть весёлым, поскольку только это помогает нам всё превозмочь и преодолеть.

— И что тебе помогает не хмуриться?

— Сейчас вот это! — ответил Бецкой и показал Роджерсону измалёванную красками доску.

— Что это? — спросил лейб-медик.

— Икона. Из Архангельска привезли.

Роджерсон взял доску, повертел её и с удивлением произнёс:

— А что тут изображено?

— Святой лик. Или лики.

— Где? — поинтересовался лейб-медик. — Разглядеть не могу!

— Для того и несу государыне. Чтобы разобралась.

— В чём должна разобраться государыня? — спросила появившаяся из-за угла Мария Перекусихина, шедшая вместе с князем Владимиром Голицыным.

— Икону древнюю ей несу! — ответил Бецкой и показал. — Архангельская.

— Можно взглянуть?

— Пожалуйста! Полюбуйтесь! — и Бецкой протянул князю доску.

Князь внимательно посмотрел на неё и сказал, возвращая:

— Поразительно интересно!

Дошли до покоев императрицы. Перекусихина приоткрыла дверь и спросила:

— Икона из Архангельска не помешает?

Сидевшая за пяльцами и вышивавшая Екатерина подняла голову:

— Кому в России может помешать икона?

Перекусихина обернулась к Бецкому:

— Неси, Иван, свою древность!

Бецкой, Роджерсон и князь Голицын, вошли. Бецкой с поклоном выпалил:

— Желаю здравствовать, государыня!

Князь провозгласил с достоинством:

— Добрый день, Ваше Величество!

— Greetings, Your Majesty! — произнёс по-английски Роджерсон и, склонив голову, добавил по-французски. — Bonjour, Votre Majeste!

— Здравствуйте, здравствуйте, господа хорошие! — откликнулась императрица. — А ответь-ка мне по-русски, дорогой наш лекарь Иван Самойлович, как заболевший себя чувствует?

— Об этом не лекаря надо спрашивать, а пиита Сумарокова! — ответил Бецкой.

— Что же он сказал такого особенного? — спросила Екатерина.

— Вот! — воскликнул Бецкой, доставая из кармана книжицу. — Вчера приобрёл. Стишки изумительно колкие!

— Ну-ка, ну-ка! — оживилась государыня. — Познакомь!

Бецкой раскрыл отмеченную закладкой страницу и прочёл:

— Всего на свете боле

Страшитесь докторов.

Ланцеты все в их воле,

Хоть нет и топоров.

Не можно смертных рода

От лавок их оттерть,

На их торговлю мода,

В их лавках — жизнь и смерть.

Лишь только жизни вечной

они не продают…

Князь Голицын завершил, продекламировав на память:

— А жизни скоротечной

купи хотя сто пуд!

— Здорово! — сказала Екатерина.

А Голицын добавил:

— Моя супруга тоже такую книжицу приобрела!

— Что скажешь, доктор Джон? Прав Сумароков? — спросила императрица и добавила, обращаясь ко всем. — Во всяком деле должно выслушивать обе стороны, пусть всякий защищает свою правоту!

Екатерина вновь повернулась к Роджерсону и спросила:

— Согласен с пиитом, Джон?

— Не верьте злым высказываниям, государыня! — ответил лейб-медик. — Заболевший выздоровел!

— Где же он?

— Сейчас подойдёт. Я специально отправился немного раньше, чтобы предупредить.

— Будем ждать с нетерпением! — сказала императрица. — А пока покажите вашу древность!

— Вот она! — воскликнул Бецкой и протянул императрице икону.

Екатерина её взяла, рассмотрела внимательно и спросила:

— А почему ликов не видно?

— Древняя очень, — ответил Бецкой. — Из церкви архангельской.

— Скажи нам, Саввишна, — обратилась к Перекусихиной Екатерина, — что надо сделать с иконой, которая от древней ветхости лик свой потеряла?

— Сжечь, — ответила Перекусихина.

— Эх, Саввишна! — воскликнула императрица. — Все обычаи знаешь, а такую чепуху говоришь! Икону, с которой лик сошёл, в древности на воду спускали.

— На воду? — с удивлением спросила Марья.

— На воду, на воду — это точно! — произнёс незаметно вошедший в комнату Александр Ланской. — Лик водички попьёт и сразу оживёт! Как я!

— Ой! — воскликнула Екатерина.

— Оживший лик явился! — поддержала её Перекусихина.

— Да, явился! — ответил Ланской. — Благодаря заботе Всевышнего и умелым действиям его представителя на Руси лекаря Джона Роджерсона.

Императрица раскрыла объятия, обняла фаворита и расцеловала.

— Чем же ты захворавшего вылечил, дорогой наш Иван Самойлович? — спросил Бецкой.

— Raspberry, — хмуро ответил Роджерсон и добавил. — Малиной.

— Малина — лучшее средство от простуды! — заверила всех Марья Саввишна. — Нужно гордиться, радоваться, что оно у нас есть, а не хмуриться понапрасну!

— От хмурости есть средство великолепное! — сказала Екатерина. — Дай-ка его князю Владимиру, Марья!

Перекусихина бросилась к шкафу у стены, достала саблю и передала Голицыну.

Екатерина повернулась к лейб-медику и торжественно произнесла:

— Хотя я по-прежнему не очень верю твоей, Иван Самойлович, медицинской науке, но за успешное излечение нашего флигель-адъютанта полковника Александра Ланского тебе вручается награда!

Князь Голицын подошёл к Роджерсону и, протянув ему саблю, сказал:

— Сабля — древнейшее оружие человечества, защищавшее людей в течение тысячелетий! С его помощью было отринуто несчётное число врагов и недругов. Прими сие драгоценное оружие, наш дорогой и всеми нами уважаемый Иван Самойлович, и носи его себе и нам на здоровье!

Лейб-медик взял саблю и стал внимательно её осматривать и ощупывать.

— Поздравляю, Джон! — сказал Ланской.

— Какая замечательная сабля! — воскликнула Марья Перекусихина. — Как она возвышает тебя, Иван Самойлович!

— Присоединяюсь к этим искренним поздравлениям! — произнёс Бецкой.

— Любезный Джон Самуэль или, как мы тебя называем, Иван Самойлович Роджерсон, ты вырвал из грозных лап безжалостной хворобы нашего дорогого флигель-адъютанта и полковника Александра Дмитриевича Ланского! И эта сабля — достойная награда за твой героический подвиг! — завершил процесс вручения Голицын.

Лейб-медик растерянно улыбнулся.

— Вот и улыбка появилась! — обрадовалась Екатерина.

— Но я же, — сказал Роджерсон, замолк, но потом продолжил. — В армии не служил, не служу и, видимо, служить не буду. Зачем мне это оружие?

— Чтобы с его помощью кровь у пациентов пускать! — весело ответила Екатерина.

— Пускать кровь саблей есть дело, — лейб-медик задумался и сказал, — very angry. Чересчур злое!

Императрица улыбнулась и ответила:

— Аристотель, подавая милостыню некоему злому человеку, сказал: «Не ему даю, но человечеству». Вот и ты, Джон, считай, что получил подарок для всего народа своего шотландского.

— А с долгами моими кто расплачиваться будет? — печально произнёс Роджерсон. — Тоже мой народ?

— Это верно! — сказал Голицын. — Долг, как известно, платежом красен!

— Опять проиграл? — спросила государыня.

— Опять, Ваше Величество! — вздохнул лейб-медик. — Три раза пытался отыграться, но проиграл ещё больше.

— Не отчаивайся в неудаче, Джон, ибо каждый человек подвержен несчастью и бедам! — сказала Екатерина. — Скульптор Фальконе три раза голову Петра лепил, но ни одна из вылепленных голов нас не устроила. А его ученица слепила один раз, и все были в восторге. У тебя, Джон, ученицы есть?

— Нет, — ответил Роджерсон.

— Зато тебе за моё выздоровление денежная награда полагается! — воскликнул Ланской и спросил у Екатерины. — Полагается?

— Разумеется, — согласилась Екатерина.

— Вот видишь, дорогой Джон! — сказал Ланской. — Смысла для печали нет никакого! Благодари государыню за саблю, и дело с концом!

— За саблю благодарить надо не меня, а княгиню Голицыну, — заявила Екатерина. — Она посоветовала вручить тебе этот клинок.

— Значит, княгине и выскажем слова благодарственные! — воскликнул Ланской и, повернувшись к Голицыну, спросил. — Когда она будет в Зимнем?

— Очень нескоро! — ответил князь.

— Почему? — удивился Ланской.

— В Дерпт укатила, — объяснил Голицын. — На ярмарку.

— Поблагодарим, когда вернётся! — произнесла Екатерина. — Заранее на обед вас приглашаю, князь! Вместе с супругой!

— Пожалуем непременно! — ответил Голицын.

