Неточные совпадения
Конечно, вы не раз видали
Уездной барышни альбом,
Что все подружки измарали
С конца,
с начала и кругом.
Сюда, назло правописанью,
Стихи без меры, по преданью,
В знак дружбы верной внесены,
Уменьшены, продолжены.
На первом листике встречаешь
Qu’écrirez-vous sur ces tablettes;
И подпись: t. á. v. Annette;
А на последнем
прочитаешь:
«Кто любит более тебя,
Пусть пишет далее меня».
Как передать мои страдания в то время, когда бабушка начала
читать вслух мое стихотворение и когда, не разбирая, она останавливалась на середине стиха, чтобы
с улыбкой, которая тогда мне казалась насмешливою, взглянуть на папа, когда она произносила не так, как мне хотелось, и когда, по слабости зрения, не дочтя до
конца, она передала бумагу папа и попросила его
прочесть ей все сначала?
— В бреду? Нет… Ты выходишь за Лужина для меня. А я жертвы не принимаю. И потому, к завтраму, напиши письмо…
с отказом… Утром дай мне
прочесть, и
конец!
— Ах, эта болезнь! Что-то будет, что-то будет! И как он говорил
с тобою, Дуня! — сказала мать, робко заглядывая в глаза дочери, чтобы
прочитать всю ее мысль и уже вполовину утешенная тем, что Дуня же и защищает Родю, а стало быть, простила его. — Я уверена, что он завтра одумается, — прибавила она, выпытывая до
конца.
— Как нечего! Вот Козлов
читает пятый год Саллюстия, Ксенофонта да Гомера
с Горацием: один год
с начала до
конца, а другой от
конца до начала — все прокисли было здесь… В гимназии плесень завелась.
После всех пришел Марк — и внес новый взгляд во все то, что она
читала, слышала, что знала, взгляд полного и дерзкого отрицания всего, от начала до
конца, небесных и земных авторитетов, старой жизни, старой науки, старых добродетелей и пороков. Он,
с преждевременным триумфом, явился к ней предвидя победу, и ошибся.
Секретарь сидел на противоположном
конце возвышения и, подготовив все те бумаги, которые могут понадобиться для чтения, просматривал запрещенную статью, которую он достал и
читал вчера. Ему хотелось поговорить об этой статье
с членом суда
с большой бородой, разделяющим его взгляды, и прежде разговора хотелось ознакомиться
с нею.
С давнего времени это был первый случай, когда Лопухов не знал, что ему делать. Нудить жалко, испортишь все веселое свиданье неловким
концом. Он осторожно встал, пошел по комнате, не попадется ли книга. Книга попалась — «Chronique de L'Oeil de Boeuf» — вещь, перед которою «Фоблаз» вял; он уселся на диван в другом
конце комнаты, стал
читать и через четверть часа сам заснул от скуки.
В
конце 1843 года я печатал мои статьи о «Дилетантизме в науке»; успех их был для Грановского источником детской радости. Он ездил
с «Отечественными записками» из дому в дом, сам
читал вслух, комментировал и серьезно сердился, если они кому не нравились. Вслед за тем пришлось и мне видеть успех Грановского, да и не такой. Я говорю о его первом публичном курсе средневековой истории Франции и Англии.
Коротенькие дивертисменты в
конце уроков, когда Авдиев раскрывал принесенную
с собой книгу и
прочитывал отрывок, сцену, стихотворение, — стали для нас потребностью.
Нотариус оседлал нос очками, придвинул бумагу к самой свече и
прочел ее до
конца с большим вниманием. Потом он через очки посмотрел на клиента, пожевал сухими губами и опять принялся перечитывать
с самого начала. Эта деловая медленность начинала злить Харитона Артемьича. Ведь вот как эти приказные ломаются над живым человеком! Кажется, взял бы да и стукнул прямо по башке старую канцелярскую крысу. А нотариус сложил попрежнему духовную и, возвращая, проговорил каким-то деревянным голосом...
Всю первоначальную аффектацию и напыщенность,
с которою она выступила
читать, она прикрыла такою серьезностью и таким проникновением в дух и смысл поэтического произведения,
с таким смыслом произносила каждое слово стихов,
с такою высшею простотой проговаривала их, что в
конце чтения не только увлекла всеобщее внимание, но передачей высокого духа баллады как бы и оправдала отчасти ту усиленную аффектированную важность,
с которою она так торжественно вышла на средину террасы.
