Неточные совпадения
С невысокого, изрытого
корнями обрыва Ассоль увидела, что у ручья, на плоском большом камне, спиной к ней, сидит
человек, держа в руках сбежавшую яхту, и всесторонне рассматривает ее с любопытством слона, поймавшего бабочку.
— Для меня лично
корень вопроса этого, смысл его лежит в противоречии интернационализма и национализма. Вы знаете, что немецкая социал-демократия своим вотумом о кредитах на войну скомпрометировала интернациональный социализм, что Вандервельде усилил эту компрометацию и что еще раньше поведение таких социалистов, как Вивиани, Мильеран, Бриан э цетера, тоже обнаружили, как бессильна и как, в то же время, печально гибка этика социалистов. Не выяснено: эта гибкость — свойство
людей или учения?
Кривоногий кузнец забежал в тыл той группы, которая тянула прямо от колокольни, и стал обматывать конец веревки вокруг толстого ствола ветлы, у
корня ее; ему помогал парень в розовой рубахе. Веревка, натягиваясь все туже, дрожала, как струна,
люди отскакивали от нее, кузнец рычал...
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что
люди привыкли жить за счет чужой силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия
людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания
человека облегчить труд, но она стала его второй природой и уже не только приняла отвратительные формы, но в
корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
—
Люди могут быть укрощены только религией, — говорил Муромский, стуча одним указательным пальцем о другой, пальцы были тонкие, неровные и желтые, точно
корни петрушки. — Под укрощением я понимаю организацию
людей для борьбы с их же эгоизмом. На войне
человек перестает быть эгоистом…
— Так он, бывало, вечерами, по праздникам, беседы вел с окрестными людями. Крепкого ума
человек! Он прямо говорил: где
корень и происхождение? Это, говорит, народ, и для него, говорит, все средства…
«Да, артист не должен пускать
корней и привязываться безвозвратно, — мечтал он в забытьи, как в бреду. — Пусть он любит, страдает, платит все человеческие дани… но пусть никогда не упадет под бременем их, но расторгнет эти узы, встанет бодр, бесстрастен, силен и творит: и пустыню, и каменья, и наполнит их жизнью и покажет
людям — как они живут, любят, страдают, блаженствуют и умирают… Зачем художник послан в мир!..»
В Англии есть клубы; там вы видитесь с
людьми, с которыми привыкли быть вместе, а здесь европейская жизнь так быстро перенеслась на чужую почву, что не успела пустить
корней, и оттого, должно быть, скучно.
Идея святой Руси имела глубокие
корни, но она заключала в себе и нравственную опасность для русского
человека, она нередко расслабляла его нравственную энергию, парализовала его человеческую волю и мешала его восхождению.
Нравственные начала в политике утверждаются изнутри, из
корней человека, а не извне, не из внешних принципов общественности.
Корни этого древесного растения находятся вверху, а ствол и ветви его стелются по склону, как раз навстречу
человеку, поднимающемуся в гору.
На половине пути от моря, на месте слияния Сицы и Дунцы, с левой стороны есть скала Да-Лаза. Рассказывают, что однажды какой-то старик китаец нашел около нее женьшень крупных размеров. Когда
корень принесли в фанзу, сделалось землетрясение, и все
люди слышали, как ночью скала Да-Лаза стонала. По словам китайцев, река Санхобе на побережье моря является северной границей, до которой произрастает женьшень. Дальше на север никто его не встречал.
Человек, прикрепленный к семье, делается снова крепок земле. Его движения очерчены, он пустил
корни в свое поле, он только на нем то, что он есть; «француз, живущий в России, — говорит Прудон, — русский, а не француз». Нет больше ни колоний, ни заграничных факторий, живи каждый у себя…
Вспоминая эти свинцовые мерзости дикой русской жизни, я минутами спрашиваю себя: да стоит ли говорить об этом? И, с обновленной уверенностью, отвечаю себе — стоит; ибо это — живучая, подлая правда, она не издохла и по сей день. Это та правда, которую необходимо знать до
корня, чтобы с
корнем же и выдрать ее из памяти, из души
человека, из всей жизни нашей, тяжкой и позорной.