— А с иконой архангельской как поступим? — спросил Бецкой.

— На воду спустим! — ответил Ланской.

— Зачем торопиться? — сказал Голицын. — Я знаю художника, который умеет утраченные лики возвращать.

— Вот и передайте ему! — сказал Бецкой, протягивая князю икону.

— Он не в Петербурге живёт.

— А где?

— Где-то на границе Псковской губернии и Лифляндии, — ответил князь.

— Надо переслать ему! — предложил Ланской.

— С фельдегерем! — добавил Бецкой.

— Я сообщу вам его адрес! — сказал Голицын, возвращая икону Бецкому. — Сегодня же! Поэтому разрешите откланяться! Честь имею, Ваше величество! Честь имею, господа!

И князь удалился.

Ланской проводил его взглядом и спросил:

— А зачем княгиня в Дерпт укатила? Чем она там торгует? Или просто покупает?

— Своего Ивана, командира Каргопольского полка догоняет, — объяснила Перекусихина.

— Такие страсти закипят теперь в Дерпте! — вставил своё мнение Бецкой.

— Как же так? — изумился Ланской. — Полк послан, чтоб за порядком следить. А какой порядок там будет, если командир полка на страсти княгини начнёт отвечать?

— А страсти у княгини силы необыкновенной! — произнёс Роджерсон.

— Её же вернуть можно, — сказала Екатерина.

— Где её там отыщешь? — спросила Перекусихина.

— Если надо, вернём немедленно! — воскликнул Бецкой. — Фельдъегеря с вызовом пошлём! Мигом вернётся!

— Это, пожалуй, самый правильный поворот дела! — заметил Ланской.

— И ещё! — продолжил Бецкой. — В каждом городе есть своя ворожея-предсказательница, которая знает обо всех всё. С ней тоже необходимо установить отношения. Чтобы нам знать давала, что там и как.

— Так и поступим! — произнесла императрица и позвонила в колокольчик.

Неподалёку от Дерпта

Вдали от дорог на небольшой заснеженной лесной поляне выстроился Каргопольский карабинерный полк. Полковник Загряжский, сидя на своём белоснежном скакуне, обратился к сослуживцам:

— Братцы, Дерпт уже совсем недалече!

— Ура-а-а! — прокричали в ответ конники.

— Молодцы! — ответил им полковник. — Дружно, с душой и задорно!

— Рады стараться! — ответили всадники.

— Но этого мало. Для того чтобы очаровать жителей этого города, особенно дерптчанок, мы им кое-что приготовили. Послушаем, как звучит наше приветствие! Сначала о солнце!

И Загряжский поднял правую руку.

Полк дружно произнёс:

— О солнце, ты — живот и красота природы,

источник вечности и образ божества!

Тобой жива земля, жив воздух, живы воды,

душа времён и вещества!

— Так! Великолепно! Теперь о благополучии! — крикнул Загряжский и вновь поднял руку.

Полк слаженно произнёс:

— Благополучны дни

нашими временами,

веселы мы одни,

хоть нет и женщин с нами.

— Молодцы! — похвалил командир полка. — Обворожите и очаруете всех! В один момент!

— Рады стараться! — ответил полк.

— А теперь в путь! Туда, где нам предстоит очаровывать прекрасных дам! Следуйте за мной! — скомандовал Загряжский и поскакал в сторону дороги, которая вела в Дерпт.

В Санкт-Петербурге

Князь Владимир Голицын, быстро шагая по коридору Зимнего дворца, вошёл в комнату, в которой находился Иван Бецкой, и воскликнул:

— Художника, который может восстановить икону, зовут…

— На-ка, ну-ка! — сказал Бецкой.

— Филипп Медведовский, — ответил князь и протянул листок бумаги. — Вот, где он проживает.

— Сейчас же пошлём туда икону! С фельдъегерем. Пусть этот богомаз разберётся!

— Пусть! — согласился князь Голицын.

Княгиня и трактир

Крытая берлина лихо подкатила к придорожному трактиру и остановилась.

— Заглядывать будем? — спросил возница.

Задремавшая в дороге княгиня Голицына открыла глаза, посмотрела в окошко и сказала:

— Сначала разузнаем, что тут и как!

Горничная Палаша разом поднялась, выпрыгнула на покрытую снегом землю и побежала к трактиру.

— Где мы? — спросила княгиня у возницы. — До Дерпта далеко?

— Завтра или послезавтра прибудем.

— Хорошо бы завтра.

— Хорошо бы! — согласился возница. — Но от нас сия оказия не зависит. Главное — какая погода будет!.. О, Пелагея назад бежит!

Дверь берлины раскрылась.

— Нас ждут, — сказала Палаша.

— С чего это вдруг? — удивилась Голицына.

— Как услышали, что прибыла княгиня, сразу помчались стол накрывать.

— На это стоит посмотреть, — сказала Голицына, вышла из коляски и вслед за Палашей направилась к трактиру.

— Милости просим, милости просим! — приветствовал вошедших трактирщик и принял у Голицыной шубу. — Пожалуйте, уважаемая княгиня! Ждём вас!

И указал на уже накрытый стол.

— Чем угощать собираетесь? — спросила Голицына.

— Самыми изысканными блюдами, которыми располагаем.

— А это сооружение зачем? — княгиня указала на мольберт, который стоял неподалёку.

— С вашего позволения, уважаемая княгиня, можем создать ваш портрет. Вы первая княгиня в нашем придорожном трактире, и мы повесим ваше изображение рядом с портретом другого уважаемого посетителя нашего заведения графа Юрия Броуна, — трактирщик указал на стену, где висел портрет генерал-губернатора Лифляндии. — Разрешите пригласить художника?

— Разрешаю!

— Филипп! — крикнул трактирщик.

В зал тотчас вошёл мужчина, вытиравший руки салфеткой. Подойдя к мольберту, сказал:

— Добрый день, уважаемая княгиня!

— Добрый! — ответила Голицына. — Офицеры карабинерного полка вас посещали?

— Были, — ответил художник. — Подкреплялись.

— И портрет кого-то из них пришлось создавать?

— Пришлось, — ответил Филипп и показал. — Вот этот.

Княгиня, посмотрев на портрет, с улыбкой произнесла:

— Вылитый Ванюша! И кольцо на нём хорошо смотрится!

— Немного колера осталось добавить, — сказал художник. — Чтобы улыбались все цвета радуги! Вас тоже с улыбкой изобразить?

— Непременно! — заявила Голицына и улыбнулась.

— Тогда приступаем! — и Филипп принялся набрасывать портрет княгини.

Прибытие в Дерпт

Собравшиеся на площади Дерпта жители уже заскучали в ожидании прибывающих в их город карабинеров. Начались разговоры, послышались возгласы. Детишки, пришедшие к ратуше вместе с родителями, начали играть в снежки.

Барон Карл фон Липхарт спросил у прохаживавшего среди ожидавших генерал-губернатора:

— Что же не едут?

— Сказали, что прибудут ближе к вечеру, — ответил граф Юрий Броун. — Значит, с минуты на минуту должны появиться… Да вот, наверное, и они!

Издалека донеслись звуки военной духовой музыки.

В Дерпт вступил Каргопольский карабинерный полк. Всадников возглавлял восседавший на белом скакуне полковник Иван Загряжский. Конники не спеша следовали по улицам города. Ехавшие верхом музыканты исполняли бодрый марш.

Услышав музыку, горожане оживились. Послышались выкрики:

— Едут!.. Наконец-то!.. Прибыли!..

Прискакав к ратуше, командир полка остановился. Музыканты играть перестали. Замер весь полк.

Находившийся в толпе встречавших Василий Фомин повернулся к семейству Волковых и сказал:

— Сейчас ошеломлять начнут!

— Будем смотреть! — ответил Волков.

— И ошеломляться очень замечательно! — добавил Фомин.

Стоявший неподалёку от них дворовый человек княгини Голицыной Панкратий Быков снисходительно усмехнулся.

А Загряжский, обращаясь к губернатору, произнёс громким голосом:

— Разрешите представиться, ваше высокопревосходительство?

— Разрешаю! — ответил генерал-губернатор.

— Полковник Иван Загряжский и подчинённый ему Каргопольский карабинерный полк по высочайшему распоряжению императрицы Екатерины Алексеевны прибыли в Дерпт!

— Очень приятно! — сказал граф Юрий Броун. — Рады приветствовать вас! Какое впечатление произвёл на прибывших из столицы наш небольшой лифляндский городок?

— Самое прекрасное! — ответил полковник и продекламировал:

— Мы до Дерпта доскакали.

Здравствуй, Дерпт!

— Гип-гип-ура! — подхватило многоголосье полка.

Загряжский продолжил:

— Чтобы в Дерпте нас признали,

нам представиться пора!

