Неточные совпадения
Лестница была темная и узкая, «
черная», но он все уже это знал и изучил, и ему вся эта обстановка нравилась: в такой
темноте даже и любопытный взгляд был неопасен.
Дамы потихоньку пошли за отправившимся по лестнице вперед Разумихиным, и когда уже поравнялись в четвертом этаже с хозяйкиною дверью, то заметили, что хозяйкина дверь отворена на маленькую щелочку и что два быстрые
черные глаза рассматривают их обеих из
темноты. Когда же взгляды встретились, то дверь вдруг захлопнулась, и с таким стуком, что Пульхерия Александровна чуть не вскрикнула от испуга.
Темнота, уже
черная, дышала неживым холодком, лишенным запахов. Самгин сердито заметил...
Устав стоять, он обернулся, — в комнате было темно; в углу у дивана горела маленькая лампа-ночник, постель на одном диване была пуста, а на белой подушке другой постели торчала
черная борода Захария. Самгин почувствовал себя обиженным, — неужели для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив ручку шпингалета, он шумно открыл дверь на террасу, — там, в
темноте, кто-то пошевелился, крякнув.
Ехали долго, по темным улицам, где ветер был сильнее и мешал говорить, врываясь в рот.
Черные трубы фабрик упирались в небо, оно имело вид застывшей тучи грязно-рыжего дыма, а дым этот рождался за дверями и окнами трактиров, наполненных желтым огнем. В холодной
темноте двигались человекоподобные фигуры, покрикивали пьяные, визгливо пела женщина, и чем дальше, тем более мрачными казались улицы.
И она продолжала глядеть в
темноту, на проносившиеся волнистые тени, на
черные пятна, сгущавшиеся в
темноте, на какие-то вертящиеся, как в калейдоскопе, кружки…
В
темноте рисовались ей какие-то пятна,
чернее самой
темноты. Пробегали, волнуясь, какие-то тени по слабому свету окон. Но она не пугалась; нервы были убиты, и она не замерла бы от ужаса, если б из угла встало перед ней привидение, или вкрался бы вор, или убийца в комнату, не смутилась бы, если б ей сказали, что она не встанет более.
Невидимые руки тянулись из
темноты и точно бархатом проводили по лицу; кто-то
черный, лохматый и мягкий раз обнял его в коридоре за талию…
— И как же он видел в
темноте, что этот кто-то
черный? — спросил с улыбкой отец.
В субботу, перед всенощной, кто-то привел меня в кухню; там было темно и тихо. Помню плотно прикрытые двери в сени и в комнаты, а за окнами серую муть осеннего вечера, шорох дождя. Перед
черным челом печи на широкой скамье сидел сердитый, непохожий на себя Цыганок; дедушка, стоя в углу у лохани, выбирал из ведра с водою длинные прутья, мерял их, складывая один с другим, и со свистом размахивал ими по воздуху. Бабушка, стоя где-то в
темноте, громко нюхала табак и ворчала...
Так, когда она говорила, например, о
темноте раскинувшейся над землею сырой и
черной ночи, он будто слышал эту
темноту в сдержанно звучащих тонах ее робеющего голоса.
Это была настоящая работа гномов, где покрытые сажей человеческие фигуры вырывались из
темноты при неровно вспыхивавшем пламени в горнах печей, как привидения, и сейчас же исчезали в
темноте, которая после каждой волны света казалась
чернее предыдущей, пока глаз не осваивался с нею.
Этот Нуль мне видится каким-то молчаливым, громадным, узким, острым, как нож, утесом. В свирепой, косматой
темноте, затаив дыхание, мы отчалили от
черной ночной стороны Нулевого Утеса. Века — мы, Колумбы, плыли, плыли, мы обогнули всю землю кругом, и, наконец, ура! Салют — и все на мачты: перед нами — другой, дотоле неведомый бок Нулевого Утеса, озаренный полярным сиянием Единого Государства, голубая глыба, искры радуги, солнца — сотни солнц, миллиарды радуг…
Теперь, поднявшись выше, он ясно видел ее глаза, которые стали огромными,
черными и то суживались, то расширялись, и от этого причудливо менялось в
темноте все ее знакомо-незнакомое лицо. Он жадными, пересохшими губами искал ее рта, но она уклонялась от него, тихо качала головой и повторяла медленным шепотом...
