Неточные совпадения
Кити
чувствовала, что Анна враждебно смотрит на нее. Она объясняла эту враждебность неловким положением, в котором теперь
чувствовала себя пред ней прежде покровительствовавшая ей Анна, и ей стало
жалко ее.
Он
почувствовал тоже, что что-то поднимается к его горлу, щиплет ему вносу, и он первый раз в жизни
почувствовал себя готовым заплакать. Он не мог бы сказать, что именно так тронуло его; ему было
жалко ее, и он
чувствовал, что не может помочь ей, и вместе с тем знал, что он виною ее несчастья, что он сделал что-то нехорошее.
Безбедов не отвечал на его вопросы, заставив Клима пережить в несколько минут смену разнообразных чувствований: сначала приятно было видеть Безбедова испуганным и
жалким, потом показалось, что этот человек сокрушен не тем, что стрелял, а тем, что не убил, и тут Самгин подумал, что в этом состоянии Безбедов способен и еще на какую-нибудь безумную выходку.
Чувствуя себя в опасности, он строго, деловито начал успокаивать его.
Маракуев смеялся, Варвара тоже усмехалась небрежненькой и скучной усмешкой, а Самгин вдруг
почувствовал, что ему
жалко Диомидова, который, вскочив со стула, толкая его ногою прочь от
себя, прижав руки ко груди, захлебывался словами...
«Счетовод», — неприязненно подумал Клим. Взглянув в зеркало, он тотчас погасил усмешку на своем лице. Затем нашел, что лицо унылое и похудело. Выпив стакан молока, он аккуратно разделся, лег в постель и вдруг
почувствовал, что ему
жалко себя. Пред глазами встала фигура «лепообразного» отрока, память подсказывала его неумелые речи.
Он молчал и в ужасе слушал ее слезы, не смея мешать им. Он не
чувствовал жалости ни к ней, ни к
себе; он был сам
жалок. Она опустилась в кресло и, прижав голову к платку, оперлась на стол и плакала горько. Слезы текли не как мгновенно вырвавшаяся жаркая струя, от внезапной и временной боли, как тогда в парке, а изливались безотрадно, холодными потоками, как осенний дождь, беспощадно поливающий нивы.
Она поплатилась своей гордостью и вдруг
почувствовала себя, в минуту бури, бессильною, а когда буря ушла —
жалкой, беспомощной сиротой, и протянула, как младенец, руки к людям.
Она сказала ему то самое, что он только что говорил
себе, но теперь уже он этого не думал, а думал и
чувствовал совсем другое. Ему не только было стыдно, но было
жалко всего того, что он терял с нею.
Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он
чувствовал себя уязвленным, когда касались до его дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его
жалким и по дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль.
Шел я далеко не таким победителем, как когда-то в пансион Рыхлинского. После вступительного экзамена я заболел лихорадкой и пропустил почти всю первую четверть. Жизнь этого огромного «казенного» учреждения шла без меня на всех парах, и я
чувствовал себя ничтожным,
жалким, вперед уже в чем-то виновным. Виновным в том, что болел, что ничего не знаю, что я, наконец, так мал и не похож на гимназиста… И иду теперь беззащитный навстречу Киченку, Мине, суровым нравам и наказаниям…
Варнаки с Фотьянки и балчуговцы из Нагорной
чувствовали себя настоящими хозяевами приискового дела, на котором родились и выросли; рядом с ними строгали и швали из Низов являлись
жалкими отбросами, потому что лопаты и кайла в руки не умели взять по-настоящему, да и земляная тяжелая работа была им не под силу.
Никогда еще девушка не
чувствовала себя такой
жалкой и ничтожной, как в этот момент, и от бессильной злобы в клочки рвала какую-то несчастную оборку на своем платье.
Матери вдруг стало
жалко его — он все больше нравился ей теперь. После речи она
чувствовала себя отдохнувшей от грязной тяжести дня, была довольна
собой и хотела всем доброго, хорошего.
Ромашов отделился от офицеров, толпою возвращавшихся в город, и пошел дальней дорогой, через лагерь. Он
чувствовал себя в эти минуты каким-то
жалким отщепенцем, выброшенным из полковой семьи, каким-то неприятным, чуждым для всех человеком, и даже не взрослым человеком, а противным, порочным и уродливым мальчишкой.
Ромашов молча поклонился и пожал протянутую ему руку, большую, пухлую и холодную руку. Чувство обиды у него прошло, но ему не было легче. После сегодняшних утренних важных и гордых мыслей он
чувствовал себя теперь маленьким,
жалким, бледным школьником, каким-то нелюбимым, робким и заброшенным мальчуганом, и этот переход был постыден. И потому-то, идя в столовую вслед за полковником, он подумал про
себя, по своей привычке, в третьем лице: «Мрачное раздумье бороздило его чело».
