Неточные совпадения
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться
хочет всем бытием своим, разум
хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в
свет, где первый шаг решит часто судьбу целой жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.
Скотинин. Да с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит себя лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я
хотел бы знать, есть ли на
свете ученый лоб, который бы от такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами, Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться
захочет.
— Я уж на что глуп, — сказал он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не
хочу я володеть вами, а ищите вы себе такого князя, какого нет в
свете глупее, — и тот будет володеть вами!
— Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам по делам вашим называться, а глуповцами! Не
хочу я володеть глупыми! а ищите такого князя, какого нет в
свете глупее, — и тот будет володеть вами.
Выйдя очень молодым блестящим офицером из школы, он сразу попал в колею богатых петербургских военных.
Хотя он и ездил изредка в петербургский
свет, все любовные интересы его были вне
света.
Он не
хотел видеть и не видел, что в
свете уже многие косо смотрят на его жену, не
хотел понимать и не понимал, почему жена его особенно настаивала на том, чтобы переехать в Царское, где жила Бетси, откуда недалеко было до лагеря полка Вронского.
— Если
свет не одобряет этого, то мне всё равно, — сказал Вронский, — но если родные мои
хотят быть в родственных отношениях со мною, то они должны быть в таких же отношениях с моею женой.
Алексей Александрович помолчал и потер рукою лоб и глаза. Он увидел, что вместо того, что он
хотел сделать, то есть предостеречь свою жену от ошибки в глазах
света, он волновался невольно о том, что касалось ее совести, и боролся с воображаемою им какою-то стеной.
Из окон комнаты Агафьи Михайловны, старой нянюшки, исполнявшей в его доме роль экономки, падал
свет на снег площадки пред домом. Она не спала еще. Кузьма, разбуженный ею, сонный и босиком выбежал на крыльцо. Лягавая сука Ласка, чуть не сбив с ног Кузьму, выскочила тоже и визжала, терлась об его колени, поднималась и
хотела и не смела положить передние лапы ему на грудь.
Хотя он в глубине души знал, что
свет закрыт для них, он пробовал, не изменится ли теперь
свет и не примут ли их.
— Да не говори ей вы. Она этого боится. Ей никто, кроме мирового судьи, когда ее судили за то, что она
хотела уйти из дома разврата, никто не говорил вы. Боже мой, что это за бессмыслица на
свете! — вдруг вскрикнул он. — Эти новыя учреждения, эти мировые судьи, земство, что это за безобразие!
— Нет, вы не
хотите, может быть, встречаться со Стремовым? Пускай они с Алексеем Александровичем ломают копья в комитете, это нас не касается. Но в
свете это самый любезный человек, какого только я знаю, и страстный игрок в крокет. Вот вы увидите. И, несмотря на смешное его положение старого влюбленного в Лизу, надо видеть, как он выпутывается из этого смешного положения! Он очень мил. Сафо Штольц вы не знаете? Это новый, совсем новый тон.
— Я
хочу предостеречь тебя в том, — сказал он тихим голосом, — что по неосмотрительности и легкомыслию ты можешь подать в
свете повод говорить о тебе. Твой слишком оживленный разговор сегодня с графом Вронским (он твердо и с спокойною расстановкой выговорил это имя) обратил на себя внимание.
— На том
свете? Ох, не люблю я тот
свет! Не люблю, — сказал он, остановив испуганные дикие глаза на лице брата. — И ведь вот, кажется, что уйти изо всей мерзости, путаницы, и чужой и своей, хорошо бы было, а я боюсь смерти, ужасно боюсь смерти. — Он содрогнулся. — Да выпей что-нибудь.
Хочешь шампанского? Или поедем куда-нибудь. Поедем к Цыганам! Знаешь, я очень полюбил Цыган и русские песни.
— Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно, она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в
свете… я сказал ваше имя… Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума… Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к светским сплетням свои замечания… Дочка слушала с любопытством. В ее воображении вы сделались героем романа в новом вкусе… Я не противоречил княгине,
хотя знал, что она говорит вздор.
Извозчики с криком и бранью колотили лошадей, которые фыркали, упирались и не
хотели ни за что в
свете тронуться с места, несмотря на красноречие кнутов.
