Неточные совпадения
Цыфиркин. Да кое-как, ваше благородие! Малу толику арихметике маракую, так питаюсь в городе
около приказных служителей у счетных дел. Не всякому открыл Господь науку: так кто сам не смыслит, меня нанимает то счетец поверить, то итоги подвести. Тем и питаюсь; праздно жить не люблю. На досуге ребят обучаю. Вот и у их благородия с парнем третий год над ломаными бьемся, да
что-то плохо клеятся; ну, и то правда, человек на человека не приходит.
Всякий рылся
около своего дома и
чего-то искал; многие в самом деле доискивались и крестились.
Это была г-жа Шталь. Сзади её стоял мрачный здоровенный работник Немец, катавший её. Подле стоял белокурый шведский граф, которого знала по имени Кити. Несколько человек больных медлили
около колясочки, глядя на эту даму, как на
что-то необыкновенное.
На четвертое место явилась очень скоро, трудно сказать утвердительно, кто такая, дама или девица, родственница, домоводка или просто проживающая в доме:
что-то без чепца,
около тридцати лет, в пестром платке.
Но Базаров отвечал ему нехотя и небрежно и однажды, заметив, что отец в разговоре понемножку подо
что-то подбирается, с досадой сказал ему: «Что ты все
около меня словно на цыпочках ходишь?
Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он мне прямо в нос целит, — подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану смотреть на цепочку его часов…»
Что-то резко зыкнуло
около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», — успело мелькнуть в его голове. Он ступил еще раз и, не целясь, подавил пружинку.
Открывались окна в домах, выглядывали люди, все — в одну сторону, откуда еще доносились крики и
что-то трещало, как будто ломали забор. Парень сплюнул сквозь зубы, перешел через улицу и присел на корточки
около гимназиста, но тотчас же вскочил, оглянулся и быстро, почти бегом, пошел в тихий конец улицы.
Там слышен был железный шум пролетки; высунулась из-за угла, мотаясь, голова лошади, танцевали ее передние ноги; каркающий крик повторился еще два раза, выбежал человек в сером пальто, в фуражке, нахлобученной на бородатое лицо, — в одной его руке блестело
что-то металлическое, в другой болтался небольшой ковровый саквояж; человек этот невероятно быстро очутился
около Самгина, толкнул его и прыгнул с панели в дверь полуподвального помещения с новенькой вывеской над нею...
Она стояла
около рояля, аккомпаниатор играл
что-то задорное, а она, еще более задорно, пела, сопровождая слова весьма рискованными жестами, подмигивая, изгибаясь, точно кошка, вскидывая маленькие ноги из-под ярких юбок.
Ближе к Таврическому саду люди шли негустой, но почти сплошной толпою, на Литейном, где-то
около моста, а может быть, за мостом, на Выборгской, немножко похлопали выстрелы из ружей, догорал окружный суд, от него остались только стены, но в их огромной коробке все еще жадно хрустел огонь, догрызая дерево, изредка в огне
что-то тяжело вздыхало, и тогда от него отрывались стайки мелких огоньков, они трепетно вылетали на воздух, точно бабочки или цветы, и быстро превращались в темно-серый бумажный пепел.
Было хорошо видно, что люди с иконами и флагами строятся в колонну, и в быстроте, с которой толпа очищала им путь, Самгин почувствовал страх толпы. Он рассмотрел
около Славороссова аккуратненькую фигурку историка Козлова с зонтиком в одной руке, с фуражкой в другой; показывая толпе эти вещи, он, должно быть,
что-то говорил, кричал. Маленький на фоне массивных дверей собора, он был точно подросток, загримированный старичком.
Шум
около печки возрастал; Марина, наклонясь к Лидии,
что-то сказала ей, тогда Лидия, постукивая ключом по столу, строго крикнула...
В длинном этом сарае их было человек десять, двое сосредоточенно играли в шахматы у окна, один писал письмо и, улыбаясь, поглядывал в потолок, еще двое в углу просматривали иллюстрированные журналы и газеты, за столом пил кофе толстый старик с орденами на шее и на груди,
около него сидели остальные, и один из них, черноусенький, с кошечьим лицом,
что-то вполголоса рассказывал, заставляя старика усмехаться.