Быстро промелькнула в памяти Ромашова
черная весенняя ночь, грязь, мокрый, скользкий плетень, к которому он прижался, и равнодушный голос Степана из
темноты: «Ходит, ходит каждый день…» Вспомнился ему и собственный нестерпимый стыд. О, каких будущих блаженств не отдал бы теперь подпоручик за двугривенный, за один другривенный!
Ромашов вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще гуще, еще
чернее и теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась за него руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к мраку. В это время дверь, ведущая в кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив на мгновение в
темноту большую полосу туманного желтого света. Кто-то зашлепал по грязи, и Ромашов услышал сердитый голос денщика Николаевых, Степана...
Казалось, это был сильный брюнет, сухощавый и смуглый; глаза были большие, непременно
черные, с сильным блеском и с желтым отливом, как у цыган; это и в
темноте угадывалось.
Петр Степанович быстро обернулся. На пороге, из
темноты, выступила новая фигура — Федька, в полушубке, но без шапки, как дома. Он стоял и посмеивался, скаля свои ровные белые зубы.
Черные с желтым отливом глаза его осторожно шмыгали по комнате, наблюдая господ. Он чего-то не понимал; его, очевидно, сейчас привел Кириллов, и к нему-то обращался его вопросительный взгляд; стоял он на пороге, но переходить в комнату не хотел.
Быстроглазый Хан-Магома, выбежав на один край кустов, высмотрел в
темноте черные тени конных и пеших, приближавшихся к кустам.
Месяца не было, но звезды ярко светили в
черном небе, и в
темноте видны были очертания крыш саклей и больше других здание мечети с минаретом в верхней части аула. От мечети доносился гул голосов.
Солдаты с ружьями на плечах шли сначала по дороге, потом, пройдя шагов пятьсот, свернули с нее и, шурша сапогами по сухим листьям, прошли шагов двадцать вправо и остановились у сломанной чинары,
черный ствол которой виднелся и в
темноте.
Послышались легкие шаги, стук отворенной двери, — Юлия выглянула на улицу, сверкая в
темноте черными, страстными глазами.
Уж было темно, когда Лукашка вышел на улицу. Осенняя ночь была свежа и безветрена. Полный золотой месяц выплывал из-за
черных раин, поднимавшихся на одной стороне площади. Из труб избушек шел дым и, сливаясь с туманом, стлался над станицею. В окнах кое-где светились огни. Запах кизяка, чапры и тумана был разлит в воздухе. Говор, смех, песни и щелканье семечек звучали так же смешанно, но отчетливее, чем днем. Белые платки и папахи кучками виднелись в
темноте около заборов и домов.
Сквозь густую
темноту ночи, которую усиливали
черные, быстро бегущие тучи, зоркий взгляд рыбака различил в отдалении мутно-беловатую полосу.
Потом лёг, глядя пугливыми глазами в
темноту, в ней медленно двигались
чёрными кусками шкафы, сундуки, колебались едва видимые стены, и всё это давило необоримым страхом, толкало его в какой-то неизбежный, душный угол.
Здесь, чай, и днем-то всегда сумерки, а теперь… — он поднял глаза кверху — ни одной звездочки на небе, поглядел кругом — все темно: направо и налево сплошная стена из
черных сосен, и кой-где высокие березы, которые, несмотря на
темноту, белелись, как мертвецы в саванах.
Келья матери игуменьи стояла вблизи церкви. Это была бревенчатая пятистенная изба со светелкой и деревянным шатровым крылечком. В сенях встретила гостей маленькая послушница в
черной плисовой повязке. Она низко поклонилась и, как мышь, исчезла неслышными шагами в
темноте.
