Неточные совпадения
«Да, да; но ведь этим надо было начать! — думал он опять в
страхе. — Троекратное „люблю“, ветка сирени, признание — все это должно быть залогом счастья всей жизни и не повторяться у
чистой женщины. Что ж я? Кто я?» — стучало, как молотком, ему в голову.
«Это история, скандал, — думал он, — огласить позор товарища, нет, нет! — не так! Ах! счастливая мысль, — решил он вдруг, — дать Ульяне Андреевне урок наедине: бросить ей громы на голову, плеснуть на нее волной
чистых, неведомых ей понятий и нравов! Она обманывает доброго, любящего мужа и прячется от
страха: сделаю, что она будет прятаться от стыда. Да, пробудить стыд в огрубелом сердце — это долг и заслуга — и в отношении к ней, а более к Леонтью!»
Радостно трепетал он, вспоминая, что не жизненные приманки, не малодушные
страхи звали его к этой работе, а бескорыстное влечение искать и создавать красоту в себе самом. Дух манил его за собой, в светлую, таинственную даль, как человека и как художника, к идеалу
чистой человеческой красоты.
Всего краше, всего светлее было то, что он в высшей степени понял, что «можно страдать
страхом по документу» и в то же время оставаться
чистым и безупречным существом, каким она сегодня передо мной открылась.
— Ах! какая
чистая душа! Вот именно chevalier sans peur et sans reproche. [рыцарь без
страха и упрека.]
Чистая душа, — приложили обе дамы тот постоянный эпитет, под которым Селенин был известен в обществе.
Но Эссен, недовольный ни собственной
чистой совестью, ни
страхом несчастного крестьянина и желая, вероятно, искоренить in Russland [в России (нем.).] взятки, наказать порок и поставить целебный пример, — написал в полицию, написал губернатору, написал в рекрутское присутствие о злодейском покушении старосты.
Я ее в
страхе воспитывал да в добродетели, и она у меня как голубка была
чистая.
Лиза ее слушала — и образ вездесущего, всезнающего бога с какой-то сладкой силой втеснялся в ее душу, наполнял ее
чистым, благоговейным
страхом, а Христос становился ей чем-то близким, знакомым, чуть не родным; Агафья и молиться ее выучила.
— Изволят одеваться, Раиса Павловна. Просто
чистая беда… Отец Аристарх давеча хотел сказать приветственное слово и со
страху только бородкой трясет… Ей-богу!.. А народ что делает! Видели, как лесообъездчики катили дормез-то! Как быки, так и прут!
Я очень обрадовался
чистой работе и началу учения, но смотрел на бумагу и инструменты с благоговейным
страхом, ничего не понимая.
А Егорушка уж всей душой ненавидел его русую голову,
чистое лицо и силу, с отвращением и
страхом слушал его смех и придумывал, какое бы бранное слово сказать ему в отместку.
«Но вот вопрос, — продолжал я. — Отчего мы утомились? Отчего мы, вначале такие страстные, смелые, благородные, верующие, к тридцати — тридцати пяти годам становимся уже полными банкротами? Отчего один гаснет в чахотке, другой пускает пулю в лоб, третий ищет забвения в водке, картах, четвертый, чтобы заглушить
страх и тоску, цинически топчет ногами портрет своей
чистой, прекрасной молодости? Отчего мы, упавши раз, уже не стараемся подняться и, потерявши одно, не ищем другого? Отчего?
В недоумении я спрашиваю себя: неужели эта старая, очень полная, неуклюжая женщина, с тупым выражением мелочной заботы и
страха перед куском хлеба, со взглядом, отуманенным постоянными мыслями о долгах и нужде, умеющая говорить только о расходах и улыбаться только дешевизне, — неужели эта женщина была когда-то той самой тоненькой Варею, которую я страстно полюбил за хороший, ясный ум, за
чистую душу, красоту и, как Отелло Дездемону, за «состраданье» к моей науке?
Там царствовал мир и любовь, там была покорность жен мужьям, благоговение детей пред родителями, домовитость хозяйки, стыдливость и целомудрие девиц,
страх божий и
чистая любовь к людям.
Русаков. Ты останься. Ну, сестрица, голубушка, отблагодарила ты меня за мою хлеб-соль! Спасибо! Лучше б ты у меня с плеч голову сняла, нечем ты это сделала. Твое дело, порадуйся! Я ее в
страхе воспитывал да в добродетели, она у меня как голубка была
чистая. Ты приехала с заразой-то своей. Только у тебя и разговору-то было что глупости… все речи-то твои были такие вздорные. Ведь тебя нельзя пустить в хорошую семью: ты яд и соблазн! Вон из моего дома, вон! Чтобы нога твоя не была здесь!
