Неточные совпадения
Они
чувствуют, что это что-то другое, что это не игрушка, эта женщина
дороже для меня жизни.
Дорогой, в вагоне, он разговаривал с соседями о политике, о новых железных
дорогах, и, так же как в Москве, его одолевала путаница понятий, недовольство собой, стыд пред чем-то; но когда он вышел на своей станции, узнал кривого кучера Игната с поднятым воротником кафтана, когда увидал в неярком свете, падающем из окон станции, свои ковровые сани, своих лошадей с подвязанными хвостами, в сбруе с кольцами и мохрами, когда кучер Игнат, еще в то время как укладывались, рассказал ему деревенские новости, о приходе рядчика и о том, что отелилась Пава, — он
почувствовал, что понемногу путаница разъясняется, и стыд и недовольство собой проходят.
— Приобретение нечестным путем, хитростью, — сказал Левин,
чувствуя, что он не умеет ясно определить черту между честным и бесчестным, — так, как приобретение банкирских контор, — продолжал он. — Это зло, приобретение громадных состояний без труда, как это было при откупах, только переменило форму. Le roi est mort, vive le roi! [Король умер, да здравствует король!] Только что успели уничтожить откупа, как явились желевные
дороги, банки: тоже нажива без труда.
Открытие это, вдруг объяснившее для нее все те непонятные для нее прежде семьи, в которых было только по одному и по два ребенка, вызвало в ней столько мыслей, соображений и противоречивых чувств, что она ничего не умела сказать и только широко раскрытыми глазами удивленно смотрела на Анну. Это было то самое, о чем она мечтала еще нынче
дорогой, но теперь, узнав, что это возможно, она ужаснулась. Она
чувствовала, что это было слишком простое решение слишком сложного вопроса.
Всю
дорогу приятели молчали. Левин думал о том, что означала эта перемена выражения на лице Кити, и то уверял себя, что есть надежда, то приходил в отчаяние и ясно видел, что его надежда безумна, а между тем
чувствовал себя совсем другим человеком, не похожим на того, каким он был до ее улыбки и слов: до свидания.
Только первое время, пока карета выезжала из ворот клуба, Левин продолжал испытывать впечатление клубного покоя, удовольствия и несомненной приличности окружающего; но как только карета выехала на улицу и он
почувствовал качку экипажа по неровной
дороге, услыхал сердитый крик встречного извозчика, увидел при неярком освещении красную вывеску кабака и лавочки, впечатление это разрушилось, и он начал обдумывать свои поступки и спросил себя, хорошо ли он делает, что едет к Анне.
Чувство беспричинного стыда, которое она испытывала
дорогой, и волнение совершенно исчезли. В привычных условиях жизни она
чувствовала себя опять твердою и безупречною.
Я его также не люблю: я
чувствую, что мы когда-нибудь с ним столкнемся на узкой
дороге, и одному из нас несдобровать.
Сначала он не
чувствовал ничего и поглядывал только назад, желая увериться, точно ли выехал из города; но когда увидел, что город уже давно скрылся, ни кузниц, ни мельниц, ни всего того, что находится вокруг городов, не было видно и даже белые верхушки каменных церквей давно ушли в землю, он занялся только одной
дорогою, посматривал только направо и налево, и город N. как будто не бывал в его памяти, как будто проезжал он его давно, в детстве.
Давайте-ка его сюда, вот я его поцелую покрепче, моего
дорогого Павла Ивановича!» Чичиков разом
почувствовал себя в нескольких объятиях.
Между тем Чичиков стал примечать, что бричка качалась на все стороны и наделяла его пресильными толчками; это дало ему
почувствовать, что они своротили с
дороги и, вероятно, тащились по взбороненному полю. Селифан, казалось, сам смекнул, но не говорил ни слова.
Он решил отнести колечко; разыскав старуху, с первого же взгляда, еще ничего не зная о ней особенного,
почувствовал к ней непреодолимое отвращение, взял у нее два «билетика» и по
дороге зашел в один плохенький трактиришко.