Полковник посмотрел в небо, в котором из-за тучки выглянуло заходившее солнце, и продекламировал:

— Какие радости восходом обещаешь,

о солнце! И на что сей город освещаешь?

Мне твой приносит луч и красота твоя

прекрасный самый день для жизни моея!

Собравшиеся на площади изумлённо ахнули. А Загряжский поднял руку, и находившиеся рядом с ним офицеры дружно произнесли:

— Светило гордое, всего питатель мира,

блистающее нам с небесной высоты,

скажи, как в Дерпте нам найти кумира,

чтоб был его достоин красоты?

Услышав эти слова, толпа встречающих откликнулась восторженно-удивлёнными возгласами:

— Вот это да!.. Стихами заговорили!.. Какие молодцы!..

Полковник поднял руку. На этот раз уже весь полк ответил на жест командира дружной декламацией:

— О солнце, ты — живот и красота природы,

источник вечности и образ божества!

Тобой жива земля, жив воздух, живы воды,

душа времён и вещества!

Загряжский опустил руку и обратился к собравшимся горожанам:

— На небо, на небо взгляните, господа! — и, показав на сиявшее солнце, вновь поднял руку, и полк дружно произнёс:

— Тобою всякое дыханье ликовствует,

встречает радостно лицо твоё вся тварь,

пришествие твоё вседневно торжествует,

небесных тел ты — вождь и царь!

А мы — всего защитники державы,

но не на смертный бой послали нас,

и посланы мы к вам не для забавы,

а защищать здесь будем вас

от всех уныний и печали,

от всех раздоров и от склок!

Вот для чего к вам в Дерпт прислали

весь карабинерный наш полк.

Горожане, явно не ожидавшие такого стихотворного представительства целого полка, заулыбались и зааплодировали. Кто-то даже крикнул «браво!».

Загряжский вновь поднял руку, и полк продолжил таким же дружным хором:

— Благополучны дни

нашими временами.

Веселы мы одни,

хоть нет и женщин с нами.

Честности здесь уставы,

злобе, вражде — конец.

Ищем единой славы

от чистоты сердец.

Загряжский опустил руку, и полк смолк.

— Кто мог написать им стихи? — тихо спросил генерал-губернатор у стоявшего рядом с ним барона Липхарта.

— Мне известен один пиит. Когда я учился на офицера, он нам науки разные преподавал. А теперь его вирши обожает моя дочь.

— Кто такой?

— Александр Сумароков, — ответил барон.

Полковник Загряжский вновь поднял руку, и полк произнёс:

— И только одни лошадки

ждут с опасеньем тьмы —

не ведая, где палатки,

в которых жить будем мы.

Услышав эти слова, Юрий Броун слегка усмехнулся, горожане вновь оживились, а полковник Загряжский произнёс:

— В самом деле, уважаемые господа дерптчане, мы уже не один день в пути. Поэтому сначала нам хотелось бы расположиться, привести себя в порядок. И только тогда…

Командир полка вновь взмахнул рукой, и на этот раз уже не весь полк, а лишь группа офицеров, окружавших полковника, дружно произнесла:

— Любезные Дерпта дамы,

лишь грянет в вечерний час

музыка, и тогда мы

вмиг очаруем вас!

Услышав эти стихотворные строки, горожане опять засмеялись, вновь раздались крики «браво!», а стоявшая совсем недалеко от Загряжского очень симпатичная молодая дерптчанка крикнула:

— Гип-гип ура! Гип-гип ура! Willkommen in Doorpt! Добро пожаловать в Дерпт!

— Спасибо, сударыня! — поблагодарил её Загряжский. — Вот мы и пожаловали!

А генерал-губернатор Юрий Броун заявил:

— Дорогие прискакавшие к нам господа карабинеры, некоторые из встречающих вас тоже когда-то служили в армии, а кое-кто даже был кавалеристом. Поэтому нам понятно волнение ваших «лошадок». Но успокойте их! Вас ждут не «палатки», трепыхающиеся от порывов ветра, а надёжные армейские дома, которые называются казармой. Отправляйтесь туда и приводите себя в порядок! И мы ждём ваших представителей на балу, который состоится завтра. А в казармы вас сопроводит бывший кавалерийский ротмистр, которого прошу любить и жаловать! — губернатор кивнул стоявшему рядом с ним молодому человеку, тот мгновенно оседлал находившегося неподалёку коня и подъехал к Загряжскому.

Броун продолжил:

— А вас, господин полковник, я жду завтра утром у себя. Ротмистр фон Поссе вас проводит.

Подъехавший к Загряжскому молодой человек воскликнул:

— Разрешите представиться, господин полковник!

— Разрешаю! — с улыбкой ответил Загряжский.

— Кавалерийский ротмистр в отставке барон фон Поссе.

— Очень приятно! — ответил полковник. — Меня зовут Иван.

— А меня — Мориц, — сказал барон и, улыбнувшись, спросил. — Вы, Иван, грома не боитесь?

— Нет. А в чём дело?

— Дело в том, что сейчас грянет «дерптский гром».

— Как? — удивился Загряжский. — Зимой?

— Гром в любое время гром, если его делает Мориц фон Поссе.

— Если так, то громыхните легонько!

Мориц фон Поссе развернул коня и подал знак.

И тотчас над площадью с грохотом вспыхнули огни фейерверка. Собравшаяся на площади публика вновь оживилась.

— Как? — спросил Мориц.

— Великолепно! — ответил полковник.

— А сейчас? — и Мориц вновь подал знак.

Над площадью вспыхнул ещё более яркий фейерверк.

— Замечательно! — оценил огни Загряжский.

— А если ещё так? — спросил Мориц и подал знак.

Над площадью с грохотом появилось столько огней, что вокруг стало светло, как ясным солнечным днём.

— Просто превосходно! — воскликнул Загряжский.

— Это и называется «дерптский гром»! — сказал Мориц. — Вы под Петербургом гром-камень нашли и монумент императора Петра на него поставили, а у нас в Дерпте делается по заказу гром. В честь тех, кто прибыл к нам из далёкого Санкт-Петербурга.

— Спасибо, дорогой Мориц! — сказал полковник. — Ваш гром — великолепный подарок нам!

— После этого подарка прошу последовать за мной! — произнёс фон Поссе.

— С удовольствием подчиняемся! — Загряжский повернулся к полку и, дав знак музыкантам, крикнул. — Следуем за ротмистром!

Музыканты заиграли.

Стоявший среди встречающих мужчина лет тридцати воскликнул:

— Мартин!

— Я здесь, господин учитель! — тотчас отозвался стоявший рядом с ним паренёк лет семнадцати.

— Как тебе прибытие полка?

— Смотрится красиво!

— А красота всегда просится, чтобы её запечатлели, то есть увековечили! Под названием «Встреча полка карабинеров в Дерпте»!

С другой стороны площади среди встречавших находилась пожилая женщина и её молодая родственница, которая спросила:

— Как вам, тётушка Луиза, карабинерный полк?

— Лихие ребята, Марта! — ответила пожилая. — Даже, пожалуй, слишком!

— Почему?

— Чтобы поприветствовать город и его обитателей, своих слов у них не нашлось, и они обратились к стихам пиита Сумаркова.

— Зато как складно всё у них получилось!

— Посмотрим, какими виршами они заговорят завтра!

— Как мы об этом узнаем?

— Проще простого! Когда в какой-нибудь маленький город заглядывает армейский полк, о чём начинают говорить его офицеры?

— О своих самых разных военных делах, — предположила Марта.

— Ни в коем случае!

— А о чём же?

— О женщинах!

— Они о них и говорили! — напомнила Марта.

— А завтра начнут говорить только о них.

— Быть этого не может!

— Поживём, увидим! — ответила тётушка Луиза.

К беседовавшим тётушке и её племяннице подошёл Василий Фомин в сопровождении мужчины, который сказал:

— Здравствуйте, матушка Киргхоф!

— Добрый вечер, Ганс! — ответила старушка.

— А это господин Фомин, Василий сын Сергеев, — представил своего спутника Ганс. — Он очень желает вас навестить.

— Очень приятно, Василий Сергеич! — с улыбкой заявила тётушка Луиза. — Милости прошу к нашему шалашу!

Полк карабинеров тем временем продолжал продвигаться к казармам.

— Мориц! — обратился Загряжский к барону.

— Слушаю вас, господин полковник!

— Меня Иваном зовут, — напомнил Загряжский.

— Слушаю вас, Иван!

— Какое впечатление на вас произвела встреча с нами?

— Самое замечательное! Надеюсь, и дальше у вас всё будет хорошо!

— Непременно! — с улыбкой ответил полковник. — Ведь вместе с нами прискакала удача!

— Вот как! Почему?

— Всё дело в этом колечке! — и Загряжский показал кольцо на пальце. — В нём заветный камень — бирюза. Она и приносит нам удачу!

Загряжский рассмеялся, а полковые музыканты заиграли ещё веселее.