Достоинство
человека измеряется не пассивным страданием, не исканием ударов судьбы, а активной и творческой победой над
корнем страдания, над злом жизни.
Согласно современному сознанию
человек не имеет глубоких
корней в бытии; он не божественного происхождения, он — дитя праха; но именно потому должен сделаться богом, его ждет земное могущество, царство в мире.
Новый гуманизм имел свои
корни в религии Христа; без Христа в прошлом он не мог бы так возвысить
человека, но не сознавал своего происхождения.
Христос принял на себя все страдания мира — последствия греха, чтобы победить их в
корне, искупить грех и тем сделать зло бессильным над судьбой мира и
человека.
Человек низкого состояния, добившийся в знатность, или бедняк, приобретший богатство, сотрясши всю стыдливости застенчивость, последний и слабейший
корень добродетели, предпочитает место своего рождения на распростертие своея пышности и гордыни.
— Я поступаю только по закону, — говорил Оников с упрямством безнадежно помешанного
человека. — Нужно же было когда-нибудь вырвать зло с
корнем…
Это был захватывающий момент, и какая-то стихийная сила толкала вперед
людей самых неподвижных, точно в половодье, когда выступившая из берегов вода выворачивает деревья с
корнем и уносит тяжелые камни.
— Да. Но ведь заводы не богоугодное заведение. Прежде всего принцип. Я последовательный
человек. Необходимо съездить на Самосадку и в
корне вырвать смуту.
— Вы, мой друг, не знаете, как они хитры, — только говорила она, обобщая факт. — Они меня какими
людьми окружали?.. Ггга! Я это знаю… а потом оказывалось, что это все их шпионы. Вон
Корней,
человек, или Оничкин Прохор, кто их знает — пожалуй, всё шпионы, — я даже уверена, что они шпионы.
Чтобы настичь этого
человека, превратные толкования должны были слишком самоуверенно и слишком далеко распространять свои
корни и нити.
Чтобы выполнить предписание доктора, я нарочно выбрал путь не по гипотенузе, а по двум катетам. И вот уже второй катет: круговая дорога у подножия Зеленой Стены. Из необозримого зеленого океана за Стеной катился на меня дикий вал из
корней, цветов, сучьев, листьев — встал на дыбы — сейчас захлестнет меня, и из
человека — тончайшего и тончайшего из механизмов — я превращусь…
Конечно, сударь, и отец и дед мой, все были
люди семьянистые, женатые; стало быть, нет тут греха. Да и бог сказал:"Не добро быти единому
человеку". А все-таки какая-нибудь причина тому есть, что писание, коли порицает какую ни на есть вещь или установление или деяние, не сравнит их с мужем непотребным, а все с девкой жидовкой, с женой скверной. Да и Адам не сам собой в грехопадение впал, а все через Евву. Оно и выходит, что баба всему будто на земле злу причина и
корень.
— Увы! подобные перерождения слишком редки. Раз
человека коснулась гангрена вольномыслия, она вливается в него навсегда; поэтому надо спешить вырвать не только
корень зла, но и его отпрыски. На вашем месте я поступил бы так: призвал бы девицу Петропавловскую и попросил бы ее оставить губернию. Поверьте, в ее же интересах говорю. Теперь, покуда дело не получило огласки, она может похлопотать о себе в другой губернии и там получить место, тогда как…
На широкой поляне, окруженной древними дубами и непроходимым ломом, стояло несколько земляных куреней; а между ними на опрокинутых пнях, на вывороченных
корнях, на кучах сена и сухих листьев лежало и сидело множество
людей разных возрастов, в разных одеждах.