Около эстрады стоял, с бокалом в руке, депутат Думы Воляй-Марков, прозванный Медным Всадником за его сходство с царем Петром, — стоял и, пронзая пальцем воздух над плечом своим, говорил
что-то, но слышно было не его слова, а слова человечка, небольшого, рядом с Марковым.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее
около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется
что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
Она ни перед кем никогда не открывает сокровенных движений сердца, никому не поверяет душевных тайн; не увидишь
около нее доброй приятельницы, старушки, с которой бы она шепталась за чашкой кофе. Только с бароном фон Лангвагеном часто остается она наедине; вечером он сидит иногда до полуночи, но почти всегда при Ольге; и то они все больше молчат, но молчат как-то значительно и умно, как будто
что-то знают такое, чего другие не знают, но и только.
— О, типун тебе на язык! — перебила она сердито, кропая
что-то сама иглой над приданым Марфеньки, хотя тут хлопотали
около разложенных столов десять швей. Но она не могла видеть других за работой, чтоб и самой не пристать тут же, как Викентьев не мог не засмеяться и не заплакать, когда смеялись и плакали другие.
Около нее происходит
что-то таинственное и серьезное, между близкими ей людьми, а ее оставляют в стороне, как чужую или как старую, отжившую, ни на что не способную женщину.
Он тихо, почти машинально, опять коснулся глаз: они стали более жизненны, говорящи, но еще холодны. Он долго водил кистью
около глаз, опять задумчиво мешал краски и провел в глазу какую-то черту, поставил нечаянно точку, как учитель некогда в школе поставил на его безжизненном рисунке, потом сделал
что-то, чего и сам объяснить не мог, в другом глазу… И вдруг сам замер от искры, какая блеснула ему из них.
Затем произошло одно странное обстоятельство: болезненная падчерица Катерины Николавны, по-видимому, влюбилась в Версилова, или
чем-то в нем поразилась, или воспламенилась его речью, или уж я этого ничего не знаю; но известно, что Версилов одно время все почти дни проводил
около этой девушки.
Лиза быстро взглянула на Анну Андреевну, а та тотчас потупилась и начала
что-то искать
около себя; я видел, что Лиза изо всей силы крепилась, но вдруг как-то нечаянно наши взгляды встретились, и она прыснула со смеху; я вспыхнул...
Одета, как наши бабы: на голове платок,
около поясницы
что-то вроде юбки, как у сарафана, и сверху рубашка; и иногда платок на шее, иногда нет.
Тут же, в часовне, сидело
около стола несколько китайцев и шили
что-то, не обращая ни малейшего внимания на монаха.
«Этот протоиереев сын сейчас станет мне «ты» говорить», подумал Нехлюдов и, выразив на своем лице такую печаль, которая была бы естественна только, если бы он сейчас узнал о смерти всех родных, отошел от него и приблизился к группе, образовавшейся
около бритого высокого, представительного господина,
что-то оживленно рассказывавшего.
Для Марьи Степановны обеды и ужины всегда являлись
чем-то особенно важным, и в ее уме
около накрытого стола сгруппировывалась масса разных примет и поверий.
Но это не помешало ему быть некоторым исключением, даже домашним божком, потому что Агриппина Филипьевна чувствовала непреодолимую слабость к своему первенцу и создала
около него
что-то вроде культа.
Около старого раскольника Гуляева создавалось
что-то вроде домашнего культа.
Но голос его пресекся, развязности не хватило, лицо как-то вдруг передернулось, и
что-то задрожало
около его губ. Илюша болезненно ему улыбался, все еще не в силах сказать слова. Коля вдруг поднял руку и провел для
чего-то своею ладонью по волосам Илюши.
Не то чтоб он позволял себе быть невежливым, напротив, говорил он всегда чрезвычайно почтительно, но так поставилось, однако ж, дело, что Смердяков видимо стал считать себя бог знает почему в
чем-то наконец с Иваном Федоровичем как бы солидарным, говорил всегда в таком тоне, будто между ними вдвоем было уже
что-то условленное и как бы секретное,
что-то когда-то произнесенное с обеих сторон, лишь им обоим только известное, а другим
около них копошившимся смертным так даже и непонятное.
Действительно, не прошли мы и двух километров, как увидели какого-то человека; он стоял
около одной из ловушек и
что-то внимательно в ней рассматривал.
Около полудня Дерсу и Чжан Бао, поговорив о
чем-то между собою, пошли в лес.
Лесной великан хмурился и только солидно покачивался из стороны в сторону. Я вспомнил пургу
около озера Ханка и снежную бурю при переходе через Сихотэ-Алинь. Я слышал, как таза подкладывал дрова в огонь и как шумело пламя костра, раздуваемое ветром. Потом все перепуталось, и я задремал.
