Неточные совпадения
«Для Бетси еще рано», подумала она и, взглянув в окно, увидела
карету и высовывающуюся из нее
черную шляпу и столь знакомые ей уши Алексея Александровича. «Вот некстати; неужели ночевать?» подумала она, и ей так показалось ужасно и страшно всё, что могло от этого выйти, что она, ни минуты не задумываясь, с веселым и сияющим лицом вышла к ним навстречу и, чувствуя в себе присутствие уже знакомого ей духа лжи и обмана, тотчас же отдалась этому духу и начала говорить, сама не зная, что скажет.
И опять по обеим сторонам столбового пути пошли вновь писать версты, станционные смотрители, колодцы, обозы, серые деревни с самоварами, бабами и бойким бородатым хозяином, бегущим из постоялого двора с овсом в руке, пешеход в протертых лаптях, плетущийся за восемьсот верст, городишки, выстроенные живьем, с деревянными лавчонками, мучными бочками, лаптями, калачами и прочей мелюзгой, рябые шлагбаумы, чинимые мосты, поля неоглядные и по ту сторону и по другую, помещичьи рыдваны, [Рыдван — в старину: большая дорожная
карета.] солдат верхом на лошади, везущий зеленый ящик с свинцовым горохом и подписью: такой-то артиллерийской батареи, зеленые, желтые и свежеразрытые
черные полосы, мелькающие по степям, затянутая вдали песня, сосновые верхушки в тумане, пропадающий далече колокольный звон, вороны как мухи и горизонт без конца…
Ливрейный лакей отворял дверцы
кареты; дама под
черным вуалем, в
черной мантилье, выходила из нее…
Она вышла. Я поспешно и неслышно прошел в кухню и, почти не взглянув на Настасью Егоровну, ожидавшую меня, пустился через
черную лестницу и двор на улицу. Но я успел только увидать, как она села в извозчичью
карету, ожидавшую ее у крыльца. Я побежал по улице.
В Австралии есть
кареты и коляски; китайцы начали носить ирландское полотно; в Ост-Индии говорят все по-английски; американские дикари из леса порываются в Париж и в Лондон, просятся в университет; в Африке
черные начинают стыдиться своего цвета лица и понемногу привыкают носить белые перчатки.
Англичанин — барин здесь, кто бы он ни был: всегда изысканно одетый, холодно, с пренебрежением отдает он приказания
черному. Англичанин сидит в обширной своей конторе, или в магазине, или на бирже, хлопочет на пристани, он строитель, инженер, плантатор, чиновник, он распоряжается, управляет, работает, он же едет в
карете, верхом, наслаждается прохладой на балконе своей виллы, прячась под тень виноградника.
В то время как Нехлюдов подъезжал к дому, одна
карета стояла у подъезда, и лакей в шляпе с кокардой и пелерине подсаживал с порога крыльца даму, подхватившую свой шлейф и открывшую
черные тонкие щиколотки в туфлях.
— Прекрасная барыня, — отвечал мальчишка, — ехала она в
карете в шесть лошадей, с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с
черной моською; и как ей сказали, что старый смотритель умер, так она заплакала и сказала детям: «Сидите смирно, а я схожу на кладбище». А я было вызвался довести ее. А барыня сказала: «Я сама дорогу знаю». И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!..
Экипажей было меньше, мрачные толпы народа стояли на перекрестках и толковали об отравителях;
кареты, возившие больных, шагом двигались, сопровождаемые полицейскими; люди сторонились от
черных фур с трупами.
Лаврецкий окинул ее злобным взглядом, чуть не воскликнул «Brava!», [Браво! (фр.)] чуть не ударил ее кулаком по темени — и удалился. Час спустя он уже отправился в Васильевское, а два часа спустя Варвара Павловна велела нанять себе лучшую
карету в городе, надела простую соломенную шляпу с
черным вуалем и скромную мантилью, поручила Аду Жюстине и отправилась к Калитиным: из расспросов, сделанных ею прислуге, она узнала, что муж ее ездил к ним каждый день.
Вскоре после этого разговора госпожа Мечникова вышла у своей квартиры из извозчичьей
кареты и повела на
черную, облитую зловонными помоями лестницу молодое семнадцатилетнее дитя в легком беленьком платьице и с гладко причесанной русой головкой.