Так что, осуждая и казня человека-то, всё-таки надо бы не забывать, что, как доказано, в делах своих он не волен, а как ему назначено судьбою, так и живёт, и что надобно объяснить ему ошибку жизни в её
корне, а также всю невыгоду такой жизни, и доказывать бы это внушительно, с любовью, знаете, без обид, по чувству братства, — это будет к общей пользе всех.
— Что ты — и все вы — говорите
человеку?
Человек, — говорите вы, — ты плох, ты всесторонне скверен, ты погряз во грехах и скотоподобен. Он верит вам, ибо вы не только речами, но и поступками свидетельствуете ваше отрицание доброго начала в
человеке, вы отовсюду внушаете ему безнадёжность, убеждая его в неодолимой силе зла, вы в
корне подрываете его веру в себя, в творящее начало воли его, и, обескрылив
человека, вы, догматики, повергаете его ещё глубже в грязь.
Переплелись их ветки между собой; как змеи, протянулись всюду
корни, и каждый шаг много стоил пота и крови тем
людям.
А между тем чего же яснее, — разве не говорили славянофилы: следует изображать русского
человека добродетельным и доказывать, что
корень всякого добра — жизнь по старине; в первых пьесах своих Островский этого не соблюл, и потому «Семейная картина» и «Свои
люди» недостойны его и объясняются только тем, что он еще подражал тогда Гоголю.
Или точнее: с оздоровления самого же Пафнутьева, потому что
корни — земство, а Пафнутьев — излюбленный земский
человек. Вот какая иногда выходит игра слов!
— Всё равно! Мы говорим от множества
людей — они верят в антихриста… Мы должны указать
корень зла. Где видим его? В проповеди разрушения…
Евсей жадно глотал слова старика и верил ему:
корень всех несчастий жизни человеческой — нищета. Это ясно. От неё — зависть, злоба, жестокость, от неё жадность и общий всем
людям страх жизни, боязнь друг друга. План Дудки был прост и мудр: царь — богат, народ — беден, пусть же царь отдаст народу свои богатства, и тогда — все будут сытыми и добрыми!
Ничего не было хорошего, ни радостного, ни утешительного в одинокой жизни Анны Михайловны. Срублена она была теперь под самый
корень, и в утешение ей не оставалось даже того гадкого утешения, которое
люди умеют находить в ненависти и злости. Анна Михайловна была не такой
человек, и Дора не без основания часто называла ее «невозможною».
Что зло повсюду распространяет свои
корни — это ни для кого уже не тайна."
Люди обыкновенно начинают с того, что с усмешкой отзываются о сотворении мира, а кончают тем, что не признают начальства. Все это делается публично, у всех на глазах, и притом с такою самоуверенностью, как будто устав о пресечении и предупреждении давно уже совершил течение свое. Что могут в этом случае сделать простые знаки препинания?
Они подавляли молчаливым величием крикливые «качества» вырванных из земли с
корнем людей, индивидуализированных в духе известной экономической школы.
— Нет, ты ошибаешься. Ты уважение мне внушаешь — вот что. Кто тебе мешал проводить годы за годами у этого помещика, твоего приятеля, который, я вполне уверен, если б ты только захотел под него подлаживаться, упрочил бы твое состояние? Отчего ты не мог ужиться в гимназии, отчего ты — странный
человек! — с какими бы помыслами ни начинал дело, всякий раз непременно кончал его тем, что жертвовал своими личными выгодами, не пускал
корней в недобрую почву, как она жирна ни была?
Лес не так высок, но колючие кусты, хмель и другие растения переплетают неразрывною сеткою
корни дерев, так что за 3 сажени нельзя почти различить стоящего
человека; иногда встречаются глубокие ямы, гнезда бурею вырванных дерев, коих гнилые колоды, обросшие зеленью и плющем, с своими обнаженными сучьями, как крепостные рогатки, преграждают путь; под ними, выкопав себе широкое логовище, лежит зимой косматый медведь и сосет неистощимую лапу; дремучие ели как черный полог наклоняются над ним и убаюкивают его своим непонятным шепотом.