Около полуночи я проснулся. Дерсу и Китенбу не спали и о
чем-то говорили между собой. По интонации голосов я догадался, что они
чем-то встревожены.
Осмотревшись кругом, я заметил, что все вещи, которые еще вчера валялись
около фанзы в беспорядке, теперь были прибраны и сложены под навес.
Около огня сидели Чжан Бао, Дерсу и Чан Лин и о
чем-то тихонько говорили между собою.
После ужина мы все расположились на теплом кане. Дерсу стал рассказывать об одном из своих приключений.
Около него сидели Чжан Бао и Чан Лин и внимательно слушали. По их коротким возгласам я понял, что гольд рассказывал
что-то интересное, но сон так овладел мною, что я совершенно не мог бороться с ним и уснул как убитый.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню. У костра сидя спал Дерсу.
Около него лежали две собаки. Одна из них
что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о
чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
— Дерсу, — сказал я ему, — я о тебе соскучился. Как только тебя нет
около меня, чувствую, что
чего-то не хватает.
Она не выражала страха перед человеком, бегала
около воды и
что-то клевала на берегу.
Когда я возвращался назад, уже смеркалось. Вода в реке казалась черной, и на спокойной поверхности ее отражались пламя костра и мигающие на небе звезды.
Около огня сидели стрелки: один
что-то рассказывал, другие смеялись.
Мы забились в свои палатки и в страхе притихли. Дерсу посматривал на небо и
что-то говорил сам с собой. Я напомнил ему пургу, которая захватила нас
около озера Ханка в 1902 году.
Около полудня мы с Дерсу дошли до озера. Грозный вид имело теперь пресное море. Вода в нем кипела, как в котле. После долгого пути по травяным болотам вид свободной водяной стихии доставлял большое удовольствие. Я сел на песок и стал глядеть в воду.
Что-то особенно привлекательное есть в прибое. Можно целыми часами смотреть, как бьется вода о берег.
Ночь была хотя и темная, но благодаря выпавшему снегу можно было кое-что рассмотреть. Во всех избах топились печи. Беловатый дым струйками выходил из труб и спокойно подымался кверху. Вся деревня курилась. Из окон домов свет выходил на улицу и освещал сугробы. В другой стороне, «на задах»,
около ручья, виднелся огонь. Я догадался, что это бивак Дерсу, и направился прямо туда. Гольд сидел у костра и о
чем-то думал.
Наконец в стороне
что-то стало чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал
около рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу и въехал во мрак дерев, обнаженных зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.
Петух на высокой готической колокольне блестел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовывали свои завитые усики из-за каменных оград;
что-то пробегало в тени
около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже дышала, и слово...
Что-то чужое прошло тут в эти десять лет; вместо нашего дома на горе стоял другой,
около него был разбит новый сад.
Возвращаясь мимо церкви и кладбища, мы встретили какое-то уродливое существо, тащившееся почти на четвереньках; оно мне показывало
что-то; я подошел — это была горбатая и разбитая параличом полуюродивая старуха, жившая подаянием и работавшая в огороде прежнего священника; ей было тогда уже лет
около семидесяти, и ее-то именно смерть и обошла.
«Так, это она! стоит, как царица, и блестит черными очами! Ей рассказывает
что-то видный парубок; верно, забавное, потому что она смеется. Но она всегда смеется». Как будто невольно, сам не понимая как, протерся кузнец сквозь толпу и стал
около нее.
Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется. В самом деле, чудно! Движется и становится все больше, больше и краснеет, как горячий уголь. Вспыхнула звездочка,
что-то тихо затрещало, и цветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив и другие
около себя.
Сделав круг, Рябчик был уже
около и
что-то опустил в карман пальто Смолина.
Проходя за
чем-то одним из закоулков Гарного Луга, я увидел за тыном, в огороде, высокую, прямую фигуру с обнаженной лысой головой и с белыми, как молоко, седыми буклями у висков. Эта голова странно напоминала головку высохшего мака,
около которой сохранились бы два белых засохших лепестка. Проходя мимо, я поклонился.
Однажды мать взяла меня с собой в костел. Мы бывали в церкви с отцом и иногда в костеле с матерью. На этот раз я стоял с нею в боковом приделе,
около «сакристии». Было очень тихо, все будто
чего-то ждали… Священник, молодой, бледный, с горящими глазами, громко и возбужденно произносил латинские возгласы… Потом жуткая глубокая тишина охватила готические своды костела бернардинов, и среди молчания раздались звуки патриотического гимна: «Boźe, coś Polskę przez tak długie wieki…»