Все было кончено, но Ромашов не
чувствовал ожидаемого удовлетворения, и с души его не спала внезапно, как он раньше представлял
себе, грязная и грубая тяжесть. Нет, теперь он
чувствовал, что поступил нехорошо, трусливо и неискренно, свалив всю нравственную вину на ограниченную и
жалкую женщину, и воображал
себе ее горечь, растерянность и бессильную злобу, воображал ее горькие слезы и распухшие красные глаза там, в уборной.
В походке, взгляде, во всем обращении Александра было что-то торжественное, таинственное. Он вел
себя с другими, как богатый капиталист на бирже с мелкими купцами, скромно и с достоинством, думая про
себя: «
Жалкие! кто из вас обладает таким сокровищем, как я? кто так умеет
чувствовать? чья могучая душа…» — и проч.
Несмотря на то, что у Дымы испортился характер, ему теперь было очень совестно и
жалко Матвея, и он
чувствовал себя виноватым.
Нет, мамаши
жалко!» Потом опять возникла перед ней часовенка, прозвучал опять его голос, она
почувствовала вокруг
себя его руки.
Ему стало
жалко и совестно за
себя, и вместе с тем он
почувствовал гордое удовольствие, что возбуждает в ней хоть это чувство.
Ольга Алексеевна. Не надо… Знаешь, я сама иногда
чувствую себя противной… и
жалкой… мне кажется, что душа моя вся сморщилась и стала похожа на старую маленькую собачку… бывают такие комнатные собачки… они злые, никого не любят и всегда хотят незаметно укусить…
Илья оглядел комнату. У стен её молча стояли испуганные,
жалкие люди. Он
почувствовал в груди презрение к ним, обиделся на
себя за то, что сказал им об убийстве, и крикнул...
А Рудин долго еще стоял на плотине. Наконец он встрепенулся, медленными шагами добрался до дорожки и тихо пошел по ней. Он был очень пристыжен… и огорчен. «Какова? — думал он. — В восемнадцать лет!.. Нет, я ее не знал… Она замечательная девушка. Какая сила воли!.. Она права; она стоит не такой любви, какую я к ней
чувствовал…
Чувствовал?.. — спросил он самого
себя. — Разве я уже больше не
чувствую любви? Так вот как это все должно было кончиться! Как я был
жалок и ничтожен перед ней!»
«Испытать на
себе чужую ненависть, выказать
себя перед ненавидящим человеком в самом
жалком, презренном, беспомощном виде, — боже мой, как это тяжело! — думал он немного погодя, сидя в павильоне и
чувствуя точно ржавчину на теле от только что испытанной чужой ненависти. — Как это грубо, боже мой!»
— После отхода поезда, с которым уехал мой купец, — говорил Бенни, — я, признаюсь, долго думал: зачем же этот человек взманивал меня, зачем он меня вез и что это такое он теперь сделал? Я ничего этого не мог
себе разрешить и
чувствовал только, что, вероятно, еще ни один революционер в мире не был поставлен в такое смешное, глупое и досадное положение, в какое поставлен был я. Я был
жалок самому
себе и самого
себя ненавидел; но возвращаться не хотел. Меня словно что-то роковое неодолимо тянуло в Россию.
— Семен Матвеич вдруг залился тонким хохотом, а я… не обиделась я… но
жалко мне стало самой
себя… и тут-то я вполне
почувствовала себя круглою сиротой.
В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить. Он спросил
себя: что же «то», и затих, прислушиваясь. Тут он
почувствовал, что руку его целует кто-то. Он открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало
жалко его. Жена подошла к нему. Он взглянул на нее. Она с открытым ртом и с неотертыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него. Ему
жалко стало ее.
Бурно кипит грязь, сочная, жирная, липкая, и в ней варятся человечьи души, — стонут, почти рыдают. Видеть это безумие так мучительно, что хочется с разбегу удариться головой о стену. Но вместо этого, закрыв глаза, сам начинаешь петь похабную песню, да еще громче других, — до смерти
жалко человека, и ведь не всегда приятно
чувствовать себя лучше других.
Он слушал старика, смотрел на его исковерканное тело,
чувствовал странную, давившую силу слов, и вдруг ему стало до боли
жалко себя.
Вавилов, крепко сцепив зубы, смотрел на своего гостя и
чувствовал, что гость — владыка его судьбы.
Жалко стало Вавилову
себя пред лицом этой спокойной, неумолимой фигуры в клетчатом костюме.
Никогда еще Меркулов не
чувствовал себя таким покинутым, затерянным,
жалким… Хочется ему поговорить с каким-нибудь добрым и молчаливым человеком, объяснить ему жалостными словами все свои горести и заботы, и чтобы этот добрый и молчаливый человек слушал внимательно, все бы понимал и всему сочувствовал… Да где же его найдешь, этого человека? Каждому до
себя, до своей заботушки. «Горько, братец мой», — думает, покачивая головой, Меркулов и вслед за тем произносит вслух, протяжным, певучим голосом...