По пути в Дерпт

Тем же вечером сани фельдъегеря подкатили к трактиру Липхарта и Фитингофа. Седок вышел и направился в обеденный зал, где его встретил трактирщик.

— Желаю здравствовать, господин Новиков!

— Добрый вечер, Курт!

— Как всегда — фирменное блюдо?

— Да, но сначала — дело служебное!

— Слушаю со вниманием! — ответил трактирщик.

— Мне срочно нужен Филипп.

— Михайловский?

— Да, ваш богомаз, — уточнил фельдъегерь.

— Сейчас позовём! — сказал Курт и крикнул. — Филипп!

Дверь открылась, и в зал вошёл мужчина, вытиравший руки салфеткой, подошёл к мольберту и спросил:

— Портрет?

— Да, — ответил фельдъегерь. — Привёз. Для тебя.

— Где же он?

— Сейчас достану. Имею честь предупредить: дело чрезвычайной важности! От государыни императрицы! — сказал Новиков, вынул из сумки пакет и протянул его Филиппу.

Тот аккуратно развернул обёртку, вынул покрытую красками доску, внимательно её осмотрел и негромко сказал:

— Икона.

— Да, но со временем утратившая лики, — протянув художнику конверт, фельдъегерь добавил. — Государыня спрашивает: нельзя ли их восстановить?

Филипп вскрыл конверт, внимательно прочёл, что там написано, и сказал:

— Попробуем разобраться.

— Постарайся, любезный! Очень постарайся!

— Филипп мужик работящий! — заверил трактирщик. — У него всё получается, как надо!

— Имею честь добавить: не кто-нибудь, а Её Величество госпожа государыня ждёт твоего ответа! — напомнил фельдъегерь. — Так что разберись, уважаемый! За ответом на обратном пути заеду.

— А нам пора фирменное попробовать! — сказал Курт.

— Пора! — согласился Новиков.

Заболевшая супруга

Барон Мориц фон Поссе, вернувшийся из Дерпта в свою усадьбу в посёлке Выйдом, снял шубу и открыл дверь в комнату, где находилась его заболевшая супруга Ульрика.

Она лежала в кровати. Её лицо было прикрыто одеялом.

— Ты спишь? — негромко спросил Мориц.

— Нет, — прозвучал слабый голос.

— Как твои дела?

— Немного лучше, — ответила Ульрика. — Но ещё не совсем хорошо. А у тебя как? Карабинеров встретил?

— Да! — с энтузиазмом произнёс Мориц.

— Гром устроил?

— Да!

— Им понравилось?

— Гром не понравиться не мог, ведь его делал Мориц фон Поссе.

— А о прибывших что скажешь?

— Необыкновенные!

— Чем?

— Приветствовали встречавших стихами! — восторженно сказал Мориц.

— Весь полк? Стихами? — удивилась Ульрика.

— Да! Дружно произнесли стихотворные строки. Все вместе.

— Как это возможно?

— Командир у них удивительный! И полк оригинальный!

— Командир тоже стихи читал?

— Да. И руководил декламацией своих всадников.

— Он старый?

— Не очень. Лет тридцать с небольшим. С ним я потом познакомился, губернатор поручил мне отвести полк к казармам. И полковник по пути сказал, что успех декламации зависит не от него.

— А от кого?

— От колечка с бирюзой на его руке.

— Он всерьёз это сказал?

— Сказал всерьёз. Но потом рассмеялся.

— А чьи стихи они читали?

— Сумарокова.

— Какие именно?

— Начали с восхваления солнца.

— «Светило гордое, всего питатель мира, блистающее нам с небесной высоты»? Это?

— Да, очень похоже. Завтра на балу узнаю поточнее.

— На каком балу?

— Твой отец бал им даёт.

— Какая жалость, что меня там не будет! — со вздохом произнесла Ульрика.

Первая деловая встреча

На следующее утро к дому, в котором остановился генерал-губернатор Лифляндии Юрий Броун, подъехали сани. Из них вышел Иван Загряжский в наброшенной на плечи шубе, озорно посмотрел на оставшегося в санях Морица фон Поссе и сказал:

— Начнём очаровывать!

— Кого? — удивлённо воскликнул Мориц. — Дерпт ещё спит.

— У меня привычка, — ответил полковник, — начинать день с очарования дам.

— Так нет же никого!

— Кто-нибудь да появится!

— Желаю удачи! — с улыбкой воскликнул Мориц, помахал полковнику рукой, и упряжка укатила.

Стоявший в кабинете у окна генерал-губернатор проводил взглядом вошедшего в дом полковника и подошёл к столу.

А навстречу Загряжскому по лестнице спускалась одетая в шубку молоденькая девушка. Увидев её, полковник остановился и торжественно произнёс:

— С добрым утром, уважаемая сударыня!

— С добрым утром! — ответила девушка.

— Разрешите представиться! Командир прибывшего в Дерпт полка карабинеров полковник Иван Загряжский.

— Знаю, знаю! — последовал ответ. — Вчера встречала ваш полк! Слышала ваше великолепное приветствие нашему городу!

— А мне ваш восторг запомнился, — сказал Загряжский. — Это же вы кричали нам «гип-гип ура!»?

— Я всего лишь повторила то, что скандировали ваши конники! — ответила девушка. — Это у них получалось просто очаровательно!

— А вы меня своим восторгом очаровали!

— Хорошо, что мы встретились!

— Просто великолепно! Я могу лишь повторить слова, которые мы вчера произносили, обращаясь к солнцу:

Светило гордое, всего питатель мира,

блистающее нам с небесной высоты,

скажи, как в Дерпте нам найти кумира,

чтоб был его достоин красоты?

Полковник улыбнулся и добавил:

— И я его нашёл! Благодаря нашей встрече!

Девушка рассмеялась и произнесла:

— А я радуюсь тому, что, наконец, встретила человека, который может рассказать мне о памятнике, который собираются открыть в Петербурге!

— Сегодня вечером должен состояться бал, который, как я слышал, называют первым ярмарочным.

— Я буду там непременно!

— Вот там всё и обсудим! — пообещал Загряжский.

— Тогда до встречи?

— До встречи! Как вас звать-величать?

— Наталья Фитингоф.

— О, Наталья! Самое прекрасное женское имя: На-та-ша, На-та-шень-ка! И с фамилией вашей мы уже встречались где-то по пути к вам.

— Значит, будем ждать бала? — спросила Наталья.

— Я уже сейчас готов к нему! — заявил полковник. — До встречи на балу!

— До встречи!

И они разошлись. Каждый по своим делам.

А генерал-губернатор взял со стола колокольчик и позвонил.

В комнату заглянул адъютант.

— Где же полковник? — спросил Юрий Броун. — Вошёл в дом и исчез!

— Сейчас узнаю! — ответил адъютант и закрыл дверь.

Вскоре он вновь заглянул в комнату и доложил:

— Командир Каргопольского карабинерного полка полковник Загряжский Иван сын Александров пробыл!

Губернатор кивнул. Адъютант закрыл дверь, и донёсся его голос:

— Милости прошу!

В комнате появился Иван Загряжский и торжественно произнёс:

— С добрым утром, ваше высокопревосходительство!

— С добрым утром, с добрым утром! — ответил губернатор и, указав на кресло, добавил. — Прошу садиться!

Загряжский сел. Напротив него в таком же кресле расположился Броун, достал из кармана кисет, взял щепотку табака, набил им нос и громко чихнул.

— Будьте здоровы, выше высокопревосходительство! — воскликнул Загряжский.

— Спасибо, господин полковник! — ответил губернатор и, улыбнувшись, добавил. — В России научился табак нюхать. Перед каждым важным разговором. Чтобы он прошёл хорошо. Говорят, что Её Величество императрица тоже любит нюхать табак?

— Я тоже слышал об этом.

— Как вы устроились?

— Прекрасно! — сказал полковник.

— По поводу питания жалоб нет?

— Нет! Всё великолепно!

— А где вы затерялись?

— Я? — удивился полковник.

— Подъехали сани, вы попрощались с Морицем и вошли в дом — я из окна это видел. А потом исчезли.

— Случилась неожиданная встреча, — ответил Загряжский. — С тем, кто был вчера на площади возле ратуши. О монументе говорили, который посвящён Петру.

— О монументе говорили, который посвящён Петру! — нараспев повторил Броун. — Звучит как стихотворная строчка. Мне тоже хочется поговорить о поэзии, вспоминая ваше вчерашнее приветствие.

— Давайте поговорим!

— Ко мне поступили мнения. Весьма разные. Есть среди них и такие, что уличают вас в неточности!

— В какой? — с удивлением спросил Загряжский.

Юрий Броун взял со стола листок бумаги и, взглянув на него, произнёс:

— Вы сказали о солнце: «Мне твой приносит луч и красота твоя…»

— «…прекрасный самый день для жизни моея!» — завершил полковник.