Чтение наконец началось. В начале, минут
с пять, автор неожиданной статьи всё еще задыхался и
читал бессвязно и неровно; но потом голос его отвердел и стал вполне выражать смысл прочитанного. Иногда только довольно сильный кашель прерывал его;
с половины статьи он сильно охрип; чрезвычайное одушевление, овладевавшее им все более и более по мере чтения, под
конец достигло высшей степени, как и болезненное впечатление на слушателей. Вот вся эта «статья...
Живин, например,
с первого года выписывал «Отечественные Записки» [«Отечественные записки» — ежемесячный литературно-политический журнал прогрессивного направления;
с 1839 по 1867 год его редактором-издателем был А.А.Краевский.],
читал их
с начала до
конца, знал почти наизусть все статьи Белинского; а Кергель, воспитывавшийся в корпусе, был более наклонен к тогдашней «Библиотеке для чтения» и «Северной Пчеле» [«Северная пчела» — реакционная политическая и литературная газета,
с 1825 года издававшаяся Ф.В.Булгариным и Н.И.Гречем.].
Таким образом, он
прочитал мне целый ряд «записок», в которых,
с государственной точки зрения, мужик выказывался опутанным такою сетью всевозможных опасностей, что если б из тех же «записок» не явствовало, что, в лице моего собеседника, мужик всегда найдет себе верную и скорую помощь, а следовательно, до
конца погибнуть не может, то мне сделалось бы страшно.
Быть может, ты
с нетерпением
читаешь мое письмо и даже удивляешься,
с какой стати я принялась тебя морализировать. Но, рискуя даже надоесть тебе, прошу выслушать меня до
конца.
«Чего же мне лучше этого случая ждать, чтобы жизнь кончить? благослови, господи, час мой!» — и вышел, разделся, «Отчу»
прочитал, на все стороны начальству и товарищам в землю ударил и говорю в себе: «Ну, Груша, сестра моя названая, прими за себя кровь мою!» — да
с тем взял в рот тонкую бечеву, на которой другим
концом был канат привязан, да, разбежавшись
с берегу, и юркнул в воду.
В описываемый момент в
конце залы возвышалась высокая эстрада для имеющих
читать литераторов, а вся зала сплошь была уставлена, как партер театра, стульями
с широкими проходами для публики.
С двадцатилетнего возраста Андреюшка, будучи грамотным, стал
читать священное писание и на Апокалипсисе как бы несколько тронулся: первоначально он перестал заниматься своим мастерством, потом уединился совершенно и в
конце концов сам сел на цепь.
Теперь публика вся толпилась на левом борту. Однажды мельком Елена увидала помощника капитана в толпе. Он быстро скользнул от нее глазами прочь, трусливо повернулся и скрылся за рубкой. Но не только в его быстром взгляде, а даже в том, как под белым кителем он судорожно передернул спиною, она
прочла глубокое брезгливое отвращение к ней. И она тотчас же почувствовала себя на веки вечные, до самого
конца жизни, связанной
с ним и совершенно равной ему.
На мое горе у него в черном сундуке, окованном железом, много книг — тут: «Омировы наставления», «Мемории артиллерийские», «Письма лорда Седенгали», «О клопе насекомом зловредном, а также об уничтожении оного,
с приложением советов против сопутствующих ему»; были книги без начала и
конца. Иногда повар заставлял меня перебирать эти книги, называть все титулы их, — я
читал, а он сердито ворчал...
Через несколько дней она дала мне Гринвуда «Подлинную историю маленького оборвыша»; заголовок книги несколько уколол меня, но первая же страница вызвала в душе улыбку восторга, — так
с этою улыбкою я и
читал всю книгу до
конца, перечитывая иные страницы по два, по три раза.
Говорят о том, что будет тогда, когда все люди будут исповедовать то, что называется христианством (т. е. различные враждебные между собой исповедания), когда все будут сыты и одеты, будут все соединены друг
с другом
с одного
конца света до другого телеграфами, телефонами, будут сообщаться воздушными шарами, когда все рабочие проникнутся социальными учениями и когда рабочие союзы соберут столько-то миллионов членов и рублей, и все люди будут образованы, все будут
читать газеты, знать все науки.
Читал он медленно, не однажды перечитывая те строки, которые особенно нравились ему, и каждый раз, когда книга подходила к
концу, он беспокойно щупал пальцами таявшие
с каждым часом непрочитанные страницы.