— Дай бог тебе счастье, если ты веришь им обоим! — отвечала она, и рука ее играла густыми кудрями беспечного юноши; а их лодка скользила неприметно вдоль по реке, оставляя белый змеистый след за собою между темными волнами; весла, будто крылья
черной птицы, махали по обеим сторонам их лодки; они оба сидели рядом, и по веслу было в руке каждого; студеная влага с легким шумом всплескивала, порою озаряясь фосфорическим блеском; и потом уступала, оставляя быстрые круги, которые постепенно исчезали в
темноте; — на западе была еще красная черта, граница дня и ночи; зарница, как алмаз, отделялась на синем своде, и свежая роса уж падала на опустелый берег <Суры>; — мирные плаватели, посреди усыпленной природы, не думая о будущем, шутили меж собою; иногда Юрий каким-нибудь движением заставлял колебаться лодку, чтоб рассердить, испугать свою подругу; но она умела отомстить за это невинное коварство; неприметно гребла в противную сторону, так что все его усилия делались тщетны, и челнок останавливался, вертелся… смех, ласки, детские опасения, всё так отзывалось чистотой души, что если б демон захотел искушать их, то не выбрал бы эту минуту...
Прямой, высокий, вызолоченный иконостас был уставлен образами в 5 рядов, а огромные паникадила, висящие среди церкви, бросали сквозь дым ладана таинственные лучи на блестящую резьбу и усыпанные жемчугом оклады; задняя часть храма была в глубокой
темноте; одна лампада, как запоздалая звезда, не могла рассеять вокруг тяготеющие тени; у стены едва можно было различить бледное лицо старого схимника, лицо, которое вы приняли бы за восковое, если б голова порою не наклонялась и не шевелились губы;
черная мантия и клобук увеличивали его бледность и руки, сложенные на груди крестом, подобились тем двум костям, которые обыкновенно рисуются под адамовой головой.
Свеча горит тусклым пламенем; над нею тонкая
черная струйка копоти вьется и уходит в
темноту.
В
темноте, на палубе баржи, грузчики сбились в
черную кучу и заворчали, как медведи, а староста, кончив молиться раньше всех, завизжал...
Проходя между барьером и первым рядом кресел, режиссер мог различить сквозь мрак только арену цирка, обозначавшуюся круглым мутно-желтоватым пятном; остальное все: опустевшие ряды кресел, амфитеатр, верхние галереи — уходило в
темноту, местами неопределенно
чернея, местами пропадая в туманной мгле, крепко пропитанной кисло-сладким запахом конюшни, аммиака, сырого песку и опилок.
И я старался представить себе, что делается там, в
темноте. Мне чудилась широкая
черная река с обрывистыми берегами, совершенно не похожая на настоящий Дунай, каким я его увидел потом. Плывут сотни лодок; эти мерные частые выстрелы — по ним. Много ли уцелеет их?
Уже было темно, когда мы, сойдя с берега, перешли проток Дуная по небольшому мосту и пошли по низкому песчаному острову, еще мокрому от только что спавшей с него воды. Помню резкий лязг штыков сталкивавшихся в
темноте солдат, глухое дребезжание обгонявшей нас артиллерии,
черную массу широкой реки, огоньки на другом берегу, куда мы должны были переправиться завтра и где, я думал, завтра же будет новый бой.
Между тем
черное оконце над яслями, до сих пор невидимое, стало сереть и слабо выделяться в
темноте. Лошади жевали ленивее, и одна за другою вздыхали тяжело и мягко. На дворе закричал петух знакомым криком, звонким, бодрым и резким, как труба. И еще долго и далеко кругом разливалось в разных местах, не прекращаясь, очередное пение других петухов.
По мере того как
темнота ночи рассеивалась,
черная профиль высокой кровли кабака и сосны, усеянной заночевавшими на ней галками, вырезывалась резче и резче на сероватом, пасмурном небе.