Ехал я в первом классе, но там сидят по трое на одном диване, двойных рам нет, наружная дверь отворяется прямо в купе, — и я
чувствовал себя, как в колодках, стиснутым, брошенным,
жалким, и ноги страшно зябли, и, в то же время, то и дело приходило на память, как обольстительна она была сегодня в своей блузе и с распущенными волосами, и такая сильная ревность вдруг овладевала мной, что я вскакивал от душевной боли, и соседи мои смотрели на меня с удивлением и даже страхом.
Но все равно, я
чувствую, что ломаюсь вот уже несколько часов подряд и говорю
себе жалкие слова, которым сам не верю, говорю даже теперь, перед смертью.
Яков Иваныч сильно постарел, похудел и говорил уже тихо, как больной. Он
чувствовал себя слабым,
жалким, ниже всех ростом, и было похоже на то, как будто от мучений совести и мечтаний, которые не покидали его и в тюрьме, душа его так же постарела и отощала, как тело. Когда зашла речь о том, что он не ходит в церковь, председатель спросил его...
— Э, что там приемы. К черту! — крикнул студент, и у него этот крик вырвался неожиданно таким полным и сильным звуком, что он вдруг
почувствовал в
себе злобную и веселую радость. — Я слишком много намолчался за эти два месяца, чтобы еще разбираться в приемах. Да! И стыдно, и
жалко, и смешно глядеть, Павел Аркадьевич, на вашу игру. Знаете, летом в увеселительных садах выходят иногда дуэтисты-лапотники. Знаете...
И он на несколько минут, под влиянием щемящего до слез ощущения обиды и боли, вдруг
почувствовал себя таким несчастным, пришибленным, таким несправедливо угнетенным, таким отверженным и
жалким, но в высшей степени честным и благородным человеком.
— Должно быть, у меня теперь ужасно глупое лицо! Эх,
жалко, зеркала нет, поглядел бы на свою мордолизацию!
Чувствую, батенька, что идиотом становлюсь. Честное слово! Ха-ха… Я, можете
себе представить, брачное путешествие совершаю. Ну, не курицын ли сын?
В этом безысходном отчаянии я
чувствовала себя ребенком,
жалким маленьким ребенком…
Великая Матерь, земля сырая! в тебе мы родимся, тобою кормимся, тебя осязаем ногами своими, в тебя возвращаемся. Дети земли, любите матерь свою, целуйте ее исступленно, обливайте ее слезами своими, орошайте потом, напойте кровью, насыщайте ее костями своими! Ибо ничто не погибает в ней, все хранит она в
себе, немая память мира, всему дает жизнь и плод. Кто не любит землю, не
чувствует ее материнства, тот — раб и изгой,
жалкий бунтовщик против матери, исчадие небытия.
Опустив голову, молча двинулась я назад в дортуар,
чувствуя себя бесконечно одинокой и
жалкой.
Довольно было этой случайной встречи, чтобы все так долго созидаемое душевное спокойствие разлетелось прахом, — и вот я опять не знаю, куда деваться от тоски. Мне вспоминается страстная речь этого человека, вспоминается жадное внимание, с каким его слушала Наташа; я вижу, как карикатурно-убога, убога его программа, и все-таки
чувствую себя перед ним таким маленьким и
жалким. И передо мною опять встает вопрос: ну, а я-то, чем же я живу?
Я знаю: то, что я здесь пишу, избито и старо; мне бы самому в другое время показалось это фальшивым и фразистым. Но почему теперь в этих избитых фразах чувствуется мне столько тяжелой правды, почему так жалко-ничтожною кажется мне моя прошлая жизнь, моя деятельность и любовь? Я перечитывал дневник: жалобы на
себя, на время, на все… этим жалобам не было бы места, если бы я тогда видел и
чувствовал то, что так ярко и так больно бьет мне теперь в глаза.
Силоамский побежал вверх по крутым ступенькам лестницы и отворил дверь. Когда Теркин проходил мимо, на него пахнуло водкой. Но он уже не
чувствовал ни злобы, ни неловкости от этой встречи. Вся история с его наказанием представлялась ему в туманной дали. Не за
себя, а скорее за отца могло ему сделаться больно, если б в нем разбередили память о тех временах. Бывший писарь был слишком теперь
жалок и лакейски низмен… Вероятно, и остальные «вороги» Ивана Прокофьича показались бы ему в таком же роде.
Когда служба кончилась, было без четверти двенадцать. Приехав к
себе, преосвященный тотчас же разделся и лег, даже богу не молился. Он не мог говорить и, как казалось ему, не мог бы уже стоять. Когда он укрывался одеялом, захотелось вдруг за границу, нестерпимо захотелось! Кажется, жизнь бы отдал, только бы не видеть этих
жалких, дешевых ставень, низких потолков, не
чувствовать этого тяжкого монастырского запаха. Хоть бы один человек, с которым можно было бы поговорить, отвести душу!
Ей
жалко было самое
себя,
жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она
чувствовала себя столь способною любить и быть любимою.