Неточные совпадения
Или, не радуясь возврату
Погибших осенью листов,
Мы помним горькую утрату,
Внимая новый шум
лесов;
Или с природой оживленной
Сближаем думою смущенной
Мы увяданье наших лет,
Которым возрожденья нет?
Быть может, в мысли нам приходит
Средь поэтического сна
Иная, старая весна
И в трепет сердце нам приводит
Мечтой о дальней стороне,
О
чудной ночи, о луне…
Невольно задумаешься иногда и вздрогнешь, услыхав хриплый голос вальдшнепа, который, с приближением его, становится час от часу явственнее… исчезли и распускающийся
лес, и
чудный вечер, и вся природа!..
Дорога в Багрово, природа, со всеми
чудными ее красотами, не были забыты мной, а только несколько подавлены новостью других впечатлений: жизнью в Багрове и жизнью в Уфе; но с наступлением весны проснулась во мне горячая любовь к природе; мне так захотелось увидеть зеленые луга и
леса, воды и горы, так захотелось побегать с Суркой по полям, так захотелось закинуть удочку, что все окружающее потеряло для меня свою занимательность и я каждый день просыпался и засыпал с мыслию о Сергеевке.
Так обаятелен этот
чудный запах
леса после весенней грозы, запах березы, фиалки, прелого листа, сморчков, черемухи, что я не могу усидеть в бричке, соскакиваю с подножки, бегу к кустам и, несмотря на то, что меня осыпает дождевыми каплями, рву мокрые ветки распустившейся черемухи, бью себя ими по лицу и упиваюсь их
чудным запахом.
Что за
чудный был сад и парк в Васильевском, где Николай Сергеич был управляющим; в этот сад мы с Наташей ходили гулять, а за садом был большой, сырой
лес, где мы, дети, оба раз заблудились…
Старец Асаф, к которому я пристал, подлинно
чудный человек был. В то время, как я в
лесах поселился, ему было, почитай, более ста лет, а на вид и шестидесяти никто бы не сказал: такой он был крепкий, словоохотный, разумный старик. Лицом он был чист и румян; волосы на голове имел мягкие, белые, словно снег, и не больно длинные; глаза голубые, взор ласковый, веселый, а губы самые приятные.
Войдя в порт, я, кажется мне, различаю на горизонте, за мысом, берега стран, куда направлены бугшприты кораблей, ждущих своего часа; гул, крики, песня, демонический вопль сирены — все полно страсти и обещания. А над гаванью — в стране стран, в пустынях и
лесах сердца, в небесах мыслей — сверкает Несбывшееся — таинственный и
чудный олень вечной охоты.
Русские
леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно
чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо.
Перешел Народный театр к князю Урусову и Танееву. Рыбаков занял в театре первое место. А. Н. Островский создал «с него» и для него «
Лес». Николай Хрисанфович поставил в свой бенефис «
Лес», где изображал самого себя в Несчастливцеве. Аркашку играл знаменитый Н. П. Киреев,
чудный актер и талантливый писатель, переводчик Сарду.
Да, я опять хожу по этим горам, поднимаюсь на каменистые кручи, спускаюсь в глубокие лога, подолгу сижу около горных ключиков, дышу
чудным горным воздухом, напоенным ароматами горных трав и цветов, и без конца слушаю, что шепчет столетний
лес…
Мне ли, страстному поклоннику вечных красот природы и моего
чудного, родимого края, свободы его полей и
лесов, его роскошного простора и приволья, мне ли, безумному охотнику, грустить, расставаясь с неволей и шумом городской жизни, с пыльной и душной Москвой?
— Кажется, тысячу лет прожил бы! — говорил Мухоедов, когда наша телега, миновав покосы, покатилась, как по длинному узкому коридору, среди смешанного
леса из сосен, елей и берез, где нас обдало приятной прохладой и
чудным смолистым запахом.
Был
чудный майский вечер, лист только что раз лопушился на березах, осинах, вязах, черемухах и дубах. Черемуховые кусты за вязом были в полном цвету и еще не осыпались. Соловьи, один совсем близко и другие два или три внизу в кустах у реки, щелкали и заливались. С реки слышалось далеко пенье возвращавшихся, верно с работы, рабочих; солнце зашло за
лес и брызгало разбившимися лучами сквозь зелень. Вся сторона эта была светлозеленая, другая, с вязом, была темная. Жуки летали и хлопались и падали.