— Неужели нет на
свете женщины, которой вы
хотели бы оставить что-нибудь на память?..
— Ни за что на
свете, доктор! — отвечал я, удерживая его за руку, — вы все испортите; вы мне дали слово не мешать… Какое вам дело? Может быть, я
хочу быть убит…
Чичиков опять
хотел заметить, что и Пробки нет на
свете; но Собакевича, как видно, пронесло: полились такие потоки речей, что только нужно было слушать...
В ту же минуту он предлагал вам ехать куда угодно, хоть на край
света, войти в какое
хотите предприятие, менять все что ни есть на все, что
хотите.
— Прощайте, миленькие малютки! — сказал Чичиков, увидевши Алкида и Фемистоклюса, которые занимались каким-то деревянным гусаром, у которого уже не было ни руки, ни носа. — Прощайте, мои крошки. Вы извините меня, что я не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал даже, живете ли вы на
свете, но теперь, как приеду, непременно привезу. Тебе привезу саблю;
хочешь саблю?
He мысля гордый
свет забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотел бы я тебе представить
Залог достойнее тебя,
Достойнее души прекрасной,
Святой исполненной мечты,
Поэзии живой и ясной,
Высоких дум и простоты;
Но так и быть — рукой пристрастной
Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться, слава Богу,
Попробовать не
захотел,
Но к жизни вовсе охладел.
Как Child-Harold, угрюмый, томный
В гостиных появлялся он;
Ни сплетни
света, ни бостон,
Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.
С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее место в
свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому,
хотя в его блестящей и несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни разу не изменил ни своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу мыслей, ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости.
— Вы всё на
свете можете сделать, выкопаете хоть из дна морского; и пословица давно уже говорит, что жид самого себя украдет, когда только
захочет украсть.
— А если пан
хочет видеться, то завтра нужно рано, так чтобы еще и солнце не всходило. Часовые соглашаются, и один левентарь [Левентарь — начальник охраны.] обещался. Только пусть им не будет на том
свете счастья! Ой, вей мир! Что это за корыстный народ! И между нами таких нет: пятьдесят червонцев я дал каждому, а левентарю…
— О, любезный пан! — сказал Янкель, — теперь совсем не можно! Ей-богу, не можно! Такой нехороший народ, что ему надо на самую голову наплевать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай делал такое, какого еще не делал ни один человек на
свете; но Бог не
захотел, чтобы так было. Три тысячи войска стоят, и завтра их всех будут казнить.
Опасность, риск, власть природы,
свет далекой страны, чудесная неизвестность, мелькающая любовь, цветущая свиданием и разлукой; увлекательное кипение встреч, лиц, событий; безмерное разнообразие жизни, между тем как высоко в небе то Южный Крест, то Медведица, и все материки — в зорких глазах,
хотя твоя каюта полна непокидающей родины с ее книгами, картинами, письмами и сухими цветами, обвитыми шелковистым локоном в замшевой ладанке на твердой груди.
Удивительные черты ее лица, напоминающие тайну неизгладимо волнующих,
хотя простых слов, предстали перед ним теперь в
свете ее взгляда.
Огромная масса людей, материал, для того только и существует на
свете, чтобы, наконец, чрез какое-то усилие, каким-то таинственным до сих пор процессом, посредством какого-нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить, наконец, на
свет, ну хоть из тысячи одного,
хотя сколько-нибудь самостоятельного человека.
Борис. Как же я могу
хотеть вашей погибели, когда я люблю вас больше всего на
свете, больше самого себя!
Кабанов. Думайте, как
хотите, на все есть ваша воля; только я не знаю, что я за несчастный такой человек на
свет рожден, что не могу вам угодить ничем.
Запущенный под облака,
Бумажный Змей, приметя свысока
В долине мотылька,
«Поверишь ли!» кричит: «чуть-чуть тебя мне видно;
Признайся, что тебе завидно
Смотреть на мой высокий столь полёт». —
«Завидно? Право, нет!
Напрасно о себе ты много так мечтаешь!
Хоть высоко, но ты на привязи летаешь.
Такая жизнь, мой
свет,
От счастия весьма далёко;
А я, хоть, правда, невысоко,
Зато лечу,
Куда
хочу;
Да я же так, как ты, в забаву для другого,
Пустого,
Век целый не трещу».
