Неточные совпадения
Артемий Филиппович (расставляя руки).Уж как случилось,
хоть убей, не могу объяснить. Точно туман какой-то ошеломил, черт попутал.
Г-жа Простакова. Да… да что… не твое дитя, бестия! По тебе робенка
хоть убей до смерти.
— Есть из нас тоже, вот
хоть бы наш приятель Николай Иваныч или теперь граф Вронский поселился, те хотят промышленность агрономическую вести; но это до сих пор, кроме как капитал
убить, ни к чему не ведет.
— Точно так, ваше превосходительство, участвовавших в двенадцатом году! — проговоривши это, он подумал в себе: «
Хоть убей, не понимаю».
— Э-эх! Посидите, останьтесь, — упрашивал Свидригайлов, — да велите себе принести
хоть чаю. Ну посидите, ну, я не буду болтать вздору, о себе то есть. Я вам что-нибудь расскажу. Ну, хотите, я вам расскажу, как меня женщина, говоря вашим слогом, «спасала»? Это будет даже ответом на ваш первый вопрос, потому что особа эта — ваша сестра. Можно рассказывать? Да и время
убьем.
— Пойдемте, маменька,
хоть из комнаты выйдем на минуту, — шепнула испуганная Дуня, — мы его
убиваем, это видно.
— Не твой револьвер, а Марфы Петровны, которую ты
убил, злодей! У тебя ничего не было своего в ее доме. Я взяла его, как стала подозревать, на что ты способен. Смей шагнуть
хоть один шаг, и, клянусь, я
убью тебя!
— У нас тут все острят. А в проклятом городе — никаких событий!
Хоть сам грабь, поджигай,
убивай — для хроники.
— Можно удержаться от бешенства, — оправдывал он себя, — но от апатии не удержишься, скуку не утаишь,
хоть подвинь всю свою волю на это! А это
убило бы ее: с летами она догадалась бы… Да, с летами, а потом примирилась бы, привыкла, утешилась — и жила! А теперь умирает, и в жизни его вдруг ложится неожиданная и быстрая драма, целая трагедия, глубокий, психологический роман.
Чтобы
хоть как-нибудь
убить свободное время, которое иногда начинало просто давить Привалова, он стал посещать Общественный клуб — собственно, те залы, где шла игра.
— Батюшка, ничего не знаю, голубчик Дмитрий Федорович, ничего не знаю,
хоть убейте, ничего не знаю, — заклялась-забожилась Феня, — сами вы давеча с ней пошли…
Потому и хочу вам в сей вечер это в глаза доказать, что главный убивец во всем здесь единый вы-с, а я только самый не главный,
хоть это и я
убил.
Р. S. Проклятие пишу, а тебя обожаю! Слышу в груди моей. Осталась струна и звенит. Лучше сердце пополам!
Убью себя, а сначала все-таки пса. Вырву у него три и брошу тебе.
Хоть подлец пред тобой, а не вор! Жди трех тысяч. У пса под тюфяком, розовая ленточка. Не я вор, а вора моего
убью. Катя, не гляди презрительно: Димитрий не вор, а убийца! Отца
убил и себя погубил, чтобы стоять и гордости твоей не выносить. И тебя не любить.
И не
убить, о нет, вломился он к нему; если б имел преднамеренно этот умысел, то озаботился бы по крайней мере заранее
хоть оружием, а медный пест он схватил инстинктивно, сам не зная зачем.
— Об этих глупостях полно! — отрезала она вдруг, — не затем вовсе я и звала тебя. Алеша, голубчик, завтра-то, завтра-то что будет? Вот ведь что меня мучит! Одну только меня и мучит! Смотрю на всех, никто-то об том не думает, никому-то до этого и дела нет никакого. Думаешь ли
хоть ты об этом? Завтра ведь судят! Расскажи ты мне, как его там будут судить? Ведь это лакей, лакей
убил, лакей! Господи! Неужто ж его за лакея осудят, и никто-то за него не заступится? Ведь и не потревожили лакея-то вовсе, а?
Напротив, повторяю это, если б он промолчал
хоть только об деньгах, а потом
убил и присвоил эти деньги себе, то никто бы никогда в целом мире не мог обвинить его по крайней мере в убийстве для грабежа, ибо денег этих ведь никто, кроме него, не видал, никто не знал, что они существуют в доме.
— Каких таких подозрений? Подозревай —
хоть нет, все равно, я бы сюда ускакал и в пять часов застрелился, и ничего бы не успели сделать. Ведь если бы не случай с отцом, ведь вы бы ничего не узнали и сюда не прибыли. О, это черт сделал, черт отца
убил, через черта и вы так скоро узнали! Как сюда-то так скоро поспели? Диво, фантазия!