— А у Сумарокова, пишут мне, сказано совсем иначе: «лютейший самый день, злой части моея».

Загряжский улыбнулся и сказал:

— Здесь мы с Сумароковым во мнениях разошлись: он писал о чём-то печальном, а мы говорили о солнце, освещавшем Дерпт.

— Есть жалоба и о Дерпте! — сказал генерал-губернатор. — Вы произнесли: «Скажи, как в Дерпте нам найти кумира…»

— «…чтоб был его достоин красоты!» — завершил полковник.

— А у Сумарокова сказано, — продолжил Броун и заглянул в листок, — «О, если бы взыграть могла моя мне лира твои достойно красоты».

— Пиит обращался только к солнцу, — ответил Загряжский, — а перед нами были дерптчане и Дерпт. Поэтому стих пришлось слегка перекроить, чтобы воспеть город и его жителей, которые, как оказалось, так прекрасно знакомы с поэзией Сумарокова.

— У нас и пьесы его разыгрывают, — сказал губернатор и взял со стола ещё один листок. — Вот! Вас и ваших сослуживцев приглашают посетить театральное представление. Пьеса Сумарокова называется «Вышеслав».

Броун протянул листок Загряжскому. Тот взял его, просмотрел и сказал:

— Несколько лет назад я видел это представление. Но театр посетим непременно!

— Вы правильно поступили, приветствуя нас стихами. Её Величество считает, что у меня слишком горячий нрав, поэтому прислала к нам целый полк — для охраны ярмарки от всевозможных казусов. А вы своими стихами всех настолько ошеломили, что никто уже не говорит про охранные дела. Славят вас и Сумарокова.

— Хотели Дерпт возвеличить и дерптчан немного повеселить, — ответил полковник.

— Правильно сделали! — похвалил губернатор. — Надо продолжить разыгрывать эту роль.

— Стихами славить Дерпт?

— Стихи свою роль уже сыграли. А вам стоит продолжить свои развлечения.

— Что вы имеете в виду, господин губернатор?

Броун улыбнулся и сказал:

— Ухаживайте за дамами, развлекая их поэзией, устраивайте карточные сражения, обыгрывая местных богатеев или проигрывая им, участвуйте в спорах, убеждая других спорщиков в каких-то самых невероятных своих затеях. Но сохраняйте при этом боевой армейский дух! И почаще веселите Дерпт духовой музыкой, выводя своих музыкантов на улицы и площади города! Говорят, что Её Величество императрица тоже любит военную музыку.

— Очень любит, ваше высокопревосходительство! Попросила нас покинуть Санкт-Петербург под какой-нибудь бодрый марш. Мы и тут будем стараться, — произнёс Загряжский и тоже улыбнулся. — Мои карабинеры покажут себя во всей красе! Тем более, что и вы встретили нас замечательно — такой фейерверк устроили!

— Тут барона фон Поссе благодарить надо: фейерверк — это его огненное дело. Вам оно понравилось?

— Затея великолепная, а её воплощение прекрасно!

— У меня возникла мысль: завтра повторить это огненное представление, и в Риге такой же фейерверк устроить.

— Мысль дельная!

— А не стоит ли Санкт-Петербургу, — спросил губернатор, — открытие монумента «Петро прима Катарина секунда» отметить таким же фейерверком?

— Желание просто замечательное!

— Будем думать! — Юрий Броун немного помолчал, а потом сказал. — А теперь нам надо поговорить о том, что вашему полку предстоит сделать на самом деле!

— Слушаю вас с глубочайшим вниманием! — ответил Загряжский.

Броун взял со стола колокольчик и позвонил.

Вошёл адъютант.

— В течение получаса никого не принимать! Всё — после звонка!

— Будет исполнено! — ответил адъютант и вышел.

— Итак, — произнёс губернатор, — для чего, собственно, вас прислала в Дерпт Её Величество Екатерина Алексеевна…

В Санкт-Петербурге

Её Величество императрица в этот самый момент принимала вице-канцлера Ивана Андреевича Остермана, который сказал:

— Ваше Величество, положение в Крыму осложнилось невероятно!

— Чем именно? — спросила Екатерина.

— Наш посланник у крымского хана сообщил о том, что старшие братья хана затевают что-то явно противороссийское.

— Главное, чтобы народ крымский был к нам дружелюбен! — сказала императрица.

— Вот об этом наш посланник Веселицкий и пишет, — вице-канцлер заглянул в бумаги, которые держал в руках, и прочёл. — «Этот народ по корыстолюбию своему в пословицу ввести можно, так как считает, что деньги суть вещи, дела совершающие».

— Деньги, в самом деле, многие дела помогают совершать, — заметила Екатерина. — Все народы так считают. А тем, кто забывает об этом, святые отцы напомнят.

— Велелицкий пишет и об этом. Вот: «Без денег трудно обходиться с ними, особенно с духовными чинами, которые к деньгам более других падки и лакомы».

— Важнее, чтобы крымский хан и знать местная относилась к нам по-дружески. Что Веселицкий об этом говорит?

— Вот: «Хан, все старшины, и большая часть чиновных людей благонамеренны и весьма преданны в нашу сторону, но за духовенство я не ручаюсь, которое разве подарками денежными может быть преклонено».

— Что ж, придётся раскошелиться, доступ к Чёрному морю важнее всего!

Посещение заболевшего

В это время в апартаменты Зимнего дворца, в которых располагался фаворит императрицы Александр Ланской, заглянул лейб-медик Джон Роджерсон.

— Добрый день, Александр!

— Здравствуй, Джон!

— Как чувствуем себя?

Ланской на мгновение задумался и сказал:

— Опять начала появляться какая-то непонятная усталость. Если так и дальше будет продолжаться, придётся в отставку уходить.

— Это очень серьёзно! — воскликнул Роджерсон.

— Нет ли у тебя какого-нибудь снадобья, чтобы восстанавливало утраченные силы?

— Есть! Только не каждому оно помогает.

— Ничего страшного! — заверил лейб-медика Ланской. — Приноси! Попробуем!

— Хорошо! В Англии закажу! Будем ждать, когда пришлют!

Первый ярмарочный бал

Вечером того же дня в Ратсхофе, шикарной усадьбе на окраине Дерпта, состоялся бал, устроенный в честь начинавшейся ярмарки. Горели свечи, играла музыка, официанты разносили прохладительные напитки и мороженое.

Гостей встречали генерал-губернатор Лифляндии и хозяин усадьбы.

Офицеров карабинерного полка привёл на празднество барон Мориц фон Поссе, который сразу сказал им:

— Ратсхоф — усадьба барона Карла фон Липхарта, моего тестя.

— Прекрасная усадьба! — ответил Загряжский. — Очаровывает мгновенно!

— Её называют лифляндским Версалем, — добавил Мориц.

— И совершенно напрасно!

— Почему?

— Я бы назвал Версаль французским Ратсхофом! — ответил полковник.

— Спасибо за добрые слова! — поблагодарил Мориц.

Офицеры подошли к генерал-губернатору и к хозяину усадьбы.

— Здравствуйте, господа карабинеры! — поприветствовал их граф Юрий Броун.

Загряжский сказал:

— И вам! — и подал знак офицерам.

Те негромко, но дружно продолжили:

— Желаем здравствовать, ваше высокопревосходительство!

— Здорово у вас получаются приветствия! — воскликнул генерал-губернатор. — А мы в ответ любезно приглашаем вас пожаловать на самый первый бал нашей святочной ярмарки! Отдыхайте, веселитесь и веселите наших дам в полном соответствии с вашим вчерашним обещанием!

Полковник подал знак, и офицеры дружно ответили:

— Будем стараться, ваше высокопревосходительство!

— Разрешите представить вам хозяина нашего сегодняшнего праздника, — продолжил губернатор, — барона Карла фон Липхарта, между прочим, бывшего кавалерийского ротмистра!

Карл Липхарт поклонился офицерам и торжественно произнёс:

— Добрый вечер, господа карабинеры!

Загряжский подал знак, и его сослуживцы произнесли:

— Добрый вечер, господин барон!

— Да, ваши приветствия звучат очень слаженно! — отметил Липхарт.

— Стараемся, господин барон! — дружно ответили офицеры.

— Надеюсь, сегодняшний бал вам понравится, и вы хорошо повеселитесь! — продолжил Карл Липхарт и, повернувшись к своему зятю, сказал. — Мориц, представь нам, пожалуйста, офицеров, так ошеломивших нас вчера своим удивительным приветствием!

— С удовольствием! — ответил фон Поссе. — Господин полковник Иван Загряжский, командир полка!

Загряжский щёлкнул каблуками и наклонил голову в приветствии.

— Господин ротмистр Фёдор Шальнов! — продолжил представление Мориц.

Шальнов тоже щёлкнул каблуками и поклонился.