Предостерегаю вас:
читать эти брошюры, как обыкновенно путные книги
читают,
с начала до
конца — труд непосильный и в высшей степени бесплодный. Но перелистовать их,
с пятого на десятое, дело не лишнее. Во-первых, для вас сделается ясным, какие запретные мысли русский грамотей находится вынужденным прятать от бдительности цензорского ока; во-вторых, вы узнаете, до каких пределов может дойти несознанность мысли, в счастливом соединении
с пустословием и малограмотностью.
— Выдал-с! — отвечал Грохов и, отыскав в деле Олуховых сказанную бумагу, подал ее Домне Осиповне и при этом дохнул на нее струею такого чистого спирта, что Домна Осиповна зажала даже немножко нос рукою. Бумагу она, впрочем, взяла и
с начала до
конца очень внимательно
прочла ее и спросила...
Прошло часа два. Наталья собралась
с духом, встала, отерла глаза, засветила свечку, сожгла на ее пламени письмо Рудина до
конца и пепел выкинула за окно. Потом она раскрыла наудачу Пушкина и
прочла первые попавшиеся ей строки (она часто загадывала так по нем). Вот что ей вышло...
Я навез
с собою агрономических книг… правда, я до
конца не
прочел ни одной… ну, и приступил к делу.
Выскакивают дни без связи, а порядок утерян — точно рассыпал кто-то интересную книгу по листам и страничкам, и то
с конца читаешь, то
с середины.
Под
конец он вполне овладел разговором и
читал нам целые лекции о внутренней и внешней политике; два года писанья передовых статей по всевозможным вопросам сделали его способным говорить весьма свободно обо всех этих вещах, о которых мы
с Гельфрейхом, занятые своими этюдами, знали очень мало.
Сны его — незатейливы, они так же скучны и нелепы, как действительность, и я не понимаю: почему он сны свои рассказывал
с увлечением, а о том, что живет вокруг его, — не любит говорить? [В
конце 90-х годов я
прочитал в одном археологическом журнале, что Лутонин-Коровяков нашел где-то в Чистопольском уезде клад: котелок арабских денег. (Примеч. М. Горького.)]
Верочка снова откинула назад волосы, наклонилась к афишке и
прочла с особенным жаром: «Гуттаперчевый мальчик. Воздушные упражнения на
конце шеста вышиною в шесть аршин!..» Нет, душечка тетя, это уж ты нам расскажешь!.. Это уж расскажешь!.. Какой же это мальчик? Он настоящий? живой?.. Что такое: гуттаперчевый?
Учителя немецкого языка, все как на подбор, были педантичны, строги и до смешного скупы на хорошие отметки. Их ненавидели и травили. Зато
с живыми, веселыми французами жили по-дружески, смеялись, острили на их уроках, хлопали их по плечу. Если французский язык был в начале и в
конце классных занятий, то особенным шиком считалось вместо молитвы до и после ученья
прочитать, например, «Чижика» или «Эндер бэндер козу драл».
Фамусов хочет быть «тузом» — «есть на серебре и на золоте, ездить цугом, весь в орденах, быть богатым и видеть детей богатыми, в чинах, в орденах и
с ключом» — и так без
конца, и все это только за то, что он подписывает бумаги, не
читая и боясь одного, «чтоб множество не накопилось их».
У перекрестка на круглом столбе Арбузову кинулась в глаза его собственная фамилия, напечатанная крупными буквами. Машинально он подошел к столбу. Среди пестрых афиш, объявлявших о праздничных развлечениях, под обычной красной цирковой афишей был приклеен отдельный зеленый аншлаг, и Арбузов равнодушно, точно во сне,
прочитал его
с начала до
конца...
С той поры я не видал его больше, но лет через десять мне пришлось случайно узнать
конец его хозяйской жизни: тюремный надзиратель [В ночь
с 16(29) на 17(30) апреля 1901 г. Горький был арестован за революционную деятельность и до 17(30) мая 1901 г. содержался в Нижегородской тюрьме.] принес мне колбасу, завернутую в обрывок газетной бумаги, и на этом обрывке я
прочитал корреспонденцию, в которой рассказывалось...
День за днем прошли два месяца. Я
с Коноваловым о многом переговорил и много
прочитал. «Бунт Стеньки» я
читал ему так часто, что он уже свободно рассказывал книгу своими словами, страницу за страницей,
с начала до
конца.