—
Убивать ее не надо, точно; смерть и так свое возьмет. Вот
хоть бы Мартын-плотник: жил Мартын-плотник, и не долго жил и помер; жена его теперь убивается о муже, о детках малых… Против смерти ни человеку, ни твари не слукавить. Смерть и не бежит, да и от нее не убежишь; да помогать ей не должно… А я соловушек не
убиваю, — сохрани Господи! Я их не на муку ловлю, не на погибель их живота, а для удовольствия человеческого, на утешение и веселье.
— Ну,
хоть денег у меня возьми — а то как же так без гроша? Но лучше всего:
убей ты меня! Сказываю я тебе толком:
убей ты меня зараз!
— А! Голопупенко, Голопупенко! — закричал, обрадовавшись, Солопий. — Вот, кум, это тот самый, о котором я говорил тебе. Эх, хват! вот Бог
убей меня на этом месте, если не высуслил при мне кухоль мало не с твою голову, и
хоть бы раз поморщился.
— В тысячу… этих проклятых названий годов,
хоть убей, не выговорю; ну, году, комиссару [Земские комиссары тогда ведали сбором податей, поставкой рекрутов, путями сообщения, полицией.] тогдашнему Ледачемудан был приказ выбрать из козаков такого, который бы был посмышленее всех.
Ничего,
хоть убей, не понимаешь.
— Ну,
хоть убей, сам никакого порока не видел! Не укажи Александр Михайлыч чутошную поволоку в прутике… Ну и как это так? Ведь же от Дианки… Родной брат тому кобелю…
— Он, непременно он, Лиодорка,
убил…
Хоть сейчас присягу приму. В ножки поклонюсь, ежели ты его куда-нибудь в каторгу определишь. Туда ему и дорога.
Нет! Я еще не приказал…
Княгиня! здесь я — царь!
Садитесь! Я уже сказал,
Что знал я графа встарь,
А граф…
хоть он вас отпустил,
По доброте своей,
Но ваш отъезд его
убил…
Вернитесь поскорей!
Но наконец Ипполит кончил следующею мыслью: «Я ведь боюсь лишь за Аглаю Ивановну: Рогожин знает, как вы ее любите; любовь за любовь; вы у него отняли Настасью Филипповну, он
убьет Аглаю Ивановну;
хоть она теперь и не ваша, а все-таки ведь вам тяжело будет, не правда ли?» Он достиг цели; князь ушел от него сам не свой.
Еще недавно рассмешило меня предположение: что если бы мне вдруг вздумалось теперь
убить кого угодно,
хоть десять человек разом, или сделать что-нибудь самое ужасное, что только считается самым ужасным на этом свете, то в какой просак поставлен бы был предо мной суд с моими двумя-тремя неделями сроку и с уничтожением пыток и истязаний?
—
Убьет он Карачунского, — спокойно заметил Мыльников. — Это
хоть до кого доведись…
Нет, не дойти ей до озера,
хоть убей на месте…
— Да и не пойду ни за кого, не люблю никого,
хоть убей меня до смерти за него, — проговорила Маша, вдруг разливаясь слезами.
—
Хоть убейте, не могу определить, что это за штука… А чертовски вкусная закуска! Прейн, попробуй!
— За товарищей, за дело — я все могу! И
убью.
Хоть сына…
— Меня, собственно, Михайло Сергеич, не то
убивает, — возразила она, — я знаю, что отец уж пожил… Я буду за него молиться, буду поминать его; но, главное, мне хотелось
хоть бы еще раз видеться с ним в этой жизни… точно предчувствие какое было: так я рвалась последнее время ехать к нему; но Якову Васильичу нельзя было… так ничего и не случилось, что думала и чего желала.
— Что вы, дяденька, за охотой не ходите! Мне очень хочется дичи…
Хоть бы сходили и
убили что-нибудь.
—
Хоть убейте, ничего, дядюшка, не понимаю! Позвольте… может быть, у ней приятный дом… вы хотите, чтоб я рассеялся… так как мне скучно…
— Что за дичь? От кого это? — сказал Петр Иваныч, поглядев на подпись. — Василий Заезжалов! Заезжалов —
хоть убей — не помню. Чего он хочет от меня?
Хоть убей, следа не видно,
Сбились мы, что делать нам?
В поле бес нас водит, видно,
Да кружит по сторонам.
