Неточные совпадения
Он говорил просто, свободно переходя от предмета к предмету, всегда знал обо всем, что делается в мире, в свете и в городе; следил за подробностями
войны, если была
война, узнавал равнодушно
о перемене английского или французского министерства,
читал последнюю речь в парламенте и во французской палате депутатов, всегда знал
о новой пиесе и
о том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне.
Корреспонденция действительно была хлесткая, на тему
о водочной
войне и дешевках, причем больше всего доставалось Галактиону. Прослежен был каждый его шаг, все подсчитано и разобрано. Галактион
прочел два раза, пожал плечами и равнодушно проговорил...
За болезнью учителя Гонорского, Препотенскому поручено временно
читать историю, а он сейчас же начал толковать
о безнравственности
войны и относил сие все прямо к событиям в Польше.
— Нет еще, — отвечала Елена и подала ему последний нумер «Osservatore Triestino», [«Триестинский наблюдатель» (ит.).] в котором много говорилось
о войне,
о славянских землях,
о княжествах. Инсаров начал
читать; она занялась приготовлением для него кофе… Кто-то постучался в дверь.
Старик
читал газеты и главным образом, конечно, говорил
о войне, указывал ошибки военачальников и всех ругал, а я не возражал ему и только слушал.
Война была в разгаре. На фронт требовались все новые и новые силы, было вывешено объявление
о новом наборе и принятии в Думе добровольцев. Об этом Фофанов
прочел в газете, и это было темой разговора за завтраком, который мы кончили в два часа, и я оттуда отправился прямо в театр, где была объявлена считка новой пьесы для бенефиса Большакова. Это была суббота 16 июля. Только что вышел, встречаю Инсарского в очень веселом настроении: подвыпил у кого-то у знакомых и торопился на считку.
Такого чтения после П. А. Никитина я не слыхал никогда, и, слушая ее тогда и после, я будто вижу перед собой П.А. Никитина, слышу его голос, тон, переливы, и вижу перед собой меняющее выражение лицо и глаза Ермоловой, Ермоловой того дня, того незабвенного вечера, когда вскоре после бенефиса
прочла она «Песню
о рубашке» Томаса Гуда, затем некрасовское «Внимая ужасам
войны».
Как-то Мария Николаевна попросила меня
прочитать мое стихотворение «Бурлаки». Потом сама
прочитала после моих рассказов
о войне некрасовское «Внимая ужасам
войны», а М. И. Свободина
прочла свое любимое стихотворение, которое всегда
читала в дивертисментах — и чудно
читала, — «Скажи мне, ты любил на родине своей?». И, положив свою руку на мою, пытливо посмотрела на меня своими прекрасными темно-карими глазами...
—
О, что касается до нашего языка, то, конечно, теперь он в моде; а дай только
войне кончиться, так мы заболтаем пуще прежнего по-французски. Язык-то хорош, мой милый! Ври себе что хочешь, говори сущий вздор, а все кажется умно. Но я перервал тебя. Итак, твоя Полина,
прочтя мое письмо…
В мае месяце 1812 года, в то время, как у Наполеона в Дрездене толпились короли и венценосцы, печаталась в какой-то нюрнбергской типографии «Логика» Гегеля; на нее не обратили внимания, потому что все
читали тогда же напечатанное «Объявление
о второй польской
войне».
Когда вскоре после обеда Ашанин, заглянув в открытый люк капитанской каюты, увидел, что капитан внимательно
читает рукопись, беспокойству и волнению его не было пределов. Что-то он скажет? Неужели найдет, как и Лопатин, статью неинтересной? Неужели и он не одобрит его идей
о войне?
Повторяю, не я хотел этой
войны, я осуждаю и проклинаю ее со всем «смыслом» — и почему я обязан все-таки думать
о ней, знать, каждый Божий день
читать об этих бесчеловечных ужасах?
В кабинете, полном дыма, шел разговор
о войне, которая была объявлена манифестом,
о наборе. Манифеста еще никто не
читал, но все знали
о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
За болезнию учителя Гонорского, Омнепотенскому поручено временно
читать историю; а он сейчас же начал толковать
о безнравственности
войны и относил сие все прямо к событиям в Польше.