А бразильянец долго стоял и смотрел на дерево, и ему становилось всё грустнее и грустнее. Вспомнил он свою родину, ее солнце и небо, ее роскошные
леса с
чудными зверями и птицами, ее пустыни, ее
чудные южные ночи. И вспомнил еще, что нигде не бывал он счастлив, кроме родного края, а он объехал весь свет. Он коснулся рукою пальмы, как будто бы прощаясь с нею, и ушел из сада, а на другой день уже ехал на пароходе домой.
А ведуны да знахарки об иных травах мыслят: им бы сыскать радужный, златоогненный цвет перелет-травы, что светлым мотыльком порхает по
лесу в Иванову ночь; им бы выкопать корень ревеньки, что стонет и ревет на купальской заре, им бы через серебряную гривну сорвать
чудный цвет архилина да набрать тирлич-травы, той самой, что ведьмы рвут в Иванову ночь на Лысой горе; им бы добыть спрыг-траву да огненного цвета папоротника [Череда — Bidena tripartita.
— Какое
чудное видение! — воскликнул граф, хватая меня за руку. — Погляди! Какая прелесть! Что это за девочка? Я и не знал, что в моих
лесах обитают такие наяды!
— Стой! — Затопало копытами по дороге. Остановились, слушают. Потопало, как лошадь, и остановилось. Тронулись они — опять затопало. Они остановятся — и оно остановится. Подполз Жилин, смотрит на свет по дороге — стоит что-то. Лошадь не лошадь, и на лошади что-то
чудное, на человека не похоже. Фыркнуло — слышит. «Что за чудо!» Свистнул Жилин потихоньку, — как шаркнет с дороги в
лес и затрещало по
лесу, точно буря летит, сучья ломает.
Поздним вечером возвращалась шумная компания русских офицеров на корвет. Ночь была восхитительная. На бархатном высоком куполе томно светилась луна, обливая своим мягким, нежным светом и белые дома, и виллы маленького Фунчаля, и кудрявые
леса гор. Город спал. Изредка встречались прохожие. Волшебная тишина
чудной ночи нарушалась по временам звуками фортепиано, доносившимися из-за опущенных жалюзи.
А Гай привесил себе на грудь два плачущих глаза Ивана, и — о, диво! — весь
лес осветился
чудным сиянием. Две великолепные звезды сверкнули на груди Гая, распространяя светозарные лучи вокруг себя.
Русские
леса трещат от топоров, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно
чудные пейзажи, и все оттого, что у ленивого человека не хватает смысла нагнуться и поднять с земли топливо.
Садик и
лес пахнули на него запахом цветов и хвои. Утро стояло
чудное, теплое, со свежестью лесных теней.
Зима, злая, темная, длинная, была еще так недавно, весна пришла вдруг, но для Марьи Васильевны, которая сидела теперь в телеге, не представляли ничего нового и интересного ни тепло, ни томные, согретые дыханием весны прозрачные
леса, ни черные стаи, летавшие в поле над громадными лужами, похожими на озера, ни это небо,
чудное, бездонное, куда, кажется, ушел бы с такою радостью.
С ним выехало человек пятьдесят загонщиков и до сотни собак.
Лес огласился звуками, представляющими для истого охотника самую
чудную мелодию.
Защищенная со всех сторон густым
лесом, она была в тени, так что солнце, ярко блестевшее в этот
чудный сентябрьский день, не мешало прицелу.
Было
чудное июльское утро, когда наши грибоискатели вошли под тень векового бора. На дворе становилось уже жарко, яркое солнце, вышедшее из-за горизонта, быстро накаляло не успевший еще охладеть за короткую летнюю ночь воздух, но в
лесу все веяло прохладой.
Видит он во сне, что идут они с княжной узкой тропинкой дремучего
леса; вдали виднеется зеленая полянка; цветы лазоревые рассыпаны по ней; солнце приветливо и ярко освещает эту далекую
чудную картину и светлые очертания этой красивой полянки еще резче выделяются от господствующего кругом лесного мрака, так как сквозь густолиственные верхушки вековых деревьев чуть проникают лучи дневного светила.
Восстанет буря великая, хлынут на тебя ручьи дождевые, заскрипят по
лесу сосны столетния, повалятся деревья буреломныя, — иди тропой Батыевой, пролагай стезю ко спасению, направляй стопы в
чудный Китеж-град…