Пример такой на
свете не один:
И диво ли, когда жить
хочет мещанин,
Как именитый гражданин,
А сошка мелкая, как знатный дворянин.
Куда людей на
свете много есть,
Которые везде
хотят себя приплесть
И любят хлопотать, где их совсем не просят.
Тьфу, господи прости! Пять тысяч раз
Твердит одно и то же!
То Софьи Павловны на
свете нет пригоже,
То Софья Павловна больна.
Скажи, тебе понравилась она?
Обрыскал
свет; не
хочешь ли жениться?
Теперь мне до того ли!
Хотел объехать целый
светИ не объехал сотой доли.
Она знала, что есть на
свете господа, которые должны приказывать, и простой народ, который должен служить, — а потому не гнушалась ни подобострастием, ни земными поклонами; но с подчиненными обходилась ласково и кротко, ни одного нищего не пропускала без подачки и никогда никого не осуждала,
хотя и сплетничала подчас.
— С неделю тому назад сижу я в городском саду с милой девицей, поздно уже, тихо, луна катится в небе, облака бегут, листья падают с деревьев в тень и
свет на земле; девица, подруга детских дней моих, проститутка-одиночка, тоскует, жалуется, кается, вообще — роман, как следует ему быть. Я — утешаю ее: брось, говорю, перестань! Покаяния двери легко открываются, да — что толку?..
Хотите выпить? Ну, а я — выпью.
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного
света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить с ним, но
хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Поцеловав его в лоб, она исчезла, и,
хотя это вышло у нее как-то внезапно, Самгин был доволен, что она ушла. Он закурил папиросу и погасил огонь; на пол легла мутная полоса
света от фонаря и темный крест рамы; вещи сомкнулись; в комнате стало тесней, теплей. За окном влажно вздыхал ветер, падал густой снег, город был не слышен, точно глубокой ночью.
А через несколько дней, ночью, встав с постели, чтоб закрыть окно, Клим увидал, что учитель и мать идут по дорожке сада; мама отмахивается от комаров концом голубого шарфа, учитель, встряхивая медными волосами, курит.
Свет луны был так маслянисто густ, что даже дым папиросы окрашивался в золотистый тон. Клим
хотел крикнуть...
Восхищается какой-то поэтессой, которая нарядилась ангелом, крылья приделала к платью и публично читала стихи: «Я
хочу того, чего нет на
свете».
Казалось, что вся сила людей, тяготея к желтой, теплой полосе
света,
хочет втиснуться в двери собора, откуда, едва слышен, тоже плывет подавленный гул.
Самгину было трудно с ним, но он
хотел смягчить отношение матери к себе и думал, что достигнет этого, играя с сыном, а мальчик видел в нем человека, которому нужно рассказать обо всем, что есть на
свете.
Было около полуночи, когда Клим пришел домой. У двери в комнату брата стояли его ботинки, а сам Дмитрий, должно быть, уже спал; он не откликнулся на стук в дверь,
хотя в комнате его горел огонь, скважина замка пропускала в сумрак коридора желтенькую ленту
света. Климу хотелось есть. Он осторожно заглянул в столовую, там шагали Марина и Кутузов, плечо в плечо друг с другом; Марина ходила, скрестив руки на груди, опустя голову, Кутузов, размахивая папиросой у своего лица, говорил вполголоса...
Бальзаминов. Так что ж это вы меня со
свету сжить, что ли,
хотите? Сил моих не хватит! Батюшки! Ну вас к черту! (Быстро берет фуражку.) От вас за сто верст убежишь. (Бросается в дверь и сталкивается с Чебаковым.)
Штольц вошел в магазин и стал что-то торговать. Одна из дам обернулась к
свету, и он узнал Ольгу Ильинскую — и не узнал!
Хотел броситься к ней и остановился, стал пристально вглядываться.
Был ему по сердцу один человек: тот тоже не давал ему покоя; он любил и новости, и
свет, и науку, и всю жизнь, но как-то глубже, искреннее — и Обломов
хотя был ласков со всеми, но любил искренно его одного, верил ему одному, может быть потому, что рос, учился и жил с ним вместе. Это Андрей Иванович Штольц.