— Господин поручик Сергей Стрешнев!

Стрешнев щёлкнул каблуками и поклонился.

— Господин корнет Михаил Киселёв!

Киселёв щёлкнул и поклонился.

— Веселитесь, господа офицеры! — произнёс Карл Липхарт.

— Ярмарка началась, стало быть, будут балы, спектакли, торжественные ужины! — продолжил губернатор Броун. — Радуйтесь, что попали к нам в эту праздничную пору! И, как справедливо заметил хозяин этого бала, веселитесь!

— Будем стараться, ваше высокопревосходительство! — ответил Загряжский и вновь подал знак.

Офицеры негромко, но дружно продекламировали:

— Гордость — источник бед —

распрей к нам не приводит.

Споров меж нами нет,

брань нам и в ум не входит.

Честности здесь уставы,

злобе, вражде — конец.

Ищем единой славы

от чистоты сердец.

Дерпт, все твои успехи

увеселяют нас!

Вот наши все утехи.

Благословен сей час!

— Стихи всё того же пиита? — спросил генерал-губернатор.

— Да, — ответил Загряжский, — Александра Сумарокова.

— Он как будто вас сопровождает! — сказал барон Липхарт.

— И вселяет в нас веселье! — добавил Загряжский.

— Поэтому давайте веселиться, господа! — предложил Юрий Броун.

Полковник кивнул сослуживцам, те дружно ответили:

— Будем стараться, ваше высокопревосходительство!

И офицеры отправились искать весёлых развлечений.

Им сразу же встретились Михаил Волков с супругой.

— Добрый вечер, господа Волковы! — поприветствовал их Загряжский.

— Добрый вечер! — произнесли офицеры.

— Здравствуйте, господа карабинеры! — ответил Волков.

— Вечер добрый, господа! — добавила его супруга.

— Вчера вы всех просто очаровали! — воскликнул Волков.

— Мы вас у ратуши встречали, — добавила его супруга. — Были восхищены!

— Желаем вам и дальше всех очаровывать! — пожелал Волков.

— И удивлять, восхищая дружным чтением стихов! — добавила его супруга.

— Будем стараться! — дружно ответили офицеры.

Волковы раскланялись и удалились.

— Смотрите, смотрите кто! — воскликнул Киселёв.

В зале появился Василий Фомин. Он улыбнулся и сказал:

— Добрый вечер, господа карабинеры!

Загряжский что-то тихо прошептал, поднял руку, и негромко вместе с офицерами произнёс:

— Вечер добрый, господин Фомин!

— Вот и встретились! — радостно воскликнул партикулярный. — Что я говорил? Дерпт городок маленький. Я встречал вас на площади у ратуши. А теперь — встреча на балу. Рад, что она состоялась!

— Мы тоже рады нашей встрече! — сказал Шальнов. — Но самую большую радость офицеры получают не там, где гремит музыка, и не там, где все танцуют, а на полях сражений.

— На ярмарках сражений не бывает, — ответил Фомин. — И ваш полк прибыл в Дерпт не для того, чтобы воевать, а чтобы здесь весьма замечательно воцарился мир.

— Приходите к нам в казарму, Василий сын Сергеев! — пригласил Шальнов. — Мы вам покажем, какие у нас идут сражения!

— С участием четырёх королей! — продолжил Киселёв.

— И четырёх венценосных дам! — завершил Загряжский.

— Вот о каких битвах речь! — улыбнулся Фомин. — Но я человек сугубо мирный, сражаться не люблю. Однако посмотрел бы на ваши сражения с большим интересом. Когда они начнутся?

— Завтра! — сказал Шальнов.

— Не помешаю своим присутствием? — спросил партикулярный.

— Что вы, что вы! — воскликнул Загряжский. — Милости просим!

— Загляну непременно! — сказал Фомин, откланялся и удалился.

Офицеры принялись рассматривать окружавшую их публику. А Загряжский спросил у Морица фон Поссе:

— А ваша жена, Мориц, дочь господина Липхарта, тоже здесь на балу?

— Нет, — ответил барон. — Ей нездоровится, простудилась. Но уже поправляется. Скоро я вам её представлю.

— Будем ждать! — сказал полковник. — А художники в вашем городе есть?

— А как же!

— Они, надеюсь, не болеют?

— Ни в коем случае! А самый лихой из них вон как отплясывает! — и фон Поссе кивнул в сторону танцевавших пар.

Музыка тем временем завершилась, и кавалеры стали разводить дам.

— Сейчас я вам его представлю! — сказал барон и пошёл за художником.

— Веселятся красиво! — сказал ротмистр Шальнов.

— И танцуют замечательно! — добавил поручик Стрешнев.

— Самое время показать, что и мы не лыком шиты! — заявил корнет Киселёв.

— Покажем! — согласился Загряжский. — Обязательно покажем! Но сначала с художником разберёмся!

Барон фон Поссе подвёл к офицерам мужчину лет тридцати.

— Разрешите представить вам, господа, нашего замечательного дерптского портретиста Вальтера Шлюсселя!

Шлюссель элегантно поклонился.

— Полковник Иван Загряжский! — представил барон.

Загряжский так же элегантно поклонился.

Мориц фон Поссе представил остальных офицеров, те тоже поклонились не менее элегантно.

— Какие у вас пожелания, господа? — спросил Вальтер Шлюссель.

— Пожелание только у меня одного, — ответил Загряжский. — Мне срочно нужен портрет!

— Чей? — спросил художник.

— Мой! — ответил полковник, обводя рукой вокруг лица. — И желательно с очаровательной улыбкой.

Шлюссель внимательно посмотрел на Загряжского и спросил:

— Портрет предназначен в подарок даме?

— Даме. И притом обожаемой.

— Тогда улыбнитесь, пожалуйста!

Загряжский улыбнулся.

— Улыбка так и просится на холст! — сказал Шлюссель. — Недельки через две можем начать запечатлевать её.

— Как через две? — удивился полковник. — Через две недели нас тут может уже не быть. Портрет мне нужен сейчас!

— Но у меня уйма заказов!

— Их наверняка можно чуть-чуть отодвинуть и на время запереть на ключ! — уверенным тоном заявил Загряжский. — На тот самый ключ, который означает ваша фамилия. Я правильно её перевёл?

— Абсолютно правильно, — согласился художник. — «Шлюссель» по-русски действительно означает «ключ».

— Ваши заказчики, надеюсь, возражать не будут, — продолжал уговаривать портретиста полковник. — О цене, как я полагаю, мы договоримся! Завтра хорошо бы и начать!

Шлюссель улыбнулся и сказал:

— Обратите внимание, господин полковник, дерптские художники тоже умеют улыбаться.

— И что ваша улыбка означает? — спросил полковник.

— Она говорит: давайте попробуем!

— Правильно! Давайте! — воскликнул Загряжский и, повернувшись к Морицу фон Поссе, предложил. — Благословите наш договор, барон!

Полковник протянул художнику руку, тот пожал её, а Мориц фон Поссе произнёс:

— Благословляю!

Бал продолжается

В танцевальном зале царил лёгкий шум от переговаривавшихся дам и их кавалеров. И вдруг раздался звонкий девичий голосок:

— Вот вы где оказались!

Карабинеров окликала Вера из семейства Волковых — перед офицерами стояли три сестры и лучезарно улыбались.

— Мы вас у ратуши встречали! — воскликнула Надежда.

— Вы нас просто очаровали! — сообщила Любовь.

Загряжский тоже улыбнулся и торжественно произнёс:

— Разрешите и нам продолжить очаровывать вас!

— Опять виршами Сумарокова? — спросила Вера.

— Новый стих отыскали? — добавила Надежда.

— И наизусть выучили? — завершила Любовь.

Полковник так же торжественно ответил:

— На этот раз вирши нам не понадобятся. Очаровывать станем манерами.

— Вот как? — радостно удивилась Вера.

— Это не менее интересно! — добавила Надежда.

— И какими такими манерами вы собираетесь нас очаровать? — завершила Любовь.

Загряжский ответил:

— Как только музыканты заиграют, офицеры-карабинеры сделают вам предложения, от которых будет невозможно отказаться!

— Вот как? — заинтересованно воскликнула Вера. — Какие такие песенки вы нам пропоёте? А вдруг они нам не понравятся?

— Об этом, — ответил полковник, — пиит Сумароков сказал: «Удобней проплясать, коль песенка не в такт!»

— Что же музыканты медлят? — спросила Надежда.

— Почему не начинают играть? — завершила Любовь.

— Наверное, выбирают танец позанятнее, — предположил Шальнов.

— Сколько же можно выбирать? — удивлённо спросила Вера.

— Музыканты ещё, наверное, просто ждут, — сказал Стрешнев.

— Чего? — удивилась Надежда.

— Когда вы будете готовы танцевать, — ответил Киселёв.

