Неточные совпадения
Она была очень набожна и чувствительна, верила во всевозможные приметы, гаданья, заговоры, сны; верила в юродивых, в домовых, в леших, в дурные встречи, в порчу, в народные лекарства, в четверговую соль, в скорый конец света; верила, что если в светлое воскресение на всенощной не погаснут свечи, то гречиха хорошо уродится, и что гриб больше не растет, если его
человеческий глаз увидит; верила, что черт любит быть там, где вода, и что у каждого жида на груди кровавое пятнышко; боялась мышей, ужей, лягушек, воробьев, пиявок, грома, холодной воды, сквозного ветра, лошадей, козлов, рыжих людей и черных кошек и почитала сверчков и собак нечистыми
животными; не ела ни телятины, ни голубей, ни раков, ни сыру, ни спаржи, ни земляных груш, ни зайца, ни арбузов, потому что взрезанный арбуз напоминает голову Иоанна Предтечи; [Иоанн Предтеча — по преданию, предшественник и провозвестник Иисуса Христа.
С другой, жгучей и разрушительной страстью он искренно и честно продолжал бороться, чувствуя, что она не разделена Верою и, следовательно, не может разрешиться, как разрешается у двух взаимно любящих честных натур, в тихое и покойное течение, словом, в счастье, в котором, очистившись от
животного бешенства, она превращается в
человеческую любовь.
Вера не шла, боролась — и незаметно мало-помалу перешла сама в активную роль: воротить и его на дорогу уже испытанного добра и правды, увлечь, сначала в правду любви,
человеческого, а не
животного счастья, а там и дальше, в глубину ее веры, ее надежд!..
Так называемые «коллективные» реальности должны быть, конечно, признаны реальностями совсем иного порядка, чем реальность
человеческой личности или даже реальность
животного.
Эти унизительные моменты души
человеческой, это хождение ее по мытарствам, эта
животная жажда самоспасения — ужасны и вызывают иногда содрогание и сострадание к преступнику даже в следователе!
Ворон скорее следует отнести к полезным птицам, чем к вредным. Убирая в тайге трупы павших
животных, дохлых рыб по берегам рек, моллюсков, выброшенных морским прибоем, и в особенности разные отбросы
человеческих жилищ, они являются незаменимыми санитарами и играют огромную роль в охране природы. Вред, причиняемый воронами хозяйству, по сравнению с той пользой, которую они приносят, невелик.
Трудно найти другое
животное, у которого глаза так напоминали бы
человеческие.
Кругом высились горы с причудливыми гребнями и утесы, похожие на
человеческие фигуры, которым кто-то как будто приказал охранять сопки. Другие скалы походили на
животных, птиц или просто казались длинной колоннадой. Утесы, выходящие в долину, увешанные гирляндами ползучих растений, листва которых приняла уже осеннюю окраску, были похожи на портики храмов, развалины замков и т.д.
Сколько слепой, беспощадной жестокости — именно не
животной, а
человеческой, разумной, дальновидной, расчетливой жестокости — в святом материнском чувстве, и смотри, какими нежными цветами разубрано это чувство!
Ромашов, дорогой мой, если бы
животные, например собаки, обладали даром понимания
человеческой речи и если бы одна из них услышали вчера Дица, ей-богу, она ушла бы из комнаты от стыда.
И все расходились смущенные, подавленные, избегая глядеть друг на друга. Каждый боялся прочесть в чужих глазах свой собственный ужас, свою рабскую, виноватую тоску, — ужас и тоску маленьких, злых и грязных
животных, темный разум которых вдруг осветился ярким
человеческим сознанием.
Люди порочные, преступные и слабовольные совсем избегают
человеческого взгляда, как и большинство
животных.
Если же мы захватим всех людей без исключения, то почему же мы захватим одних только людей, а не высших
животных, из которых многие выше низших представителей
человеческого рода?
Существование в человеке
животного, только
животного, не есть жизнь
человеческая. Жизнь по одной воле бога тоже не есть жизнь
человеческая. Жизнь
человеческая есть составная из жизни
животной и жизни божеской. И чем более приближается эта составная к жизни божеской, тем больше жизни.
По учению этому все изменения в жизни
человеческой происходят по тем же законам, по которым они происходят и в жизни
животных.
Я удивлялся, откуда бралось наше озлобление друг к другу, а дело было совершенно ясно: озлобление это было не что иное, как протест
человеческой природы против
животного, которое подавляло ее.