Пройдя таким образом немного более двух верст, слышится что-то похожее на шум падающих вод, хотя
человек, не привыкший к степной жизни, воспитанный на булеварах, не различил бы этот дальний ропот от говора листьев; — тогда, кинув глаза в ту сторону, откуда ветер принес сии новые звуки, можно заметить крутой и глубокий овраг; его берег обсажен наклонившимися березами, коих белые нагие
корни, обмытые дождями весенними, висят над бездной длинными хвостами; глинистый скат оврага покрыт камнями и обвалившимися глыбами земли, увлекшими за собою различные кусты, которые беспечно принялись на новой почве; на дне оврага, если подойти к самому краю и наклониться придерживаясь за надёжные дерева, можно различить небольшой родник, но чрезвычайно быстро катящийся, покрывающийся по временам пеною, которая белее пуха лебяжьего останавливается клубами у берегов, держится несколько минут и вновь увлечена стремлением исчезает в камнях и рассыпается об них радужными брызгами.
Наверное, вы найдете тут и просветителей и просвещаемых, услышите крики: «ай! ай!», свидетельствующие о том, что
корни учения горьки, а плоды его сладки, и усмотрите того классического, в поте лица снискивающего свою лебеду,
человека, около которого, вечно его облюбовывая, похаживает вечно несытый, но вечно жрущий ташкентец.
Дайте способы
человеку в каждом гражданском отношении находить то счастие, для которого Всевышний сотворил
людей, ибо главным
корнем злодеяний бывает несчастие.
В сосновом лесу было торжественно, как в храме; могучие, стройные стволы стояли, точно колонны, поддерживая тяжёлый свод тёмной зелени. Тёплый, густой запах смолы наполнял воздух, под ногами тихо хрустела хвоя. Впереди, позади, с боков — всюду стояли красноватые сосны, и лишь кое-где у
корней их сквозь пласт хвои пробивалась какая-то бледная зелень. В тишине и молчании двое
людей медленно бродили среди этой безмолвной жизни, свёртывая то вправо, то влево пред деревьями, заграждавшими путь.
Лежат они у
корней ветел, точно куча сора, намытого рекой, все в грязных лохмотьях, нечесаные, ленивые, и почти на всех лицах одна и та же маска надменного равнодушия
людей многоопытных и недоступных чувству удивления. Смотрят полусонными глазами на мутную воду Путаницы, на рыжий обрыв городского берега и в белесое окуровское небо над бульваром.
— А все-таки — складно! Такой с виду — блаженный как бы… Вот — узнай, что скрыто в
корне человека!
Никон. Пригульной, ваше высокородие, мальчик был: не сказывают только, потому самому, что народ эхидный… Мы-ста да мы-ста; а что вы-ста? Мы сами тоже с усами… У меня, ваше высокородие, своя дочка есть… «Как, говорю, бестия, ты можешь?.. Цыц, стой на своем месте…» Потому самому, ваше высокородие, что я
корень такой знаю… как сейчас, теперь, обвел кругом
человека, так и не видать его… хошь восемь тысяч целковых он бери тут, не видать его.
В эти пять дней разлуки любовь овладела им и пустила глубокие
корни в сердце молодого
человека уже с непреодолимою силой.
— Совсем нет, — возразил аббат, — у скифа было бы что-нибудь свое, дикое, а он с виду и с речи похож на меня с вами. Признаюсь вам, я мог бы ненавидеть такого
человека, если б я не жалел его. Это болезненное произведение образования, привитого к
корню, не нуждавшемуся в нем. Будьте уверены, что у него нет будущности.
Глафира. И тебе, девушка, этого не миновать. Любовь
людям в
корень дана.