— Мы? — с ещё большим удивлением спросила Любовь.

Сёстры переглянулись и дружно выпалили:

— Мы давно готовы!

— Можно подавать сигнал? — поинтересовался Загряжский.

— Давно пора! — дружно ответили сёстры.

— Господин капельмейстер! — крикнул полковник. — Пожалуйте котильон!

Капельмейстер взмахнул рукой, и музыканты заиграли.

Загряжский сделал шаг назад, повернулся к сослуживцам и сказал:

— Прошу вас, господа офицеры!

Шальнов, Стрешнев и Киселёв галантными поклонами пригласили сестёр на танец и повели их на середину зала.

Загряжский проводил уходивших взглядом. А Мориц фон Поссе сказал:

— Лихо вы их обворожили!

— Это наш долг! — ответил полковник. — Офицеров России. Вы ведь тоже к ним когда-то принадлежали?

— Да, — ответил Мориц. — Были времена.

— Времена проходят, а цель у офицеров России остаётся прежней: очаровывать прекрасную половину человечества!

И Загряжский повёл Морица фон Поссе к дамам, которые остались без кавалеров. Барон сразу же пригласил на танец одну из них. А полковник негромко обратился к Наталье Фитингоф:

— Добрый вечер, уважаемая Наталья!

— Добрый вечер, господин командир полка!

— Бал в разгаре, и я приглашаю вас на котильон!

Наталья молча кивнула и вместе с Загряжским направилась туда, где уже танцевали.

Музыканты старательно играли. Дамы и кавалеры великолепно исполняли танцевальные па. И Наталья вскоре негромко произнесла:

— Скажите, уважаемый господин полковник…

— Зовите меня просто Иваном! — так же негромко предложил Загряжский.

— Иван, так Иван. А сын чей?

— Александра.

— Значит: Иван Александрович?

— Просто Иван! А для вас даже Ваня, Ванюша.

— Так вот, уважаемый Ванюша, не могли бы вы мне сказать, правда ли, что французский скульптор — тот, что памятник императору Петру изваял, — привёз с собой из Франции молоденькую девушку?

— Впервые об этом слышу! Но очень скоро сюда из Петербурга приедет один весьма сведущий человек, которого я основательно расспрошу и незамедлительно сообщу вам всё самое интересное.

— Буду ждать, — ответила Наталья.

— Что вам ещё хочется про памятник узнать?

— Про всё, что хотела узнать, уже узнала! Не только про памятник, но и про полковника Ванюшу.

— И что же такого вы узнали?

— То, что он, оказывается, танцор великолепный!

— Умение искусно танцевать — главная обязанность офицера!

— Как? — удивилась Наталья. — А защита Отечества?

— Отечество мы защищаем во время войны, а войны, к счастью, бывают не очень часто. Поэтому в мирное время российские офицеры очаровывают прекрасную половину своего Отечества.

— С помощью стишков пиита Сумарокова?

— Да, с помощью его замечательных виршей, а также с помощью не менее выразительных танцевальных па. А поскольку из ваших уст, дорогая Наташенька, прозвучал комплимент в мой адрес, я могу считать, что вас я уже очаровал?

— Как вам сказать, уважаемый Ванюша? Танцор вы, в самом деле, очень неплохой! Но музыка не звучит бесконечно. С её завершением великолепие вашего танца завершится.

Музыканты играть котильон прекратили.

— Вот видите! — сказала Наталья. — Музыки нет. И что осталось?

— Лично мне осталось очаровательное сопровождение вас на то место, где вы были приглашены мною на танец. А потом появится ещё одна надежда!

— Какая?

— Музыка зазвучит вновь!

— Когда музыканты заиграют снова, появятся новые кавалеры, которые продемонстрируют своё великолепие! А жизнь между тем состоит не только из танцев. Это тоже необходимо иметь в виду.

— Буду иметь! — ответил Иван Загряжский. — И буду стараться показать себя в этой жизни с самой лучшей стороны! Даже в те печальные моменты, когда музыка не звучит!

Полковник довёл Наталью Фитингоф до того места, где он пригласил её на танец, галантно раскланялся и вместе с оттанцевавшим Морицем фон Поссе пошёл навстречу своим сослуживцам, спросив у него на ходу:

— Как, барон? Удалось очаровать партнёршу?

— Время покажет! — ответил Мориц. — Лично я старался изо всех сил.

— Спросим у других очаровывателей! — и полковник обратился к сослуживцам. — Как? Очаровали сестричек?

— Вера подарила мне своё обаяние, — ответил ротмистр Шальнов.

— Надежда, по-моему, очарована, — добавил поручик Стрешнев.

— А Любовь Михайловна ещё и танцует великолепно! — завершил корнет Киселёв.

— А дамы Лифляндии ещё и умны необыкновенно! — заявил Загряжский. — Чуть что не так, тут же на гауптвахту отправляют!

— Что же нам делать? — спросил Киселёв.

— Продолжать очаровывать, влюбляя их в себя! — ответил командир полка и поднял руку.

— Будем стараться, господин полковник! — негромко, но дружно произнесли офицеры.

Мориц фон Поссе радостно улыбнулся.

По пути в Дерпт

Берлина княгини Голицыной тем временем подъехала к очередному городку, в котором предстояло остановиться на ночлег.

— Прибыли! — объявил возница. — Будем ночевать.

— Сколько ещё ехать, Захар? — спросила княгиня.

— Завтра днём должны прибыть!

— Слава тебе, Господи! — проговорила Наталья Петровна, вставая. — Скорей бы он наступал!

— Кто? — спросила горничная Палаша.

— День завтрашний. Ужасно надоело ехать!

Впечатления от бала

Скорейшего наступления завтрашнего дня ожидали и в посёлке Выйдом, имении барона фон Поссе. Когда он появился там, его заболевшая супруга Ульрика сразу же спросила:

— Как бал?

— Прошёл замечательно. Я представил офицеров графу Броуну и твоему отцу. Карабинеры вновь прочитали стихи.

— Чьи?

— Сказали, что Сумарокова. Хотя что-то и от себя добавили.

— Почему ты так считаешь?

— В стихах опять речь о Дерпте шла. Вряд ли Сумароков мог о нашем городе столько написать.

— Он умер пять лет назад.

— Вот видишь! Но читали они здорово! С вдохновением! Даже я, относящийся к поэзии довольно равнодушно, слушал их с интересом.

— А что было потом?

— Танцы.

— С кем танцевал ты?

— Я? — с изумлением воскликнул Мориц. — Я теперь танцую только с тобой, а тебя же не было.

— Очень жаль, что я не смогла пойти и их не послушала! — печально произнесла Ульрика.

— Выздоравливай скорей! — посоветовал супруг. — Успеешь наслушаться!

— А завтра что будет?

— Ярмарка откроется. И продлится до конца января.

— Скорей бы оно наступило!

— Что? — не понял Мориц.

— Завтрашнее число.

Начало ярмарки

Рано утром следующего дня на площади у ратуши Дерпта стал собираться народ. Людей было столько, что могло показаться, что пришёл весь город. Прибыли и карабинеры, которые под марши своих музыкантов торжественно проскакали по дерптским улицам. Всадников встречали восторженными возгласами.

К спешившемуся полковнику Ивану Загряжскому сразу подошли Василий Фомин и семейство Волковых.

— Поздравляем! — воскликнул Фомин.

— С чем? — удивлённо спросил полковник.

— С открытием ярмарки! — сказала Аглая Тихоновна.

— Она же вот-вот откроется! — добавил Михаил Прохорович.

— И весьма замечательно, что вы уже тут! — завершил Василий Фомин.

— Для нашего полка ярмарка открылась в тот момент, когда Её Величество отправила нас в Дерпт, — ответил Загряжский и с улыбкой добавил. — Сегодня просто очередной день нашего пребывания в Лифляндии.

— Но мы всё равно вас поздравляем! — воскликнула Вера Волкова.

— Ведь сегодняшний день необычный, особенный! — добавила её сестра Надежда.

— Чем? — с ещё большим удивлением спросил полковник.

— Начинается праздник, — ответила Любовь Волкова.

— Торговый, — добавила её мать.

— Ярмарочный! — уточнил её отец.

— И с сегодняшнего дня здесь все будут собираться всемером, — завершил Фомин.

— Почему? — снова удивился Загряжский.

— На Руси издавна говорят: где двое, там рынок, — объяснил Василий Сергеевич.

— Где трое, там базар, — продолжила Аглая Тихоновна.

— А где семеро, — завершил объяснение Михаил Прохорович, — там ярмарка!

— Наша ярмарка! — воскликнула Вера.

— И нас уже семеро! — вставила Надежда.

— Неужели? — вновь удивился полковник.

— Посчитайте! — завершила Любовь. — Нас шестеро! Вы седьмой!

— В самом деле! — согласился Загряжский и расхохотался.