Одним утром, не зная, что с собой делать, он лежал в своем нумере, опершись грудью на окно, и с каким-то тупым и бессмысленным любопытством глядел на улицу, на которой происходили обыкновенные сцены: дворник противоположного дома, в ситцевой рубахе и в вязаной фуфайке, лениво мел мостовую; из квартиры с красными занавесками, в нижнем этаже, выскочила, с кофейником в руках, растрепанная девка и пробежала в ближайший трактир за водой; прошли потом похороны с факельщиками, с попами впереди и с
каретами назади, в которых мелькали
черные чепцы и белые плерезы.
Гостиница в Висбадене, перед которой остановилась
карета, уже прямо смахивала на дворец. Колокольчики немедленно зазвонили в ее недрах, поднялась суетня и беготня; благообразные люди в
черных фраках запрыгали у главного входа; залитый золотом швейцар с размаху отворил дверцы
кареты.
На улицах еще не открывались лавки, но уже показались пешеходы; изредка стучала одинокая
карета… В саду гулявших не было. Садовник скоблил, не торопясь, дорожку лопатой, да дряхлая старушонка в
черном суконном плаще проковыляла через аллею. Ни на одно мгновение не мог Санин принять это убогое существо за Джемму — и, однако же, сердце в нем екнуло, и он внимательно следил глазами за удалявшимся
черным пятном.
— Любуетесь Москвой? В эти часы для наблюдений место интересное! Ну где вы увидите таких? — и он указал по направлению
кареты с лакеями. — Это, изволите ли видеть, крупная благотворительница, известная под кличкой «Обмакни». Она подписывает бумаги гусиным пером и каждый раз передает перо своему секретарю, чтобы он обмакнул в
чернила, и каждый раз говорит ему: «Обмакни». Ну, вот она как-то и подписала по ошибке под деловой бумагой вместо своей фамилии: «Обмакни». А вы, конечно, на репетицию?
Кучер, в рваном, линючем армяке, в вихрастой плешивой шапке, с подвязанной щекой, остановил своих дромадеров, по-видимому к великой их радости, у подъезда театра, и из
кареты легко выпорхнула стройная девушка в короткой
черной шубке с барашковым воротником и такой же низенькой шапочке, какие тогда носили учительницы.
В
карете, vis-а-vis [Лицом к лицу (Франц.)] против нового пассажира, сидели две дамы, из которых одна была закрыта густым
черным вуалем, а в другой он тотчас же узнал луврскую ундину; только она теперь казалась раздраженной и даже сердитой.
Дня через два, выходя с графиней садиться в
карету, она опять его увидела. Он стоял у самого подъезда, закрыв лицо бобровым воротником:
черные глаза его сверкали из-под шляпы. Лизавета Ивановна испугалась, сама не зная чего, и села в
карету с трепетом неизъяснимым.
Где-то ходят. Где-то шепчут. И уже впрягают коней в
черные без фонарей
кареты.
Его взяли под руки и повели, и он покорно зашагал, поднимая плечи. На дворе его сразу обвеяло весенним влажным воздухом, и под носиком стало мокро; несмотря на ночь, оттепель стала еще сильнее, и откуда-то звонко падали на камень частые веселые капли. И в ожидании, пока в
черную без фонарей
карету влезали, стуча шашками и сгибаясь, жандармы, Янсон лениво водил пальцем под мокрым носом и поправлял плохо завязанный шарф.
В
черном фраке с плерезами, без шляпы на голове, он суетился, размахивал руками, бил себя по ляжкам, кричал то в дом, то на улицу, в направлении тут же стоявших погребальных дрог с белым катафалком и двух ямских
карет, возле которых четыре гарнизонные солдата в траурных мантиях на старых шинелях и траурных шляпах на сморщенных лицах задумчиво тыкали в рыхлый снег ручками незажженных факелов.
У подъезда квартиры Ивана Ильича стояла
карета и два извозчика. Внизу, в передней, у вешалки прислонена была к стене глазетовая крышка гроба с кисточками и начищенным порошком галуном. Две дамы в
черном снимали шубки. Одна сестра Ивана Ильича, знакомая, другая незнакомая дама. Товарищ Петра Ивановича, Шварц, сходил сверху и, с верхней ступени увидав входившего, остановился и подмигнул ему, как бы говоря: «глупо распорядился Иван Ильич; то ли дело мы с вами».