Он силится доказать, что бояре, как и все подданные, обязаны были до
конца претерпеть
с кротостью и незлобием все его жестокости; в пример подобной кротости приводит он раба Курбского, Василия Шибанова, который спокойно стоял пред Иоанном, когда этот своим костылем пригвоздил его ногу к полу и, облокотясь на костыль,
читал письмо Курбского.
Квартальный перемахнул знакомые страницы и
прочитал: «Государыня в переписке
с Вольтером назвала его вторым Златоустом. За сие несообразное сравнение жизнь нашей монархини не будет иметь спокойного
конца».
—
Прочел, — говорит
С., — я эту бумагу, пометил, и что же еще тут долго думать: отшлепаем молодца яко старца, да и дело
с концом; и я дал в порядке приказ подрядчику, чтобы завтра эшафот на площади сладить, а сам велел привести арестанта, чтобы посмотреть на него: здоров ли он и можно ли его безопасно подвергнуть этой процедуре.
Она молода, изящна, любит жизнь; она кончила в институте, выучилась говорить на трех языках, много
читала, путешествовала
с отцом, — но неужели все это только для того, чтобы в
конце концов поселиться в глухой степной усадьбе и изо дня в день, от нечего делать, ходить из сада в поле, из поля в сад и потом сидеть дома и слушать, как дышит дедушка?
Читал он внимательно, серьезно,
с начала до
конца каждое письмо, и если какое-нибудь слово было неразборчиво, то долго вглядывался и соображал, пока не разберет.
Мы слышали суждение о книге, изданной г. Анненковым, выраженное в таком тоне: «
Прочитавши ее до
конца, надобно опять воротиться к первой странице и спросить, вместе
с биографом Станкевича: чем же имя этого юноши заслужило право на внимание общества и на снисходительное любопытство его?» Выражавшие такое суждение не видели в Станкевиче ничего, кроме того, что он был добрый человек, получивший хорошее воспитание и имевший знакомство
с хорошими людьми, которым умел нравиться: что же за невидаль подобная личность?
Испугался купчик немалой книги. «Как угораздит мать Таисею
читать ее до
конца! — подумал и перемигнулся
с саратовцем: — Ты, мол, не засиживайся; только я шелохнусь, ты за шапку да вон, пора, дескать, нам».
Когда повара принесли Поликрату его перстень и рассказали, как они нашли его, — Поликрат написал другое письмо в Египет к своему другу Амазису и описал, как он бросил перстень и как он нашелся. Амазис
прочел письмо и подумал: «Это не к добру, — видно, нельзя уйти от судьбы. А лучше мне разойтись
с своим другом, чтобы потом не жалеть его», — и он послал сказать Поликрату, что дружбе их
конец.
Ей хотелось быть и в Эрмитаже, и в музеях, и в Публичной библиотеке, и в Академии художеств, и в опере, и в русском театре, и во французском, и на клубных семейных вечерах, и послушать, как
читают российские литераторы на публичных чтениях, и поглядеть на этих российских литераторов, каковы-то они суть в натуре, по наружности; словом, желаниям Татьяны Николаевны не было
конца, и кидалась она на все это
с жадной любознательностью новичка, который наконец-то дорвался до столь желанного и долгожданного предмета, о котором ему еще так давно и так много мечталось.
Более сотни голосов
с разных
концов залы закричали: «
Читайте!
Читайте! К чему прекращать?! Отчего не продолжать? Мы хотим слушать!
Читайте!»
Точно такие же впечатления переживал и Володя. Несмотря на то что он старался не поддаваться скуке и добросовестно занимался, много
читал и не оставлял занятий
с матросами, все-таки находили минуты хандры и неодолимого желания перелететь в Офицерскую и быть со своими… Длинный переход
с вечно одними и теми же впечатлениями, в обществе одних и тех же лиц казался ему под
конец утомительным. И ему, как и всем, хотелось берега, берега.
— Какие, ваше высокоблагородие, у нас попы по нынешним временам!.. Сами изволите знать. На всю-то Россию, может, двое либо трое осталось, — сказал Чапурин. — Кто-нибудь из домашних
прочитает молитву над покойником, и дело
с концом.
Сошел сверху Герасим Силыч, подал деньги Смолокурову. Долго разглядывал Марко Данилыч принесенные бумажки. И меж пальцев-то тер их, и на свет-то смотрел, и, уверившись наконец, что бумажки годны, сунул их в бумажник, а Чубалову отдал вексель. Взял Герасим Силыч вексель,
с начала до
конца внимательно два раза
прочел его и, уверившись в подлинности, надорвал.