В это время из ратуши в сопровождении Карла фон Липхарта вышел генерал-губернатор Лифляндии граф Юрий Юрьевич Броун. Они подошли к колоколу, который был подвешен к столбу, и остановились.

— Уважаемые господа дерптчане и гости города, сегодня… — торжественно произнёс губернатор и замолчал.

И тотчас часы на ратуше пробили десять раз.

— Вот! Слышали? — продолжил свою речь Броун. — С этого момента и начинает работать наша святочная ярмарка, о чём мы сейчас известим жителей славного города Дерпта и всех его гостей!

Генерал-губернатор взялся за канат, привязанный к языку колокола, пригласил взяться вместе с ним Карлу Липхарту и крикнул:

— Господин полковник, пожалуйте к нам — на помощь!

Загряжский быстро подошёл к колоколу и тоже взялся за канат.

— Раз, два, взяли! — негромко произнёс губернатор, и все трое дёрнули за канат.

Колокол ответил мелодичным боем.

Дёрнули вторично.

Дёрнули в третий раз.

Перезвон полетел над городом.

Юрий Броун отпустил канат и громко объявил:

— Как известно, ярмарки радуют всех. Поэтому мы решили продлить сегодняшний день, чтобы он оказался немного дольше обычного зимнего дня. И сегодня вечером небо над Дерптом озарится праздничным фейерверком. Призываю всех на него полюбоваться!

Собравшиеся радостно зашумели.

Иван Загряжский направился к своему коню, которого держал за уздцы его ординарец, но полковника остановила Наталья Фитингоф, воскликнувшая:

— С добрым утром, полковник Ванюша!

— С добрым утром, дорогая Наташенька! — ответил Загряжский.

— Вы, оказывается, не только великолепный танцор! Вы ещё и звонарь замечательный! Жаль только, ваш звон так быстро затих!

— Это можно быстро поправить! — сказал полковник. — Куда вам его доставить?

— Кого? — с удивлением спросила Наталья.

— Звон колокольный!

— Сумеете взять его? — она изобразила рукой, как надо схватывать звон. — И привезти?

— Карабинеры слов своих просто так не бросают! Если говорят, что доставят, значит доставят.

— Вот оно что! — воскликнула Наталья и рассмеялась. — Тогда ищите мои сани на ярмарке! Собираюсь всю её объехать.

— Разыщем! — пообещал Загряжский. — Дерпт город небольшой!

Он вскочил на коня и крикнул:

— До скорой встречи, дорогая Натальюшка!

Приезд княгини

Тем временем в Дерпт прикатила дорожная берлина Натальи Голицыной. Первым делом приехавшая княгиня велела своей горничной Палаше разузнать всё то, что в городе говорят о полке карабинеров и его командире. А Панкратию Быкову, отправленному в Дерпт несколько дней назад, приказала разыскать Загряжского и доставить к ней.

Сама же княгиня привела себя в порядок после многодневной поездки и отправилась по указанному Панкратием адресу.

Её сани прикатили на малолюдную улицу. Возница спрыгнул с облучка на мостовую, огляделся по сторонам и пошёл вдоль домов.

Дверь одного из особняков неожиданно распахнулась, и на улицу вышел Василий Фомин. Возница обратился к нему:

— Желаю здравствовать, господин любезный!

— Желаю того же самого! — ответил Фомин.

— Не знаете ли вы, в каком из этих домов проживает Лизавета Киргоф?

— Госпожа Луиза Кирхгоф?

— Она самая!

— Знаю! Только что от неё.

— Стало быть, она проживает здесь? — и возница указал на дом, из которого вышел его собеседник.

— Здесь, здесь! Она как раз сейчас принимает.

— Премного благодарствуем, господин любезный, звание и чин коего мне совершенно неведомы.

— Не стоит благодарности! — ответил с улыбкой Фомин и зашагал своей дорогой.

А возница вернулся к саням, сел на облучок, взял в руки вожжи и подкатил к дому, из которого вышел Фомин.

— Приехали? — спросила Наталья Петровна.

— Точно так! — ответил возница, спрыгнул с облучка, подошёл к крыльцу и дёрнул за дужку дверного звонка.

Дверь открыла молодая девушка.

— К госпоже Киргоф! — торжественно произнёс возница.

— Прошу вас! — последовал ответ.

— Сейчас приглашу! — сказал возница, подбежал к саням и сказал:

— Пожалуйте, госпожа Наталья Петровна! Вас ждут.

Голицына покинула сани, вошла в дом и сбросила шубу на руки встречавшей её девушки. Та повесила шубу и сказала:

— Прошу пройти сюда!

Княгиня вошла в комнату.

Сквозь занавешенные окна дневной свет почти не проникал. Лишь несколько свечей тускло освещали множество самых разных часов на стенках, попугая в клетке и нахохлившуюся ворону на комоде.

— Матушка Луиза сейчас придёт, — сказала девушка.

— Поскорее бы! Долго ждать не могу!

— Чтобы поспевать всегда и всюду, надо уметь отрешаться от прошлого. Люди сами приковали себя к сиюминутным мгновениям и превратились в рабов времени.

— Что? — грозно спросила княгиня, не привыкшая к тому, чтобы кто-то её поучал.

— Так говорит матушка Луиза, — скромно пояснила девушка.

— Кто, кто? — недовольно переспросила Голицына.

— Матушка Луиза!

Попугай тотчас встрепенулся и хрипло прокричал:

— Матушка! Матушка!

Ворона тоже разинула клюв:

— Карр!

И сразу, как по команде, забили часы, закурлыкали куранты, заскрипела, заиграв, стоявшая в углу шарманка.

В комнате появилась женщина лет шестидесяти, которая сказала:

— Милости прошу к нашему шалашу!

— Матушка! Матушка! — радостно закричал попугай.

— Карр! — подхватила ворона.

— Всё! Аллес! Руих! Тишина! — строго скомандовала старушка.

Тотчас перестали бить часы, затих попугай, замерла ворона. И в комнате воцарилось тишина, которую нарушали лишь звуки падавших где-то неподалёку капель воды и тиканье часов.

— Рада приветствовать вас, госпожа Голицына! — сказала ворожея и, указав на кресло возле стола, пригласила. — Пожалуйста, садитесь!

Сама же примостилась напротив гостьи на краю кушетки.

— День добрый, матушка Луиза! — сказала княгиня, садясь в кресло. — Как вы узнали меня?

— Я знаю всех, кто живёт в Дерпте и окрест.

— Но я только что приехала из Санкт-Петербурга.

— О вас меня предупредил ваш человек всемогущий.

— Мой человек? — с удивлением спросила Голицына. — Да ещё и всемогущий? Кто это?

— Он назвал себя Панкратом и сказал, что служит у вас.

— А, Панкратий! — с улыбкой произнесла княгиня. — Мой дворовый человек.

— В переводе с греческого его имя означает «всемогущий».

— Да, «пан» — «все», «кратос» — «могущество». Я сама дала ему это имя.

— Поэтому вас оно не должно тревожить. Но ведь что-то, уважаемая княгиня, вас всё равно сильно беспокоит?

— В ваш город прибыл полк.

— Да, карабинерный, — согласилась матушка Луиза. — Он сильно впечатлил многих. Тех, кто встречать его приходил.

— Командир этого полка…

— Знаю. Видела. Красавец-полковник. Всех очаровал.

— Вот это меня и беспокоит.

— Что именно?

— Его умение очаровывать.

— А вам бы хотелось, чтобы он всех разочаровывал? — спросила старушка.

— Зачем всех? Пусть очаровывает любого! Но не женщин! Особенно молодых.

— А если они всё-таки попытаются им очароваться?

— Тогда появлюсь я.

— И всё исправите?

— Постараюсь.

— Стало быть, как я поняла, вас беспокоит верность чувств вашего фаворита?

— Совершенно верно. Меня очень беспокоит его верность.

— Но верность, — нараспев произнесла ворожея, — это, примерно, то же самое, что и вера. Все мы веруем, все верующие. И все мы знаем, как нам следует поступать. Так?

— Истинно так! — подтвердила княгиня.

— Но многие всё равно поступают по-своему. Грешат!

— Да, случается, бывает.

— То есть нарушают порядок, установленный самим Всевышним.

— Да, нарушают, — согласилась Голицына.

— Но почему?

— Дьявол нашёптывает людям всякие заманчивые предложения.

— А раз так, то почему бы нам не предположить, что этот Вельзевул или Люцифер уже нашептал что-то вашему молодцу?

— Быть этого не может! — не согласилась Голицына.

— Почему?

— Потому что мой Ванюша устоит!

— Дьявольские проделки бывают такими коварными!

— Давайте дьявола задвинем куда-нибудь в сторону, подальше! — предложила княгиня. — Будем надеяться только на Всевышнего!

Конец ознакомительного фрагмента.