Он хлопочет об улучшении
человеческой породы, и в этом отношении мы для него только рабы, мясо для пушек, вьючные
животные; одних бы он уничтожил или законопатил на каторгу, других скрутил бы дисциплиной, заставил бы, как Аракчеев, вставать и ложиться по барабану, поставил бы евнухов, чтобы стеречь наше целомудрие и нравственность, велел бы стрелять во всякого, кто выходит за круг нашей узкой, консервативной морали, и все это во имя улучшения
человеческой породы…
Быть может, тут явление атавизма, возвращение к тому времени, когда предок человека не был еще общественным
животным и жил одиноко в своей берлоге, а может быть, это просто одна из разновидностей
человеческого характера, — кто знает?
Наука дает человеку понятие о том, что жизнь природы, жизнь растений и
животных совершенно отлична от
человеческой жизни.
Дикарь или полудикий человек не представляет себе жизни иной, как та, которую знает он непосредственно, как
человеческую жизнь; ему кажется, что дерево говорит, чувствует, наслаждается и страдает, подобно человеку; что
животные действуют так же сознательно, как человек, — у них свой язык; даже и на
человеческом языке не говорят они только потому, что хитры и надеются выиграть молчанием больше, нежели разговорами.
Кроме того, шум и движение
животных напоминают нам шум и движение
человеческой жизни; до некоторой степени напоминают о ней шелест растений, качанье их ветвей, вечно колеблющиеся листочки их, — вот другой источник красоты для нас в растительном и
животном царстве; пейзаж прекрасен тогда, когда оживлен.
И увидел он в своих исканиях, что участь сынов
человеческих и участь
животных одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом. И понял царь, что во многой мудрости много печали, и кто умножает познание — умножает скорбь. Узнал он также, что и при смехе иногда болит сердце и концом радости бывает печаль. И однажды утром впервые продиктовал он Елихоферу и Ахии...
Мне хочется думать, что боровшийся с природой
человеческий гений боролся и с физической любовью, как с врагом, и что если он и не победил ее, то все же удалось ему опутать ее сетью иллюзий братства и любви; и для меня по крайней мере это уже не просто отправление моего
животного организма, как у собаки или лягушки, а настоящая любовь, и каждое объятие бывает одухотворено чистым сердечным порывом и уважением к женщине.
Как женщина Матрена живет более сердцем, нежели умом; но все ее чувства так ниспровергнуты болезненным отклонением деятельности мозга от нормального отправления, что они не только не
человеческие, но и не
животные.
Все окружающее, кажется нам, или томится тем же недоумением, как и мы, или загубило в себе
человеческий образ и сузило себя до преследования только своих мелких, эгоистических,
животных интересов.
При несчастном развитии натуры первого рода делаются враждебными всему, что не их, забывают все права и становятся способными ко всевозможным насилиям; а натуры последнего разряда теряют всякое уважение к своему
человеческому достоинству и допускают других помыкать собою [, делаясь действительно чем-то вроде укрощенного домашнего
животного]…
Если кто не чувствует в себе этой способности, значит, он еще мало развил в себе истинно
человеческие элементы, значит,
животные потребности слишком сильно преобладают в нем.
Опыты на
животных служили бы только для спекулятивных разысканий; ветеринарная медицина, конечно, извлекала бы из этих опытов много пользы, но медицине
человеческой с ними нечего было бы делать».
Единственно посредством наблюдения над мертвым
человеческим телом Гарвей открыл тот факт, что клапаны жил дозволяют крови течь только в известном направлении…» (Нужно заметить, что знаменитый трактат Гарвея о кровообращении почти сплошь состоит из описаний опытов, произведенных Гарвеем над живыми
животными; вот заглавия нескольких глав трактата: Сар.
Но вижу в этом только то, что люди, большинство их, к сожалению, несмотря на то, что закон их высшей
человеческой природы открыт им, всё еще продолжая жить по закону
животной природы, этим лишают себя самого действительного средства самозащиты: воздаяния добром за зло, которым они могли бы пользоваться, если бы следовали не
животному закону насилия, а
человеческому закону любви.
Вся истинная жизнь
человеческая есть не что иное, как постепенный переход от низшей,
животной природы к всё большему и большему сознанию жизни духовной.
Та перемена, которая предстоит теперь человечеству, это переход от
животного состояния к
человеческому. Переход этот возможен только при исчезновении государства.
Для того, чтобы понять, как необходимо отрекаться от плотской жизни для жизни духовной, стоит только представить себе, как ужасна, отвратительна была бы жизнь человека, вся отданная одним телесным,
животным желаниям. Настоящая
человеческая жизнь начинается только тогда, когда начинается отречение человека от животности.
И спасется вся тварь до последнего создания Божьего [Конечно, нельзя говорить об индивидуальном бессмертии
животных, ибо вообще понятие индивидуальности в
человеческом смысле здесь не приложимо.