Он пошел к Неве по В—му проспекту; но
дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя он
чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
— Гм! Новое слово, — заметил вполголоса Базаров. — Но тебе не для чего горячиться, мне ведь это совершенно все равно. Романтик сказал бы: я
чувствую, что наши
дороги начинают расходиться, а я просто говорю, что мы друг другу приелись.
Он долго думал в этом направлении и,
почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город.
Дорогой на станцию, по трудной, песчаной
дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Клим
почувствовал желание нравиться ей и даже спросил ее по
дороге к дому: где же дети?
Тысячами шли рабочие, ремесленники, мужчины и женщины, осанистые люди в
дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин
чувствовал, что каждая из этих единиц несет в себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
«Показывает старомодный московский демократизм», — отметил Самгин, наблюдая из-под очков за публикой, — кое-кто посматривал на Лютова иронически. Однако Самгин
чувствовал, что Лютов искренно рад видеть его. В коридоре, по
дороге в кабинет, Самгин осведомился: где Алина?
Соединение пяти неприятных звуков этого слова как будто требовало, чтоб его произносили шепотом. Клим Иванович Самгин
чувствовал, что по всему телу, обессиливая его, растекается жалостная и скучная тревога. Он остановился, стирая платком пот со лба, оглядываясь. Впереди, в лунном тумане, черные деревья похожи на холмы, белые виллы напоминают часовни богатого кладбища.
Дорога, путаясь между этих вилл, ползет куда-то вверх…
— Весьма опасаюсь распущенного ума! — продолжал он, глядя в окно, хотя какую-то частицу его взгляда Клим щекотно
почувствовал на своем лице. — Очень верно сказано: «Уме недозрелый, плод недолгой науки». Ведь умишко наш — неблаговоспитанный кутенок, ему — извините! — все равно, где гадить — на кресле, на
дорогом ковре и на престоле царском, в алтарь пустите — он и там напачкает. Он, играючи, мебель грызет, сапог, брюки рвет, в цветочных клумбах ямки роет, губитель красоты по силе глупости своей.
Любаша часто получала длинные письма от Кутузова; Самгин называл их «апостольскими посланиями». Получая эти письма, Сомова
чувствовала себя именинницей, и все понимали, что эти листочки тонкой почтовой бумаги, плотно исписанные мелким, четким почерком, — самое
дорогое и радостное в жизни этой девушки. Самгин с трудом верил, что именно Кутузов, тяжелой рукой своей, мог нанизать строчки маленьких, острых букв.
— Знаю,
чувствую… Ах, Андрей, все я
чувствую, все понимаю: мне давно совестно жить на свете! Но не могу идти с тобой твоей
дорогой, если б даже захотел… Может быть, в последний раз было еще возможно. Теперь… (он опустил глаза и промолчал с минуту) теперь поздно… Иди и не останавливайся надо мной. Я стою твоей дружбы — это Бог видит, но не стою твоих хлопот.
Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить,
чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды, подать руку пылкому товарищу, другу, пожалуй мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и идти на борьбу против старых врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не слушая старых, разбитых голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки, там, где последняя безусловно опирается на старое, вопреки своему разуму, — вывести, если можно, и ее на другую
дорогу.
Леонтий был классик и безусловно чтил все, что истекало из классических образцов или что подходило под них. Уважал Корнеля, даже
чувствовал слабость к Расину, хотя и говорил с усмешкой, что они заняли только тоги и туники, как в маскараде, для своих маркизов: но все же в них звучали древние имена
дорогих ему героев и мест.
Райский, живо принимая впечатления, меняя одно на другое, бросаясь от искусства к природе, к новым людям, новым встречам, —
чувствовал, что три самые глубокие его впечатления, самые
дорогие воспоминания, бабушка, Вера, Марфенька — сопутствуют ему всюду, вторгаются во всякое новое ощущение, наполняют собой его досуги, что с ними тремя — он связан и той крепкой связью, от которой только человеку и бывает хорошо — как ни от чего не бывает, и от нее же бывает иногда больно, как ни от чего, когда судьба неласково дотронется до такой связи.