— Фу, черт, какую ложь натащит на себя человек! — так и затрясся Петр Степанович. — Ей-богу бы
убить! Подлинно она плюнуть на вас должна была!.. Какая вы «ладья», старая вы, дырявая дровяная барка на слом!.. Ну
хоть из злобы,
хоть из злобы теперь вам очнуться! Э-эх! Ведь уж всё бы вам равно, коли сами себе пулю в лоб просите?
Ночью опять являлся во сне Глумову Стыд."И даже сказал что-то, но вот
хоть убей — не упомню!" — рассказывал мне Глумов. Да и со мной что-то было: моментально я почувствовал, что меня вдруг как бы обожгло. Очевидно, это было предостережение.
— Ну вот! ну, слава Богу! вот теперь полегче стало, как помолился! — говорит Иудушка, вновь присаживаясь к столу, — ну, постой! погоди!
хоть мне, как отцу, можно было бы и не входить с тобой в объяснения, — ну, да уж пусть будет так! Стало быть, по-твоему, я
убил Володеньку?
— Не помню. Кажется, что-то было. Я, брат, вплоть до Харькова дошел, а
хоть убей — ничего не помню. Помню только, что и деревнями шли, и городами шли, да еще, что в Туле откупщик нам речь говорил. Прослезился, подлец! Да, тяпнула-таки в ту пору горя наша матушка-Русь православная! Откупщики, подрядчики, приемщики — как только Бог спас!
Конечно, если б Ломов
хоть немного дальше просунул шило, он
убил бы Гаврилку. Но дело кончилось решительно только одной царапиной. Доложили майору. Я помню, как он прискакал, запыхавшись, и, видимо, довольный. Он удивительно ласково, точно с родным сыном, обошелся с Гаврилкой.
Лучка
хоть и
убил шесть человек, но в остроге его никогда никто не боялся, несмотря на то, что, может быть, он душевно желал прослыть страшным человеком…
Но он и под розги ложился как будто с собственного согласия, то есть как будто сознавал, что за дело; в противном случае ни за что бы не лег,
хоть убей.
— Никто же другой. Дело, отец Захария, необыкновенное по началу своему и по окончанию необыкновенное. Я старался как заслужить, а он все смял, повернул бог знает куда лицом и вывел что-то такое, чего я,
хоть убей, теперь не пойму и рассказать не умею.
Живет какой-нибудь судья, прокурор, правитель и знает, что по его приговору или решению сидят сейчас сотни, тысячи оторванных от семей несчастных в одиночных тюрьмах, на каторгах, сходя с ума и
убивая себя стеклом, голодом, знает, что у этих тысяч людей есть еще тысячи матерей, жен, детей, страдающих разлукой, лишенных свиданья, опозоренных, тщетно вымаливающих прощенья или
хоть облегченья судьбы отцов, сыновей, мужей, братьев, и судья и правитель этот так загрубел в своем лицемерии, что он сам и ему подобные и их жены и домочадцы вполне уверены, что он при этом может быть очень добрый и чувствительный человек.
— В одном сюртуке пошли-с;
хоть бы шинельку-то взяли с собой-с! — продолжала Перепелицына. — Зонтика тоже не взяли-с.
Убьет их теперь молоньёй-то-с!..
…Я все еще робею с господином Инсаровым. Не знаю, отчего; я, кажется, не молоденькая, а он такой простой и добрый. Иногда у него очень серьезное лицо. Ему, должно быть, не до нас. Я это чувствую, и мне как будто совестно отнимать у него время. Андрей Петрович — другое дело. Я с ним готова болтать
хоть целый день. Но и он мне все говорит об Инсарове. И какие страшные подробности! Я его видела сегодня ночью с кинжалом в руке. И будто он мне говорит: «Я тебя
убью и себя
убью». Какие глупости!
Сажусь, однако, беру первую попавшуюся под руку газету и приступаю к чтению передовой статьи. Начала нет; вместо него: «Мы не раз говорили». Конца нет; вместо него: «Об этом поговорим в другой раз». Средина есть. Она написана пространно, просмакована, даже не лишена гражданской меланхолии, но,
хоть убей, я ничего не понимаю. Сколько лет уж я читаю это «поговорим в другой раз»! Да ну же, поговори! — так и хочется крикнуть…
— Ну, Митрий Андреич, спаси тебя Бог. Кунаки будем. Теперь приходи к нам когда.
Хоть и не богатые мы люди, а всё кунака угостим. Я и матушке прикажу, коли чего нужно: каймаку или винограду. А коли на кордон придешь, я тебе слуга, на охоту, за реку ли, куда хочешь. Вот намедни не знал: какого кабана
убил! Так по казакам роздал, а то бы тебе принес.