Тожественность личности воскресшей с ранее жившею установляется единством сверхвременного и бессмертного
человеческого духа, оживляющего тело, а чрез посредство
животной души индивидуальность сообщается и телу.
И то, что называется звериностью и живостью в дурном смысле, есть болезнь, искажение
животного мира: художественному глазу удается подсмотреть неживотную, почти
человеческую тоску о себе в глазах твари.
Врач Эриксимах говорит об Эросе: «На основании медицины, нашего искусства, думается мне, можно видеть, что Эрос имеет власть не только над душами людей, силою красоты, но силою многого другого и над прочим, как над телами всех
животных, так и над произрастающим из земли, словом сказать, над всем существующим (εν πασι τοις ού'σι), что бог этот велик и дивен и имеет влияние над всем (επί παν τείνει) в делах, как божеских, так и
человеческих» (186 а) [Ср.
Как холод, мрак и туманы неодушевленной природы, так эти уроды
животной жизни ползут в душу
человеческую, чтоб оттолкнуть и отъединить ее от мира, в котором свет и жизнь.
Усталый пессимистический взгляд, недоверие к загадке жизни, ледяное «нет» отвращения к жизни — это вовсе не признаки самых злых веков
человеческого рода; они выступают, скорее, на свет, когда приходит болезненная изнеженность и оморализованность, вследствие которых
животное «человек» научается в конце концов стыдиться всех своих инстинктов.
В первобытные времена человек был еще вполне беспомощен перед природою, наступление зимы обрекало его, подобно
животным или нынешним дикарям, на холод и голодание; иззябший, с щелкающими зубами и подведенным животом, он жил одним чувством — страстным ожиданием весны и тепла; и когда приходила весна, неистовая радость охватывала его пьяным безумием. В эти далекие времена почитание страдальца-бога, ежегодно умирающего и воскресающего, естественно вытекало из внешних условий
человеческой жизни.
Горный хребет с зубчатым гребнем был изрезан глубокими барранкосами и ледопадами. У подножья ближайшей сопки виднелись два небольших темных пятна. Они передвигались. Это были лоси. Услышав звуки
человеческих голосов и увидев дым на биваке, осторожные
животные проворно скрылись в березняке.
Одно мгновение Магнус молчал и затем рассмеялся всем смехом, какой только может вместить пьяная, отвратительная
человеческая утроба. Ты, конечно, ждешь этого, человече, но я не ждал, клянусь вечным спасением, совсем не ждал! Я что-то крикнул, но наглый хохот этого
животного заглушил мой голос. Наконец, улучив минуту в раскатах его хохота, я быстро и скромно пояснил… как примечание внизу страницы, как комментарий издателя...
— Я думаю о том, какое ты злое, надменное, тупое и отвратительное
животное! Я думаю о том, в каких источниках жизни или недрах самого ада я мог бы найти для тебя достойное наказание. Да, я пришел на эту землю, чтобы поиграть и посмеяться. Да, я сам был готов на всякое зло, сам лгал и притворялся, но ты, волосатый червяк, забрался в самое мое сердце и укусил меня. Ты воспользовался тем, что у меня
человеческое сердце, и укусил меня, волосатый червяк. Как ты смел обмануть меня? Я накажу тебя.
Простое удовлетворение физиологической потребности, подобное процессу питания, не относится специально к
человеческой жизни и не ставит вопроса о смысле, это относится к
животной жизни человека и ставит вопрос об ограничении и преодолении
животной природы.
Не подлежит никакому спору тот факт, что половое влечение и половой акт совершенно безличны и не заключают в себе ничего специфически
человеческого, объединяя человека со всем
животным миром.
Весь миропорядок с царством универсально-общего, безличного придет к концу и сгорит, все же конкретные существа,
человеческая личность прежде всего, но также и
животные, растения и все имеющее индивидуальное существование в природе наследуют вечность.
Но ни разум в нем, ни
животное не есть специфически
человеческое.
Есть три принципа
человеческого развития: 1) человек
животный, 2) мысль, 3) бунт.
Обычное заблуждение о жизни состоит в том, что подчинение нашего
животного тела своему закону, совершаемое не нами, но только видимое нами, принимается за жизнь
человеческую, тогда как этот закон нашего
животного тела, с которым связано наше разумное сознание, исполняется в нашем
животном теле так же бессознательно для нас, как он исполняется в дереве, в кристалле, в небесном теле.
Но кроме тех людей, которые понимали и понимают определения жизни, открытые людям великими просветителями человечества, и живут ими, всегда было и есть огромное большинство людей, которые в известный период жизни, а иногда во всю свою жизнь, жили и живут одной
животной жизнью, не только не понимая тех определений, которые служат разрешением противоречия
человеческой жизни, но не видя даже и того противоречия ее, которое они разрешают.