И дерзкий молодой человек осмелился даже обхватить меня одной рукой за плечо, что было уже верхом фамильярности. Я отстранился, но, сконфузившись, предпочел скорее уйти, не сказав ни слова. Войдя к себе, я сел на кровать в раздумье и в волнении. Интрига душила меня, но не мог же я так прямо огорошить и подкосить Анну Андреевну. Я вдруг
почувствовал, что и она мне тоже
дорога и что положение ее ужасно.
Дорогой в суд, проезжая по тем же улицам, на том же извозчике, Нехлюдов удивлялся сам на себя, до какой степени он нынче
чувствовал себя совсем другим человеком.
Он был уверен, что его чувство к Катюше есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его существо чувства радости жизни, разделяемое этой милой, веселой девочкой. Когда же он уезжал, и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез и немного косившими глазами, он
почувствовал однако, что покидает что-то прекрасное,
дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему стало очень грустно.
Как ни знакомо было Нехлюдову это зрелище, как ни часто видел он в продолжение этих трех месяцев всё тех же 400 человек уголовных арестантов в самых различных положениях: и в жаре, в облаке пыли, которое они поднимали волочащими цепи ногами, и на привалах по
дороге, и на этапах в теплое время на дворе, где происходили ужасающие сцены открытого разврата, он всё-таки всякий раз, когда входил в середину их и
чувствовал, как теперь, что внимание их обращено на него, испытывал мучительное чувство стыда и сознания своей виноватости перед ними.
Старый бахаревский дом показался Привалову могилой или, вернее, домом, из которого только что вынесли
дорогого покойника. О Надежде Васильевне не было сказано ни одного слова, точно она совсем не существовала на свете. Привалов в первый раз
почувствовал с болью в сердце, что он чужой в этом старом доме, который он так любил. Проходя по низеньким уютным комнатам, он с каким-то суеверным чувством надеялся встретить здесь Надежду Васильевну, как это бывает после смерти близкого человека.
Подъезжая еще к Ирбиту, Привалов уже
чувствовал, что ярмарка висит в самом воздухе.
Дорога была избита до того, что экипаж нырял из ухаба в ухаб, точно в сильнейшую морскую качку. Нервные люди получали от такой езды морскую болезнь. Глядя на бесконечные вереницы встречных и попутных обозов, на широкие купеческие фуры, на эту точно нарочно изрытую
дорогу, можно было подумать, что здесь только что прошла какая-то многотысячная армия с бесконечным обозом.
Данилушку он видел точно в тумане и теперь шел через столовую по мягкой тропинке с каким-то тяжелым предчувствием: он боялся услышать знакомый шорох платья, боялся звуков
дорогого голоса и вперед
чувствовал на себе пристальный и спокойный взгляд той, которая для него навсегда была потеряна.
Везде стояла старинная мебель красного дерева с бронзовыми инкрустациями,
дорогие вазы из сибирской яшмы, мрамора, малахита, плохие картины в тяжелых золоченых рамах, — словом, на каждом шагу можно было
чувствовать подавляющее влияние самой безумной роскоши.
Положение богатой барышни дало
почувствовать себя, и девушка готова была плакать от сознания, что она в отцовском доме является красивой и
дорогой безделушкой — не больше.
Всю
дорогу Веревкин болтал, как школьник. Это веселое настроение подействовало заразительно и на Привалова. Только когда они проезжали мимо бахаревского дома, Привалову сделалось как-то немного совестно — совестно без всякой видимой причины. Он заранее
чувствовал на себе полный немого укора взгляд Марьи Степановны и мысленно сравнил Надю с Антонидой Ивановной, хотя это и были несравнимые величины.
Старик неудержимо болтал всю
дорогу, пока они шли от избы старосты Дорони до мельничного флигелька; он несколько раз от волнения снимал и надевал шапку. У Бахарева дрогнуло сердце, когда он завидел наконец ту кровлю, под которой жила его Надя, — он тяжело дышал и
чувствовал, как у него дрожат ноги.