Но здесь было так же мрачно, как в поле:
темнота ночи сливала все предметы в одну неопределенную,
черную массу; слышно только было, как шипела вода, скатываясь с соломенных кровель на мокрую землю.
Он увидел реку, исчезавшую после многих изгибов в
темноте, крутые берега, отделявшиеся от нее белым туманом, и
черные тучи, облегавшие кругом горизонт.
Снова она спичку зажгла, вспыхнуло её лицо,
чёрные глаза смотрят дерзко. Жутко немного стало мне. Присмотрелся к
темноте, увидал, что стоит она, высокая и
чёрная, среди комнаты и — странно прямо стоит.
И миллионом
черных глаз
Смотрела ночи
темнотаСквозь ветви каждого куста…
Конокрады неподвижно лежали, головами внутрь, слабо и плоско
чернея своими телами в
темноте.
Загадка эта скоро, однако, должна была разрешиться. На посветлевшем несколько, но все еще довольно темном небе выделялся уже хребет. На нем, вверху, шумел лес, внизу, в
темноте, плескалась речка. В одном месте большая
черная скала торчала кверху. Это и был «Чертов палец».
Из рядов выходит черномазый, лохматый, сумрачный фотограф. Вместе с ним Пикколо быстро укрепляет и натягивает в выходных дверях большую белую влажную простыню. Фотограф садится с фонарем посредине манежа и, накрывшись
черным покрывалом, зажигает ацетиленовую горелку. Газ притушивается почти до отказа. Экран ярко освещен, а по нему бродят какие-то нелепые, смутные очертания. Наконец раздается голос Пикколо, невидимого в
темноте...
Он машинально оглянулся назад, увидел раскрытую настежь дверь и
темноту коридора за нею, но не понял ни смысла этих слов, ни значения этой двери и тотчас же забыл о них. Полузакрытые
черные глаза вдруг очутились так близко около его лица, что очертания их стали неясными, расплывчатыми, и сами они сделались огромными, неподвижными, страшно блестящими и совсем незнакомыми. Горячие, качающиеся волны хлынули на него, разом затопили его сознание и загорелись перед ним странными вертящимися кругами…
Время от времени являются новые зрители, толкают друг друга, шипят, охают и вытягивают шеи, заглядывая в горницу. То и дело фонарь поднимается кверху, из
темноты выплывают серые пятки стражника, пышные плечи Авдотьи, ружьё среди пола, опрокинутая лампа и
чёрные пятна крови.
Ран и крови почти не видно было, они остались где-то под одеждой, и только у одного глаз, выбитый пулей, неестественно и глубоко
чернел и плакал чем-то
черным, похожим в
темноте на деготь.
Пять месяцев в году Стрелецкая слобода лежала под снегом, и вся жизнь тогда уходила в
черные маленькие хаты и судорожно билась там, придушенная грязью,
темнотой и бедностью.
Из алтаря вышел, щуря на народ голубые близорукие глаза, второй соборный священник, о. Евгений — маленький, чистенький старичок, похожий лицом на Николая-угодника, как его пишут на образах. Он был в одной траурной епитрахили поверх
черной рясы, и эта простота церковной одежды, и слабая, утомленная походка священника, и его прищуренные глаза трогательно шли к покаянному настроению толпы и к тишине и к
темноте собора.
Около Наседкина зашелестело шелком женское платье. Высокая дама в простом
черном костюме прошла вперед, к самому клиросу, и стала в глубокой нише, слившись с ее
темнотой. Но на мгновение Иван Вианорыч успел разглядеть прекрасное белое лицо и большие печальные глаза под тонкими бровями.
И наконец, настала ночь, в комнату принесли огонь, и Елена снова подошла к окну. Густая
темнота окутывала улицу. Бедные и грубые предметы скучной обычности скрывались в
черном покрове ночи, — и было что-то торжественное в этой печальной черноте. Против окна, у которого стояла Елена, слабо виднелся, на другой стороне улицы, при свете редких фонарей, маленький, кирпично-красный дом кузнеца. Фонари стояли далеко от него, — он казался
черным.