Он попробовал раз подумать о том, что ему теперь делать, как выехать без копейки денег, как заплатить пятнадцать тысяч проигранных казенных денег, что скажет полковой командир, что скажет его мать, что скажут товарищи, — и на него нашел такой
страх и такое отвращение к самому себе, что он, желая забыться чем-нибудь, встал, стал ходить по комнате, стараясь ступать только наищели половиц, и снова начал припоминать себе все мельчайшие обстоятельства происходившей игры; он живо воображал, что уже отыгрывается и снимает девятку, кладет короля пик на две тысячи рублей, направо ложится дама, налево туз, направо король бубен, — и всё пропало; а ежели бы направо шестерка, а налево король бубен, тогда совсем бы отыгрался, поставил бы еще всё на пе и выиграл бы тысяч пятнадцать
чистых, купил бы себе тогда иноходца у полкового командира, еще пару лошадей, фаэтон купил бы.
Самая высокая форма
страха,
страх вечных адских мук,
страх религиозный, очень неблагоприятна для познания, для
чистого предметного созерцания, для видения соотношения реальностей в мире.
Не определяйся в своих нравственных суждениях и действиях аффектом
страха, побеждай духовно
страх, определяйся
чистым стремлением к высоте, к божественному, к
чистой любви — это есть абсолютный нравственный императив.
Религия создает различие между «
чистым» и «нечистым» и вызывает одного рода
страх перед «
чистым», другого рода
страх перед «нечистым».
То же, что я называю «ужасом», — бескорыстно, не утилитарно, не эвдемонистично, не означает озабоченности и
страха перед будущими страданиями, а
чистое переживание бездны, отделяющей наш греховный обыденный мир и нашу низшую природу от высшего, горнего, божественного мира, от бесконечной тайны бытия.
Но этим и открывается
чистая, бескорыстная нравственная стихия, ибо всякий
страх искажает нравственное переживание и нравственный акт.
И не помня себя от стыда и
страха, не дожидаясь ответа, он вскочил и, как высеченный, побежал на
чистый воздух…
Наташа из трех сестер была младшая, она была на пять лет моложе меня. Широкое лицо и на нем — большие лучащиеся глаза, детски-ясные и
чистые; в них, когда она не смеялась, мне чувствовалась беспомощная печаль и детский
страх перед жизнью. Но смеялась она часто, хохотала, как серебряный колокольчик, и тогда весь воздух вокруг нее смеялся. Темные брови и светлая, как лен, густая коса. У всех Конопацких были великолепные волосы и чудесный цвет лица.
Да, он дорожил ею с тех пор, как узнал, что она скоро будет матерью его младенца; но могло ли чувство
чистое, возвышенное, нераздельное иметь место в сердце, измученном страстью, раскаянием, бедствиями Мариорицы,
страхом быть уличенным в связи с нею, бедствиями отечества?
Этот покой дается лишь
чистой, освященной церковью взаимной любовью, прямой и открытой, без трепета тайны, без
страха огласки и людского суда — это тот покой, который так образно, так кратко и вместе так красноречиво выражен апостольскими правилами: «Жены, повинуйтесь мужьям своим», и «Мужья, любите своих жен, как собственное тело, так как никто не возненавидит свое тело, но питает и греет его».
— Да к тому же этот самый рыжий дьявол Малюта, — помяни мое слово, не к добру зачастил он к нам, — на княжну свои глазища бесстыжие пялит, индо за нее страшно становится, как стоит она перед ним, голубка
чистая, от
страха даже в лице меняясь… — заметил, кроме того, Яков Потапович.
К каким последствиям могло привести в лучшем случае эти свидание? Сделаться любовником княгини. Жить постоянно под
страхом светского скандала. Каждую минуту на самом деле готовить гибель себе и ей! То чувство, которое он питал к ней в своем сердце, было первою
чистою юношескою любовью, далеко не жаждущею обладания. Ему даже показалось, что обладание ею низведет ее с того пьедестала, на котором она стояла в его воображении, поклонение заменится страстью, кумир будет повержен на землю.
Доносил на меня, нижайшего богомольца вашего, канцелярист Перфилий Протопопов, затеяв ложно и поклепав напрасно, а о чем, — то значит в его доношении, яко бы по ссылке его Всемилостивого Спаса, что в Наливках, диакон Петр, с согласия его, Перфилия, и за ссорою со мною посягательством своим, забыв
страх Божий и диаконского своего чина
чистое обещание, учиня клятвы своея преступление, во свидетельстве своем сказал явную неправду, и с доносительским доношением нимало не согласно, но явная рознь и убавочные затейные речи, будто в июле месяце, а в котором числе, того не показав, будто во время вечернего пения, напивься я, нижайший, пьян и в алтаре, в священном одеянии, на него, диакона, садяся чехардою, и того я не чинил».
На холме, где
чистымПотоком источник бежал из кустов,
Под дубом ветвистым —
Свидетелем тайных свиданья часов —
Минвана младая
Сидела одна,
Певца ожидая,
И в
страхе таила дыханье она.