— На, на, возьми! сбереги это, — говорил Шумков, всовывая какую-то бумажку в руку Аркадия. — Они у меня унесут. Принеси мне потом, принеси; сбереги… — Вася не договорил, его кликнули. Он поспешно сбежал с лестницы, кивая всем головою, прощаясь со всеми. Отчаяние было на лице его. Наконец усадили его в
карету и повезли. Аркадий поспешно развернул бумажку: это был локон
черных волос Лизы, с которыми не расставался Шумков. Горячие слезы брызнули из глаз Аркадия. «Ах, бедная Лиза!»
Высокая грудь, покрытая ковровым платком, дышала здоровьем, быстрые
черные глаза то следили через окно за убегающими полями, то робко взглядывали на госпожу, то беспокойно окидывали углы
кареты.
Но в Мое окно Я еще раз увидел его у подъезда, пока подавалась замедлившая
карета: он что-то говорил вполоборота одному из своих аббатов, в его почтительно склоненную
черную тарелку, и лицо его уже не напоминало старой обезьяны: скорее это было мордой бритого, голодного и утомленного льва.
Карета въехала в ворота, скрипя по песку, кое-где в лунном свете замелькали
черные монашеские фигуры, слышались шаги по каменным плитам…
Появились какие-то
черные, наглухо закрытые
кареты — в один день, сегодня, я насчитал их шесть в разных концах города.
За шляхетством, мало отступя, сам князь Алексей Юрьич в открытой золотой
карете, цугом, лошади белые, а хвосты да гривы
черные, — нарочно
чернили.
На другой день чем свет подали
карету. Мы сели вдвоем с князем и взяли с собой обернутый в
черное сукно ящик.
Не успел он сделать однако и двадцати шагов, как двое людей загородили ему дорогу, и перед ним выросла какая-то
черная масса, оказавшаяся
каретой, запряженной четверкой.
Я действительно остановилась у Софи, зная, что ее нет дома, позвонила, отдала швейцару записку и отправилась в Толмазов переулок. Там меня ждал мой сочинитель. Он оглядел мой туалет. Остался, разумеется, доволен. Я была в
черном. Самый подходящий туалет для торжественных случаев. Часу в десятом мы поехали с ним в той же
карете куда-то на Екатерингофский канал.
13) Парадная
карета, покрытая
черным сукном, запряженная 8 лошадьми, под
черными покрывалами; при ней конюхи в парадных ливреях и
черных епанчах.
Из
карет, одна за другой останавливавшихся у главного подъезда дворца, выходили мальтийские кавалеры в
черных мантиях и в шляпах со страусовыми перьями и исчезали в подъезде.
С этими мыслями она читала полученное приглашение и с ними же села в
карету, запряженную в шесть лошадей цугом, вместе со своей дочерью. Васса Семеновна и княжна Людмила были одеты в
черные платья.
Слуга, одетый в
черную ливрею, стоял у дверцы. При приближении офицера он отворил ее, подножка опустилась и молодой человек без дальних рассуждений вскочил в
карету.
Миллионная улица была почти сплошь запружена экипажами, тут были и высокие щегольские
кареты, новомодные берлины и коляски, старые громоздкие рыдваны, словом, экипажи всех видов и цветов:
черные, синие, голубые, палевые и фиолетовые.
А актеры, а
черные лестницы, не освещаемые по вечерам, а вольнопрактикующиеся лекаря, а помойные ямы, тротуары, извозчики, содержатель общественных
карет Щапин и, наконец, наш брат литератор?
Время шло. Стоявшие на громадной тумбе из
черного мрамора великолепные бронзовые часы показывали уже пять минут третьего. Александра Яковлевна не отходила от зеркал, впиваясь в них взглядом. Вот несколько
карет проехало мимо, у подъезда же остановились извозничьи сани и из них вышла высокая барыня с лицом, закрытым густою
черною вуалью. Извозчик медленно отъехал. Отчасти по фигуре, но скорее инстинктивно, она узнала в подъехавшей княгиню. Вся кровь бросилась ей в голову — она быстро ушла к себе в будуар.