В своей полувосточной обстановке Зося сегодня была необыкновенно эффектна. Одетая в простенькое летнее платье, она походила на
дорогую картину, вставленную в пеструю раму бухарских ковров. Эта смесь европейского с среднеазиатским была оригинальна, и Привалов все время, пока сидел в коше,
чувствовал себя не в Европе, а в Азии, в этой чудной стране поэтических грез, волшебных сказок, опьяняющих фантазий и чудных красавиц. Даже эта пестрая смесь выцветших красок на коврах настраивала мысль поэтическим образом.
Кстати, завернув в переулок к брату Дмитрию и
чувствуя голод, он вынул из кармана взятую у отца булку и съел
дорогой.
И вот теперь точно так же она тоже принесла себя в жертву, но уже за другого, и, может быть, только лишь теперь, только в эту минуту, впервые
почувствовав и осмыслив вполне, как
дорог ей этот другой человек!
Старец этот, как я уже объяснил выше, был старец Зосима; но надо бы здесь сказать несколько слов и о том, что такое вообще «старцы» в наших монастырях, и вот жаль, что
чувствую себя на этой
дороге не довольно компетентным и твердым.
Утром мы сразу
почувствовали, что Сихотэ-Алинь отделил нас от моря: термометр на рассвете показывал — 20°С. Здесь мы расстались с Сунцаем. Дальше мы могли идти сами; течение воды в реке должно было привести нас к Бикину. Тем не менее Дерсу обстоятельно расспросил его о
дороге.
В свою очередь Чертопханов медленно выбрался из оврага, достиг опушки и поплелся по
дороге домой. Он был недоволен собою; тяжесть, которую он
чувствовал в голове, в сердце, распространилась по всем членам; он шел сердитый, темный, неудовлетворенный, голодный, словно кто обидел его, отнял у него добычу, пищу…
Вот она возвращается домой; что она
чувствовала, когда ехала с Машею домой, что чувствовалось и думалось ей во всю эту длинную
дорогу с Московской станции за Средний проспект?
Без возражений, без раздражения он не хорошо говорил, но когда он
чувствовал себя уязвленным, когда касались до его
дорогих убеждений, когда у него начинали дрожать мышцы щек и голос прерываться, тут надобно было его видеть: он бросался на противника барсом, он рвал его на части, делал его смешным, делал его жалким и по
дороге с необычайной силой, с необычайной поэзией развивал свою мысль.
Я
почувствовал, без объяснений Авдиева, в чем дело… и прямая фигура Долгоногова стала мне теперь неприятной. Однажды при встрече с ним на деревянных мостках я уступил ему
дорогу, но поклонился запоздало и небрежно. Он повернулся, но, увидя, что я все-таки поклонился, тотчас же проследовал дальше своей твердой размеренной походкой. Он не был мелочен и не обращал внимания на оттенки.
Антось не отвечает. Лица его не видно, но мы
чувствуем, что оно теперь недоброжелательно и угрюмо и что причина этого — близость Гарного Луга. Лес редеет. Песчаная
дорога ведет к мостику, под которым сочится и журчит невидимая речка. Это здесь когда-то устраивались засады на Янкеля с бочкой… Тележка выкатывается на опушку.
Детство часто беспечно проходит мимо самых тяжелых драм, но это не значит, что оно не схватывает их чутким полусознанием. Я
чувствовал, что в душе моего приятеля есть что-то, что он хранит про себя… Все время
дорогой он молчал, и на лбу его лежала легкая складка, как тогда, когда он спрашивал о порке.
— Право, я
чувствую себя не так здоровым, у меня голова тяжела от
дороги, что ль, — отвечал князь, нахмурясь.
— Негодные Ганька, и Варя, и Птицын! Я с ними не буду ссориться, но у нас разные
дороги с этой минуты! Ах, князь, я со вчерашнего очень много
почувствовал нового; это мой урок! Мать я тоже считаю теперь прямо на моих руках; хотя она и обеспечена у Вари, но это всё не то…
— Не беспокойтесь, князь, — продолжал воспламененный Коля, — не ходите и не тревожьте его, он с
дороги заснул; он очень рад; и знаете, князь, по-моему, гораздо лучше, если вы не нынче встретитесь, даже до завтра отложите, а то он опять сконфузится. Он давеча утром говорил, что уже целые полгода не
чувствовал себя так хорошо и в силах; даже кашляет втрое меньше.